|
Читайте также: |
Вошел в дом; Десси лежит на диване.
- Отдыхаешь? - спросил Том и тут увидел, как она бледна. - Десси, что с тобой? - вырвалось у него.
Она ответила, превозмогая боль:
- Просто живот разболелся. Довольно сильно.
- Ах, вот что, - сказал Том.- А я испугался. Ну, от живота я тебя вылечу.
Ушел на кухню и вернулся со стаканом серовато-прозрачной жидкости. Подал стакан Десси.
- Что это. Том?
- Добрая старая слабительная соль. Слегка взбудоражит кишочки, но вылечит.
Она покорно выпила, поморщилась, сказала:
- Я помню этот вкус. Мамино верное средство в сезон зеленых яблок.
- Теперь полежи спокойно, - сказал Том.- Я спроворю обед.
Ей было слышно, как Том орудует на кухне. А внутри у Десси бушевала боль. И к боли присоединился теперь страх. Соль жгла пищевод, желудок. Десси еле добралась до ватерклозета и попыталась рвотой избавиться от этой соли. По лбу покатился пот, залил глаза. Мышцы брюшной стенки судорожно отвердели, метая Десси разогнуться.
Потом Том принес ей омлет. Она тихо покачала головой.
- Не могу, - сказала, улыбнувшись.- Я лучше просто лягу в постель.
- Соль должна скоро подействовать, - заверил ее Том.- И все будет в порядке.
Он довел ее до спальни, помог лечь.
- Как ты думаешь, что ты могла такое съесть?
Десси лежала, собрав всю свою волю - борясь с болью. Часам к десяти вечера воля стала ослабевать.
- Том! Том! - позвала Десси.
Том открыл дверь, держа в руке "Всемирный альманах".
- Том, - проговорила Десси, - извини уж меня. Но мне очень нехорошо. Том. Мне худо.
В полумраке он присел на край постели.
- Сильно режет?
- Да, ужасно.
- Может быть тебе в туалет надо?
- Нет, сейчас не надо.
- Я принесу лампу, посижу с тобой, - сказал он. - Может, ты уснешь. К утру пройдет. Соль вылечит.
Она молча скрепилась, снова собрав волю в кулак; Том читал ей вслух из "Альманаха". Когда ему показалось, что Десси уснула, он замолчал, задремал в кресле у лампы.
Его разбудил тонкий всхлип. Том вскинулся - Десси металась в постели. Взгляд ее был млечно-мутен, как у обезумевшей лошади. В углах губ пузырьками вскипала пена, лицо пылало. Том сунул руку под одеяло - мышцы живота каменно тверды. Наконец она перестала корчиться, откинулась на подушку, в полуэакрытых глазах блеснул сеет лампы...
Том не стал седлать коня - опрометью взнуздал и поскакал так. Рванул, выдернул пояс из брюк и, хлеща испуганного коня. понудил к спотыкливому галопу по каменистым рытвинам проселка.
Двухэтажный дом Дунканов стоит у самой дороги. Дунканы спали наверху и не слышали, как Том колотит в парадную дверь, но услышали треск и грохот двери, вырванной с замком и петлями. Когда Дункан сбежал вниз с дробовым ружьем. Том уже кричал в телефон, висящий на стене.
- Мне доктора Тилсона! Соедините с ним! Дозвонитесь! Во что бы то ни стало! Дозвонитесь, будь оно все проклято! - кричал он телефонистке в Кинг-Сити. Дункан, еще не совсем проснувшийся, стоял, наведя на Тома дробовик.
В трубке раздался голос Тилсона.
- Да! Да, да. Я слышу. Вы Том Гамильтон. Что с ней такое? Мышцы живота напряжены? А что вы применили? Соль ей дал?! Дурак ты этакий!
И, подавив гнев, доктор продолжал:
- Том. Том, мальчик мой. Возьми себя в руки. Возвращайся к ней, мочи в холодной воде полотенца и прикладывай, чтобы как можно холодней. Льда у вас, конечно, нет. Все время меняй полотенца. Я еду немедленно. Слышишь меня? Слышишь меня, Том?
Доктор повесил трубку, оделся. Сердито и устало открыл стенной шкаф, вынул скальпели, зажимы, тампоны, трубки, иглы и нити для швов, чтобы вложить все это в чемоданчик. Встряхнул свой фонарь - проверил, заправлен ли. Рядом поставил на стол банку с эфиром, положил эфирную маску. Заглянула жена - в чепце, в ночной рубашке.
- Я иду в гараж Уилла Гамильтона, - сказал доктор Тилсон.- Позвони Уиллу. Передай, пусть отвезет меня сейчас на ранчо Гамильтонов. Если начнет разводить канитель, скажи ему, что его сестра умирает.
Через неделю после похорон Десси Том вернулся домой. Он ехал в седле подтянутый и строгий, плечи развернуты, подбородок убран - точно гвардеец на параде. Все, что надо, выполнено было не спеша и аккуратно. Конь вычищен скребницей; широкополая шляпа надета прямо и твердо. Даже и Самюэл не держался бы достойнее, чем Том, возвращающийся домой. Ястреб кинулся с высоты когтить цыпленка - Том и головы не повернул.
У конюшни он спешился, напоил гнедого, продержал у ворот минуту-другую, надел недоуздок, насыпал плющеного ячменя в ящик у яслей. Снял седло, повернул потник нижней стороною кверху, чтобы высушить. Когда ячмень был съеден, Том вывел коня во двор и пустил пастись на волю, на неогороженный земной простор.
В доме стулья, и вся мебель, и плита словно бы отпрянули от Тома с отвращением. Он вошел в гостиную - табурет неприязненно посторонился. Спички в кармане отсырели, и Том виновато пошел на кухню за сухими. Вернулся лампа стоит беспристрастно и одиноко. Том поднес спичку, и сразу, охватив круглый фитиль, пламя встало желтое, дюймовой высоты.
Том сел, обвел глазами вечернюю комнату, избегая глядеть на диван. Пискнули мыши в кухне, он обернулся на шум, увидел свою тень на стене - тень эта почему-то в шляпе. Он снял шляпу, положил на стол.
Так сидел он у стола, гоня от себя мысли, кроме самых пустяковых, - но зная, что этим защитишь себя ненадолго, что сейчас вызовут на суд, где судьей будет он сам, а присяжными и обвинителями - преступления его.
И вот резко прозвучало в ушах его имя, и он мысленно встал пред судом, и его стали уличать: Тщеславие в том, что он одет безвкусно, грязен, груб; Похоть - в том, что тратится на проституток; Нечестность - что притязает на талант и силу мысли, коих не имеет; Обжорство выступило рука об руку с Ленью. И Том был рад этим 0бличениям, ибо они заслоняли его от чего-то огромного, серого, ждущего в заднем ряду, - грозное, серое, маячило там Преступление. Том выискивал в памяти грешки и прегрешения, силясь прикрыться, спасти себя ими. Они казались почти добродетелями: Зависть к богатому Уиллу; Измена маминому Богу; пустая Трата времени и надежд; болезненное Уклонение от любви.
Раздался тихий голос Самюэла - и наполнил собой комнату: "Будь чист и добр, будь велик, будь Том Гамильтон".
Но Том отмахнулся от этого голоса. Том сказал: "Я занят, я приветствую друзей" - и кивнул Безобразию, Невежеству, Сыновнему Непослушанию, Грязным Ногтям. Опять обратился к Тщеславию. Но тут выступило вперед, оттеснив прочих, Серое. Поздно прятаться за детские грешки. Серое - это Убийство Сестры.
Том ощутил рукою холодок стакана, увидел жемчужно-прозрачную жидкость, в которой еще кружились, растворяясь, кристаллы и поднимались светлые пузырьки, и повторил вслух в пустой, пустынной комнате: "Соль вылечит. К утру пройдет. И все будет в порядке". Вот так он заверял ее, в точности так, - и стены, стулья, лампа слышали, и ему не отпереться. Нет во всем мире места Тому Гамильтону. Он уже искал. Он тасовал страны и города, как игральные карты. Лондон? Нет! Египет - пирамиды, сфинкс... Нет! Париж? Нет! Но погоди - в Париже ведь грешат почище твоего. Нет! Ну ладно, подожди пока, Париж, - еще к тебе, может, вернемся. Вифлеем? О Боже милостивый, нет! Тоскливо было бы там чужаку...
И тут заметим в скобках, что не всегда упомнишь, когда именно и как тебя не стало: то ли шепоток, поднятая бровь - и тебя уже нет; то ли не стало тебя в ночь, крапчатую от пятен света, когда гонимый порохом свинец, доискавшись твоего секрета, отворил тебе жилы.
И ведь верно. Тома Гамильтона уже нет, ему осталось лишь закончить двумя-тремя достойными деталями.
Диван издал короткий раздраженный треск. Том покосился на него и понял, что раздражение относится к коптящей лампе.
- Благодарю, - сказал Том дивану. - Я не заметил. Привернул фитиль, и пламя очистилось. Мысли задремывали. Но оплеухой серое Убийство разбудило Тома. А рыжий Том, каменный Том устал. Кончать с собой - возня ведь и, возможно, боль и мука.
Вспомнилось, что мама с крайним отвращением относится к самоубийству, ибо в нем сочетаются три мерзкие ей вещи: невоспитанность, малодушие и грех. Оно для нее ничем не лучше прелюбодеяния и воровства. И надо как то уйти от ее осуждения. Ведь если она осудит, то будешь страдать.
Отец не так строг, с Самюэлом легче - но, с другой стороны, его не перехитришь, он вездесущ. Самюэлу надо сказать.
- Прости меня, отец мой, - произнес Том.- Не могу иначе. Ты переоценил меня. Ты ошибся. Хотел бы я оправдать твою любовь, но зря ты меня любил и зря гордился мною. Возможно, ты нашел бы выход, а я вот не могу. Не могу я жить. Я убил Десси и хочу уснуть. И мысленно ответил за далекого отца: - Что ж, понять тебя можно. Немалый есть выбор путей от рождения к новому рождению. Но давай подумаем, как бы нам не оскорбить маму. Сделаем не торопясь, родной мой.
- Не могу не торопиться, - отвечал Том.- Не могу в больше.
- Да нет же, сможешь, сын мой любимый. Недаром я предвидел в тебе величие - оно уже расправило плечи. Открой ящик стола и пораскинь тем, что именуешь мозгами.
Том выдвинул ящик, увидел там стопку тисненой почтовой бумаги, пачку таких же конвертов и два карандашных огрызка, а в пыльном углу ящика несколько марок. Вынул бумагу, очинил карандаши карманным ножиком. И стал писать:
"Дорогая мама!
Надеюсь, ты в добром здоровье. Я в будущем хочу чаще у тебя бывать. Оливия пригласила меня на День благодарения, и я, само собой, приеду. Наша маленькая Оливия умеет приготовить индюшку почти так же вкусно, как ты - но я знаю, ты этому никогда не поверишь. А мне тут повезло. За пятнадцать долларов купил мерина и, помоему, чистых кровей. Продали дешево, потому что этот мерин - человеконенавистник. Прежний владелец не столько, бывало, сидел у него на спине, сколько лежал на своей собственной, сброшенный наземь. Отрицать не буду, норовист коняга. Бросал меня уже дважды, но я все равно его объезжу, и тогда у меня будет едва ли не лучшая лошадь во всем округе. Зиму убью на это дело, но обуздаю, будь уверена. Не знаю, почему столько пишу о коняге. Но прежний владелец сказал о нем забавно. До того, говорит, зол меринок - готов зубами выесть всадника из седла, А помнишь, как говаривал отец, провожая нас на кроличью охоту: "Возвращайтесь со щитом или на щите". Ну, до встречи в День благодарения.
Твой сын Том".
Естественно ли получилось? Но устал он, сочинять заново не будет. Только приписал:
"P. S. А попугай, по-моему, неисправим. Я краснею за него".
На другом листке Том написал:
"Дорогой Уилл!
Что бы ты сам ни подумал обо мне, но прошу, помоги мне сейчас. Ради нашей матери. Меня убила лошадь - сбросила и лягнула в голову. Подтверди прошу тебя!
Твой брат Том".
Наклеил марки, сунул конверты в карман и спросил Самюэла:
- Теперь все как надо?
В комнате у себя распечатал коробку патронов и, взяв свежесмазанный свой револьвер - "Смит и Вессон" 38-го калибра, - вложил патрон в гнездо, что следующим ляжет под боек при повороте барабана.
Конь, сонно стоявший у забора, подошел на свист хозяина, и Том оседлал его, дремлющего.
Было три часа утра, когда, бросив письма на почте в Кинг-Сити, Том снова поднялся в седло и повернул коня на юг, к скудным холмам родного ранчо. Том был истинный джентльмен.
* ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Ребенок спрашивает: "Какая самая главная тайна на свете?" Взрослый иногда задается вопросом: "Куда идет мир, как он кончится? Да, мы живем, но в чем смысл жизни?"
Я думаю, что в истории есть одна-единственная тайна, она вселила в человека страх и одновременно вдохновила его на благородные дела. Поэтому вся его жизнь проходит в постоянном ожидании чего-то, в сомнениях и переживаниях, как будто он смотрит фильм с Перл Уайт <Перл Уайт (1889-1938) - американская киноактриса, завоевавшая популярность многосерийной картиной "Опасные приключения Полины". Героини Уайт сочетают женскую привлекательность и отвагу.> в главной роли. Со всеми своими мыслями и поступками, желаниями и стремлениями, со всей своей жадностью и жестокостью, состраданием и великодушием люди с самого начала попадают в сеть добра и зла. Я считаю, что это единственная тайна, которая существует у человечества, и она захватывает все наши чувства и наш рассудок. Добродетель и порок стерегут первые проблески нашего сознания и пребудут с нами до его последнего мерцания, как бы мы ни изменяли землю, море и горы, экономику и нравы. Никакой другой тайны нет. Когда человек отрясает от ног своих прах и тлен земной жизни, перед ним встает прямой и трудный вопрос: "Какая она была - хорошая или плохая? Как я жил - правильно или неправильно?"
В своей истории греко-персидских войн Геродот рассказывает о том, как Крез, самый богатый и почитаемый современниками царь, спросил у Солона Афинского: "Кто самый счастливый человек на свете?" Он жаждал ответа, потому и задал этот вопрос. Его грызли сомнения, и ему надо было во что бы то ни стало рассеять их. Солон поведал ему о трех достойных мужах, живших в старые времена. Крез, наверное, плохо слушал его - так ему хотелось услышать о себе. И когда Солон не упомянул его. Крез не вытерпел и спросил: "Разве ты не считаешь счастливым меня?"
Солон не колеблясь сказал: "Откуда мне знать? Ты же пока не умер".
Потом, когда удача покинула Креза и он начал терять царство и сокровища, его, должно быть, неотвязно мучили эти слова. Взойдя на костер, он тоже, вероятно, думал об этом и жалел, что спросил Солона.
В наше время тоже так. Когда умирает человек, который имел деньги, вес, власть и другие веши, вызывающие зависть, а живые подсчитывают его богатство, его труды, заслуги и памятники, то сам собой возникает вопрос: "Какую он прожил жизнь - хорошую или плохую?", то есть люди спрашивают то же самое, о чем другими словами спросил Крез. Зависть прошла, и теперь человека меряют вечной меркой: "Любили его или ненавидели? Причинила его смерть горе или, наоборот, вызвала радость?"
Я хорошо помню смерть трех людей. Один из них был самый богатый человек нашего столетия, который продрался к богатству, уродуя судьбы и души, а потом много лет старался вернуть уважение и тем самым сослужил большую службу обществу, пожалуй, даже перевесившую зло, которое он причинил людям при возвышении. Я плыл на пароходе, когда он умер. Вывесили объявление о его смерти, и известие почти всем доставило удовольствие. Некоторые даже говорили: "Слава богу, помер-таки, сукин сын".
Другой был дьявольски хитер, он не понимал, что у каждого есть чувство собственного достоинства, зато хорошо изучил человеческие слабости и пороки и пользовался этим, чтобы подкупать и покупать людей, развращать, совращать и шантажировать их, и добился в конце концов большой власти. Он прикрывал свои поступки словами о добродетели, а я удивлялся - неужели он не понимает, что никакой дар не завоюет тебе уважение, если ты отнял у другого самоуважение. Когда покупаешь человека, ничего, кроме ненависти, от него не жди. Когда он умер, вся страна возносила ему хвалу, но в глубине души каждый радовался его смерти.
Третий, наверное, совершил много ошибок, но вся его деятельная жизнь была посвящена тому, чтобы помочь людям стать хорошими, честными и мужественными в те времена, когда злые силы в мире захотели сыграть на их страхе. Немногие наверху очень не любили этого человека, но народ плакал на улицах, когда он умер, и вопрошал в отчаянии: "Что нам теперь делать? Как нам жить без него?"
Я полон сомнений, но для меня несомненно, что под наружным покровом слабости каждый хочет быть хорошим и чтобы его любили. Мало того, большинство наших пороков - это неудавшиеся попытки найти легкий, кратчайший путь к добродетели. Когда человеку приходит время умереть и он умирает, не вызывая жалости у других, то каковы бы ни были его способности, положение и заслуги, вся его жизнь - сплошная неудача, а смерть рождает в нем ужас. Если вы или я оказываемся перед выбором подумать или поступить так или иначе, мы всегда должны помнить о смерти и стараться жить так, чтобы наша смерть никому не доставила радости.
Да, у человечества есть одна-единственная тайна. Все наши романы, вся поэзия вертятся на непрекращающейся борьбе добра и зла в нас самих. Мне иногда кажется, что зло вынуждено постоянно приспосабливаться и менять обличье, но добро бессмертно. У порока каждый раз новое, молодое лицо, зато больше всего на свете чтут добродетель, и так будет всегда.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Ли помог Адаму и мальчикам переехать в Салинас, проще сказать - перевез их: уложил вещи, отправил их на вокзал, загрузил заднее сиденье форда, а по прибытии в Салинас распаковал имущество, аккуратно разложил по местам и вообще обустроил Трасков в небольшом дома Десси. Он сделал все мыслимое для их удобства, массу сверх того и тем не менее продолжал хлопотать, дабы оттянуть время. Но вот однажды вечером, когда близнецы уже улеглись, он церемонно подал Адаму ужин. Вероятно, по этой церемонности Адам и догадался, к чему тот клонит.
- Я же вижу, ты давно хочешь что-то сказать мне. Выкладывай.
Ли заранее придумал речь, которую хотел начать так: "В течение многих лет я служил вам в полную меру моих сил и возможностей, однако теперь...", но прямое обращение Адама сбило его с толку.
- Я много раз откладывал объяснение, - сказал Ли. Настоящую речь заготовил. Хотите выслушать?..
- А тебе непременно хочется произнести речь?
- Нет, - признался Ли, - не хочется. Хотя речь хорошая.
- Когда желаешь взять расчет?
- Как можно скорее. Боюсь передумать, если буду откладывать. Вы хотите, чтобы я подождал, пока найдете кого-нибудь на мое место?
- Не стоит. Ты же знаешь, какой я медлительный. Мне понадобится время. Может быть, я вообще никого не возьму.
- В таком случае я еду завтра.
- Мальчишки ужасно расстроятся, - сказал Адам. Прямо не знаю, как они будут без тебя. Может, тебе лучше потихоньку уехать, а я им после все объясню.
- Мои наблюдения говорят о другом. Дети любят преподносить нам сюрпризы.
Так оно и случилось. На другой день за завтраком Адам объявил:
- Арон, Кейл, слушайте: Ли уезжает от нас.
- Правда?.. - переспросил Кейл. - Знаешь, сегодня вечером баскетбольная встреча. Вход десять центов. Ты не против, если мы пойдем?
- Идите. Но вы слышали, что я сказал?
- Факт, слышали, - отозвался Арон.- Ты сказал, что Ли уезжает.
- Совсем уезжает!
- И куда он едет? - поинтересовался Кейл.
- В Сан-Франциско. Он будет там жить.
- А-а...- протянул Арон.- На Главной улице появился один, видел? Поставил свою печку прямо на тротуаре, жарит сосиски и кладет в булки. Всего десять центов за штуку, а горчицы сколько хочешь бери.
Ли стоял в дверях кухни и, глядя на Адама, улыбался. Когда близнецы собрались в школу. Ли сказал:
- До свидания, мальчики.
- До свидания! - выкрикнули оба и выскочили из дома.
Адам уставился в чашку с кофе и пробормотал виновато:
- Бесенята бесчувственные! Вот тебе награда за десятилетнюю службу.
- По мне лучше так, - отозвался Ли. - Притворись они, что опечалены, они покривили бы душой. Для них мой отъезд пустяк. Может, они иногда вспомнят обо мне втихомолку. Я не хочу, чтобы они огорчались. Надеюсь, у меня не настолько мелкая натура, чтобы радоваться, когда по мне скучают.- Он положил на стол перед Адамом пятьдесят центов.- Пойдут вечером на баскетбол передайте им это от меня, и пусть купят булочки с сосисками. Только бы там не оказалось птомаина, в моем скромном прощальном подарке. Были такие случаи.
Адам удивленно смотрел на раздвижную корзину, которую Ли принес в столовую.
- Это все твои вещи?
- Кроме книг. Книги я сложил в коробки и оставил в подвале. Если вы не возражаете, я пришлю за ними или приеду сам, когда устроюсь.
- Конечно. Знаешь, Ли, мне будет здорово не хватать тебя. Не знаю, приятно тебе это слышать или нет. Ты в самом деле собираешься купить книжную лавку?
- Таковы мои намерения.
- Писать-то хоть нам будешь?
- Пока не знаю. Нужно подумать. Говорят, чистая рана быстрее заживает. Для меня самое печальное - общаться по почте. Когда близость держится одним клеем на марке. Если не видишь человека, не можешь его услышать или потрогать - его все равно что и нет.
Адам встал из-за стола.
- Я провожу тебя на вокзал.
- Ни в коем случае! - резко возразил Ли. - Ни к чему это. До свидания, мистер Траск. До свидания, Адам, - добавил он и быстро вышел. Пока Адам успел выговорить "До свидания", тот уже спустился по ступенькам крыльца, а его выкрик вдогонку "Пиши!" совпал со стуком калитки.
В тот вечер после баскетбольной встречи Кейл и Арон умяли по пять булочек с сосисками, и это было кстати, потому что Адам забыл приготовить ужин. По дороге домой братья первый раз заговорили об отъезде Ли.
- Интересно, почему он уехал? - спросил Кейл.
- Он давно об этом поговаривал.
- Как же он будет без нас?
- Не знаю. Спорим, что он вернется, - сказал Арон.
- Как так вернется? Отец ведь сказал, что он хочет книжную лавку открыть. Смех да и только китайская книжная лавка.
- Приедет он, соскучится по нам и приедет. Вот увидишь.
- Спорим на десять центов, что не приедет.
- До какого времени?
- До никакого! Вообще не приедет.
- Идет, - согласился Арон.
Целый месяц Арон ждал своего выигрыша, а еще через неделю дождался.
Ли приехал десятичасовым и вошел в дом, отперев дверь своим ключом. В столовой горел свет, но Адам был на кухне - он яростно скреб консервным ножом чугунную сковородку, стараясь счистить с нее черную корку. Ли поставил свою корзину на пол.
- Надо залить водой и оставить на ночь. Тогда она легко отстанет.
- Правда? Я жарю, а у меня все подгорает. Свеклу варил, тоже подгорела. Вонь - хоть святых выноси! Кастрюлю вот на двор выставил... У тебя что-нибудь случилось, Ли? - спросил Адам.
Ли взял у него сковороду, поставил в раковину и залил водой.
- Будь у нас газовая плита, вмиг бы кофе сварили, сказал Ли. - Впрочем, я и печь могу растопить.
- Печь не горит.
Ли открыл дверцу.
- Вы золу-то хоть раз выгребали?
- Какую золу?
- Вот что, отдохните-ка пока в комнатах, - сказал Ли. - А я кофе заварю.
Адаму не сиделось в столовой, но перечить Ли ему не хотелось. Наконец тот принес две чашки кофе и поставил их на стол.
- В кастрюльке сварил, - сказал Ли, - чтобы побыстрее. - Он нагнулся к корзине, развязал веревку и вытащил глиняную бутылку. - Это китайская настойка на полыни - уцзяпи. Иначе еще лет десять пролежит. Да, я забыл спросить: вы нашли кого-нибудь на мое место?
- Вокруг да около ходишь, съязвил Адам.
- Я знаю. Но я знаю и другое: лучше всего прямо сказать, и кончено дело.
- Ты проигрался в маджонг?
- Если бы. Нет, мои деньги целы... Черт, пробка раскрошилась, придется внутрь пропихнуть.- Ли влил черной жидкости себе в кофе. - Никогда так не пробовал. Вкусно, однако.
- Отдает подгнившими яблоками, - заметил Адам.
- Верно, только помните, как Сэм Гамильтон сказал? Хоть и подгнили, но хороши.
- Может, ты все-таки наберешься духу и расскажешь, что же с тобой произошло?
- Ничего со мной не произошло, - ответил Ли. Мне одиноко стало, вот и все. Или этого мало?
- А как же книжная лавка?
- Не нужно мне никакой книжной лавки. Наверное, я понимал это еще до того, как сел в поезд. Просто время потребовалось, чтобы окончательно в этом убедиться.
- Выходит, пропала твоя последняя мечта?
- Скатертью дорога! - Ли был возбужден до крайности. - Мистел Тласк, кита?за сисас наклюкается.
- Что это вдруг на тебя нашло? - встревожился Адам.
Ли поднес бутылку ко рту, сделал долгий жадный глоток и выдохнул спиртные пары из обожженного рта.
- Адам, - сказал он.- Я бесконечно, безмерно, безгранично счастлив, что снова дома. Никогда в жизни я не был так чертовски одинок.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
В Салинасе были две начальные школы - огромные, крашенные желтой краской, с высокими мрачными окнами, да и двери тоже не веселили. Одна находилась на Восточной стороне, другая на Западной, и назывались они соответственно. Школа на Восточной стороне была у черта на куличках, на другом краю города, и в ней учились ребята, жившие восточнее Главной улицы, поэтому ее я описывать не буду.
Школа на Западной стороне представляла собой большое двухэтажное здание, обсаженное по фасаду сучковатыми тополями. Оно делило школьный двор на две части - для мальчиков и для девочек. За зданием мальчишечья площадка была отгорожена от девчоночьей высоким дощатым забором, а позади школьный двор упирался в болото со стоячей водой, где росли тимофеевка и даже камыш. В школе занимались ученики с третьего класса по восьмой. Первые два класса ходили в Детскую школу, она была в другом месте.
В школе на Западной стороне каждый класс имел свою комнату; третий, четвертый и пятый размещались на первом этаже, шестой, седьмой, восьмой на втором. В каждой классной комнате стояли обшарпанные дубовые парты, кафедра, квадратный учительский стол, висели часы "Сет Томас" и непременно картина. Картины в каждом классе были разные, но написаны все под сильным влиянием прерафаэлитов. Галахад в сияющих доспехах указывал путь третьеклассникам; состязание Аталанты будило воображение четвертого класса; горшок с базиликом <Галахад - один из центральных персонажей основанной на древнейших преданиях эпопеи "Смерть Артура" (1469) англичанина Томаса Мэлори. Благодаря своему целомудрию Галахад находит Святой Грааль, чашу, наполненную кровью Христа.
Аталанта - в греческой мифологии охотница, славившаяся быстротой ног; всем сватавшимся к ней она устраивала испытание, предлагая состязаться в беге.
Имеется в виду поэма Китса "Изабелла, или Горшок с базиликом" (1820), сюжет которой заимствован из одной новеллы "Декамерона" Боккаччо: флорентийка Изабелла выкапывает голову возлюбленного, убитого ее злыми братьями, кладет в горшок с базиликом и хранит как святыню.> ставил в тупик пятый и так далее до восьмого, где осуждение Катилины Цицероном внушало выпускникам чувства высшей гражданской добродетели, необходимые для перехода к среднему образованию.
Кейла и Арона по возрасту зачислили в седьмой класс, и они быстро изучили каждую черточку в своей картине, изображавшей Лаокоона и его сыновей, опутанных змеями.
После тесной школьной комнаты в деревне братьев поразили размеры и великолепие школы на Западной стороне. На них произвело глубокое впечатление и то, что здесь могли позволить себе роскошь держать учителя для каждого класса. Это казалось им расточительством. Но люди быстро привыкают к хорошему. Первый день близнецы изумлялись, второй восторгались, а на третий почти позабыли, что раньше ходили в какую-то другую школу.
Учительницей у них была хорошенькая темноволосая женщина, и у братьев с ней не было никаких неприятностей, так как они быстро сообразили, когда надо поднимать руку, чтобы тебя спросили, а когда нет. Кейл первый придумал, как надо действовать, и объяснил Арону.
- Обычно ребята как делают? Если выучат урок, то тянут руки, а не выучат - прячутся под парту. А мы по-другому поступим. Знаешь как?
- Нет, не знаю. Как?
- Ты заметил, что она не всегда вызывает тех, кто высовывается? Других спрашивает, а они, само собой, ни бум-бум.
- Верно, - заметил Арон.
- Ну так вот, первую неделю мы зубрим, как каторжники, но руки поднимать не будем. Она, конечно, вызывает нас, а мы чин-чином отвечаем. Это собьет ее с толку. Другую неделю ничего не учим, зато изо всех сил тянем руки. Но она нас не спрашивает. Потом третью неделю мы просто сидим тихо-мирно, то ли готовы отвечать, то ли нет - она не знает. И очень скоро она вообще от нас отвяжется. Зачем ей тратить время на тех, кто успевает?
Кейлова метода вполне оправдала себя. Прошло совсем немного времени, и учительница действительно оставила братьев в покое, а сами они завоевали репутацию ребят сообразительных и ловких. Собственно говоря, Кейл даром тратил время, придумывая свой план. Оба были способные ученики и схватывали все на лету.
Кроме того, Кейл ловко играл в шарики, втянул в игру полшколы и накопил целое богатство из цветных мелков и камешков, и всяких стекляшек. Когда увлечение игрой в шарики прошло, он стал менять свое богатство на волчки. Один раз он собрал и стал использовать в качестве платежного средства сорок пять волчков всевозможных размеров, форм и расцветок - от топорных, низеньких кубарей для малышни до изящных высоких башенок на тонюсенькой ножке с острым концом.
Все, кто знал Арона и Кейла, видели разницу между ними и удивлялись несходству близнецов. Кейл вырос смуглым, темноволосым, был быстр в движениях, уверен в себе и скрытен. Даже если бы он очень постарался, ему не удалось бы спрятать свою сообразительность. Взрослых поражала в нем ранняя, на их взгляд, не по годам зрелость, и это настораживало их. Кейл не пользовался особой симпатией, его даже побаивались, но именно поэтому уважали. Близких друзей у него не было, но одноклассники покорно приняли его в свою компанию, и скоро он естественно и с сознанием своего превосходства заделался школьным верховодом.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 39 | Нарушение авторских прав