Мастер миражей — 3

Продолжение. Начало в майском и июньском номерах.

Если с психологией Константину еще было более менее понятно, ну научила его Менделеева хитрой методике соблазнения женщин, он даже примерно понимал на чем она строится — на его интригующем, парадоксальном, разрушающем их привычные стереотипы поведении, то с физиологией ему было совершенно не ясно.

Что за чудесная трансформация с ним начала происходить? Он всегда был уродлив, мелок ростом, тщедушен телом и некрасив чертами лица. В юности он все время ждал, что вырастет и разовьется. Что превратится однажды из гадкого утенка в лебедя (а еще лучше в быка). Но потом смирился и решил пореже смотреть в зеркало. Сейчас он задерживался у зеркала подолгу, гримасничал и удивлялся сам на себя. Его лицо осталось некрасивым, но теперь в нем было что-то демоническое, которое хотелось разглядывать, наблюдая мимику в разных ракурсах. Чтобы понять этот эффект, Константин сфотографировался в «моментальном фото» и сравнил новые фотографии со старыми. Сердце его дрогнуло и по спине прошел холодок. Он держал в руках документальное свидетельство колдовства. На старых и новых фотках были совершенно разные люди.

У первого был мутные глаза с тяжелыми веками, то ли косящие, то ли просто расфокусированные, то ли прячущиеся куда-то с лица, уныло свисающий нос и скорбные, опущенные губы, свернутые как фантик. Лицо было настолько обиженное и несчастное, что Константин пришел в ужас от осознания того, что он смотрел этим самым лицом на женщин. Он представил, как должно было быть неловко и неудобно женщине, на которую глядит такое лицо. Особенно было страшно представить, что мужчина с таким лицом решит влюбиться в женщину и даст ей понять, что он надеется на ответ. Константин с облегчением подумал, что никому не давал этого явно понять, и сердечно себя за это поблагодарил. Даже пожал себе руку.

У второго глаза лучились и блестели. В них была то ли злая ирония, то ли насмешливое любопытство. Веки поднялись, а брови расправились, сделав выражение лица спокойным. Длинный нос теперь выглядел уверенно как у гордой птицы, расправились носогубные складки, и у него оказался красивый, даже чувственный рот. Когда он улыбался, глаза продолжали смотреть твердо и цепко, что делало улыбку слегка циничной. Рассматривая новые фотографии, Константин, со всей свойственной ему самокритикой, не мог не отметить, что такое лицо любой женщине покажется властным, вызовет любопытство, смущение или раздражение, но не оставит равнодушной.

«Менделеева, — сказал Константин в телефонную трубку. — Какое ты из меня сделала шикарное чудовище!» Менделеева помолчала, а потом зевнула. По ночам она писала диссертацию и поэтому хронически не высыпалась. «Мы все чудовища, — сказала она. — Когда с нас спадает налет отчаянного самолюбования, подо всей этой шелухой оказывается разная жуть» «Странно, — сказал Константин. — Я никогда собой не любовался раньше, а теперь наоборот. Пожалуй, мне будет трудно считать себя абсолютным нулем, как ты учила. Мне все больше кажется, что я клевый парень». «А что в тебе клевого?» — уточнила Менделеева. «Что-то неуловимое, — сказал Константин. — Как будто какая-то странная сила играет во мне. Я иду по улице и чувствую в себе какую-то новую мелодию, будто я джазовый музыкант, торчащий на кокаине, а мое тело инструмент, на котором я делаю музыку. И я вижу, что окружающие это тоже видят. Я улыбаюсь им, даже подмигиваю, и они соглашаются мне подыгрывать в любой импровизации. Что это со мной? Ты учила меня сохранять ощущение собственного нуля, а у меня, кажется, начинается мания величия. Как быть?». «Разве я обещала, что в состоянии нуля тебе будет плохо?» — спросила Менделеева. «Хочешь сказать, что мои ощущения нормальны?» «Конечно. Энергии в мире море. Цветы расцветают и птицы поют. Разве ты хуже цветов и птиц? Почему бы тебе не цвести и не петь?» «Но если я нуль?» «Фишка в том, что когда ты нуль, ты теряешь автономность и тебя наполняет сила стихий» «То есть все правильно?» «Да. До тех пор, пока тебе не покажется, что ты сам по себе что-то представляешь, отдельно от всего. Ты сразу закроешься и быстро выдохнешься»

Константин не хотел выдыхаться. Менделеевой он доверял намного больше, чем себе, поэтому повторял про себя, что он нуль, постоянно, даже когда очень не хотелось обрывать эйфорию этой прозаичной мыслью. Константин напоминал себе больного, который вынужден пить горькую и тошнотворную микстуру перед каждым приемом пищи, то есть каждый раз, когда ему приносят на подносе очередной деликатес. Повара, как назло, издевались над беднягой, украшая блюда все лучше и лучше и смущая его волю аппетитными ароматами. Конечно, больному приходила в голову мысль пропустить хотя бы один прием лекарства и насладиться вкусом изысканного блюда без горечи во рту и тошноты. Однако, больной доверял своему врачу, а врач предупредил, что он болен смертельно, поэтому вопрос «пить или не пить» был снят с повестки дня как риторический, и его рука послушно тянулась за пузырьком с гадким, но спасительным зельем каждый раз, как только в глазах женщины, одной из женщин его мечты, загоралось восхищение. А потом восхищение в глазах женщин загоралось все чаще и чаще. Константину приходилось повторять мантру постоянно, это делало его рассеянным и отрешенным во время разговоров, женщины переживали, а Константин не знал, как им помочь. Пока не решился однажды произносить эту мантру вслух.

«Я совсем не то, что ты думаешь, — стал говорить он. — Во мне нет ничего замечательного. Правда. Все, что ты видишь, это твоя иллюзия. Мираж, который ты рисуешь для себя, потому, что тебе хочется быть влюбленной. Быть влюбленной — это удовольствие. Когда возлюбленный рядом — это кайф. Секс с любимым — это экстаз. Взаимная любовь — это счастье. Мне нравится, что тебе хорошо со мной, но я хочу быть честным. То, что ты любишь, не имеет ко мне никакого отношения. Я самый обычный, я совершенно заурядный человек. Если совсем откровенно, я полный нуль. Приглядись ко мне, прислушайся к себе, и ты увидишь, что это правда». В первый момент, услышав такие речи, женщины расстраивались. И даже обижались. Им казалось обидным, что их любовь отвергают с помощью примитивных отмазок. А их нежную мечту пытаются раздавить, наступив грубым сапогом. Однако потом, когда гнев и обида отступали, женщины начинали видеть, что Константин говорит искренне, и им мерещилась в его словах боль. «Он так любит меня, — рассуждали женщины, — что считает себя недостойным». Это стало давать совершенно необыкновенные, неожиданные, непостижимые результаты. «Скажи, Менделеева, — шепотом спрашивал Константин, словно речь шла о великой тайне. — Почему самоуничижение вызывает в женщине такой прилив страсти? Ведь я искренне сообщаю ей, что я ничтожество. Разве женщины не любят уверенных в себе мужчин? Мужчин-победителей?» «Любят, — отвечала Менделеева. — Поэтому им так нравится та смелость и та независимость, которую ты демонстрируешь, сообщая то, что все люди знают о себе на бессознательном уровне, но боятся осознать, а тем более сообщить другому. Для человека жадно хватающегося за свою самооценку, некто, отбрасывающий ногой пищу для самолюбия представляется титаном духа. И такой некто действительно силен, по сравнению с ним».

«А кроме того, — говорила Менделеева. — Если женщина уже влюблена, если она уже понюхала этот порошок счастья — самый эффективный стимулятор в мире, она рассматривает подобные доводы как дополнительный лимит кайфа. Ты бросаешь ей вызов, предлагая доказать тебе своей любовью, насколько ты замечательный и незаурядный. По большому счету ты даришь ей ключи от целого склада, где хранится ее вожделенный наркотик»

Через несколько месяцев головокружения от успеха: сначала шока, потом эйфории, постепенно переходящей в тихое недоумение, а потом привыкание, у Константина началась апатия. Он даже не заметил, как она началась. Сначала он радовался зарождающемуся цинизму, это было новое для него состояние, очень напоминавшее силу духа, а потом ощущение силы куда-то ушло, и цинизм оказался состоянием чрезвычайно пасмурным и даже пессимистичным.

А женщины оказались устроены до обидного просто. Впрочем, возможно, дело было не в том, что это женщины. Скорее всего, просто по своему принципу оказались устроены люди. Они легко вовлекались в бессмысленный хоровод и своими телодвижениями в сторону Константина напоминали пловчих из команды синхронного плавания, настолько похожи были их действия, настолько их эмоции, даже самые бурные, подчинялись одной схеме и единому графику. Константин пресытился женским обожанием довольно быстро, он даже представить себе раньше не мог, насколько воплощенная мечта может оказаться прозой и даже обузой, когда ее чудесный механизм обнажится и потеряет черты чуда.

Когда одна из его многочисленных поклонниц, а именно, самая первая, которая обратила на него внимание (почтила расположением, затем одарила вниманием и постепенно перешла в наступление) проговорилась о причинах своего изначального интереса, все волшебное кружево перевоплощений вывернулось перед взором Константина в симметричную и довольно незамысловатую цепь. Оказывается, волшебство, которым одарила его фея Менделеева, заключалось в ее авторитете. Менделеева была авторитетной фигурой в кругу знакомых дам, и одного ее кивка в сторону Константина было достаточно, чтобы дамы им заинтересовались. Больше того. Авторитет Менделеевой был не просто велик, а грандиозен. Она считалась настолько могучим специалистом в области половой, межполовой и околополовой психологии, что знакомые дамы: ее клиентки и просто поклонницы ее статей, доверяли ей больше, чем себе. Менделеевой было достаточно обронить насчет Костика что-то вроде: «Мощный сексапил и самый пленительный экземпляр мужского пола из всех, кого я наблюдала», чтобы дамы, придавленные, а точнее даже сплющенные ее авторитетом, мгновенно рассмотрели в экземпляре его мощность, пленительность, его сексапил и даже, кажется, его выдающийся пол: не просто мужской, а мужской в квадрате. Вычленив это самое, первое звено волшебной цепочки, Константин восхитился аппетитом Менделеевой. Ей было мало наблюдать силу своего внушения на разум людей, ей нужно было убедиться, что сила ее внушения действует вопреки всякому разуму. Вопреки уродству, ущербности, убогости Костика и еще целому ряду протяжных «уу», которыми раньше (до вмешательства Менделеевой) его характеризовали женщины, дескать «уу, как все запуущено». Конечно, амбициозная Менделеева не могла пройти мимо такого запущенного и безнадежного экземпляра как Костик, и его взлет на Олимп женского обожания был триумфом ее успеха… Впрочем, Константин не обиделся. За время того психологического дренажа, который был им пройден под чутким, но жестким руководством Менделеевой, он вообще утерял всякую чувствительность и превратился в почти бестелесную субстанцию для равнодушного отражения и созерцания человеческих слабостей.

Человеческая природа теперь представлялась ему в виде инфернального готического замка, где каждый следующий комплекс, то есть этаж был все более и более причудливым вариантом предыдущего. Стоило нескольким женщинам обратить внимание на Константина, женское помешательство на его счет начало нарастать как снежный ком. Женщины заметили друг друга, точнее внимание друг друга к Константину, и еще больше поверили в объективность его чар. Так как Константин
(словесно избиваемый ежедневно Менделеевой с глазу на глаз и по телефону), на самое страстное внимание женщин отвечал словно вяленая рыба с остекленевшим взглядом, женщины окончательно убедились в том, что их внимание — вещь для него привычная, а значит оправданная. Так Константин довольно быстро и дешево, хотя и сердито, приобрел круг поклонниц. Все остальное, что начало с ним происходить (см. в предыдущих номерах) хоть и выглядело волшебством, было банальной психологией. Впрочем, как может быть психология банальна?

Считать ли банальностью то, что в лучах женского обожания Константин приобрел вальяжность и томность? А так же осанку и улыбку сытого графа Дракулы, вернувшегося с пирушки. Считать ли банальностью, что все женщины, после третьей сотни нежных смс, имеют склонность влюбляться без памяти просто потому, что слишком много эмоциональных сил умудрились затратить, незаметно для себя, и отказаться от результата этих усилий означало бы пережить крах самооценки? Безусловно, самолюбие банально, но кто бы мог подумать, что оно не только не противоречит любви, но и является рычагом, запускающим самораскручивающийся механизм страсти. Если бы раньше Константину кто-нибудь сказал, что дрожащие от волнения губы и влажное от вожделения лоно — могут быть результатом того, что самолюбие женщины однажды нечто зацепило, а потом длительно доставляло дискомфорт, он бы решил, что этот «кто-нибудь» не понимает ни что такое губы, ни что такое лоно. Выяснилось же, что он сам ничего в этом не понимал. Страсть, которая всегда казалась ему венцом физической совместимости, оказалась продуктом самолюбивых притязаний. Самолюбивые женщины влюблялись в Константина и, видя, что таких влюбленных много, не могли выйти из игры с пустыми руками. Конечно, они не считали это игрой, конечно они искренне огорчались, что не получают удовлетворения своих желаний, однако каждый раз, когда они пытались бросить это свое увлечение, им становилось настолько тошно, что продолжать череду встреч с Константином казалось спасением. Обученный Менделеевой Константин не давал им повода считать отношения с ним безнадежными, а как выяснилось, для того, чтобы человек решился удушить уже родившееся чувство, необходим не просто повод, а убедительный факт отсутствия всякой взаимности и надежды на взаимность. В какой-то момент Константин смог сформулировать, кем он стал для нескольких десятков знакомых межу собой женщин. Он стал супер-призом на незримом конкурсе женской привлекательности и успешности. Уйти с дистанции, не добравшись до финишной прямой, стало означать для женщин не только проигрыш по части привлекательности, но и проигрыш по части успешности. «Я невезуч» — способен сказать себе редкий человек, да и тот, сказав, постарается сейчас же в этом усомниться, а потом найти опровержение.

«Ну и что дальше, Менделеева? — спрашивал Константин. — Ну вот я больше не интересуюсь любовью, я стал практически импотент, я свободен от иллюзий и от страстей, возможно я смог бы стать аскетом, если бы не был столь бездуховен. Ну а что дальше? Куда распихивать эту толпу баб, и куда мне грести дальше? Неужели моя унылая импотенция — это и есть то, чего ты хотела добиться всей этой роскошной и сложно организованной акцией под названием «Сахарная косточка для стаи голодных сук»? Я не верю. У тебя должен был быть некий масштабный план. Какой?» «А тебе не станет дурно, если я тебе скажу?» — нежно улыбнулась Менделеева, и Константину показалось, что ее белые зубы сверкнули хищно. «Дурно? Вряд ли. Мы с девочками давно уже в конец одурели от твоих манипуляций, — сказал Константин. — Иногда мне кажется, что ты Мефистофель в женском обличии. Или какой-нибудь граф Калиостро, бессмертный алхимик, украсивший себя фамилией знаменитого химика». «Хорошо, — сказала Менделеева. — Сядь удобнее, чтобы вдруг не навернуться… Я расскажу тебе»

Менделеева села в кожаное кресло и положила ногу на ногу. Константин смотрел на эту роковую, в общем-то, женщину и с изумлением понимал, каких слов он ждет от своей беспощадной учительницы: «Я затеяла все это, чтобы съесть тебя, Костик. Я хочу съесть тебя с первого класса школы, с того самого момента, как пролила тебе на школьные брюки бабушкин кисель, ты сидел такой трогательный и растерянный, как цыпленок, уставившись в мои хищные глаза»

Странно, но Константин никогда не смотрел на Менделееву как на женщину. Она всегда настолько подавляла его и расплющивала, что ему в голову не приходило подумать про ее собственную личную жизнь. Он не задавался вопросом, спит ли с кем-нибудь Менделеева, хочет ли она замуж, смотрит ли на кого-нибудь с сексуальным интересом. Менделеева никогда не имела для него никаких половых признаков, а всегда была бесплотным существом, типа демона, и доброго, и злого, а точнее за гранью добра и зла. Он и сейчас не осуждал ее за ту изощренную кастрацию, которой она его подвергла. Он верил, что Менделеева имела на это свое право, право высшего существа, и лишь горевал о том, что высшим существам совсем нет дела до маленьких человеческих страданий.

Он и сейчас не смотрел на нее как на женщину, но в ее садистическом облике померещилось ему что-то сексуальное. А вдруг Менделеева, будучи демонической сущностью, получает кайф таким причудливым образом? Даже люди в состоянии крайней страсти стискивают любимого в объятьях и пожирают поцелуями и, не удовлетворяясь физическим обладанием, стараются завладеть его мыслями и наполнить собой все его жизненное пространство. Что же говорить о демонах? Полюбив, демон хочет проникнуть в человека и полностью его изменить, получив вместо него нечто другое, свое собственное, новорожденное.

«Может быть ты любишь меня, Менделеева?» — спросил новорожденный Константин. «О, — хмыкнула Менделеева. — Любовь… А что это такое?» «Я не знаю, — печально сказал Константин. — Сильная тяга, влечение и желание. Как-то так наверное». «Сильную тягу ты имел возможность наблюдать сотню раз за последнюю пару месяцев, — сказала Менделеева. — Разве нет? Когда твои поклонницы преследовали тебя, дрожа от возбуждения, разве это была не тяга? Можешь ли ты вообразить себе влечение и желание сильнее?»

Константин задумался. С одной стороны выходило, что то очарование, в которое впадали женщины под дудку Менделеевой, как змеи впадают в транс под музицирование индийских факиров, — и есть любовь. Разве не была Джульетта очарована Ромео? Разве не была их мимолетная симпатия, возникшая по причине молодости и скуки, усилена распрей родителей, как все то желанное, чем нельзя вдоволь насытится, становится многократно желаннее? У Татьяны пришла пора и она влюбилась, почти мгновенно и по нарастающей. Рецепт любви, как выяснилось, выглядел просто — нечаянный интерес плюс хитроумное сопротивление (объекта или обстоятельств), и вот уже нечто пустяковое разгорелось в нечто фатальное. С другой стороны, если любовь действительно устроена именно так, нет особой разницы, что породило первый интерес: самому человеку померещилось нечто в объекте на фоне излишнего романтизма и сексуальной озабоченности или некто авторитетный, со стороны указал на объект пальцем. В любом случае имеет значение только романтизм и озабоченность. Они становятся почвой, на которой из любого мусора может вырасти великое чувство. Особенно если эту почву регулярно удобряет самолюбие, не желающее мириться с мыслью, что выбранный объект может отвергнуть притязания. И с этой другой стороны выходило, что любовь, даже самая сильная, оказывается глупейшей вещью, замешанной на иллюзиях и амбициях.

Когда Менделеева сильными руками выдавила из Костика по капле весь романтизм и тяжелыми подзатыльниками отбила у его самолюбия привычку поднимать голову, от его первоначальной мечты влюбить в себя красивую, умную и богатую женщину ничего не осталась. Даже озабоченность, на которую Менделеева вроде бы не посягала, завяла. Оказалось, что сексуальное желание не живет само по себе. Его подпитывают комплексы. Когда комплексам Костика запретили промышлять, либидо стремительно иссякло. Костик не хотел ни одну из своих прекрасных поклонниц. Ему казалось смешным сопеть и потеть, занимаясь любовью с теми, кто совершенно его не видит, а представляет на его месте какой-то глюк. Оказалось, что самому Костику не надо было от женщин ничего, ему хотелось соблазнить их, чтобы таким образом самоутвердиться, хотя раньше он не замечал за собой ничего подобного, а просто млел и таял от желания, глядя на красивых женщин. И Константину приходила в голову унылая мысль, что людям в принципе не надо друг от друга совсем ничего, кроме возможности приласкать лишний раз свое бедное самолюбие.

«Я верю в дружбу, — сказала Менделеева. — И в душевное родство. Я верю, что лучшие браки возникают ради дела и в процессе работы. Один умный восточный человек сказал: «Вы, западные люди женитесь, потому что любите, мы, восточные люди, любим, потому что женимся». Традиционным восточным парам было неведомо разочарование друг в друге. Пары жили всю жизнь и любили друг друга. Это происходило потому, что никакого очарования они не знали. Они женились не для того, чтобы получать кайф, а для того, чтобы иметь партнера для совместного труда, который был им предписан. Когда я спросила тебя, почему ты не хочешь найти себе жену среди обычных одиноких женщин, мечтающих иметь мужа и детей, ты поморщился. Тебе хотелось иметь шикарную женщину, намного красивее себя, успешнее и богаче. Зачем это было тебе? Надеюсь сейчас ты уже понимаешь? Чтобы подкормить свою самооценку. Когда ты убедился, что подкормить самооценку не удастся, ты потерял к предприятию интерес. Не так ли? Я честно и последовательно воплотила все твои мечты. Я помогла тебе сделать так, чтобы самые лучшие женщины сходили по тебе с ума и мечтали о свадьбе. Говорят, что нет ничего хуже воплощенной мечты. А знаешь почему? Потому что, когда мечта воплощается, человек с ужасом понимает, что ему ничего по большому счету не нужно, а нужно лишь кормить свое самолюбие, которое всегда остается голодным, что бы ни кинули ему в пасть, какое бы желание ни исполнили. Голодным как волк»

На мобильный Константину позвонили. Константин сбросил вызов, выключил телефон и достал сим-карту. Он положил ее на краешек стола перед Менделеевой. «Кстати, — сказала Менделеева. — Ты спрашивал меня, зачем я это все затеяла. Я это делала не для тебя, а для своих клиенток. Я хотела показать им, насколько они беззащитны. Как легко их влюбить. Есть притча об учителе, который безжалостно отпинал спящего ученика, бывшего за сторожа. Когда ученик спросил, почему он так жестоко избил его, учитель сказал «ты получил хороший урок и остался жив, если бы сюда влез настоящий грабитель, ты бы был мертв, и урок бы тебе не пригодился». Если я вижу слабые места у своих клиенток, я предпочитаю показать им их на живом примере, а не ждать, когда этими слабостями воспользуется кто-то другой, в своих целях»

Дата добавления: 2015-12-01