Карл глоав юнг 18 страница

Рис. 117. Самопожирающий дракон

В тех домах терпимости общаются с дьяволом. Все, что они жертвуют, — они пожертвовали дьяволу, а не Богу. Там у них и чаша дьяволова и стол их, там они сосут голо­вы змей[718], там они питаются безбожным хлебом и пьют вино беззакония.

Унтернерер (как этот человек себя называет) воображает себя

кем-то вроде приапического божества. Он говорит о себе:

С черными волосами, вида прекрасного и привлекатель­ного; все охотно тебя слушают, ибо прекрасны речи, исхо­дящие из уст твоих; потому и любят тебя девушки[719].

Он проповедует «культуру обнажения»:

Смотрите, вы, слепые шуты! Бог создал человека по образу моему, мужчину и деву, и благословил их, и ска­зал: будьте плодородны, и размножайтесь, и наполняйте землю, и подчините ее себе. С этой целью он наиболее ублаготворил убогие члены и водворил их, обнаженных, в сад...

Теперь отброшены фиговые листы и покрывала, ибо вы обратились к Господу, ибо Господь — дух, и там, где дух Гопода, там свобода, там светлость Господня отражается открытым лицом. Это драгоценно пред Богом, это есть ве­личие Господа и украшение Бога нашего, чтобы вы были честью и изображением Божиим и стояли бы перед ним нагими не стыдясь.

Кто может по достоинству восхвалить члены тел сыно­вей и дочерей живого Бога, данные им для произрождения!

В недрах дочери Иерусалима находятся врата Господ­ни, ими праведники войдут в храм, к алтарю. А в недрах сы­новей живого Бога находится водопровод верхней части; это труба, подобая палке, которой измеряются храм и ал­тарь. А под водопроводом воздвигнуты священные камни как знаки и свидетели Господни[720], ибо он принял семя Ав- раамово.

Через семя в комнате матери Бог рукою своею создает человека по образу своему. Так открывается дочерям жи­вого Бога дом их матери и комната ее, и сам Бог чрез них рождает дитя. Таким образом, Бог среди этих камней про­буждает детей к жизни, ибо от камней происходит семя.

^г)84

Многочисленные исторические примеры доказывают, что ре­лигиозной мистерии нетрудно превратиться в половую оргию, ибо она и возникла, так сказать, в результате противоположе­ния оргии. Характерно, что этот фанатический спаситель воз­вращается к старому символу змеи, внедряющейся в верующе­го во время мистерии, оплодотворяя и одухотворяя его, — змеи, имевшей первоначально фаллическое значение. Мисти­ческий праздник офитов совершался с настоящими змеями, причем последних даже целовали (ср. ласки, дававшиеся змее Деметры в элевсинских мистериях). Фаллический поцелуй играет немаловажную роль в половых оргиях некоторых совре­менных христианских сект. Унтернерер был необразованным сумасшедшим крестьянином, так что нельзя допустить, чтобы ему был известен офитский культ.

Фаллическая значимость нашла в змее, конечно, лишь от­рицательное и таинственное выражение, последнее же обсто­ятельство всегда указывает на затаенную заднюю мысль. В дан­ном случае затаенная мысль эта относится к матери.

Одному из моих пациентов приснилось, что из сырой пещеры вырывается змея и жалит спящего в генитальную область. Сон этот явился в тот момент, когда он стал убеждаться в правильности анализа и освобождаться от материнского ком­плекса. Он чувствовал, что делает успех и способен гораздо больше контролировать себя. Почувствовав свое движение вперед, он заметил и связь, приковывающую его к матери. Укус змеи в область гениталий напоминает нам об Аттисе, самокастрация которого явилась вследствие ревности его ма­тери. Одна моя пациентка увидела следующий сон после не­вротического рецидива: она была совершенно заполнена внутри громадной змеей. Лишь из ее руки выглядывал кончик хвоста — она хотела схватить его, но и он ускользнул. Третья пациентка жаловалась мне, что у нее в горле сидит змея[721]. Этот же символ применен Ницше в известном его «видении» пастуха и змеи:

И воистину, никогда я не видел того, что увидал тут: я увидел молодого пастуха с искаженным лицом — он изви­вался, давился, дергался — тяжелая черная змея свеши­валась из уст его.

Видел ли я когда-либо на чьем-либо лице[722] выражение такого отвращения и бледного ужаса? Верно, он спал, и во время сна вползла змея в его рот и замерла, прицепившись крепким укусом.

Рука моя стала отчаянно дергать змею — напрасно! — Оторви же ей голову! Откуси, откуси ее! Так кричали во мне ужас и ненависть, и сострадание, все дурное и хоро­шее во мне криком вырывалось из меня.

Вы, смелые, окружающие меня, — разгадайте же виден­ную мною загадку, объясните мне видение одинокого!

* Ср. по этому поводу символику стихотворения Ницше «Зачем прельстился ты раем старой змеи?» (§ 459).

** Ницше сам, по-видимому, иногда выказывал предпочтение от­вратительным животным. Ср. Bernulli С. A. Franz Oberbeck und Fridrich Nietzsche. Т. I. S. 166.

Ибо это было видением и предвидением: что видел я тогда в притче? И кто тот, который должен когда-нибудь прийти?

Кто тот пастух, которому змея таким образом вползла в рот? Кто тот человек, которому все наитяжелейшее, наи­темнейшее вползает в чрево?*

Но пастух откусил, как я и советовал ему своим криком; он крепко впился в нее! — далеко выплюнул голову змеи и вскочил на ноги!

Это был уже не пастух, не человек — он был превра­щен, озарен, он смеялся\ Никогда еще не смеялся никто

на земле так, как он!

О, братья мои, я услыхал его смех — это не был смех других людей! — И теперь меня снедает жажда, тоска, ко­торая никогда не стихает!

Тоска моя по этому смеху снедает меня — о, как я вы­несу далее жизнь! И как бы я мог вынести теперь смерть!* *

Переживание, описанное здесь Ницше, может быть истолко­вано с помощью сказанного выше следующим образом: змея представляет бессознательное психическое и, как и змеебог в сабацисских мистериях, заползает в рот молящегося священ­нослужителя, то есть самого Ницше, как пастыря душ и про­поведника, чтобы, прежде всего, прекратить его излишнюю болтовню и, во-вторых, заставить его — «придти в восторг», «наполниться Богом». Змея кусает достаточно быстро, но страх оказался еще быстрее и насильственней: это он откусил голо- 585

Одному из моих пациентов приснилось, что из сырой пещеры вырывается змея и жалит спящего в генитальную область. Сон этот явился в тот момент, когда он стал убеждаться в правильности анализа и освобождаться от материнского ком­плекса. Он чувствовал, что делает успех и способен гораздо больше контролировать себя. Почувствовав свое движение вперед, он заметил и связь, приковывающую его к матери. Укус змеи в область гениталий напоминает нам об Аттисе, самокастрация которого явилась вследствие ревности его ма­тери. Одна моя пациентка увидела следующий сон после не­вротического рецидива: она была совершенно заполнена внутри громадной змеей. Лишь из ее руки выглядывал кончик хвоста — она хотела схватить его, но и он ускользнул. Третья пациентка жаловалась мне, что у нее в горле сидит змея[723]. Этот же символ применен Ницше в известном его «видении» пастуха и змеи:

И воистину, никогда я не видел того, что увидал тут: я увидел молодого пастуха с искаженным лицом — он изви­вался, давился, дергался — тяжелая черная змея свеши­валась из уст его.

Видел ли я когда-либо на чьем-либо лице[724] выражение такого отвращения и бледного ужаса? Верно, он спал, и во время сна вползла змея в его рот и замерла, прицепившись крепким укусом.

Рука моя стала отчаянно дергать змею — напрасно! — Оторви же ей голову! Откуси, откуси ее! Так кричали во мне ужас и ненависть, и сострадание, все дурное и хоро­шее во мне криком вырывалось из меня.

Вы, смелые, окружающие меня, — разгадайте же виден­ную мною загадку, объясните мне видение одинокого!

* Ср. по этому поводу символику стихотворения Ницше «Зачем прельстился ты раем старой змеи?» (§ 459).

** Ницше сам, по-видимому, иногда выказывал предпочтение от­вратительным животным. Ср. Bernulli С. A. Franz Oberbeck und Fridrich Nietzsche. Т. I. S. 166.

Ибо это было видением и предвидением: что видел я тогда в притче? И кто тот, который должен когда-нибудь прийти?

Кто тот пастух, которому змея таким образом вползла в рот? Кто тот человек, которому все наитяжелейшее, наи­темнейшее вползает в чрево?*

Но пастух откусил, как я и советовал ему своим криком; он крепко впился в нее! —далеко выплюнул голову змеи и вскочил на ноги!

Это был уже не пастух, не человек — он был превра­щен, озарен, он смеялся! Никогда еще не смеялся никто

на земле так, как он!

О, братья мои, я услыхал его смех — это не был смех других людей! — И теперь меня снедает жажда, тоска, ко­торая никогда не стихает!

Тоска моя по этому смеху снедает меня — о, как я вы­несу далее жизнь! И как бы я мог вынести теперь смерть! * *

Переживание, описанное здесь Ницше, может быть истолко­вано с помощью сказанного выше следующим образом: змея представляет бессознательное психическое и, как и змеебог в сабацисских мистериях, заползает в рот молящегося священ­нослужителя, то есть самого Ницше, как пастыря душ и про­поведника, чтобы, прежде всего, прекратить его излишнюю болтовню и, во-вторых, заставить его — «придти в восторг», «наполниться Богом». Змея кусает достаточно быстро, но страх оказался еще быстрее и насильственней: это он откусил голо-

ву змее и выплюнул ее. Если вы хотите, чтобы змея устроила вам синяк на пятке, достаточно наступить ей на голову. Пас­тырь смеялся, избавившись от змеи, — диким истерическим смехом, потому что он извлек компенсацию из бессознатель­ного. Он мог теперь крупно просчитаться и с хорошо извест­ными последствиями: достаточно прочитать фрагменты «Так говорил Заратустра» в том месте, где Ницше говорит о смехе и смеющемся. К несчастью, все произошло впоследствии, как будто вся немецкая нация заплатила за то, что не учла это по­учение Ницше.

Бессознательное внушает себя исподволь, намеками в форме змеи, если сознательный разум боится компенсаторной тенден­ции бессознательного, что обычно и происходит в случае рег­рессии. Но если компенсация в принципе принята, то регрес­сии нет, и бессознательное может быть встречено на полпути через интроверсию. Необходимо, однако, допустить, что сама проблема в том виде, как предстала перед Ницше, была нераз­решимой, так как никто не мог ожидать, что при таких обстоя­тельствах сам пастырь проглотит змею. Здесь мы сталкиваем­ся с одним из таких фатальных случаев, несомненно, не обще­го характера, когда компенсация возникает в форме, которая не может быть принята, но может только быть преодолена чем- то, что в равной степени невозможно для пациента. Случаи по­добного рода возникают, когда бессознательное из принципа сопротивляется слишком долго и когда насильственно вбива­ют клин между инстинктом и сознательным разумом.

Как показывают многочисленные свидетельства, через интро­версию человек оплодотворяется, вдохновляется, регенериру­ется и возрождается. Эта картина творческой духовой деятель­ности в индусской философии приобретает даже космогони­ческое значение. Неизвестным первоначальным творцом всего, согласно «Ригведе», является Праджапати, «господин творе-

Рис. 118. Праджапати с мировым яйцом. Индия

ний». В различных брахманах его космогоническая деятель­ность описывается следующим образом:

Праджапати восхотел: я хочу плодиться, хочу стать раз­множенным. Он стал упражняться в тапасе, и после упраж­нений в тапасе он создал эти миры*.

Б89

Странное понятие тапас, по Дейссену**, надо перевести так: «он разгорячался, горячась», в смысле: «он высиживал то, что

* Ригведа. X, 121.

** Deussen P. Allgemeine Geschichte der Philosophie. I. S. 181.

высиживается», причем, высиживающее и высиживаемое яв­ляется одним и тем же. Праджапати в образе Хираньягарбхи является яйцом, зачатым им же самим, мировым яйцом, в ко­тором он сам себя высиживает (рис.118): то есть он вползает в себя самого, превращается в свою собственную матку и за- беременевает самим собою, чтобы родить мир многообразно­го. Таким образом, Праджапати интроверсией превращается в новое, в многообразие мира. Особенно интересным являет­ся здесь то, как соприкасаются отдаленнейшие понятия. Дейс- сен говорит:

Поскольку понятие тапаса («жара») сделалось в жар­кой Индии символом напряжения и мучения, постольку и tapo atapyata перешло в понятие самобичевания и, таким образом, вступило в соотношение с представлением о том, что творение, со стороны творца, есть акт отрешения от самого себя[725].

Б90

Самовысиживание[726], самобичевание и интроверсия суть тес­но соприкасающиеся понятия. Углубление в самого себя (инт­роверсия) является проникновением в собственную свою мат­ку и одновременно аскезой. Согласно брахманской философии, результатом такого углубления явилось зарождение мира, а согласно мистической традиции — обновление и дух возрож­дения индивида, вновь рожденного в новом духовном мире. Индийская философия также допускает, что и творение про­изошло путем интроверсии, о чем говорится в великолепном гимне «Ригведы» (X, 129):

Тогда то, что было скрыто под скорлупою, Единственное,

было рождено силою мучительного жара.

* Deussen P. Allgemeine Geschichte der Philosophie. I. S. 182.

** К этому же можно отнести стоическое представление о перво­начальном творческом тепле, в котором мы уже узнали либидо (см. выше, § 102), также и рождение Митры из камня, последо­вавшее «только благодаря жару страсти».

Из него же произошла, впервые возникнув, любовь*, Зачаток зерна познания;

Мудрецы, проникая в побуждения сердца, нашли, что Все существующее коренится в несуществующем**.

Согласно этому философскому взгляду весь мир является эма­нацией либидо. Итак, когда душевнобольной Шребер интровер­сией своего либидо вызывает конец мира, он изымает либидо из окружающего мира, тем самым делая его нереальным[727]. Точ­но таким же путем Шопенгауэр пытался отрицанием (свято­стью, аскезой) уничтожить ошибку предвечной воли, вызвавшей этот мир из небытия. Не говорит ли то же самое и Гёте: «Вы иде­те по неверному следу! Не думайте, что мы шутим: не скрывает­ся ли зачаток природы в сердце человеческом?»

Герой, который ставит перед собой задачу обновить мир и по­бедить смерть, воплощает миротворящую силу, которая, вы­сиживая себя в интроверсии, охватывает свое собственное яйцо, как змея, и, по-видимому, угрожает жизни ядовитым сво­им укусом так, что живое может умереть и родиться заново из тьмы. Та же самая идея обнаружена и у Ницше:

Как долго ты высиживаешь свою неудачу! Берегись! Пожалуй, ты высидишь яйцо, яйцо василиска, благодаря твоему долгому горю![728]

Герой является сам для себя змеей, жертвующим и самой жерт­вой; вот почему Христос правильно сравнивает себя с исцеля-

ющей Моисеевой змеей (рис. 25). Поэтому змея и была спаси­телем для гностических сект, называвшихся офитами. Змея является агато- (рис. 91) и како-демоном (то есть злым и доб­рым божеством). В германских сказаниях говорится о героях со змеиными глазами[729].

Б94

Ясные следы изначального тождества героя и змеи обнаружи­ваются в мифе о Кекропе. Сам Кекроп наполовину человек, наполовину змей. Вероятно, он сам являлся первоначально змеем афинской крепости-цитадели. В качестве погребенного бога, как и Эрехтей, он был хтоническим змеиным богом. Над его подземным обиталищем возвышался Парфенон, храм дев­ственной богини. Сдирание кожи с бога, о чем мы уже упоми­нали в связи с церемониями сдирания кожи у ацтеков, тесно связано со змеиной природой героя. О Мани, основателе сек­ты манихеев, также рассказывают, что его убили, сняли с него кожу и повесили в виде набитого чучела[730]. Повешение бога, несомненно, имеет символическую ценность, ибо подвешива­ние, парение есть символ неисполненного желания («стремить­ся и страшиться, мучительно паря»). Христос, Один, Аттис и другие — все они были повешены на деревьях. Подобную же смерть претерпел талмудский Иисус-бен-Пандира накануне одного праздника Пасхи в правление Александра Яннея (106- 79 гг. до н. э.). Этот Иисус по преданию положил начало секте эссеев[731], имевшей определенные связи с христианством, ко­торое возникло впоследствии. Иисус-бен-Стада, отождествля­емый с предыдущим Иисусом, но живший во II столетии уже новой эры, также был повешен. Обоих их предварительно по­били камнями — наказание, так сказать, не кровавое, так же, как и повешение. Это имеет известное значение, ибо в Уганде существует следующая довольно странная церемония:

Если царь Уганды желает жить вечно, то он отправля­ется в одно местечко в Бузиро, где начальниками устраи­вается празднество. На нем особые почести оказываются племени мамба[732]; один из племени тайно избирается това­рищами своими, которые ловят его и избивают кулаками до смерти, причем не смеют пускать в ход ни палки, ни дру­гого какого-либо орудия. После смерти с тела жертвы сди­рают кожу, из которой выделывается особый кнут и т. д. После церемонии празднества в Бузиро с этим странным жертвоприношением предполагается, что царь Уганды бу­дет жить вечно, но с этого дня ему навсегда запрещено ви­деться со своей матерью[733].

S95

С Марсия, который является, по-видимому, заместителем Ат- тиса, сына-любовника Кибелы, также была содрана кожа[734]. Когда умирал скифский царь, его рабов и лошадей убивали, снимали с них кожу и, сделав из них чучела, возвращали об­ратно на свои места[735].

Во Фригии убивали и снимали кожу с представителей отца- бога, а в Афинах то же делали с быком, шкуру которого наби­вали, и вновь впрягали чучело в плуг. Таким образом праздно­вали обновление плодородия земли[736].

Бог-герой, символизируемый весенним зодионом (Телец, Овен — баран), превозмогает зимнее низкое солнцестояние; но пройдя летнюю высоту, его самого охватывает бессознатель­ное стремление к смерти. Тем не менее он разделен внутри самого себя, и его спуск и приближение конца поэтому кажут­ся ему чем-то вроде злого замысла зловещей матери, которая тайно кладет ядовитую змею у него на пути. Но мистерия уте­шительна, она возвещает, что нет ни противоречия[737], ни дис­гармонии в превращении жизни в смерть: «Бык змеи и змея — отец быка»[738].

Ницше также высказывает эту тайну:

Я сижу теперь тут... именно проглоченный этим крошеч- ным оазисом. Он разинул как раз миловидную свою пасть — слава, слава этому киту, который так ублаговорил своего гостя! — Слава его брюху, оказавшемуся столь ми­ловидным брюхом-оазисом!

Растет пустыня; горе тому, который заключает в себе пустыню! Камни хрустят, пустыня проглатывает и душит.

Необъяснимая смерть, жгуче-коричневая, медленно жует, — жизнь ее есть пережевывание... Не забывай это­го, о человек, выжженный сладострастием: ты — камень, ты — пустыня, ты — смерть...

Б98

После того как Зигфрид убил дракона, он встречает отца Вота­на, которого мучают мрачные заботы, ибо земная праматерь Эрда подложила на его путь змею, чтобы лишить его сил. Он говорит Эрде:

Странник:

Всезнаньем некогда ты

иглу тревоги вонзила в сердце мое;

и страх кончины —

тяжкой, позорной —

грудь мне наполнил,

боязнь связала мой дух.

Если ты всех

в мире мудрей,

молви мне, как победил

тревогу бог.

Эрда:

Нет, ты не тот, кем назвался!

Б99

Мать ядовитым уколом отняла радость жизни у сына, солнце- бога, и похищает у него соединенную с его тайным именем власть. Точно также как Исида требует тайное имя бога Ра, Эрда говорит: «Ты не тот, кем назвался». Но Странник нашел средство превозмочь смертоносное колдовство матери, страх смерти:

Мне уж не страшен близкий конец мой...

20 С и м вол м трансформации

Вельзунг прекрасный примет наследье мое!.. Пред Юным-Вечным склонился радостно бог!

В этих мудрых словах действительно заключена спаситель­ная мысль: не мать подкладывает на нашу дорогу ядовитую змею, а сама жизнь стремится совершить весь путь солнца, подняться от утра к полудню и, перейдя за полдень, склонить­ся к вечеру, не в разладе внутреннем, а сознательно желая и спуска и конца[739].

У Ницше Заратустра поучает:

Восхваляю вам мою смерть, свободную смерть, насту­пающую потому, что я этого желаю.

Когда же мне пожелать ее?

Имеющий цель и наследника желает смерти и в ту ми­нуту, когда она нужна для этой цели и для его наследника.

И величайшим полднем будет тот момент, когда чело­век, стоя на середине своего пути, между человеком и сверхчеловеком, чествует путь свой к вечеру как высочай­шую свою надежду, — ибо путь этот ведет к новому утру.

Тогда спускающийся благословит самого себя, радуясь, что он преходящий; и солнце познания его будет стоять на полудне[740].

Ницшеанская amor fati («любовь к судьбе»), его восприятие всего сущего как фатально предопределенного, заходят отчас­ти слишком далеко и, как всякий страдающий Сверхчеловек, он всегда пытается быть на один прыжок впереди судьбы. Зиг­фрид же более осторожен: он побеждает отца Вотана и отправ­ляется на завоевание Брунгильды. Прежде всего, он замечает ее коня, потом принимает ее за вооруженного мужчину. Он разрезает панцырь спящей, и когда он видит, что она женщи­на, его охватывает ужас:

Пламень волшебный сердце мне жжет, трепетный жар мысли туманит, в глазах все ходит кругом!.. Мать! Где ты! Услышь меня!..

Не это ль чувство зовется страхом?.. Родная! Видишь — вот смелый твой сын!.. Страх он от спящей узнал!..

Проснись же! Проснись же! Святая жена!.. Так жизни напьюсь я из уст благодатных — рад я и смерти за миг!

БОЗ

В следующем за этим дуэте призывается мать: О, слава той, кем был я рожден!

Особенно знаменательно признание Брунгильды:

Ты светоч победный, жизни весна! О, как давно, радостный луч, ты мною любим! Ты был виденьем, мечтой моей!

Твое рожденье излелеяно мной — зачатую жизнь мой щит прикрывал! Я люблю тебя, Зигфрид[741].

Брунгильда, будучи в отношении к Вотану как дочь-анима, предстает здесь со всей ясностью как символическая или ду­ховная мать Зигфрида, подтверждая тем самым то психологи­ческое правило, что первым носителем образа анимы являет­ся мать. Зигфрид говорит:

Так мать моя не скончалась? Милая только спала?

Материнское имаго, вначале идентичное аниме, представле­но женским аспектом самого героя. Брунгильда говорит сле­дующее:

Я превращаюсь в тебя самого, Когда ты любишь меня блаженную.

В качестве анимы она и мать, и сестра, и жена; и как предсу- ществующий архетип она всегда любила его:

О Зигфрид, Зигфрид! Жизни весна! Тебя всегда я любила! Ведь только мне открылась Вотана греза —

то святое, что назватья не смела,

что я постигла

трепетом сердца,

за что я в бой

смело пошла,

за что я бога

волю отвергла,

за что страдала,

казнь понесла,

не дерзая мыслить

и лишь любя

Да, в этой грезе —

о, если б ты понял! —

я только любила тебя!

Образ анимы приносит с собой и другие аспекты материнско­го имаго, среди которых присутствует вода и погружение в нее:

Зигфрид:

Прекрасный ручей

меня влечет,

я вижу ясно,

всем существом,

лишь волн блаженных волненье!

Там я исчез,

но сам я горю,

жажду в волнах

охладить огонь мой,

и сам я как есть

прыгну в ручей,

чтоб меня эти волны

в глубь поглотили,

томленье мое потопив!

Вода представляет те самые материнские глубины и место воз­рождения; короче, бессознательное в его положительном и отрицательном аспектах. Но тайна регенерации по своей при­роде вселяет ужас: это смертельные объятия. Здесь присут­ствует намек на ужасную мать героев, которая учит их стра­ху. Это женщина-лошадь, которая переводит мертвых на дру­гую сторону, о ней говорит Брунгильда:

Разве не стало страшно тебе пред дико-страстной женой?

Оргиастическое: «Убивай, умирая» из любовной сцены в «Ме­таморфозах» Апулея звучит в следующих словах Брунгильды:

В смехе дай нам погибнуть, со смехом в Ничто уйти!

То же полное глубокого смысла противопоставление находим в словах:

Страсти сиянье, Смерти восторг!

Эти оргиастические безумства и варварские крайности по самой своей природе являются Mater saeva cupidinum и опре­деляют судьбу героя. Удача должна стоять на его стороне и при этом быть непрошенной (добровольной) и непредсказуемой, если он не хочет быть уничтоженным своей собственной без­мерной самоуверенностью уже в начале своего начинания. Но его анима-мать слепа, и судьба настигает его рано или поздно, невзирая на его удачу, — в большинстве случаев рано. Даль­нейшая судьба Зигфрида — судьба любого архетипического героя: копье мрачного одноглазого Хагена попадает в самое уязвимое место Зигфрида. В обличии Хагена одноглазый Во­тан убивает сына. Герой — это идеальный маскулинный тип: оставив мать, источник жизни, он обуреваем бессознательным желанием встретить ее вновь, вернуться в ее лоно. Всякое пре­пятствие на пути его жизни, угрожающее его подъему, обла­дает призрачными чертами Ужасной Матери, парализующей его жизненную бодрость изнуряющим ядом тайного сомнения и тоски по прошлому, заставляющей его оглядываться назад; каждый раз, когда ему удается превозмочь эту тоску, он обре­тает вновь улыбающуюся мать, дарующую ему любовь и жизнь. Этот образ, взятый в качестве музыкального персонажа и кон­трапунктической модуляции чувства, крайне прост, его значе­ние вполне очевидно. Для интеллекта, однако, это представ­ляет почти непреодолимую трудность, в отношении того, что касается логической экспозиции. Причина здесь кроется в том факте, что ни одна часть героического мифа не является еди­ной по смыслу и что в трудную минуту все персонажи оказы­ваются взаимозаменяемыми. Единственным определенным и заслуживающим доверия моментом является то, что сам миф существует и демонстрирует безошибочные аналогии с други­ми мифами. Миф-интерпретация — не более чем трюкачество, и есть определенные причины, чтобы смотреть на это с подо­зрением. До сих пор миф-истолкователь обнаруживал себя в отчасти незавидной позиции, поскольку он имел только чрез­вычайно сомнительные точки для определения своего место­нахождения, такие, как астрономические и метеорологические данные. Современная психология имеет отчетливое преимуще­ство в открытии области психических явлений, которые уже сами по себе составляют основу всякой мифологии, — я имею в виду сновидения, фантазии, видения, иллюзорные представ­ления и идеи. Здесь психолог не только обнаруживает много­численные точки соответствия с мифологическими мотивами, но имеет также неоценимую возможность наблюдать, каким об­разом такие содержания возникают, и анализировать их функ­цию в живом организме. Фактически мы можем открывать ту же самую множественность значений и, по-видимому, ту же самую безграничную взаимозаменяемость персонажей в сно­видениях. С другой стороны, мы оказываемся теперь в состоя­нии устанавливать определенные законы или, во всяком слу­чае, правила, позволяющие толковать сновидения достаточно определенно. Мы, таким образом, знаем, что сновидения во­обще компенсируют сознательную ситуацию или поставляют то, что в дефиците, чего не хватает в сознательной жизни[742]. Этот очень важный принцип толкования сновидений прило­жим также и к мифам. В дальнейшем исследование продуктов бессознательного приносит узнаваемые следы архетипических структур, которые совпадают с мифологическими мотивами, среди которых определенные типы заслуживают названия до­минант. Это архетипы вроде анимы, анимуса, мудрого старца, ведьмы, тени, Матери-Земли и т. д. и организующих доминант, самости, круга и кватерности (четверицы), то есть четырех функций или аспектов самости (рис. 113, 114) или сознания. Очевидно (рис. 119, 120, 121), что знание этих типов делает истолкование мифа значительно более легким делом и в то же

Рис. 119. План мироздания. Из ацтекского кодекса

самое время распределяет его по принадлежности, то есть ус­танавливает на психическую основу.

Рассматриваемый в этом свете миф о герое представляет бес­сознательную драму, видимую только в проекции, подобно притче Платона о пещере. Сам герой появляется как существо более чем человеческого достоинства. С самого начала он от­личается своими богоподобными характеристиками. Так как психологически он является архетипом самости, его боже­ственность лишь подтверждает то, что самость нуминозна, что

VIII. ЖЕРТВА[743]

Вернемся теперь обратно к фантазиям мисс Миллер и посмот­рим на последний акт этой драмы. Шивантопель восклицает в болезненном отчаянии:

Во всем этом мире нет ни одной! Я искал ее в ста племе­нах; я состарился на сто лун с начала моих поисков. Не­ужели не явится ни одна, знающая мою душу? Клянусь все­могущим Богом, она явится! Но 10000 лун должны вырас­ти и снова уменьшиться до тех пор, покуда родится ее чистая душа. Из другого мира придут ее праотцы в этот мир. Кожа ее будет бледная и светлы будут ее волосы. Она уз­нает горе ранее, нежели будет зачата матерью. Страдание будет следовать за ней и она также будет искать и не най­дет никого, кто бы понял ее. Многие будут искать ее руки, но ни один не сумеет понять ее. Искушение не раз коснет­ся ее души, но она никогда не ослабеет. Я явлюсь ей в снах ее и она поймет. Я сохранил свое тело неприкосновенным. Я родился за 10 тысяч лун до ее времени, и она опоздает на 10 тысяч лун. Но она поймет! Лишь раз, лишь через каж­дые 10 тысяч лун рождается подобная душа!

Дата добавления: 2015-11-30