|
Читайте также: |
"Обычно можно без труда установить, что инфантильная задержка кала в младенческие годы существовала у них сравнительно гораздо дольше, чем это бывает обыкновенно, - суммирует Фрейд свои данные о носителях анального характера, - и что неприятности в области этой функции случались с ними иногда и в более поздние годы детства. По-видимому, они принадлежали к той категории грудных младенцев, которые имеют обыкновение не опорожнять кишечник, если их сажать на горшок, так как акт дефекации доставляет им удовольствие... Им доставляло удовольствие задерживать стул даже в возмужалом возрасте, а кроме того, в их воспоминаниях попадаются указания на всякого рода неподобающую возню с только что выделенным калом; такие вещи, правда, чаще фигурируют в воспоминаниях о братьях и сестрах, чем о самом себе. На основании этих указаний мы заключаем, что к числу особенностей врожденной сексуальной конституции этих лиц относится более резко выраженная, гиперакцентированная эрогенность анальной зоны. Но так как все это бывает только в детстве и в дальнейшем ничего от этих слабостей и особенностей не остается, то мы должны допустить, что эрогенное значение анальной зоны утрачивается, теряется в процессе развития. И вот мы делаем предположение, что указанная нами выше триада свойств и ее постоянство в характере данных субъектов могут быть поставлены в связь с этим поглощением и исчезновением анальной эротики".
Фрейд признает, что "удовлетворительное объяснение" этой связи дать не может, однако предположение свое подкрепляет закономерностями, им же самим открытыми и разработанными в теории сексуальности, на основе которых в наши дни строится вся работа сексологов, сексопатологов. Он говорит об эрогенных зонах, участвующих в возбуждении и удовлетворении сексуального инстинкта - к их числу относится и область заднепроходного отверстия, - подчеркивая, что роль их в разные периоды жизни различна. "Только часть их утилизируется в сексуальной жизни, остальная часть подвергается отклонению от половых целей и направляется в сторону задач другого рода: сублимирование - вот подходящее название для этого процесса".
С пяти до примерно одиннадцати лет, до появления первых признаков полового созревания, длится, как называет его Фрейд, период латентной (скрытой, ничем вовне не проявляющейся) сексуальности. Не контролируемые ребенком раздражения, исходящие от эрогенных зон, ведут к созданию в душе особых реактивных образований, особых контрастных сил, они как бы изнутри охраняют ребенка от преждевременных экспериментов, на которые его может натолкнуть дремлющий инстинкт. Это стыд, отвращение, мораль.
"Ход эволюции и наше связанное со всей культурой современное воспитание ведут к тому, что анальная эротика оказывается в числе тех компонентов полового инстинкта, которые становятся неприемлемы для половых целей в тесном смысле... (Живи Фрейд сейчас, он не мог бы заявлять это с такой категоричностью: легализация половых меньшинств, да и само развитие техники любви сделали приемлемым то, что в начале века сурово табуировалось, однако и теперь я встречаю множество людей, для которых взгляд Фрейда ничуть не устарел. - А. Б.) Поэтому представляется вероятным, что свойства характера: аккуратность, бережливость и упрямство, столь часто наблюдающиеся у лиц с анальной эротикой в детстве, представляют собой непосредственные и самые постоянные продукты сублимирования анальной эротики". Механизм выработки этих "продуктов" видится следующим образом: чистоплотность, любовь к порядку, не только в физическом смысле, но и в делах, добросовестность возникают как образования реактивные: "Это реакция на склонность к нечистому, постороннему, мешающему, не принадлежащему к собственному телу". Более затруднительно для Фрейда истолковать связь интереса к дефекации и упрямства, однако он приводит примеры, знакомые множеству людей либо помнящих себя в самом нежном возрасте, либо близко соприкасающихся с маленькими детьми, своими или чужими. Грудные младенцы, о которых ненаблюдательные родители думают: "Да что там они могут понимать!" - бывают поразительно своевольны в связи с процессом испражнения. "Общепринятая воспитательная мера, пускающая в ход болевые раздражения кожи ягодиц, связанной с эрогенной зоной заднего прохода, - так изысканно и несколько даже витиевато Фрейд обозначает обыкновенную порку, - имеет в виду как раз упрямство ребенка, задается целью сломить упрямство и добиться послушания".
Однако при чем тут деньги? Фрейд сам чувствует режущее глаз несоответствие затронутой и так подробно, в таких рискованных с точки зрения общепринятого вкуса деталях разработанной им темы с солидной, респектабельной денежной проблематикой. "Что общего, - задает он риторический вопрос, - между комплексом дефекации и денежным комплексом?" Но оказывается, между ними очень много точек соприкосновения! И это может подтвердить любой практикующий врач, применяющий в лечении больных психоанализ. Больной избавляется от денежных комплексов, а вместе с ними его перестают мучить даже самые упорные, застарелые, привычные, как их называют медики, запоры. Единственное, что для этого требуется, - чтобы пациент отдал себе полный отчет в том, что, как и почему вызывает у него трудности в обращении с деньгами.
Чрезвычайно интересен в этой связи предпринимаемый Фрейдом культурологический анализ:
«Архаический способ мышления во всех своих проявлениях постоянно приводит в самую тесную связь деньги и нечистоты: так обстоит дело в древних культурах, в мифах и сказках, в суеверных обычаях, в бессознательном мышлении, в сновидениях и при психоневрозах (и не только в сновидениях, как таковых, сразу приходит тут на ум, но и в широко бытующем толковании сновидений; если вы отважитесь признаться в кругу знакомых или сослуживцев, что видели во сне экскременты, наверняка кто-нибудь заметит: примета верная — это снится к деньгам. — А. Б.). Дьявол дарит своим любовницам золото, а после его ухода оно превращается в куски кала: образ дьявола, конечно, не что иное, как олицетворение бессознательной душевной жизни с ее подвергнувшимися вытеснению инстинктивными влечениями. Существует суеверие, приводящее в связь процессы дефекации с находками кладов, а фигура «Dukatenscheissers» (непереводимое выражение, обозначающее человека, испражнения коего состоят из дукатов. — А. Б.) известна всем и каждому...
Это условное отождествление золота и кала, — развивает свою мысль Фрейд, — может быть, находится в связи с переживанием резкого контраста между самым ценным, что известно человеку, и вовсе лишенным ценности, рассматриваемым как «отбросы»... Примитивный эротический интерес к дефекации обречен, как мы знаем, на исчезновение в более зрелом возрасте, а в этом возрасте складывается интерес к деньгам, в детстве еще не существовавший; примитивному влечению, утрачивающему свой объект, таким образом, облегчается нахождение себе новой цели, именно в этом вновь возникающем интересе к деньгам...»
Сразу вспоминается галерея великих скупцов, рабов неутолимой страсти к деньгам, к золоту, затмевающей все человеческие чувства. Шейлок, Скупой рыцарь, Гарпагон... Анализ Фрейда помогает нам уловить важнейшую разницу в проявлении этой мании, сыгравшей такую существенную роль в ходе всей мировой истории. Она бывает демонстративной — когда пораженному ею человеку необходимо, чтобы ему завидовали, преклонялись перед его силой, трепетали перед его всемогуществом. Но есть и обратная
Удивительно, но их почувствовали на себе и советские врачи, несмотря на то что Фрейда они не читали и упоминать о нем не решались иначе чем в самом негативном, уничижительном тоне. Сужу, разумеется, в первую очередь по себе, но проверял это и в многочисленных беседах с коллегами: нам трудно говорить с больными о деньгах! Трудно вызывать их на откровенность, трудно высказывать свои собственные суждения. Насколько естественным для опытного врача кажется его профессиональное право проникать в самые потаенные уголки интимной жизни пациента, настолько же он бывает скован, робок, нерешителен, если состояние пришедшего на прием человека так или иначе связано с деньгами. Другое дело, если сам пациент формулирует свою проблему как денежную, — это развязывает мне руки. Но по собственной инициативе — много раз ловил себя на этом — я таких приключений невольно избегаю.
У врачей старой генерации добавляется к этому еще и неловкость, связанная с тем, что больным теперь зачастую приходится лично оплачивать нашу работу. В прежние времена, получая от государства свои копеечные зарплаты, мы любили порассуждать о том, как хорошо живется людям нашей профессии «за бугром». Но привыкнуть к этому оказалось очень непросто, — во всяком случае, тех лет, что мы прожили в условиях рынка, мне и моим друзьям не хватило. Правда, должен оговориться: самое младшее поколение медиков такими сомнениями себя, похоже, совсем не обременяет. Я был поражен, обнаружив в статье американского психоаналитика доктора медицины Шейлы Клебанов (Sheila Klebanow) перекличку со своими мыслями. Я отношу их во многом на счет резко изменившихся условий жизни, заставивших нас, говоря словами поэта, сжечь то, чему мы поклонялись, и начать поклоняться тому, что прежде сжигали. Но вот суждение человека, который никогда не подвергался идеологическому прессингу, а законы рынка воспринял еще в розовом детстве как естественную и необходимую часть окружающего мира.
«Поскольку деньги являются жизненно важной составляющей человеческих взаимоотношений, удивительным кажется то поверхностное внимание, которое уделяется этому вопросу в психоаналитической литературе, — пишет моя единомышленница. — Причины этого разнообразны. В настоящее время немногие придерживаются классической точки зрения психоанализа, что деньги тождественны фекалиям и, следовательно, грязны. Но эта старая теория имеет много последствий. Легче рассуждать о сексе, чем о деньгах. Деньги — понятие слишком личное, интимное, чтобы говорить о них откровенно.
Многие из нас могут испытывать дискомфорт, говоря с пациентами не только о деньгах как плате за лечение, но и об их роли в других жизненных ситуациях. Возможно, мы очарованы их силой или же — по принципу реактивного образования — стремимся игнорировать их важность. Не исключено, что все дело в нашей «невозможной профессии». Цель психоаналитика — преодоление человеческих страданий, какие бы преграды ни воздвигались на этом пути. Я думаю, здесь заключено базовое противоречие. Как профессионалы мы нацелены на получение средств, достаточных для достойного существования. Однако предполагается, что человек, занимающийся врачеванием, должен быть альтруистом, смиряющим свои меркантильные интересы. Не закрепляется ли это противоречие в годы учебы? Зарплаты и стипендии в этот период относительно низки. Во время резидентуры (аналог нашей аспирантуры. — А. Б.) и психоаналитической подготовки будущий терапевт работает в основном в клиниках, где платят немного. Реальность денег как в лечении, так и вне его недостаточно осознается. Часто начинающему терапевту, приступающему к частной практике, приходится учиться понимать то, от чего он был далек в ходе обучения, — какое значение имеют деньги и для пациента, и для него самого».
Этот на редкость искренний текст подарил мне важную подсказку. Вопрос: почему автор уделяет вни-мание одним темам и пренебрегает другими — целиком относится к сфере научного творчества. Именно в этой области я и старался почерпнуть факты, способные прояснить явное равнодушие Фрейда к психологии денег. Доктор Шейла Клебанов рассуждает по-другому и, наверное, гораздо более точно. Для нее нет барьеров между профессиональной и личной сущностью психоаналитика. Личные мотивы, личные импульсы вплетаются в сотканную рассудком вязь профессиональных побуждений, образуя сложный, неразъединимый узор. И как это свойственно любому смертному, могучий интеллектуальный аппарат Фрейда-ученого не был защищен от влияния химер, рожденных в бессознательном мире Фрейда-человека.
Каким же было отношение этого человека к деньгам? Что говорят на сей счет многочисленные биографы Фрейда? Какие свидетельства оставил он сам?
Я и ожидать не мог, что поиск ответов на эти вопросы позволит сделать столько поразительных открытий...
| Глава 1. Зловещая тайна Фрейда |
| 2. Синдром богадельни |
| |
Стереотипный образ великого ученого (как, впрочем, и писателя, живописца, музыканта) непременно включает в себя акцентированное презрение к деньгам. Он выше мелкого корыстолюбия: иначе откуда взял бы духовные силы, необходимые для творчества? Он готов терпеть нужду, отказывать себе в самом необходимом, лишь бы не угасало в душе священное пламя, несущее в самом себе награду за все лишения. Примеров - не счесть, как, впрочем, и прямо противоположных: случалось, что великие творцы были от рождения - или становились, благодаря своему гениальному дару и отменному трудолюбию - вполне состоятельными или даже безмерно богатыми людьми. Но это им как бы прощается, в молчаливой уверенности, что не они сами хлопотали об увеличении своих денежных доходов, а просто о них позаботилась судьба. Если придерживаться подобного взгляда, то каким же шокирующим должно показаться признание, сделанное сорокалетним Фрейдом в одном из писем друзьям!
"Мое настроение также очень сильно зависит от моих заработков. Деньги для меня - это веселящий газ. Я с юных лет знаю, что стоит накинуть лассо на диких лошадей из пампасов, и они сохранят некоторое беспокойство до конца жизни. Так я познал беспомощность нищеты и постоянно боюсь ее. Вы увидите, что улучшится мой стиль и будут более верными мои идеи, если этот город обеспечит меня щедрыми заработками". Что ни фраза - то удар наотмашь по самым нашим сокровенным иллюзиям. Как совместить эти два образа - титана, сумевшего найти ключи к величайшим загадкам природы, осыпавшего человечество бесценными благодеяниями, и маленького, робкого обывателя? Правда, даже в саморазоблачении масштаб личности все же угадывается - полное отсутствие позы и фальши, поразительная внутренняя честность, бесстрашие в фиксации собственной слабости. Уподобление денег веселящему газу - еще куда ни шло, но вот так открыто признаться, что качество твоей работы зависит не от вдохновения, ниспосланного свыше, не от сознания важности своей миссии, а всего-навсего от размеров вознаграждения? Будет оплата щедрой - и идеи будут верными. Ну а если тот, кто платит, поскупится? Что же, значит, это немедленно отразится на верности идеи? Похоже, что да. Фрейд, видимо, имел много случаев убедиться, что финансовые проблемы так выводят его из себя, так обезоруживают, что падает интеллектуальная продуктивность. Я даже оставляю в стороне вопрос: кто был заочным собеседником Фрейда, кому он мог настолько довериться? Вполне достаточно и того, что Фрейд признавался в этом самому себе!
О многом говорит ассоциация с дикими лошадьми, словно бы сама собой выплеснувшаяся на бумагу. Простую мысль о том, что эта наверняка не радовавшая Фрейда психологическая зависимость от денег возникла не случайно, а была сформирована реально пережитой в юности беспомощностью нищеты, можно было передать с помощью множества разных образов, да и просто высказать словами. Почему же внутренний голос продиктовал Фрейду именно такую аналогию? Я представил себе эту картину - гордого скакуна, остановленного и поверженного душащей, хитро сплетенной петлей, и, как мне кажется, нашел отгадку. Лошадь, когда ее ловит лихой ковбой, не погибает. Ее не мучают, не морят голодом, пампасы - символ простора, ничем не стесненного, вольного движения, лассо - насилия, подчинения, необходимости служить. Догадываюсь, что именно в этом состоял для Фрейда глубинный смысл противопоставления богатства и бедности. Деньги, которых он стремился иметь много, были ему необходимы не для создания имиджа, не для того, чтобы во что-то их вкладывать или что-то на них покупать. При его образе жизни, при его фантастических нагрузках (гигантская, не прерываемая ни на день врачебная практика, затем вторая, такая же насыщенная рабочая смена за столом, наедине со своими записями, с рукописями новых книг, и сверх всего этого - занятия с учениками, колоссальная публичная деятельность, связанная с завоеванием позиций для психоанализа, встречаемого косным миром в штыки) - когда ему было забавляться новыми приобретениями, соревноваться с признанными богачами в роскоши, какой он может себя окружить? Нет, деньги нужны были ему, просто чтобы их иметь, знать, что их становится все больше и больше, и именно этим сознанием поднимать свой дух. Большие, постоянно прибывающие деньги - и, видимо, только они - были для него гарантией свободы.
Упоминание в этом письме о пережитой в ранние годы нищете, которой Фрейд то ли оправдывает, то ли просто объясняет преследующий его страх перед будущим, согласуется со множеством других свидетельств, и автобиографических, и принадлежащих перу многочисленных исследователей его жизненного пути. "Мы жили очень стесненно", - вспоминал на склоне лет Фрейд. Его сын приводит сделанное мельком замечание о портрете, написанном в 1868 году, когда Зигмунду было лет одиннадцать-двенадцать: "Художник любезно не заметил дырок в подошвах моих ботинок". Такими беглыми, но выразительными штрихами пестрят едва ли не все жизнеописания. Отец, несмотря на то что мог дать сыну совсем немного, сделал широкий жест - дал ему свободу выбрать профессию в соответствии с его собственными наклонностями. Но Фрейд сам не мог позволить себе такую роскошь. Никакого особого пристрастия к медицине, по его словам, он в себе не ощущал, тем не менее в пользу медицинского образования говорили соображения материальные, - и выбор был сделан. И то же давление денежных обстоятельств испытал Фрейд несколько лет спустя, когда решил отказаться от карьеры ученого и стать практикующим врачом: его ждала невеста, а без достаточно надежных заработков их помолвка грозила растянуться бог весть на сколько времени.
"Фрейд не был родом из богатой семьи, - пишет один из позднейших его биографов, Эллиот Оринг (Е. Oring). - Его отец был торговцем и, судя по большинству оценок, не очень преуспевающим. Похоже, в старости отец Фрейда вообще не обеспечивал свою семью. Будучи студентом и во время работы в штате Генеральной больницы в Вене Фрейд всегда был стеснен в средствах". Другой известный знаток жизни Фрейда, Питер Гей (Peter Gay), полагает, что ученый в своих рассказах несколько приукрашивал положение родительской семьи, которое в действительности было даже еще более бедственным. После катастрофы, постигшей всю отрасль промышленности (Якоб Фрейд специализировался на торговле шерстью), отец разорился. Ко всему, он плохо умел сберегать то, чем владел, был не по своим возможностям щедрым, расточительным. Где-то, правда, Фрейд упоминает, что по крайней мере изначально семья была обеспеченной, но Питер Гей склонен считать это всего лишь примером "того, что Фрейд позже назовет "семейным романом", широко распространенной склонностью считать своих родителей более процветающими или более известными, чем они есть на самом деле, или даже изобретать себе выдающуюся родословную". Но есть и другое мнение, причем высказывает его человек, заслуживающий особого доверия, - американский экономист Питер Дракер (Peter Drucker), родившийся в Вене в начале века. Его родители тесно общались с Фрейдом. Мать, получившая медицинское образование, слушала его лекции, ей принадлежал один из нескольких сотен экземпляров первого издания "Толкования сновидений". Отец Дракера питал к Фрейду величайшее уважение, считал его первым лицом в Австрии, а возможно, и в Европе. То, что для других исследователей было фактами, почерпнутыми в архивах, в чужих рассказах и пересказах, для Дракера составляло частичку его собственной жизни. Он был восьмилетним мальчиком, когда его познакомили с Фрейдом. Разница в возрасте, в положении, конечно, создавала огромную дистанцию, и все же Дракера с достаточно большим основанием можно считать свидетелем, очевидцем, - информация, недоступная ему самому, поступала к нему в домашних разговопах. в оценках и суждениях родителей.
По мнению Дракера, семья Фрейдов вовсе не бед- ствовала. Они были вполне обеспеченными представителями среднего класса - не "богатыми, как Ротшильды", как было принято в Вене говорить о богатеях, но и не опускавшимися ниже черты надежного благосостояния. По меркам австрийской столицы, быстро разраставшейся как раз во второй половине прошлого века, это означало "наличие квартиры с высокими потолками в одном из новых четырех-пятиэтажных жилых домов недалеко от "центра города"... наличие двух или трех человек прислуги, приходящую раз в неделю уборщицу, один раз в месяц - швею, а также отпуск на курорте недалеко от Вены или в горах, воскресные прогулки в венских лесах всей семьей, высшее образование для детей, книги, музыку и еженедельные посещения оперы и театров. Точно так и жила семья Фрейдов. Брат Фрейда Александр... всегда возмущался тем, что якобы вырос в крайней бедности, что оскверняло память их покойного отца, "который был таким хорошим кормильцем".
"Беспощадность нищеты", пережитой в юности, Дракер считает одним из мифов, которые Фрейд создал и усердно распространял. Удивительно, что и второй из этих мифов, хоть основной его сюжет состоял совсем в другом, тоже имел денежную подоплеку. Дракер имеет в виду многочисленные жалобы Фрейда на то, что он страдал от антисемитизма, что дискриминация мешала и его научной работе. Ничего подобного, по мнению этого биографа, не было. "Он получил официальное признание и академические почести раньше, чем кто-либо другой в истории медицины в Австрии, причем почести и признание, на которые, в соответствии с довольно строгими австрийскими канонами, он вообще не имел права". Врачебная среда относилась к его открытиям скептически, но национальное предубеждение тут было ни при чем, тем более что большинство венских врачей сами были евреями. Они не приняли психоанализ по глубокому профессиональному убеждению, искренне считая его "блестящей полуправдой", лирикой, а не медицинской терапевтической теорией.
Но еще более серьезными были этические претензии к создателю психоанализа. Представители медицинского сообщества считали обязательным принимать бесплатных, "благотворительных" больных - они видели в этом свой моральный долг по отношению к бедным людям, не имеющим средств на оплату лечения. Фрейд же возвел оплату психоаналитической помощи в принцип. Он утверждал, что, только отдав свои деньги, пациент "входит" в необходимый для полноценного контакта с психоаналитиком "настрой". По своему врачебному опыту могу сказать, что Фрейд в этом не был так уж сильно неправ. И все же если вспомнить его собственные слова о "веселящем газе", о зависимости творческого тонуса от заработков, возникает невольное подозрение, что отец психоанализа прибегал к спасительному лукавству.
Зачем же понадобился Фрейду миф о прозябании в жестокой бедности? Зачем вообще потребовалось ему заниматься мифотворчеством? Хотел произвести на кого-то впечатление? Вызвать к себе сочувствие? Дракер считает, что это исключено. Фрейд был стоиком, который никогда не жаловался, не переносил, когда его жалели, и ненавидел нытиков. Сильную физическую боль он терпел без единого звука, не сгибался и под тяжестью душевных мук. Во всем, что не касалось этих его странных фантазий, он был безжалостно прямым по отношению к самому себе, беспощадным в самоанализе. Он искоренял в себе то, что многие другие ("простые смертные", называет их Дракер) легко простили бы себе как безобидный каприз.
Особое отношение Фрейда к деньгам порой принимало и еще более странные формы. После смерти отца и в самом начале своих психоаналитических опытов он вдруг начал коллекционировать еврейские анекдоты, причем интересовал его только один цикл - о нищем, живущем за счет того, что берет деньги в долг и не отдает их либо находит богатого покровителя и растрачивает его состояние. Были у него, как он их называл, "фантазии нищего" - в них он представлял себе чудесным образом свалившееся на него богатство. Например, он ловит убежавшую у богатого человека лошадь и получает огромное вознаграждение. Или бездетная супружеская чета, с которой он недавно познакомился, вдруг умирает, и почему-то он оказывается наследником. Мне кажется примечательным, что среди этих фантазий не было ни одной, близкой к реальности, например мечты стать знаменитым врачом, создателем целого направления в медицинской науке, автором множества книг. Видимо, фантазии, чтобы утолить духовную жажду, обязательно должны были нести в себе элемент чуда.
Чем это можно объяснить? Дракер, а вместе с ним и Сайлас Уорнер (Silas L. Warner), еще один авторитетный исследователь, считают, что Фрейд страдал "синдромом богадельни", которым была поражена значительная часть далеко не бедных жителей Вены во времена его молодости. Картина, которую они рисуют, описывая экономические предпосылки этого тяжкого психического состояния, сильно напоминает нынешнюю обстановку у нас на родине. За сравнительно короткий срок резко изменилась ситуация. Появились новые стандарты, новые символы благосостояния - они были доступны лишь небольшой кучке вырвавшихся вперед "победителей", но дразнили и возбуждали все общество. Желание прорваться туда, на вершину, создавало настоящую одержимость деньгами, принимавшую особо изощренные формы из-за того, что ее нельзя было обнаруживать. Но еще сильнее был страх не усидеть в седле, скатиться в бедность, попасть, фигурально выражаясь, в богадельню. Невроз, резюмирует Дракер, основываясь не в последнюю очередь на собственных впечатлениях, проявлялся "в постоянном нытье и волнении по поводу недостаточных заработков, неспособности оправдать собственные надежды и надежды семьи - а превыше всего оскандалиться в глазах соседей, - в постоянных навязчивых разговорах о деньгах при постоянных заявлениях, что деньги их якобы не интересуют. Фрейд явно страдал "синдромом богадельни", это запечатлелось даже в письмах, которые он писал своей невесте из Парижа, еще будучи молодым человеком. При всей его безжалостной правдивости с самим собой он не смог устоять перед этим недугом. В том, что он неверно истолковывал свою профессиональную деятельность как низкооплачиваемую, в постоянных финансовых проблемах проявлялся невроз тревоги, которому он не мог противостоять и который с помощью им же открытого механизма вытеснял...". Как похожи эти описания на то, что переживаем мы сейчас! "Синдром богадельни", - очевидно, это одна из разновидностей болезни под названием деньги. Та же симптоматика, тот же эпидемический напор, та же беспомощность психики, обрекающая даже самые могучие, высоко стоящие над толпой натуры на потерю контроля над своими переживаниями. Если и есть отличие, то только в одном. Бум, связанный с интенсивным развитием капиталистических отношений, не создал у венцев конца XIX - начала XX века ощущения слома эпох. Не произошло смены богов. Сохраняли свою власть над умами идеологические, этические, религиозные императивы, требовавшие, чтобы хотя бы на словах человек постоянно отмежевывался от денег, скрывал свою болезненную тягу к ним, - и уже эта безостановочная манифестация своего бессребрениче-ства была очень показательна. Как сформулировал суть данного феномена один толстовский персонаж: если барышня постоянно кричит: "я девушка, я девушка", то это верный признак того, что она давно уже в дамки вышла.
Мы же переживаем грандиозную смену всех ориентиров и ценностей, у нас все строится по принципу контраста: то, что раньше считалось плохим, недостойным, теперь общественное мнение санкционирует и одобряет. Мы не стесняемся своей захваченности деньгами, не стараемся скрывать свою от них нарастающую зависимость. За деньги - можно все. Бесплатно - ничего от нас не получите, и побоку потребности таланта, гражданские устремления. Вся жизнь, все отношения пересчитываются по сегодняшнему валютному курсу...
Венцы в прошлом веке загоняли болезнь вглубь, подавляли свои побуждения. Тема считалась запретной. Даже в семье языки не развязывались, - супруги ломали друг перед другом комедию лицемерия и притворства, с детьми никаких разговоров о деньгах не велось, родители считали себя не вправе посвящать их в финансовые обстоятельства семьи, не обсуждали с ними доходы и расходы. Но это не помогало - ка к не помогает крепко запертая дверь родительской спальни скрыть от детей сексуальный аспект взаимоотношений отца и матери. Наоборот, умолчания и запреты ("ты мал еще, чтобы интересоваться этим!") только усиливают в таких случаях всепожирающее детское любопытство, обостряют наблюдательность и интуицию. То, что от них скрывают, начинает казаться мальчикам и девочкам самым важным, самым заманчивым и привлекательным. Вместо развенчания денег возникает обратный эффект: они окружаются ореолом исключительности, сверхценности - и эпидемия получает еще один бесперебойно действующий канал распространения заразы. Но и циническая откровенность, взятая за образец нами, к добру не ведет - мы ежеминутно инфицируем друг друга, мы позволяем маленьким детям повторять наши суждения, жаловаться на отсутствие денег, сызмальства утверждаясь в убеждении, что за деньги можно все, а без денег только воробьи чирикают. Право же, трудно сказать, какая политика лучше...
В ситуации эпидемии трудно уберечься от заражения, это мы знаем и по опыту ежегодной дани, которую с нас собирает грипп. Биографы, однако, отмечают особые обстоятельства в судьбе Фрейда, которые, как они полагают, могли сделать его "случай" особенно тяжелым и трудноизлечимым.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав