К Шустрому отношение у меня двоякое. Как и у всех тут, в общем-то. Вы не смотрите, что Сидорович с ним всё время шепчется и всячески у себя привечает. Это, брат, такая шельма! Сидорович тоже, но он элита. Вот ежели Шустрый доживёт до его годков, тоже будет элитная шельма, а пока обыкновенная.
Нет, Шустрый – парень хороший, только заполошный слегка и руки липкие. Где что плохо прибрано – тут же к себе тянет. Оно, может, и неплохо, добытчик из него знатный, но случается, и он попадает впросак.
Приметили мы раз бандита в доспехах. Да-да, сами охренели! Идёт, в лучах солнца сияет, ну чисто дон Кихот Ламанчский. Или Чернобыльский, что вернее. Мы щурились-жмурились, пока Волк не пришёл с биноклем.
– Это, – говорит, – он железок каких-то на куртку нашил.
Умно. А мы всё дивились – как так, стреляешь в бандита, на нём одёжа не лучше нашей, а пули не вдруг и берут. А они, оказывается, железки под одёжку пришивать наладились. А этот щёголь снаружи нашил. Ишь ты, форсит. Ну, ладно.
Шустрый как такое увидал – загорелся.
– Хочу, – говорит, – куртки такие продавать и всё тут! Я буду не я, если хоть одну не добуду и не посмотрю, как она сделана.
– Дурак ты, – говорю, – Шустрый. Не лезь к бандитам – наплачешься.
Полез неслух. Нет, рассчитал всё логично, а вот реализовал так себе. Решил он у Южных ворот счастья пытать. Там, я скажу, настоящая разбойничья тропа образовалась; бандиты то в Тёмную долину, то из неё курсировали. Шустрый спервоначалу на насыпь над тоннелем полез и сидел, как орёл в вышине, на бандитов вниз глядючи. А они ж по одному не шляются.
Догадался тогда в тоннеле схорониться, благо было где. Сидит он за контейнером, разговоры бандитские слушает; много нового и интересного узнал. День сидит, два сидит. А на третий постигла его двойная удача и двойное разочарование. Всё у него как-то двусмысленно было, да я уж говорил давеча. Ну, ладно.
От проходящего мимо отряда отстал в тот день один бандитёнок-салага. Шустрый смотрит, а на нём тот самый доспех щёгольский железками наружу. То ли шнурок у рыцаря с большой дороги развязался, то ли живот прихватило, но отстал от своих. А тут Шустрый – тюк ему по глупой-то башке, куртку снял и тикать наладился. А позади уж дружки того рыцаря бегут и кричат матерно.
Шустрый думал за ним, а они просто бежали. Ну, нарвались у выхода на стаю псевдопсов и не сдюжили, вот и сбежали обратно в тоннель. А там Шустрый, значит, как на ладони спокойненько так мародёрничает. Заорали бандиты, стрелять начали. Шустрый куртку бросил и бежать.
– Извините, – кричит, – бес попутал.
Ага, этот бес его всю жизнь путает. Ну, спасся Шустрый из тоннеля и прямиком к элеватору – там всегда спрятаться можно, хоть и под носом у вояк. Быстро добёг – Шустрый же, ага. Вбегает в амбар, а там темень своеобычная, окна-то все досками забиты. Спотыкается он сослепу обо что-то, падает, бьётся башкой своей бедовой и основательно отключается.
Просыпается, чует – обнимает его кто-то. Шустрый сначала мёртвым прикинулся, но потом понял, что зря – обниматель не уходил. Шустрый шевельнулся на пробу и тот тоже заколыхался. Взбрыкнул, а обниматель тот сверху навалился. И молча всё – жуть! Шустрый как заорёт и давай валтузить этого; сбросил с себя и в угол забился. Минута, две – никто обнимать не лезет.
Фонарём посветить догадался, а там жмур. Шустрый, видать, когда в амбар вбёг, об него запнулся и на себя, когда падал, свалил. Другого объяснения не вижу. А жмур, прикиньте, свежий и в куртку, железками обшитую, одет. Только железки те внутри, как и положено для незаметности. Ну, ладно.
Сдёргивает Шустрый с него куртец и довольный из амбара, как на проспект, выходит. Там его вояки и приняли. Услышали, как он с трупом воевал, и проведать заявились. Что тут началось: пули летают, гранаты взрывают. Шустрый опять куртку бросил и сквозь дыру в дальней стене убёг.
В деревню вернулся весь из себя несчастный, потрёпанный, а насчёт курток этих прямо больной стал. Мне и жалко его, и блажь эту выбивать как-то надо. Пропадёт ведь!
– Шустрый, – говорю, – ну, что ты так убиваешься? А то мы сами железок на куртки не нашьём, ты как дитё малое, ей-богу!
А он и не слушает, мечется, щёки запали, на шее жилка синяя бьётся.
– Я, – говорит, – через глупость свою хорошую вещь потерял, я же её и верну. Тварь ли я дрожащая?..
– Трепло ты, – говорю, – мычащее. Ишь ты, из-за одной неудачи заболел прям. Всяко в жизни бывает, не всегда тебе везти будет, привыкай и смирись. Сиди вот, пока ум за разум заходить не перестанет.
Опять он не слушает и всё из деревни бежать рвётся.
Тут вылезает рожа наглая – Хвост на болезного посмотреть пришёл. Мы-то в деревне все друг друга знаем, а ежели знаешь, невольно и переживать начнёшь. Вот и Хвост туда же. Увидал он, как мы с Шустрым бьёмся, и ржёт сука.
– А чё ты, – говорит, – его держишь? Пусть идёт. Бандиты его рожу уже срисовали и ждут, не дождутся очной ставки. Пусти его, папаша.
Ишь ты, сынок, едренать. Ну, ладно.
А Шустрый услыхал и как-то успокоился сразу, даже глаза выздоровели. Оно и понятно – такие-то новости.
– Откуда, – говорит, – знаешь?
Хвост смеётся, как дурачок, пьяный уже, оказывается.
– Да, – говорит, – упал на хвост одному, он и рассказал.
Как этому Хвосту люди незнакомые наливают, я не перестаю удивляться! Весь Кордон уж, поди, его угощал. А потом я подумал – а сам-то? Я-то ведь уже с того дня тоже всё угощаю и угощаю. Ишь ты, юное дарование. Ну, ладно.
А Шустрый за куртками так и не пошёл. Всё искал, кто б сбегал, но дураков не было. Так и сидел он в деревне безвылазно да с Сидоровичем шушукался, пока тот за флешкой его не послал. Но это уже совсем другая история.
Петя и Волк
Петруха у нас вообще дурной какой-то был поначалу. Хороший, честный, но дурной. В каком смысле? Как бы объяснить-то, чтоб поняли…
Вот идёшь ты по дороге, так? Видишь кучу дерьма. Ты её либо перешагнёшь, ежели маленькая, либо обойдёшь, а Петрухе обязательно ковырнуть надо. Ещё и громко удивиться, что завоняло.
Как это Петруха без прозвища? Это само прозвище и есть, так-то он Саша. Ну, помните «Приключения Шурика», как там герой с девушкой знакомился? Во-о-от! Петруха даже похож на него немного – такой же дурной, только шатен.
Послали мы раз Петруху встречать Шустрого – дело аккурат для салаги, обсмотреться, обнюхаться. Ушёл. И тут гром средь ясного неба – сообщение упало о внезапном рейде вояк. Ну, думаем, всё – сгубили парня. Так кто ж знал?
Волк подумал немного и говорит:
– Пойду, приведу его.
– Сам сдохнешь, – говорю. – Вон, слышишь, уж и вертушка застрекотала.
А Волк упрямый да и Петруха почти что выученик его. Симпатизировал он парню за честность его.
– Нет, – говорит, – жаль парня и всё тут. Пойду.
И ушёл. Вскоре слышим – пулемёт загрохотал, а потом взрыв приглушённый. И вертушка кругами ходит. Мы по подвалам схоронились, трясёмся. И Петруху, и Волка порешили, думаем.
Проходит время, вертушка в деревню пошла и над нами прямо зависла. Мы ещё пуще затаились. Я сижу, злюсь про себя. «Ну, Волк, – думаю, – и парня не выручил, и сам сгинул, и нас подставил». Ну, ладно.
Вертушка повисела-повисела да и ушла на базу. Мы выждали для верности и на свет божий повылазили. Сидим, курим, молчим. У всех на уме одно и то же – как деревня без Волка-то? Да и вообще, хороший мужик, жалко.
Тут слышим вонь какая-то. Прям невыносимая и с каждой минутой всё гаже и гаже становится. Мы повскакали, осматриваемся – ничего. А Хвост как заорёт:
– Зомби!
Струхнули мы знатно. А ну как вояки недалеко, а мы стрелять наладились? Сровняют ведь деревню с землёй и всех делов. И кстати, думаю, откуда зомби на Кордоне?
Выглядываю я тихонько, и вон они, родименькие шкандыбают. Два штуки заметил. Старые уже все, потрёпанные, шкура клочьями облазит; гной, кровища течёт, а вонь…
Нас увидали и ну руками махать, мычать и даже быстрее шкандыбать стали.
– Ишь ты, – говорю, – нежить поганая.
Ну, ладно, будь, что будет. Вздёргиваю ствол, мужики тоже, а мертвяки – р-раз! – и красиво так в укрытие упрыгнули. Мы и глазом моргнуть не успели.
– Мужики, – говорю, – а чё это?
– Первый раз, – Хвост говорит, – таких быстрых вижу.
– Трепло ты, – говорю. – Много ли зомбей ты вообще видел?
– Эти первые. – И ржёт, сука.
Я уж и так, и эдак прикидывал, но всё равно ничего не понял.
– Пошли, – говорю, – искать этих. А то мало ли где схоронились. Гадить пойдёшь, а они из кустов кинутся.
Хвост повздыхал, но обрез свой взвёл.
– Пошли, – говорит, – папаша. А хули.
Ишь ты, сынок, едренать. Ну, ладно.
Идём, хоронясь, с опаскою, во все углы заглядываем. И тут слышим сдавленное:
– Не стреляйте, мы это.
– Кто, – спрашиваю, – «мы»?
И тут вижу зомбей наших аккурат за автобусом. Хвост смотрел-смотрел и говорит:
– А ведь это Петруха. И Волк.
– Да ладно, – говорю, – зомби то. Стреляй и всех делов. Ишь, мычат суки. Или вот подожди, по башке их, чтоб патроны не тратить и не шуметь.
Тут один мертвяк встаёт, злой такой, рукою мне жест неприличный делает.
– Я тя, – рычит, – ща самого по башке стукну! Охренел что ли, старый ты хрен?!
Я смотрю – и, правда, Волк. Он как заругался, я его сразу узнал. Подхожу к ним ближе и чуть не умер – вонища. Я даже сам как зомби мычать стал, потому как говорить совершенно неможливо.
– Чё это, – говорю, – вы так воняете?
Петруха, смотрю, застыдился сразу, а Волк рукою машет, мол, потом, сначала помыться надо. И то.
Ну, помылись они, Волк рассказывает:
– Иду, – говорит, – этого мазурика выручать. Рацию настроил заранее, чтоб вояк слышать. Ну, и слышу, один говорит «Тут придурок какой-то внизу шарится, шугнём?» «Шугнём!» – Это второй, значит, отвечает.
– Ба, – говорю, – обычно им жаль на мелочь боезапас тратить.
– То-то и оно, я сам охренел. Смотрю – вертушка над вагончиком кружится, всё понятно. Думал-думал и, как дурак, из кустов высигнул.
– Ну, дура-ак, – говорю. – Так это они тебя метелили?
– Ага, – Волк говорит, – меня. Я до вагончика допрыгал как-то, этого вот выдернул и под мост ушёл. Ствол потерял и рацию. Как живы остались – не знаю.
– А изгваздались, – говорю, – где?
Волк на Петруху смотрит и желваками играет. Понятно, что очень хочет его стукнуть, аж еле сдерживается. Да и то потому, что вставать и идти до него лениво. Помолчал Волк и говорит:
– Я стою, осторожненько небо оглядываю, а этот вот вдруг говорит: «Ух-ты, Волк, а чё это за говно?» Оборачиваюсь, а он во что-то большое и круглое палкой тычет. Я только и успел заорать: «Не трогай!» Рвануло. Этот весь в дерьмище, а с ним и я заодно. Вонь несусветная. Мы из-под моста выбежали, прям вертушке на обозрение, упали и не дышим. Не заметили. Не знаю, за что они нас приняли, за это самое, наверное, и приняли.
– Так что это, – говорю, – было?
Волк всё-таки встал и съездил Петрухе по уху. И сразу успокоился как-то.
– Псевдоплоть, – говорит, – дохлая. Раздулась на солнышке, трупными газами наполнилась. Малейшего тычка ждала, и дождалась.
Мы грохнули. Ржали до ночи. Петруха красный весь ходил, стыдился.
– Да ладно, – говорит, – не шелестите особо. Ситуация не повторится.
Опосля поумнел он конечно. Палками во всё непонятное тыкать перестал, но как где заварушка какая – Петруха там. Сменил одно дерьмо на другое. Я ж и говорю – дурной. Но честный, каких поискать. На том и держится.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав