|
Читайте также: |
Мустафа, контролировавший тот район, грозно попросил меня покинуть ущелье. Так просить могут только горцы, велеречиво и опасно. Мустафа сказал, что я шакалов накликаю на их аулы и что Аллах проклянет их землю. При этом выправил мне пару отличных паспортов и денег на первое время. Пришлось возвращаться на родину…
Да… Интересно, жив ли Мустафа? Нашли ли этого Андрона? Слышу, общежитие успокаивается! Какая-то девка пьяно проорала имя хахаля во дворе! Машина поехала, хлопнув дверью. Нужно еще подождать. Не нужно спешить. Из-за спешки все неприятности. Все проколы! Вон с Филиппом-Феликсом — неприятность вышла! Поторопился! Не заметил, что за мной тачка увязалась, не предвидел, что братик прибежит. Обрадовался, конечно, что двойной акт будет, да еще и мальчик меня поразил — улыбался, не дергался под моими руками, сиял бирюзовыми глазами! Леденец! Но ведь я опять поспешил! Просмотрел мальчишку, решил, что тот спит, а леденец растаял… Буду терпелив, еще подожду! Меня так мой учитель научил, Николай Павлович.
Он требовал, чтобы я его отцом называл. Я и называл. Николай Павлович говорил, что это он меня с того света вытащил, что сидел у постели прооперированного мальчика Тихона, не отходил. Запретил опухоли расти вновь в черепе! Вот она и не выросла больше! Николай Павлович был справедлив, ко всем относился одинаково. Но меня любил. Любил примерно лет с тринадцати. Говорил, что приучает к боли, что настоящий мужчина должен претерпевать. За постыдные детские слезы бил по лицу и в живот, оставлял спать на потных матах в своем спортзале в наказание. А когда начался энурез, будил ночью самолично, вел к себе в комнату и отучал ссаться. И я перестал! Я научился терпеть боль, молчать, любить своего «отца». А когда его забрали — за какое-то изнасилование — я даже плакал, хотя ему бы не понравилось это нытьё.
Лет в пятнадцать я понял, что девки в детдоме мне не нравятся: совать в их мокрую дыру свой член не было никакого кайфа! Парни тоже не нравились! От них воняло куревом, мочой, грязью! В детдоме парни азартно дрочили друг другу в душе или сливали своё сучье семя в послушного мелкого пидора Манку. При этом сами себя пидорами не считали. Я был выше этих потрясушек и потрахушек. Николай Павлович мог бы мной гордиться! Я не стал как все! Первый свой акт силы совершил в медучилище. Правда, тогда я очень испугался. Мне казалось, что вот-вот за мной придут. Мне казалось, что я наследил, был нечистоплотен, что парень слишком орал, что закопал его не очень надежно. Даже сбежал в армию. Но выходило, что первый раз был одним из самых чистых, сильных, мощных актов. Я был счастлив тогда более всего.
Сколько там время? О! Почти четыре! Может, пора? Осторожно выхожу из 814-ой, прислушиваюсь — тихо! За дело! Итак, сначала открыть все замки, проверить тишину, подогнать машину из дворов к запасному выходу. И только потом: ту-ук-ту-ук-тук-тук…
Босые ноги шлепают по полу. Голос за дверью:
— Гера! Обещай мне! Обещай, что не будешь… Я не могу пока!
Мальчик мой, мой чистый, смелый мальчик. Я шепчу:
— Обещщщаю…
Скрежет ключа, и дверь открывается. Мальчик не ожидал увидеть меня, но испуга нет, улыбается. Он вопросительно склонил голову.
— Я комендант общежития! Помните меня? Тут соседи жаловались… — и я наступаю внутрь комнаты.
Феликс-Филипп пропускает меня и отходит вглубь, к окну. Молчит.
— Так что? Было что-то? Какие-то крики? Нехорошо! Да и штору неправильно повесили… — медленно проговариваю каждый слог абсолютно бессмысленных слов.
Мальчик отворачивается от меня и берет в руки какую-то толстую книжечку, быстро перебирает странички и кладет обратно на подоконник. С одной стороны странно, а с другой стороны мне на руку — натягиваю на рот и нос толстый тугой воротник, знакомым движением смачиваю тряпку трихлорметаном из склянки, что наготове в кармане. Шаг к нему.
— Гера! — вдруг кричит мальчик и кулаком бьет в стекло, но дальше только сип. Хлороформ действует мгновенно, проникает в центральную нервную систему. Если передержать, конечно, будет ожог печени и верхних дыхательных. Но нам об этом ни к чему думать! Блин! Звон стекла был слышен очень хорошо в тишине каменных домов. Надо торопиться. Подхватываю тело мальчика, укладываю на плед, на расправленный диван. Тряпку с токсином в мешок, мешок завязать, всё в карман. Феликса-Филиппа заматываю в плед. Главное, чтобы руки были вдоль тела, а то с ними одна морока. Кисти рук у него сжаты в кулаки. Укладываю правильно. Никакой паники, действия должны быть четкими. Так, ничего не трогал. Ух ты! Портрет брата! Срываю двумя пальцами и засовываю под плед. Длинный тюк взваливаю на плечо. Знакомое чувство силы и бесстрашия наполняет легкие, как веселящий газ! Я теперь всё смогу, всё осилю, буду гибок, незаметен, божественен! Локтем осторожно открываю дверь. Никого. До пролета и пожарного выхода каких-то десять метров — это две секунды. И я внутри пустого лестничного стояка. Закрываю за собой дверь на ключ. Всё! В общежитии меня никто не видел! Не торопясь спускаюсь вниз, до открытой двери. Камер здесь нет! На противоположном доме тоже без камер. Светятся только окошки подъезда. Ни в одном из них нет фигур! Открываю багажник: он у меня всегда пуст. Необходимые для отхода вещи в небольшой сумке на заднем сидении. Укладываю тюк с телом в багажник. Потягиваюсь — позвоночник приятно откликается. Осенний воздух, как съедобный нектар, наполняет счастливого меня.
Еду так, чтобы не нарушать, чтобы не сфотографировали; ехать далеко. Знаю на уралмашевской линии много камер, объезжаю дворами. Сначала в гараж. А потом с ценным грузом и важным рюкзачком в мою обитель, приготовленную к акту. Укладываю Феликса-Филиппа на сколоченный самолично стол. Мальчику плед пригодится! Раздеваю его нежно, целую сероватые впадинки девственного тела. Ты меня ждал? Ведь правда? Достал веревку и связал ноги за щиколотки — и к ножкам стола. Теперь руки. Не разжимаются. Накину сначала простую петлю. Нужно бежать закрывать все входы. С трудом закрываю дверь в здание без окон, подпираю ломом изнутри. Закрываю на третьем этаже наше окошко фанерой. Достаю из рюкзака фонарик и нож. Сажусь рядом с возлюбленным. Жду. Любуюсь его белым лицом, таким серьезным, таким юным, восхитительно безволосым, с мягкой кожей. Как будто не было этих восьми лет. Он такой же славный попрыгайка с шестиметровой вышки. Я их с братцем на соревнованиях приметил. Славные!
— Зайка-попрыгайка! — нежно шепчу ему в лицо. — Оживай-ка!
Его ресницы дрогнули, и блеснула бирюза. Мальчик улыбнулся. Только он так умеет улыбаться! Славный!
— Улыбайся! — шепчу ему.
— Почему ты без маски?
— С маской я был только один раз. С вами! Сработала интуиция! А зачем она сейчас? Смысл?
— Да, — улыбается мой славный мальчик, — смысла нет.
Я все-таки решаюсь правильно связать руки. Петля ненадежна. Перехожу к его голове, вытягиваю его руки. Разгибаю кулаки. Он сопротивляется, не разгибает. Дурашка!
— Я ведь могу ножом! — ласково говорю ему. Он поддается, и из раскрытой ладони вниз падает какая-то штучка. Пуговица, что ли? Укладываю его пальцы правильно, перетягиваю веревкой, скрепляю. Шарю по полу, блин, нужно было сразу полиэтилен постелить! Но я не знал, что всё выгорит именно сегодня! На полу грязь, песок, битый цемент… Вот! Подхожу к фанерной щели, к серому свету. Хм… что это? Сим-карта? Опасность? Можно ли по сим-карте установить местонахождение? Наверное, нет, она же не в телефоне! Тогда зачем она у него в кулаке? Нечаянно оказалась? Он спит с ней? Опасность?
Подхожу к голому телу. Феликса-Филиппа мутит: токсина всё-таки многовато! Прости, я не анестезиолог! Дозу не умею рассчитывать! Беру нож. Втыкаю рядом с его головой, наклоняюсь, почти лежу на нем, показываю сим-карту. Он щурится.
— Это что? — я подношу карточку еще ближе к его глазам.
Он улыбается как-то по-другому, по-настоящему, и говорит:
— Твоя смерть, ублюдок!
Часть 10
Галопом бегу вниз, по пути объясняю Панченко, что к чему, — он въезжает не сразу, переспрашивает, задает тупые вопросы типа «Ты уверен, что это похищение?». Или: «Почему календарь 1995 года?». Комнату открываю ногой, в телефон ору, и Азат вскакивает, хлопает глазами, слушает мои объяснения следаку. Вижу боковым зрением, что Икса начинает одеваться. Наконец, Дмитрий Сергеевич обещает поднять СОБР, требует, чтобы я поскорее определил местонахождение, если получится…
Я уже в своем телефоне, отправляю запрос. И… йес! Чудо техники! Приходит ссылка, кликаю, карта масштабирует, едет и останавливается черным флажком на окраине города — так, Эльмаш, по улице Красногвардейцев до конца, налево, гаражи и какие-то серые кубики. Не подписаны. Что это? Нет времени. Я лихорадочно начинаю одеваться.
— Куда ехать? — вдруг вырывает меня из истерики голос Азата.
— На окраину, на Эльмаш!
— На чем ехать собрался?
— Э-э-э… — и это, действительно, не понятно.
Азат стремительно выбегает в коридор — я слышу, как он гремит кулаками в 509-ую комнату. Мне кажется, он разбудил всех на этаже! Я уже одет — хватаю свой телефон и устремляюсь из комнаты. От соседей вырывается и Азат — из-за него показывается удивленное, измятое лицо Олега Пыго. Азат трясет ключами! Он взял у Олега право на мотоцикл, который горделиво сверкает на обочине у общаги возле пары автомобилей. Как? Олег не иначе еще не проснулся! Он никогда никому не давал даже попробовать, даже двести метров по тротуару проехать! Азат хватает меня за рукав, и мы несемся вниз.
Улицы пустынны, влажный осенний дух бьёт по щекам и заставляет щуриться, моя грива развивается, словно сумасшедший пакляной стяг варваров. Азат шпарит по городу, низко пригнувшись, лбом рассекая встречную толщу ветра. Конечно, шлемы мы не взяли. А мне еще звонить! Воплю, перекрывая рык мотоцикла: «До конечной Эльмаша… гаражи… там, наверное, промзона… мы едем… не слышу?.. да, маячок туда показывает!.. нет, не двигается!.. как скоро?.. пусть побыстрее…». Панченко уже выезжает — он за отрядом быстрого реагирования, обещал, что, действительно, быстрого… Велел быть осторожным, не лезть в пекло, велел звонить, еще что-то велел, но слышно было плохо…
Полшестого. Добрались быстро. Прислоняем мотик к стенке гаражей. Вновь делаю запрос. Блин! Сообщение: «Отсутствие сигнала». Почему? Азат предполагает, что клоун нашел маячок и ликвидировал — например, сжег. Но мы все равно бежим к этим «серым кубикам» на карте, за три ряда унылых гаражей. Здесь какие-то брошенные строения, торчащие ржавые трубы. Я чуть не улетел в какую-то яму, Азат еле успел меня подхватить. Куда бежать? Три здания, еще темно, поэтому не понятно, где может быть клоун и Феликс. Мы останавливаемся. Тс-с-с… Тишина. Азат показывает мне наверх: в дальнем сооружении в проеме окна — вернее, в полоске щели — колышется свет. Мы стараемся уже бесшумно подойти к этому уродливому зданию. У самой его стены, под окном, становится различимым чей-то голос. Но слов не разобрать. Мы тихонько обходим кирпично-бетонное сооружение. Вход только один. Наваливаемся — дверь недвижна, неприступна, незыблема. Видно, что подперта чем-то, выбить не получится. Черт! И окон нет! А время идет! Вдруг голос прямо над нами! Из окна?
— Я даже не волнуюсь, мой мальчик! Они обнаружат пропажу только утром, а твоя опознавалка уже накрылась!
Клоун? Он подошел к фанерной щели окна и выглядывает? В ответ тоже тихий голос! Это Феликс! Но слов не разобрать! Мы с Азатом вжались в стену. Переглядываемся. Икса показывает мне жестами — мол, дай телефон. Достаю, передаю, он отключает звук. Вот что значит холодная голова! Друг показывает мне наверх, изображает, как будто лезет… Да, я понял. Снимаю куртку. Блин, обувь неудобная, но ничего, рискну. Обхожу сооружение с другой стороны, там, где на третьем этаже пустующий пролет и где не слышно звуков разговора. Азат фонариком телефона освещает стенку — швы хорошие! Строили по-нашему, по-русски, не абы кабы… Отлично! Растираю ладони, пальцы. Друг встал на корточки к стене, я — коленками к нему на плечи. Икса с трудом выпрямился, упёрся предплечьями в кирпичную кладку. Я осторожно разгибаю сначала одну ногу, хватаюсь за достаточно большой изъян в вертикальной поверхности, потом другую ногу, и уже стою на плечах Иксы. Нет. В этих кроссовках будет трудно! Но нужно попробовать!
Цепляюсь пальцами за уступ повыше, переношу правую ногу на трещину. Нет! Не удержусь!
— Икса! — шепчу я. — Развязывай мне шнурки!
Бедный Азат! Снимает мне кроссовки, удерживая на плечах. А я не пушинка! Какой цирковой номер пропадает! Вновь пальцами за холодный уступ, нога в носке большим пальцем находит опору, надавил… нормально. Отрываюсь от Азата, шепчу:
— Свети!
Телефонный фонарик показывает все бугры и трещины. Подгибаю левую ногу, цепляюсь за выемку. Теперь левая рука — хоп, да здесь вообще почти ступенька, только пыли много, пальцы скользят. Правая рука! Сначала обтираю ладонь о рубаху, потом указательным и средним за уступ, большим пальцем за угол кирпича. Рывок! Отрываю правую ногу, следующий изъян стены. Без разминки тяжело, в икре продольная боль спазмом! Вдруг свет исчез! Слышу, Азат шепотом что-то говорит. По телефону? Это, наверное, Панченко перезванивает? Я не могу повернуться, лезу дальше. Черт! Содрал кожу на пальцах левой руки! Зато справа! Из стены торчит арматура! Просто подарок! Весь вес тела переношу туда, вправо. Уровень второго этажа есть! Вытираю кровь об одежду, новый уступ. Черт, для левой ноги места мало! Практически прилип к вертикали. Хм… как дальше? Так, что в кармане джинсов? Длинный ключ! Достаю, дотягиваюсь до щели, вставляю ключ, шевелю, закрепляю — почти флэга, почти зацепка! Правой рукой подтягиваюсь и устраиваю ногу на кусок арматуры! Уфф! Отдышусь, встряхну руки. Опа! Слева еще один крюк! Как раз под проемом окна. Надо дотянуться! Вытаскиваю ключ, ищу новую трещину для него. Есть, цепляюсь пальцами левой руки, блядь, они скользят, кровь! Вытираю о рубашку! Еще попытка! Ох! Блядь, лбом о стенку! Но еще держусь! Еще разок… Е-е-е-есть… Теперь левая нога, выше... Ох-х-х, как тяжело оторваться от железной опоры и вновь повиснуть на ничтожных ступеньках кирпичной кладки. Еще движение! Теперь правая рука к ключу! И почти прыжок на крюк, повис на левой руке, подбираю правую! Вовремя! А то почти съехал! Дыхание сбилось, напряжение в каждом мускуле… Лишь бы клоуна не было рядом с этим окном! Сейчас самое опасное! Я же не невидимка! Подтягиваюсь, схватив крюк арматуры в замок. Пальцами ног «иду» по стене. И-и-и… правой рукой рывок, к окну… Черт! Я хлопнул рукой? Меня слышно? Но теперь уже просто нужно спешить! Левой! Коленкой на крюк, грудью на проем окна, подтягиваюсь, отталкиваюсь от крюка, и вот половина тела внутри помещения, тут темно. Никого не видно! Осторожно сползаю, оборачиваюсь на улицу: Азат стоит, задрав голову, белые зубы сверкают в серой мгле, он что-то показывает мне. Но я не понимаю — он махает рукой и тихонько, пригнувшись, куда-то бежит… А я на носочках, бесшумно, на ощупь иду внутрь этого этажа…
Натыкаюсь на стенку, иду вдоль, вдруг стена кончается и виден тусклый свет из-за поворота. Туда! Голос! Нужно подойти как можно ближе, нужен эффект неожиданности. А ступать больно, на полу камешки, керамзит, какие-то железяки! Лишь бы не греметь…
— …зачем тебе знать? — ироничный мужской голос. — Любопытство — это не по-мужски! Ну, работал я гардеробщиком в спортшколе! Что из этого? А Артемку я на собачьей площадке приметил… Нет никакой методы! Творчество и вдохновение!
— Зачем всё это? — это Феликс, голос измученный, хриплый.
— Нельзя бездарно тратить чистоту! А я перенимаю силу и сохраняю чистоту! Они все рождают силу! А рождению сопутствует кровь, пусть будет кровь и рождение! — клоун несет какой-то бред — я осторожно выглядываю за угол. Какое белое тело у Феликса! Светится! Он лежит на спине, руки связаны, вытянуты за голову, ноги, видимо, тоже, отсюда не видно. Не вижу и лицо, только светлый затылок, немного лоб. Около его уха лезвием в дерево воткнут нож. Рядом с Феликсом на столе сидит на коленках мужчина, точно, наш новый комендант, как его фамилия? По-моему, Новиков! Его лицо видно хорошо. Глаза очень светлые, он улыбается и с языческой нежностью смотрит на Феликса. Левой рукой водит по его телу. От шеи до паха, потом по правой ноге до колена.
— Ты не плачешь? — шепчет клоун, который, кстати, без маски. — Ты единственный! Ты даже сильнее меня! Я долго не мог научиться не плакать… Ты необыкновенный! Улыбайся! Улыбайся, мой мальчик!
Он наклоняется к лицу Феликса и… целует его? Урррод! Резко отстраняется! На губах кровь! Феликс цапнул его клыками! Но Новиков улыбается! Вытирает кровь тыльной стороной кисти, оставляя на щеке и на подбородке кровавое пятно. Психопат легко спрыгивает со стола. И снимает ремень! И лезет расстегивать ширинку! Ну нет! Пора! Нужно только оттолкнуть его от ножа подальше! И…
— А-а-а-а! — вылетаю я из укрытия вперед головой на изумленно поворачивающегося на меня Новикова. Сшибаю его вглубь помещения, падаем оба. Соскочить раньше! Нет! Он ловок! Он первый, пинает, не чувствую! Разворачиваюсь, всю злость, всю агрессию, за всех мальчиков, за слезы того отца, за сжатые руки матери, за эту улыбку, что на лице Феликса! Получи, урод! Правой, в челюсть, достаю! Ногой в живот! Эх! Босиком! Он сгибается, бью левой снизу, в лицо, в переносицу. Новиков отлетает к стенке. Рукой шарит, лом! Машет перед моим носом!
— Ах ты патлатый недоносок! — шипит он кровяным ртом, кривя губы. — Да таких как ты я мочил в их собственных кишках!
Черт! Железная труба свистит прямо перед моим носом. Шшших… Шшших… он надвигается. Шшших… Успел схватить железяку! Он толкает на себя! Перехватывает трубу двумя руками, валит, железо упирается в шею, душит… Упираюсь ногами, все силы на железную трубу. Что пытается сдавить дорогу дыханию, прекратить жизнь… Он шипит. Я рычу. Затылком упираюсь в его подбородок. Успеваю заметить, что Феликс зубами тянется к рукоятке ножа, дергает, вытаскивает нож за шнур-линь. Где-то я это уже видел?
Новиков рывком пытается подвернуть под себя. Ну, нет! Я моложе и сильнее! Я на стены взбираюсь, вырву тебе сердце этими сильными пальцами. Рискую — выпростал руку из-под лома и пальцем в глаз.
— А-а-а-у-у-у! — по-звериному взвывает клоун. Железяка ослабла, он отползает, я кашляю, но бой не окончен! Из его глаза течет кровь и что-то еще, оскал, он уже на ногах, руки согнуты в готовности нападать, ноги широко расставлены в готовности устоять! Хоп! Пинает по мне, в лицо, в ухо… Звонннннннн… Он что-то кричит, вижу, что раскрывается этот мерзкий рот, но не слышу! Звоннннннн… Не лежать! Двигаться, через боль, через звоннннн в ушах! Под рукой половина кирпича, бросок… Почти промазал, камень поцарапал ему щеку, он успел увернуться! Разворачиваюсь, вновь на ногах… вновь дышим и изъедаем взглядом друг друга! Замечаю, что Феликс сидит на столе, нож рукояткой между ног, пилит веревку…
Ахх! Нельзя отвлекаться! Хук слева! Звонннн во втором ухе! Он близко. Рукопашная. Хватаемся за одежду. Переставляем тела рывками, долбим стены спинами, его слюни и кровь изо рта брызгают в меня какими-то словами. Не слышу! Рывок, он тяжелый неимоверный, не получается… Вдруг наступаю ногой на что-то острое… А-а-а-а… валюсь. Маньяк перехватывает меня за горло правой рукой! Железные пальцы смыкают гортанно, ломают шейный остов! Это всё! Его глаз практически белый! Рыбий! У моих рук нет сил! Не могу оттолкнуть! Это всё! У мозга спазм: «Воздуха! Жизни! Мести!». И вдруг он дернулся, и рыбий глаз стремительно окрасился в серый цвет, кровяной рот удивленно выгнул дугой, подбородок мелко задрожал, рука, что лишала меня жизни, упала… холодный воздух больно распахнул легочные трубы и трубочки… А-а-ах! Как больно! Как тошно! Темнеет! Но вижу из-за спины Новикова незнакомое лицо: блондин с ярко-голубыми глазами, злым разрезом рта, сведенными бровями, жестко очерченными скулами, расширенными ноздрями… Это Феликс? Он толкает Новикова в сторону, тот послушно валится, еще рывок, вижу в руках голого Феликса нож, он в крови! Парень ногой двигает тело Новикова, переворачивая на спину — тот хрипит, изо рта булькнула кровь. Феликс нагибается к нему, вставляет нож под губу и резко дергает в сторону:
— Улыбайся!
На щеке ублюдка раздвигается кожа в жуткой однобокой клоунской ухмылке, показывая коренные желтые зубы… Белый глаз отчаянно цепляется за жизнь, рука вздымается и как будто просит что-то… Феликс падает на колени, его грудь и живот в крови, а его лицо в слезах.
Буквально через пару секунд помещение заполнилось черными людьми, которые сначала двигались словно тени, а потом — точно разочарованные скучным фильмом люди. Среди этих черных людей с равнодушными каменными лицами одно живое — круглое лицо в круглых очках и с рыжеватыми волосиками в разные стороны. Дмитрий Панченко сидел на столе, где еще недавно лежал Феликс, и держался за бок там, где сердце. И еще одно лицо! Азат! Он опустился на коленки около Феликса и выкручивает из его ладони нож:
— Феликс! Всё закончилось! Он мертв! — ласково уговаривает он голого парня. А Феликс вдруг посмотрел на него осознанно, на меня радостно и сказал:
— Я весь в крови? Это ведь кровь? Она красная!
***
Ту-ук, ту-ук, тук-тук… тук-тук, тук-тук, тук-тук — Тореадор, смелее-е-ее в бой!
Шлёпание босых ног за дверью. И сразу дверь открывается! Блин! Никогда не спрашивает: «Кто?»
— А-а-а! Это ты! Че принес? — он вытягивает шею, пытаясь понять, что у меня в руках.
— Это пирог! Ни хрена ты меня встречаешь: ни «здрасте», ни «как я рад тебя видеть»!
— Как я рад тебя видеть! А с чем пирог? Кто пек? Азат?
— Мама пекла! С мясом! Я ж из дома!
— Корми меня живо!
— Обещай, что завтра на экзамене не будешь ко мне прикапываться!
— А как же принципы?
— Феликс! Я готов отвечать, даже этот бред про трасологию учил! Но ты задолбал, ты ко мне цепляешься! Это же все уже видят! Ржут надо мной!
— И че ржут? Отрезай побольше! Я только утром ел!
— Ржут, потому что я идиот! А чай-то у тебя есть?
— Неа! Вчера закончился! Ну, идиот — это как-то не совсем верно!
— Феликс! Я сейчас уйду!
— Гера, я уезжаю завтра вечером… совсем…
— …уже?
— …уже.
— А как же я?
— А ты… остаешься.
Пустота за грудиной, там гулко и холодно. Не могу привыкнуть, что Феликс не улыбается. Не могу привыкнуть, что он опять лишь мой препод. Он не пускает меня к себе. Только ужин, только бесконечная криминалистика: виды материальных следов, оружиеведение, трасология, почерковедение, габитоскопия, судебно-портретная экспертиза, виды осмотров, тактика допросов… Учи, учи, учи… Вот мои учебники в ноутбуке! Конспектируй! Не хочу, чтобы ты был лохом на семинаре! И я учил, и я не был лохом…
За те три недели бесконечного «ближнего боя» я прикипел. Три недели рядом и два месяца врозь. Сначала — больница. Я в травме, он в терапии. Потом у меня учеба, у него работа. Панченко ушел со службы, инфаркт. Я приходил провожать, получилось так же, как тогда, после прихода никиткиных родителей: бутылка водки на четверых, в этот раз не пил Феликс, сидел на антидепрессантах, нельзя. Из начальства никто не пришел, прислали секретаршу от главного с грамотой и приказом о присвоении очередного звания. Теперь майор! «Служи, служи, дурачок, получишь значок!» — невесело прокомментировал Панченко и хлопнул водярой по инфаркту. Думаю, миокард встрепенулся, перикард откликнулся.
Играть страсть и нежность было теперь ни к чему. И мы не играли. За руки не держались. Казалось бы, радуйся! Ведь ты так нервничал тогда! Не радуюсь! Не улыбаюсь! Всматриваюсь в его глаза бирюзовые, а они сбегают… Не смотрят: ни за ужинами через табуретку, ни в трамвае через проход, ни в аудитории через девятнадцать моих одногруппников, которые шепчутся, которые всё понимают.
Я давно состриг дреды. Выгляжу пристойно и серо, без изюмины, без молодежного шика. Больше экспериментов не будет. Саяпин одобрил. Феликс даже не заметил. Я плакал из-за этого. Азат психовал, ругался по-дагестански, что с ним бывает крайне редко. Потащил меня в кабак пить, дебоширить, с девчонками зажигать. Хрен! А не дебоширство! Блядь! Нас опять в общагу не пускали! Явились в третьем часу! Спать в парке в начале декабря как-то не прикольно! Только мы прилегли — явился этот долбанный заяц, который больше не улыбается! Пинками погнал нас в общагу мимо взволнованной бабы Фаи…
И вот… он уезжает! Навсегда! Я склонил голову!
— Да, я остаюсь…
— Остаешься сегодня у меня… — испуганно добавляет он.
***
— Гера, это было ужасно… Правда!
— Ты врешь…
— И знаешь, давай свою зачетку, поставлю тебе автоматом… Я не смогу на экзамене тебе в глаза смотреть!
— А как же принципы?
— Хрен с ними! Приезжай на каникулы, с мамой познакомлю!
— С мамой?
— И чего ты испугался? Я тебя так люблю…
— Правда? Тогда улыбнись мне?
Улыбайтесь!
Всё равно улыбайтесь...
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав