Мила Михайлова 11 страница

Они говорили все разом, улыбаясь, искрясь от необычного приключения в этой будничной жизни, смотрели на нее с обожанием, и она сдалась, покраснев еще сильнее:
- Это против правил!
- А вы нас сами учили, что в любых правилах бывают исключения! – подключились продавцы.

Костя Смелов стоял чуть в стороне, бессильно прижавшись к стене, понимая – на такой поступок способен только влюбленный до одури мужчина. Лена застыла в дверях кабинета, она не могла войти – белый тюльпановый ковер начинался сразу от порога.
- Господи, Сережа, да как ты до этого додумался?! И что теперь делать? – она развела руками.
- Скажи при всех, что ты меня простила, – тихо сказал Данилов, поднимая голову.
Она утерла слезы, все еще катившиеся из глаз, сглотнула, потому что перехватило горло, улыбнулась вдруг так светло, так нежно, что сердце его замерло, потом забилось в ожидании ее слов. А она все не могла это выговорить. Наконец, глубоко вздохнула, словно решаясь:
- Я тебя прощаю…
Ребята зааплодировали, закричали «Ура!», а Данилов все также стоял на коленях, и глаза его были такими, что сердца девчонок-сотрудниц защемило от накатывающих слез.
- Ну чего делать-то теперь? Надо же как-то высвобождать из этого… тюльпанового плена нашего директора, – улыбнулась Лена.
- А мы уже все придумали, мы поможем! – и ребята стали собирать цветы, складывая их на один из своих столов, смеялись, толкались, как малые дети.

Она стояла чуть в стороне, глядя с улыбкой на Данилова, а когда пол был освобожден от цветов, подошла к нему, присела на корточки, опустила плакат вниз и поцеловала его в губы. Его глаза блеснули от того, что она простила его. Ребята снова хлопали, кричали «Ура! Она его простила!».
- И что теперь с цветами делать? – вздыхая, спросил кто-то из девчонок.
- Разбирайте! – улыбнулась Лена, не отрывая глаз от Данилова.
Он стоял возле нее, все также глядя ей в глаза. Ойкнув, девчонки принялись растаскивать цветы, делать букеты, расставлять по своим столам.
- Эй, нам тоже нужен кусочек радости! – сказал кто-то из продавцов, и началась веселая перепалка, но цветы все не кончались.
Их разносили по всему офису, Люба удивленно ахнула, когда ей в приемную притащили огромную охапку белых тюльпанов, засуетилась, и не зная, что делать с таким морем цветов.

Потом целый день офис жил этой новостью: Данилов, не боясь стать посмешищем, просил прощения у Елены Павловны, она его простила, поэтому никуда она не увольняется и остается работать с ними. И все это рассказывалось в таких красках, с такими подробностями, что у женской части персонала компании наворачивались на глаза слезы, они вздыхали, бегали покурить на улицу, возвращались, и их глаза то и дело поднимались на белые цветы, стоящие в каждом кабинете. И только Костя Смелов сидел на своем рабочем месте, тупо уставившись в монитор компьютера, с которого ему улыбалась дивная зеленоглазая женщина, ради которой даже такой крутой мужик, как Данилов, стоял на коленях, не боясь осуждения сотрудников.

А Данилов сегодня пришел на работу рано утром, нетерпеливо ждал, пока все займут рабочие места, собрал маркетологов и продавцов в одной комнате и сказал:
- Ребята, тут такое дело… Вы все знаете, что Елена Павловна написала заявление об увольнении.
- Конечно, знаем! А почему? А можно как-то сделать, чтобы ее оставить? – загомонили все разом.
- В ее решении уйти виноват я… Так получилось, что я очень… некорректно… поступил с ней… Одними словами я у нее прощения не выпрошу, вот поэтому мне сейчас нужна ваша помощь.
- Да конечно, Сергей Сергеевич! А что делать? Вы только скажите, мы ради нее на все!

И он им рассказал, что хочет сделать.
Девчонки тихо ахнули, парни сидели молча, округлив глаза. Потом все засуетились, стали бегать, носить цветы, расставлять, начиная от окна, так, что Данилов оказался посреди тюльпанового ковра. Кто-то успел сделать эту уникальную фотографию, которая моментально разошлась по офису.
- Нет, ну надо же, вот Данилов – мужик! Это ж надо было додуматься! Уважуха! – сказал кто-то из парней.
- Да он влюблен в нее без памяти, ты не знал? Все знают, – ответил кто-то из девчонок, пожав плечами.
- Интересно, что же такого… некорректного… сделал Данилов, что он так замаливает грехи?
- Да какая разница?! Главное, что на такой поступок способен только настоящий мужчина!

Лена долго сидела за своим столом и не могла работать. Она только смотрела на белое безумие цветов, которыми по-прежнему был заставлен ее кабинет, и слезы то и дело набегали на глаза, и она ничего не могла с этим поделать. Подумав, встала, пошла под веселыми лицами сотрудников в кабинет Данилова. Люба только растерянно махнула рукой – он свободен, для вас он свободен всегда. Увидев ее на пороге, Данилов вспыхнул, подскочил к ней и стоял, боясь пошевелиться:
- Лена…
- Сережа, ты… если честно… меня удивил.
- Но ты же простила меня? Простила, да?!
Она только кивнула, потому что говорить не могла, ее сердце трепетало, отогревшись в белом облаке цветов и его искреннем раскаянии, и сейчас рвалось к нему так, что было трудно дышать. Она подошла ближе, совсем близко, прижалась лбом к его подбородку, и он робко, как школьник на первом свидании, обнял ее, с наслаждением вдыхая запах волос, провел по ним рукой, заглянул ей в глаза. И она, поднявшись на цыпочки, поцеловала его, чуть коснувшись губами его губ, прошептала:
- Пообедаем… вместе?
Сказать что-либо он не мог, только прерывисто вздохнул, сжав ее руку.
- Позвонишь мне, когда освободишься? – она лукаво посмотрела на него, и он, покраснев, кивнул.
Когда она вышла из его кабинета, он подошел к окну, посмотрел на голубое, ясное – как сейчас его сердце – небо, часы насмешливо отстукивали – до обеда еще так долго! Еще целое столетие! Еще целый час! Что-то в нем дрожало сейчас, там, глубоко внутри, словно рвалось наружу, желая улететь. Он сел за компьютер и отправил Ивану фотографию, которую успел сделать кто-то из сотрудников, и написал: она меня простила!

Получив сообщение Данилова, Иван долго сидел молча. Больно сжималось сердце, стучало тревожно: тук-тук-тук. То, что Лена простила Данилова, конечно, замечательно, уж пить-то тот, точно, больше не будет. Только что-то все сильнее и сильнее беспокоило его. И он сам не знал, что именно. Может, глухая надежда, что между Леной и Даниловым все кончено? Или что-то еще? Он не знал этому названия. Обхватив голову, закрыл глаза, представив, как Данилов сейчас, может быть, целует ее, гладит рыжие волосы, ласкает ее божественное тело, и она что-то шепчет ему. И он сходил с ума от ревности, от отчаяния, что она сейчас с кем-то, кроме него, от ярости, что он тогда не смог устоять перед соблазном попробовать чужую жену и отдал, безропотно отдал свою жену другому, от любви, от ненависти к ней и себе… Застонав, запрокинул голову, глядя в белый потолок. «Ленка!» – хотелось кричать ему, но он только опустил голову, чувствуя, как бьется в нем выжигающая нутро ревность.

В дверь постучали, вошла Катерина с папкой на подпись, удивленно раскрыла глаза, когда Иван вдруг бросился к ней, как шальной, тихо охнула, когда он без слов, без долгих поцелуев задрал ей юбку, и тут же, прямо возле двери, вошел в нее, и потом, застегнув молнию на брюках, отвернувшись, глухо сказал:
- Прости, Кать… не сдержался.
Она как-то горько усмехнулась:
- Что, Вань, простила-таки Ленка моего Данилова? То-то я смотрю, ты не в себе.
Села на ручку мягкого кресла, прижав к себе папку, которую так и держала в руке. Иван стоял возле двери, не глядя на нее.
- Как жить-то дальше будем, а, Вань?
- Не знаю, Кать, – он подошел, плюхнулся в кресло, на ручке которого она сидела.
И они долго молчали. Ответа ни он, ни она не знали.
- Ладно, Вань, время покажет… Да! Ты документы-то подпиши, я ж к тебе за этим пришла.
Он покраснел, отводя глаза, торопливо подписал бумаги, протянул ей, боясь посмотреть в лицо. Она вздохнула, сложила бумаги в папку и тихонько вышла, прикрыв дверь.

Иван остался один, и снова вглядывался в Данилова, стоящего на коленях с плакатом «Лена, прости, я виноват!» посреди комнаты, заставленной белыми тюльпанами. Господи, да как же надо любить, чтобы плюнуть на все устои и правила, и вот так, на глазах своих сотрудников, решиться признаться в своей ошибке, зная, что тебя потом будут много долгих дней обсуждать?! Хорошо еще, что эти самые сотрудники не знают, за что Данилов просил так отчаянно, на грани безрассудства, прощения у своего коммерческого директора! Хотя то, что это был поступок до безумия влюбленного мужика, наверно, догадались многие. Разве скроется что-то в офисе, где работает больше трехсот человек?
И с Катериной он, конечно, сейчас поступил по-свински… Совсем с ума сошел! Правда, она особо не возражала… Но это было слабым утешением.
Иван решительно набрал номер Катерины:
- Да, Вань, – спокойно сказала она.
- Кать, может, поговорим?
- Не надо, Вань, ни о чем говорить не надо, я же все понимаю, – она тихонько вздохнула. – Считай, что сегодня я… твоя скорая помощь.
- Катя…
- Ванечка, все, забудь!
- Спасибо тебе, Кать, и… прости меня, – он положил трубку, с облегчением вздохнул и удалил фотографию Данилова.

Данилов с нетерпением ждал Лену, сидя за рулем машины. Она легко скользнула на переднее сидение, мягко улыбнулась:
- Привет!
- Поехали? – услышала она.
И не спросила, куда.

Он держал ее за руку и вел в квартиру на пятом этаже в доме, где располагалось кафе «Весна». Пропустил вперед, закрыл дверь, и подошел, обняв сзади, тихонько поцеловал в шею. Они стояли так долго, закрыв глаза, слушая, как бьются их сердца. Потом он развернул ее к себе, поцеловал сначала робко, потом настойчивее и крепче, и она ответила, обняв его за шею, проведя рукой по затылку, сжав его густые волосы пальцами. Он застонал, скользнул по ее телу вниз, раздел, наслаждаясь видом обнаженного тела, подхватил на руки, отнес в спальню, долго целовал, и она отвечала ему с какой-то сладкой грустью, от которой сбивалось сердце. Он уткнулся лицом в ее волосы, оттягивая момент наслаждения близостью с ней, гладил и целовал так долго, что она застонала, потянула его к себе, и он, сходя с ума от счастья, взял ее. Она любила его так трепетно, так нежно, без своей дикой страсти, что он вдруг в какой-то момент, поняв, замер. Она же прощается с ним! Это было как удар молнии, как шквал, обрушившийся среди ясного неба! Он поцеловал ее закрытые глаза, из которых скатывались слезинки, навсегда, на всю жизнь запомнив этот миг.

Потом они сидели бок о бок на краю кровати, не стыдясь наготы. И было в этом что-то такое… близкое… такое родное… что сердце вдруг успокоилось, закутавшись в обаяние ее нежной любви.

Он отвез ее домой, заглянув напоследок в смеющиеся зеленые глаза, поцеловал ласково, без страсти, удивился, что может быть и так, смотрел через окно машины, как она входит в подъезд. Долго вспоминал, какие же цветы любит Катя? Ах, да! Герберы… красные? Нет! Желтые! Рванул с места, как сумасшедший, доехал до первого попавшегося цветочного магазина, забежал, переполошив продавщиц:
- Девушки, мне нужны желтые герберы!
- Сколько? – мило улыбнувшись, спросила одна из девушек.
- А сколько есть?
- Минуту… Девятнадцать штук.
- Я возьму.
- Все? – ее глаза округлились.
- Все. Да! И какая-то у вас еще трава есть, ну, такая, на осоку похожая.
- Есть.
- Замечательно. Сделайте, пожалуйста, из всего этого… букет для любимой женщины!
И с улыбкой смотрел на ловкие руки цветочницы. Расплатившись, выскочил из магазина, посмотрел на часы – еще полно времени до конца рабочего дня! Он должен успеть, именно сегодня он должен успеть!

И бог его услышал! Когда он подъехал, увидел, как из офиса вышли Иван и Катерина. Махнув рукой друг другу, разошлись, Иван – на стоянку к машине, Катерина – к маршрутке. Он подъехал, приоткрыв дверцу:
- Девушка, а как пройти к Невскому проспекту?
Катерина удивленно остановилась, повернулась, изумленно глядя, как идет к ней Данилов, держа в руках роскошный букет ее любимых желтых гербер. Она вспомнила вдруг, что именно так, с фразы про Невский проспект, они и познакомились много лет назад, и замерла, чувствуя, как откуда-то из самого потаенного уголка души поднялась теплая волна, затуманила глаза легкой слезой.

А Иван, сидя за рулем, удивленно смотрел на Данилова с цветами, похожими на большие желтые ромашки, на то, как Катерина вдруг прижала руки к груди, а тот ее нежно обнял, поцеловал и проводил к своей машине, в которой они потом долго целовались, как любовники. Что-то промелькнуло в голове, какая-то мысль, нет, скорее, догадка. Но ее подтверждение ждало его дома. Он очень на это надеялся, несся, как сумасшедший, его пару раз штрафанули за превышение скорости, но это были пустяки. Поставив машину на стоянку, домой почти бежал, и сердце вырывалось из груди. Господи, неужели он ошибся?! Он этого не переживет, если ошибся! Иван ворвался в дом, бросился в комнату. Где же она?!

Лена, с полотенцем на голове, спала на диване. Простынь почти не прикрывала тела, и он замер, опустился перед ней на колени и долго так сидел, боясь потревожить ее сон, оттягивая момент, когда узнает, что ошибся в своей догадке. Или, может, все-таки не ошибся?! Она во сне потянулась, полотенце сползло с ее волос, и они рассыпались медными ручьями по подушке. А он все смотрел и смотрел на нее и не мог оторвать глаз. Вот ее ресницы дрогнули, она прошептала «Ванечка…». Он не удержался, поцеловал ее руку, лежащую на груди, она вздохнула на полпути из сна, открыла глаза, удивленно посмотрела на него, стоящего на коленях, потянула на себя простынь, смутившись наготы.
- Ванечка? А сколько времени?
- А какая разница? – он улыбался.
- Боже, я не успела приготовить ужин, – Лена растерялась, села, прижимая простынь к груди.
Она сейчас была так наивно-хороша, что он потерялся в словах, не зная, что сказать и как спросить.
- Вань, ты чего на меня так смотришь?
- Лен… А ты что… ну… с Даниловым… это…
- Ну, спрашивай, – она вдруг улыбнулась мягко, нежно, смущенно.
- А ты что... ну… это… с Даниловым…
- Рассталась с Даниловым? – он вздрогнул, замер, она покраснела. – Рассталась… Мы с ним сегодня попрощались… А разве могло быть по другому? Я люблю тебя, Ванечка, и мне никто, кроме тебя, не нужен.
- Ленка!

Он спрятал в голых коленках лицо и только слушал, как ее руки перебирают его волосы, тихонько поглаживают плечи. Потом ее пальцы пробежались по его коже вдоль позвоночника, и он не смог поднять лицо, чтобы она не увидела, как блестят его глаза, сдерживая то, что мужчины так не любят и над чем смеются – слезы.

Господи, он так мечтал об этом с того самого дня, с той самой субботы на даче Данилова! И сейчас, когда она подтвердила его догадку о ее расставании с Даниловым, думал, что сойдет с ума от счастья. Он бы больше не смог ее с кем-то делить! Он бы убил Данилова, он бы убил Бориса, он убил бы всех, кто посмел бы к ней снова прикоснуться!.. И сейчас он ясно понимал, что находился на той грани, за которой все, обрыв, пропасть, беда.

Но она смотрит на него зелеными, как июльские луга, глазами, целует так, как целует только она одна, проводит по его плечу рукой, словно сметая все его отчаяние, всю его боль. И он видит, понимает, что она хочет его безудержно, до солнечного тумана в голове. «Ванечка!» – шепчет она, и он уже весь во власти любви, желания, яростного, как ее страсть. «Иди ко мне…» – зовет она одними губами, и он больше ничего не помнит, только эти руки, нежные, как лебединый пух, эти груди с вишенками сосков, к которым невозможно не прикоснуться губами, эти волосы, пахнущие дикими травами на лугу, эти сильные бедра, которые все вновь и вновь сжимают его… И колдовской шепот, от которого кругом идет голова, тает сердце, который растекается по венам, даря божественное наслаждение любви… И эти, сейчас прикрытые длинными ресницами, глаза, в которых таится столько силы, что невозможно от них оторвать взгляда, словно от дурмяного зелья, приготовленного в ведьминское полнолуние, и хочется пить его снова и снова, и пропадать с головой в травном омуте, и желать только одного – люби меня, моя колдунья, мой маленький ангел, мое рыжее солнышко… только, пожалуйста, люби меня! Меня одного!!

Часть 14. «DEA!»

Потом, напевая, она готовила ужин. И он смотрел на нее, обернутую простыней, и ему хотелось смеяться, так легко и радостно было на душе, светло в сердце, словно кто-то распахнул тяжелую завесу окна, и в него хлынуло яркое, золотое солнце, ослепляя, согревая, наполняя жизнью каждую клеточку тела.

Они с аппетитом поели, и пока он мыл посуду, она колдовала над чаем, смешивая что-то из разных баночек, нюхая находившиеся в них травы.
- Теперь я знаю, каким зельем ты меня напоила, – он подошел сзади, обнял, прижал к себе. Ее взгляд сделался дерзким, она улыбнулась:
- Ну, так не пей… если боишься! – добавила шепотом, повернулась, снимая простынь и опускаясь перед ним на колени.
Перехватило дыхание от ее ласк, языка, горячих рук, лежащих на его ягодицах. Это было как в самый первый раз, когда губы любимой женщины ласкают без всякого стыда все твое тело, делая остановку то здесь, то там… особенно там… И какое-то странно-забытое чувство первого робкого наслаждения проснулось, баюкая любовно душу. Господи, как ей удается так любить его?! Откуда только она берет силы отдавать ему свое сердце, снова и снова, и ничего не просить взамен, только его любовь?

А когда она опускалась перед ним на колени, острое чувство нереальности происходящего смущало его. Это не она, это он должен целовать ее ноги, моля небеса, чтобы эта женщина всегда любила его, как двадцать пять лет назад, как сейчас…

У каждого возраста своя любовь, и счастлив тот, кто познал или еще познает это. Наверно, так господь благодарит за все ниспосланные испытания.

Утро вторника Лена ждала с некоторым опасением. Сегодня еженедельное совещание у Данилова, и она шла на него с легким трепетом, не зная, как тот себя поведет. Но увидев ее, Данилов только улыбнулся:
- Доброе утро, Лена, – он при всех назвал ее просто по имени.
- Доброе утро, Сережа, – она улыбнулась ему в ответ, и сердце его замерло.
- Коллеги, давайте начнем вот с этого, – он протянул ей лист бумаги. – Это твое заявление об уходе.
Смутившись от улыбающихся лиц, она взглянула на визу, начертанную в левом верхнем углу, медленно, глядя в глаза Данилову, разорвала листок, не зная, куда деть обрывки.
- Давай! – он забрал их, выкинул в мусорную корзину, потер руки. – Ну вот, теперь можно двигаться дальше…
И словно ничего между ними не было! Хотя нет, он иногда лукаво поглядывает на нее, смешно морща нос.
- Лена, что у нас с выставкой?
- Все по плану, нам подтвердили площади и количество розеток.
- Отлично! Николай, а что у нас на таможне зависло?..
А потом привычное:
- Все свободны… кроме Лены, разумеется.
И они пьют зеленый чай с жасмином, болтая обо всем на свете, и он касается ее руки, как всегда, но нет, не так. В его прикосновении нет безумной страсти, только спокойная нежность и радость от того, что она рядом. Он сам этому удивился. Ждал и боялся ее прихода.
- Лен…
- М? – она отрешенно покусывала колпачок ручки.
- Ты о чем задумалась?
- Не знаю, прости, мысли куда-то улетели.
- Я вижу! – он улыбнулся. – Ладно, иди.
Подождав, пока за ней закроется дверь, пересел за свой стол, двинул мышкой, и с экрана монитора ему улыбнулась зеленоглазая женщина. «Ленка!» – прошептал он, проводя пальцем по ее изображению, улыбнулся и придвинул бумаги, которые накопились за время… его болезни ею.

После обеда позвонил Иван:
- Лен, привет! Можешь говорить?
- Да, Ванечка.
- Слушай, тут такое дело… Франзотти устраивает маленький прием, я должен быть с женой.
- Франзотти… Франзотти… – что-то знакомое, ах, да, Ванечка так и не рассказал тогда ей про своего итальянского партнера. – С чего это он устраивает прием?
- Ну иногда такое бывает, ты же знаешь. А мы с ним только что подписали долгосрочный контракт… Между прочим, не без твоей помощи, – в его голосе улыбка.
- Как это?
- Я тебе дома расскажу. Прием в эту пятницу, в семь, запиши у себя. Форма одежды, разумеется, вечерняя. У меня все…
- Что все?
- Все сжимается при мысли о встрече с тобой вечером, – он смеется.
- Ванька!
- Да?
- Это я должна говорить «да»! – она улыбается, и он это слышит.
- А ты говоришь мне «да»?
- Говорю!.. До вечера.
- Пока, мое рыжее солнышко! – тихо шепчет он и ждет, пока она положит трубку.
Потом с улыбкой кладет телефон и замирает на мгновение, глядя на ее фотографию. Вздохнув, придвигает бумаги, но мысль о хитром итальянце возвращается снова.

- Вань, – Лена сидит напротив, держа чашку с ароматным чаем, – а расскажи мне про своего итальянца.
- Ну, зовут Франческо, ему за полтинник, маленький, горбатый, лысый и страшный.
- Вань!
- Хорошо, хорошо! Да нормальный мужик, горячий темперамент, хитрый, по-русски не говорит, переводчик у него… господи, как его там? А! Луиджи.
- И все?
- И все.
- Надо какой-то подарок приготовить.
- Зачем?
- Ой, Вань, ему приятно будет. Ты же, наверно, хочешь с ним не один год работать?
- Ну да.
- Так вот!.. Ладно, я придумаю, что ему подарить. Да, а что ты там говорил по поводу моей помощи при подписании контракта?
- Я говорил? – он смеется.
- Ты!
- Да так…
- Ванька! – она требовательно смотрела на него.
- Мы с ним долго вели переговоры, все как-то не срасталось, он не хотел идти на уступки, очень важные для нас. А на той неделе он приезжал ко мне в офис, увидел твою фотографию и все подписал без оговорок.
- Врешь!
- Лен, правда! Я сам не ожидал.
- Все равно не верю! Уступки, да еще серьезные, после взгляда на фотографию – это нонсенс.
- Горячий итальянский темперамент. Кроме того, он ничего от этих уступок не потерял.
- Все равно я не поверю в это.
- Ну и не верь! Главное, есть результат, и он у меня в сейфе, как дорогой бриллиант.
- А-а, я-то думала, что самый дорогой бриллиант – это я.
- Ты – мой самый любимый бриллиант, мое солнышко.
- Хитрец ты, Ванечка, как твой итальянец!
- Не-а!
- Да-а!
- Хочешь, я тебе сейчас это докажу?
- Хочу… а так не честно, между прочим.
- Ну и что? Зато приятно!!

В пятницу утром Лена зашла к Данилову:
- Сереж, можно?
- Конечно, заходи.
- Я хотела у тебя отпроситься после обеда сегодня.
- А что случилось?
- У Ивана сегодня прием в представительстве итальянских партнеров, приглашение на него и жену, то есть на меня.
- Так ты Ваньку будешь сопровождать к итальянцам? – Данилов с интересом посмотрел на нее. – А знаешь, надень свое длинное синее платье, ну то, с голыми плечами, пусть видят, что наши женщины самые красивые в мире.
- Да там декольте чуть не до пупа!
- А разве тебе нечего показать? – он улыбнулся. – Лен, откуда в тебе вдруг эта робость? Да нормальное там декольте, очень красивое, все вполне прилично.
- Думаешь?
- Да я тебе как сведущий человек говорю.
- Ладно, посмотрим… Спасибо, Сережа, – и она пошла к выходу.
- Лен! – окликнул он, когда она уже была на пороге.
- Что?
- Ты только руки высоко не поднимай, – буркнул он, отчаянно покраснев.
- Что? – она не поняла, но тут же вспомнила ужин с Вишневским и свое потягивание в кабинете Данилова, краска залила ее щеки. – Не уж! Я лучше что-нибудь другое надену.
Дверь в кабинет захлопнулась, а он еще какое-то время улыбался, вспоминая, как Лена тогда потянулась, оголив прекрасные груди. «Так, стоп!» – сказал он себе.

- Лен, ну ты готова? – нетерпеливо спросил Иван, крутя ключи от квартиры.
- Да, Ванечка, иду! – она вышла из комнаты, повертелась перед ним. – Ну как?
- Могла бы и не покупать нового платья, – буркнул Иван. – Хочешь, чтобы Франзотти потерял голову?
- Конечно!
- А, может, ну его на фиг, это прием? Останемся дома? Я, между прочим, купил твое любимое вино.
- Ванечка, – тихо сказала она, – у нас с тобой будет целая ночь! И еще много и ночей, и дней, и утров, и вечеров…
- Знаешь, коварная, как меня убедить… А между прочим, слова «утров» нет.
- Ну и что?.. Подарок не забудь.
- Да он уже в машине. Пошли, а то опоздаем.

Народу было человек пятьдесят. Иван посмотрел на приглашение – столик № 1. Конечно, даже гадать не надо, им навстречу из-за стола, на котором стояла красивая открытка с цифрой «1», поднялся Франзотти. Он, застыв, смотрел на Лену, она же, ничуть не смущенная его горящим взглядом, протянула руку:
- Добрый вечер, господин Франзотти, спасибо за приглашение, для нас это большая честь.
Итальянец что-то сказал, переводчик Луиджи улыбнулся:
- Он говорит, что ему очень… приятно, что вы приняли его приглашение… Да! И он просит называть его Франческо, если мадам это будет несложно.
- Спасибо. А это маленький подарок на память о Петербурге.
Франзотти покраснел от удовольствия.
- Он спрашивает, можно посмотреть? – перевел Луиджи.
- Конечно!
Франзотти развернул бумаги, долго рассматривал, улыбнулся, взглянул на Лену и что-то сказал.
- У мадам Элен тонкий вкус.
Это была небольшая картина, написана акварелью: привычный символ Петербурга с необычного ракурса, очень нежные тона, красивые линии. Она позавчера случайно обратила внимание на эту картину, когда искала подарок для Франзотти.
- Вы, наверно, будете удивлены, но Франческо очень любит живопись, особенно акварель.
- Мы с мужем рады, что наш подарок пришелся ему по душе, – улыбнулась Лена.
Франзотти учтиво поклонился.

Он весь вечер настойчиво ухаживал за ней, почти не сводя глаз.
- Франческо просит прощения за дерзость, но не может не сказать, что фотография на рабочем столе вашего мужа не передает всего вашего… очарования, – перевел Луиджи.
- Спасибо, – Лена чуть наклонила голову.
- Может ли он пригласить вас на танец? – Луиджи смутился, потому что перевел не все слова Франзотти, там было еще кое-что, но он не решился это озвучить.
- С удовольствием, – улыбнулась Лена.
Он держал ее, нежно обнимая, ему столько хотелось сказать ей! Но разве такие слова доверяют переводчику?! И он только подул на ее божественно-красивые волосы и заглянул в глаза. Боже! Эти дивные зеленые глаза!
После танца он жарко поцеловал ее руку, проводил на место за столик, что-то сказал.
- Мадам Элен ранила его в самое сердце! – смущаясь, перевел Луиджи. – А еще Франческо спрашивает, какие цветы вы любите?
- Подаренные от души! – смеясь, ответила Лена, посмотрела на Ивана, и тот вдруг расслаблено разжал кулак, взял ее за руку, поцеловал ладонь и пригласил танцевать.

И им было все равно, что итальянец пожирает Лену взглядом, что-то эмоционально говорит переводчику, а тот смущается. Иван привлек ее к себе, она прильнула к нему, посмотрела в глаза, и он поцеловал ее руку так, как это может сделать только влюбленный мужчина.

Франзотти с досадой что-то сказал Луиджи, тот запротестовал:
- Франческо, я не понимаю вашего восторга. Мадам Элен – самая обыкновенная женщина, каких миллионы. Конечно, у нее удивительные глаза и роскошные волосы, но королевой красоты она никогда бы не стала. Да и возраст…
- Ах, Луиджи, ты ничего не понимаешь в женщинах! Наверно, потому что еще очень молод! Красота женщины не в ее красоте, а в ее обаянии. Красота с возрастом проходит, а обаяние – никогда! В этой женщине есть что-то такое… что мое сердце тает под ее взглядом, и я отдал бы половину своего состояния за одну только ночь, проведенную с ней, я бы бросил к ее ногам весь мир, достал луну с неба… Это не просто женщина, это тигрица, которая умело прячет свою страсть! Но прекрасные глаза ее выдают!
- Я не понимаю, что вас так восторгает.
- Ты слишком юн, Луиджи, поэтому не понимаешь. У женщины нет возраста, старухой ее делаем мы, мужчины. Моей бабушке Лючии было семьдесят, когда она в шестой раз вышла замуж за мужчину, моложе себя на тридцать лет. А через пять лет в порыве дикой ревности он убил ее. И ее последние слова были: «Ах, эти мужчины! Ах, какая дивная смерть!» Женщина – это все для мужчины!

Это был приятный вечер, Лена от души смеялась над рассказами Франзотти.
- Он спрашивает, – сказал Луиджи, – можно ли задать вам очень личный вопрос?
- Задавайте, – и она посмотрела в карие глаза Франзотти.
- Как давно вы женаты? – Луиджи смутился, брови Ивана удивленно приподнялись.
- Двадцать пять лет, – с улыбкой ответила Лена.
Луиджи перевел.
- О! – восхищенно воскликнул Франзотти и что-то снова спросил, глядя на Ивана.
- Он спрашивает, как вам, Иван, удается столько лет удерживать такую женщину?
- Любовью, – тихо ответил тот.
Луиджи перевел, Франзотти с досадой махнул рукой.
- Франческо говорит, что тогда у вас нет конкурентов! И расстраивается.
Иван развел руками, и все засмеялись.
- Франческо спрашивает, чем занимается мадам Элен?
- Знает ли Франческо компанию «Приоритет»? – спросила Лена, Луиджи перевел, Франзотти кивнул. – Я работаю в этой компании… коммерческим директором.
Брови Франзотти удивленно поднялись:
- О! – и быстрая итальянская речь.
- Вы удивили его, – сказал Луиджи, – он был уверен, что продвижением компании на рынке и ростом объемов продаж занимается мужчина.
Лена с улыбкой развела руками.
А когда она с Иваном, поблагодарив за чудесный прием, ушла, Франзотти восхищенно вздохнул и долго еще мечтательно смотрел ей вслед. Прощаясь, он поцеловал ее руку жарким поцелуем и успел шепнуть: «Ti amo! Dea!»*, и Лена без переводчика поняла, что он ей сказал, и погрозила ему с улыбкой пальцем.

- Что тебе шептал на прощание этот хитрый итальянец? – ревниво спросил Иван, когда они ехали домой в такси.
- Сказал, что ты должен меня любить больше жизни… и как можно чаще, – придумала тут же Лена.
- Врешь! В его глазах были другие слова.
- Ну, может, я не правильно поняла, – она хитро взглянула на него и прижалась. – Мне больше нравятся другие глаза, серые.
- Правда?
- Чистая правда!
- Вот посмотришь, он тебе в понедельник цветы пришлет.
- С чего ты взял?
- Чувствую!
- Ванька, да ты, никак, опять ревнуешь?
- Имею право! Ты – моя женщина!
- Да вы, батенька, собственник? – она улыбнулась.
- Угу! Еще какой! Вот сейчас приедем, и я тебе это докажу!
- Да мы уже приехали.
- Вот сейчас и докажу, только с водителем расплачусь!
Иван передал таксисту деньги, взял Лену за руку, и они еще долго целовались на скамейке возле подъезда, пока он не вскочил:
- Пошли немедленно домой! – и потащил за собой.
- Вань, я упаду, я же на каблуках!
Он подхватил ее на руки, и она прижалась к нему, чувствуя, как бьется его сердце.
- Господи, как я ненавижу эти узкие платья! – злился он в коридоре, пытаясь ее раздеть.
Но вот платье сброшено, и он целует, наконец-то целует ее тело, срывая с себя рубашку.
- Вань, – тихо смеется Лена, – ты все пуговицы поотрывал!
- Да и фиг с ними, понашивали тут… пуговиц!.. Иди ко мне, моя девочка…

Дата добавления: 2015-12-01