Читайте также:
|
– Евреям нельзя есть верблюда, тушканчика, зайца и свинью. Отгадаешь, что у них общего – дам сто баксов!
– Сто евро.
– Согласен.
– Сдаюсь. Я не знаю, что общего у евреев с верблюдами и тушканчиками!
–)))
–))))))
– Ну Ева! Напряги моек! Почему нельзя есть именно этих четырех?
– Потому что они жуют жвачку, но копыта у них не раздвоены!!!
– Евка, ты наверняка лазила в Инет, а не в Библию!!!
– Да!!! И что? С тебя сто евро!
– Это нечестно!
– А что получается обезьян можно кушать, а верблюдов нет – это честно?!?!
«О чистых и нечистых животных»
Левит. Глава и
Выдержки из SMS-переписки двух молодых людей
Скрипучая запущенная калитка вела в соседский запущенный палисадник. Справа от входа лежал всяких хлам: поломанный диван, кусок металлической сетки, тазик, кастрюля, мотоциклетный шлем с вмятиной в полшлема, три покрышки, одну из которых когда-то попытались превратить в клумбу. Теперь краска облезла, а в центре «клумбы» среди травы красовалась заржавевшая консервная банка с дырками в дне. И кому понадобилось превращать банку в решето? Наверное, тому же, кому пришло в голову протянуть над огородом веревки, да так, что вешать белье на них можно было бы, только топча клубнику. Впрочем, в Ельце уже началась осень, никакой клубники. А сверлил дырки в банке и вешал веревки скорее всего тот, кому шандарахнуло в башку так, что даже шлем не выдержал. Интересно, этот парень выжил?
– Санечка, помоги!
Салим сделал два шага вбок от калитки и толкнул дверь в кухню. Калитка была общая, дверь – бабушкина, а садик – соседский. Чтобы попасть в дом к бабушке, надо зайти в общую калитку на чужую территорию и сразу свернуть налево. Ровно два шага – и дверь с лестницей. То есть дверь и лестница. Прямо – дверь в кухню. Направо – пристроенная к дому деревянная лестница. Кухня на первом этаже. А лестница на второй этаж, там все жилые комнаты. Но кухня – отдельно. Так вот хитро и непонятно когда-то разделили дом между двумя семьями. Бабушке, а теперь и Салиму со Стасом, принадлежали кухня на первом этаже, две комнаты с большой застекленной утепленной верандой и «удобствами», как говорила бабушка – на втором этаже, часть подвала и огород, который за домом. А соседям – садик перед домом, оставшиеся части первого этажа и полукирпичный «дом-сарай» в углу сада, где можно жить почти весь год, от холодов до холодов. Ну и что, зато у бабушки на веранде и в холода можно жить, это же только название – веранда, а так – полноценная третья комната, отапливаемая. Если не считать соседского сада, то у бабушки круче. Ага.
Ходить по чужой территории бабушка Вера внукам строжайше запретила. Из этого Салим понял, что отношения между соседями не очень.
На кухне вкусно пахло едой.
– Сань, снеси-ка сумки наверх, в холодильник. А то я с утречка по магазинам успела сходить, а разложить все руки не дошли.
Бабушка сдула прилипшую к вспотевшему лбу жидкую прядку волос и нагнулась к духовке. На плите «доходил» борщ, на сковороде жарилась рыба, на столе резался салат, из духовки пахло пирогом.
Есть женщины в русских населенных пунктах, которые честно несут свой крест. А есть такие, которые готовы делать это с энтузиазмом. У бабушки Веры энтузиазм явно зашкаливал. Такое количество еды на двух с четвертью человек…
Салим заглянул в чрево бурой хозяйственной сумки. Там обнаружились творог, молоко, буханка хлеба, средство от тараканов и тапочки в виде зайцев.
– Большие тапки, – заметил Салим.
– Вот и хорошо, – отозвалась бабушка. – У тебя ж еще нога растет. Ну вот, будет на вырост.
– У меня?! Это мне – зайцы?
– Тебе. А что? У Стасика – мишки, а у тебя будут зайцы. И никому не обидно. Вы же братики…
У Стаса действительно были любимые тапочки в виде мишек, но…
– Я это не надену!!!
– Почему?
Глаза у бабушки были, как у коровы. Такие… как сказать?… Добрые? Нет. Наивные? Нет. Тупые. Тупые и… и толстые. И растерянные какие-то. Один раз такие были у мамы, когда она… Когда она… Холодной змейкой по хребту вдруг протекло осознание того, что он не может вспомнить, когда и по поводу чего был у мамы такой взгляд. Слова путались у Салима в голове, а змейка ветвилась по телу сухим холодом, и все вокруг было как-то не так, и, наверное, лучшим решение было бы сказать бабушке, что она – дура, ДУРА, ДУ-РА, и швырнуть в нее эти тапки, чтобы они снесли с плиты борщ, который пахнет не так, не так, НЕ ТАК, как пах всегда раньше, не так, как мамин, и чтобы потом все это закончилось, и…
– Почему не наденешь?
Мамы больше нет. Ее больше никогда не будет. А эта толстая ДУРА варит им НЕ ТАКОЙ борщ и покупает ДЕБИЛЬНЫХ ЗАЙЦЕВ. Неисправимая дура. Салим вдруг почувствовал такую усталость от запаха чужого, невкусного борща, почти чужой рыхлой бабушки, у которой однажды-мамин взгляд, и с этим ничего не поделаешь, и потому ее даже жалко, что ли… Старая толстая дура, ее не изменить, и такой она и помрет когда-нибудь… Мысли Салима запутались, и злость отхлынула.
– Потому, что! Они мне маленькие.
– Ты ж только что сказал, что они большие!
– Для Стаса – большие. Для меня – маленькие. Вот смотри.
Салим приложил тапочку к ноге, подошву к подошве. Сразу стало понятно, что никак. Бабушка расстроилась. Оказывается, это был самый большой размер, и хотя она договорилась, что если не подойдут, принесет поменять, но ведь поменять, а не вернуть…
– А ты на маленькие поменяй. Для Стаса. Все равно эти его мишки износились почти. Будет про запас. Или к Новому году.
– Ох, Санечка, какой ты у меня хозяйственный! – бабушке на самом деле пришлось по душе такое решение. – Ты у меня большой уже совсем. Мужчина…
Всхлип!
Не хватало еще слез ко всем этим зайцам! Салим взял авоську и вышел из кухни. Кухня находилась на первом этаже, а холодильник почему-то на втором, на застекленной веранде. Почему? Надо сказать бабушке и перетащить холодильник вниз. И еще сказать, чтобы не называла его Санечкой…
– А ты, стало быть, Александр? – ладно сбитый, хотя и немного хлипкий мужичок с обветренным старым лицом и крашенной в дикий красный цвет спутницей протянул Салиму крепкую сухую ладонь. – Будем знакомы, так-быть?
– Да, да, это Санечка, старшенький, – засуетилась бабушка.
Бабушке было важно, чтобы ее внуки произвели на пришедших достойное впечатление. Она улыбалась и улыбалась, вытирала и вытирала руки краем передника и повторяла без остановки, гордо и заискивающе:
– Старшенький, он – такой, такой вот, старшенький, Санечка, такой вот…
– Салим! – представился Салим и пожал протянутую руку.
Пожатие получилось подчеркнуто крепким, мужским, солидным.
– Фомин! – отрекомендовался мужичок, – Велимир Иваныч. Но можно просто – Фомин, так-быть.
– А я – Светлана, можно теть Света, – улыбнулась крашеная.
Улыбка у нее была такая же ненатуральная, как цвет волос, к тому же ей не стоило улыбаться так широко, чтобы не сверкали дополнительной фальшивостью золотые коронки, начинающиеся с четвертых зубов. Салим кивнул тете Свете. Бабушка кончила вытирать руки и причитать про старшенького и стала приглашать гостей наверх, «в залу».
– Можт мы тут, по-простому? – предложил Фомин.
– Действительно, Вер, чо там суетиться? Тут оно уже вот мы тут, – согласилась с мужем Светлана и стала извлекать из пакета, который держала в руках, всякую еду: колбасу, сыр, рыбу.
– Да куда ж ты, господи, Светлан, ну куда ж ты, мать, – опять закудахтала бабушка, пытаясь вернуть в пакет колбасу. – Да ну есть же у нас всё, господи, Светлан, убери, Христом молю, ну куда ж!
– Давай, давай, Вер, не гоноши. Есть – хорошо, а больше будет – лучше! – защищая пакет от колбасы, осек ее Фомин. – Тебе, мать, терь двух мужиков кормить.
– А водку еще куда? – запротестовала бабушка, даже руками замахала, увидев, что извлеклось из пакета вслед за колбасой.
– Вер, ну какая это тебе водка? Чистая слеза, а не водка, смотри! – Фомин потряс бутылкой на просвет, в сторону окна.
– За помин, Верунь, за помин, чисто за помин – оно святое, – Светлана, когда не улыбалась, показалась Салиму если не симпатичнее, то хотя бы немного не противнее.
Бабушка сдалась. Сразу сдалась, без боя. Села на табурет, притулилась к стенке буфета, дотянулась толстым коровьим взглядом до потолка и заплакала.
– Ну Верунь, Верунь, не надо, держись-ка, ой, мать! – Светлана тут же бросилась к бабушке, спрятала ее голову под своей пышной грудью.
И бабушка послушно ткнулась в Светланин живот, обхватила ее руками за боковые жировые мутаки и тоненько завыла.
На кухне так сильно пахло борщом и пирогом, а особенно пережаренной рыбой, что дышать было почти нечем. Салиму захотелось выйти в соседский сад, подержать в руках помятый шлем, вцепиться в него, как в… как за Осечкинскую стенку, чтобы не… не… чтобы не задохнуться, вот.
Бабушка выла в тети Светин живот. Это выглядело очень глупо.
– Ну-тка, Санёк! Давай скоренько на стол тарелки, вилки и стопарики, – приказал Фомин Салиму.
Салим кивнул, метнулся к буфету, к мойке, к плите, к столу. Когда двигаешься, дышать рыбой как-то легче… Фомин засучил рукава и принялся мыть под струйкой едва текущей, но зато чистейшей, родниковой воды принесенную с собой вместе с колбасой и сыром зелень: лук, петрушку, укроп.
– Санёк, борща, борща всем налей, – отрываясь от Светланы и продолжая шмыгать, сообразила вдруг бабушка. – И пирожок на стол поставь.
– Борщ – это хорошо! – одобрил Фомин. – У нас всегда борщом поминали.
Светлана поцеловала бабушку в висок и со словами «я сама, сама, не мужское это дело» стала разливать борщ по тарелкам. А Фомин справился с зеленью и принялся откупоривать бутылку.
– Сметанку, сметанку к борщу надо! – напряглась бабушка.
– Ничего, можно и без сметаны.
– Зачем же без, когда есть? Сань, в холодильник сбегай, а?
Салим поднялся за сметаной. А когда вернулся, обнаружил, что Фомин налил водку в четыре стопарика, а бабушка опять плачет. Салим поставил сметану на стол, сел.
– За помин! – сказал Фомин.
– Земля пухом и вечная память, – добавила Светлана.
– Вечная тебе память, доченька, вечная тебе память… – бабушка едва могла говорить, она прошептала-просипела это сквозь слезы.
Салим сидел истуканом и не знал, как ему себя вести: как ребенку или как взрослому?
– Не чокаясь! – сказал Фомин.
Салим взял в руки стопку.
– И зачем было это говорить? – передернула плечами Светлана. – И так всем ясно, что за помин не чокаясь!
– Я это Сане! – стал оправдываться Фомин.
– Вы что, и малому налили? – встрепенулась бабушка.
– Я на малой! – возразил Салим, но получилось у него это хрипло и невнятно, он откашлялся и повторил уверенней: – Не малой я!
Он залпом выпил водки, поставил стопку на стол и не бросился сразу закусывать, а открыл сметану, окунул в нее ложку, потянулся за луком и только потом. Подумаешь, нежности! Водки он, что ли, не пробовал что ли…
– Ладно, – сказал Фомин. – Договорились. Не малой ты. Но ты ж пойми, это чисто договор – каким словом что называть.
– Что за договор-то? – не догнала Светлана. – Гляди, договоришься ты у меня!
– Да что я? Я – ничего. Это ж не просто договор – договор, это мы ж люди – значит, договоримся. Это ж не с андертальцев пошло, хромопитеков!
– Хромопитеков?
– Ну…
– Они что, хром пили?
– Эк баба-дура! Они о словах договорились, так-быть! Сели за стол переговоров – и договорились! Стол – значит стол. Переговор – значит, так-быть, переговор. А малой – он не малой, он – ни-ни… Он вон уже у нас какой мужик. Усы уж растут.
– Мужик, – согласилась Светлана.
Салим грыз лук и молчал. Надо было что-то сказать бы про хромопитеков, они их учили вроде. Но ничего, кроме названия, об этих хром-ма-питеках, он не помнил. Про переговоры он тоже не знал, что умного сказать. Тем более что мысли у него упорно сбивались на усы. Усы – это солидно. И красиво вообще. Надо будет отрастить. Тогда вообще. Может, подлиннее их отрастить? У кого в мире самые длинные усы, у клубники? А у животных – у таракана. Не, как у таракана не надо. Короткие такие усы – будет то, что надо. Салим грыз лук с хлебом и прочей зеленью, размышлял об усах и помалкивал.
– Наливай! – сказала Света. – За переговоры и хромопитеков!
Фомин стал наливать. Не за питеков, конечно же, а еще раз за помин. Как полагается.
– Не дам травить ребятенка! – закричала вдруг бабушка. – Дочь мою отравили, Россию отравили, Санечку не отдам! Не отдам Саню-у-у!
Бабушка уронила на стол руки, на руки голову и завыла уже не тонко, а басом, в голос, по-настоящему. Следующий час ушел на успокоение бабушки, на убеждение ее в том, что хотя Россия и отравлена напрочь, конкретно дочь бабы Веры никто не травил, что она-то никогда не пила, и все это знают. И что от сердца каждый не застрахован, что все там будем, и что один раз чисто за помин – не в счет.
…За помин выпили трижды. Бабушке в промежутках между поминами Светлана капала валерьянки и кордиамину, потому что Вере теперь надо беречь себя, чтобы поднять внуков.
После третьего помина выяснилось, что отец детей помогать не будет, причем никоторый из отцов. И вообще неизвестно, где они. Про отцов, впрочем, говорили недолго. Фомина потянуло было на политику, но ему никто идеологически не возражал, поэтому он скис. Потом сверху спустился проснувшийся Стас. Светлана помогла бабушке налить младшенькому борщичку, и гости засобирались домой, слегка усугубив это дело клюквенной наливкой за детей, за здоровье и на посошок.
Салиму отчего-то поплохело, он поднялся наверх, растянулся на диванчике, еще хранившем тепло младшего брата, и заснул.
………………………………………………………………………………..
Э Эe Лl Еe Мm Еe Нn Тt Ыy {Элементы большой науки}
Содержание:
Энциклопедия
Новости науки
LNC
…………………
Детские вопросы
…………………
…………………
Главная / Детские вопросы
Как люди смогли договориться, что каким словом называть?
Откуда появился язык? Как люди смогли договориться, что каким словом называть?
…………………………………………………………………………
…………………………………………………………………………
Вообще, любая сигнальная система возникает у животных оттого, что они достаточно наблюдательны. Они следят за окружающим миром, слушают его, нюхают (а некоторые, например тараканы, усами ощупывают) и…
………………………………………………………………………………………….
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав