|
Читайте также: |
Подруги у Десси были хорошие, но все мы люди, а люди любят радость и не терпят горести. И со временем у миссис Моррисон и у других дам стали находиться убедительные причины, чтобы не бывать в домике у булочной. Они не то чтоб раздружились с Десси. Просто им не хотелось грустить, а хотелось радоваться. А если чего-либо не хочешь, то веская и благородная причина найдется без труда. Дела у Десси пошли хуже. Стало убавляться заказчиц прежде они и не догадывались, что ходили к Десси не за платьями, а за радостью. Времена менялись, магазины стали наполняться готовым платьем. И если мистер Моррисон занят продажей готовой одежды, то вполне естественно, что Агнесса Моррисон носит эти магазинные наряды.
Гамильтонов тревожила Десси, но что можно поделать, когда она твердят, что с ней все в порядке. Только признается, что побаливает в боку, и даже сильно, но эти острые приступы боли нечасты и не продолжительны.
Потом умер Самюэл, н мир Гамяльтонов раскололся, как тарелка. Сыновья, дочери и друзья копошились в осколках, пытаясь как-то склеить все заново.
Десси решила продать свое дело (продавать-то было почти и нечего) и вернуться на ранчо, к брату Тому. Лина и Оливия знали об атом, а Тому Десси написала. Но Уиллу, хмуро сидящему за столом в котлетной, ничего не сообщили. В нем кипел гнев; наконец Уилл смял в комок свою салфетку и встал.
- Забыл одну вещь, - сказал он Адаму. - Встретимся в поезде.
Пройдя проспектом полювартала, он вошел в заросший бирючиной палисадник, позвонил в дверь.
Десси сидела одна за обедом; она пошла открыть с салфеткой в руках.
- Да это Уилл! Здравствуй, - сказала она и подставила порозовевшую щеку для поцелуя. - Когда ты приехал?
- Я по делам, -ответил оя. - Уезжаю следующим поездом. Хочу поговорить с тобой.
Она провела его в свою кухоньку-столовую, уютную, с цветастыми обоями. Машинально налила ему чашку кофе, поставила перед ним сахарницу, молочник со сливками.
- С мамой виделся? - спросила Десси.
- Я, считай, с поезда на поезд, буркнул он и спросил: - Десси, это правда, что ты хочешь вернуться на ранчо?
- Подумываю.
- Я не хочу, чтобы ты туда уехала.
- Но почему же? -приулыбиулась она.
- Что в этом худого? Тому там одиноко.
- У тебя здесь неплохой бизнес, - сказал Уилл.
- У меня никакого уже не осталось, - ответила она. Я думала, тебе это известно.
- Я не хочу, чтобы ты уезжала, - угрюмо повторил он.
- Приказание от старшего брата. Но объясни, почему Десси нельзя ехать? - В ее улыбке была грусть, но она постаралась вложить в свои слова немножечко бодрой насмешки.
- Там слишком тоскливо.
- Вдвоем нам будет не так тоскливо.
Уилл сердито подергал себя за усы, сказал резко:
- Том не в себе. Не надо тебе быть там вдвоем с ним.
- Он нездоров? Ему, значит, требуется помощь?
- Я не хотел говорить тебе... По-моему, Том так и не пришел в себя после отцовой смерти. Он стал странный.
Она улыбнулась любяще.
- Тебе, Уилл, всегда казалось, что он странный. Раз у него не лежит душа к бизнесу, значит, странный.
- Не о том сейчас речь. Он все время о чем-то думает. Молчит. Бродит ночью один по холмам. Я к нему ездил на ранчо. Он стихи там пишет... Весь стол устлан листками.
- А сам ты, Уилл, разве никогда не писал стихов?
- Никогда.
- А я писала. И весь стол был ими устлан.
- Я не хочу, чтоб ты уезжала.
- Позволь мне решать самой, - сказала Десси мягко. - Я утратила что-то свое. Хочу обрести его снова.
- Глупости это.
Десси встала, обошла стол, обняла Уилла.
- Милый брат, пожалуйста, позволь мне решать самой.
Уилл сердито высвободился из ее рук и ушел. Он еле поспел на поезд.
Том встретил Десси на вокзале в Кинг-Сити. Она увидела его в окно, он нетерпеливо оглядывал вагоны. Том приготовился к встрече: лицо тщательно выбрито и лоснится, как темное полированное дерево. Рыжие усы подстрижены. На Томе широкополая шляпа с плоским верхом, нарядная коричневая куртка с перламутровой пряжкой на поясе. Туфли блестят на полуденном солнце - ясно, что перед самым прибытием поезда Том прошелся по ним носовым платком. Крахмальный стоячий воротничок туго охватывает крепкую красную шею, голубой вязаный галстук заколот булавкой в форме подковы. Шершавые бурые руки сжаты, сцеплены вместе - Том борется с волнением.
Десси рьяно замахала ему рукой из окна, крикнула: "Я здесь, Том! Я здесь!", - хотя знала, что Том не расслышит за шумом и лязгом колес. Сошла на перрон - Том стоит спиной к ней, глядит куда-то во все глаза, ищет. Десси подошла к нему с улыбкой.
- Прошу прощенья, сударь, - сказала негромко. - Вы не видели здесь человека по имени Том Гамильтон?
Он обернулся рывком, вскрикнул от радости, сгреб ее по-медвежьи, заплясал-закружился. Держа Десси в воздухе одной рукой, другой шлепнул ее сзади. Жесткими усами ткнулся в щеку. Затем, взяв обеими руками за плечи, вгляделся в нее. И оба, откинув головы, захохотали.
Вокзальный кассир высунулся из своего окошка, уперся в подоконник локтями, одетыми в черные нарукавники.
- Уж эти Гамильтоны! Ты посмотри на них, - сказал через плечо телеграфисту.
А Том и Десси, касаясь кончиками пальцев, исполняли чинный танец встречи - с носка на пятку, с пятки на носок - и Том пел: "Дудл-дудл-ду", а Десси: "Дидл-дидлди", - и снова затем обнялись. Глядя с высоты своего роста, Том сказал:
- Вы, случаем, не Десси Гамильтон? Я вроде узнаю вас. Но вы переменились. Где ваши косички?
Взял у нее багажные квитанции, сунул в карман, а куда, тут же забыл, так что искал довольно долго; потом схватил не те вещи. Наконец ее корзины подняты в эадок тележки. Две гнедые лошади бьют твердую землю копытом и взматывают головой, дергая глянцевитое дышло и скрипя вальками. Сбруя вычищена, медный набор блестит, как золото. На кнутовище навязан красный бант, в гривы и хвосты вплетены красные ленты.
Том подсадил Десси в тележку и сделал вид, что стыдливо засмотрелся на ее лодыжку, выглянувшую из-под платья. Затем подтянул мартингалы, освободил удила. Отмотал вожжи с кнутовища, и лошади повернули так круто, что колесо скрежетнуло об упор.
- Хочешь, проедемся до Кинг-Сити? Красивый городок, - сказал Том.
- Не надо, - сказала Десси. - Я и так помню.
Он повернул налево, на юг, пустил лошадей легкой, мерной рысью.
- А где Уилл? - спросила Десси.
- Не знаю, - ответил Том коротко.
- Он говорил с тобой?
- Да. Сказал, что против твоего переезда.
- То же самое он сказал и мне. И Джорджа убедил написать мне, чтобы не ехала.
- А почему, раз ты хочешь? - гневно сказал Том. - Чего Уилл суется?
Десси ласково коснулась руки Тома.
- Ты, по его мнению, свихнулся. Стихи, мол, пишешь.
Лицо Тома помрачнело.
- Он, должно быть, без меня рылся в моих бумагах. А зачем? Какое он имеет право рыться?
- Не горячись, не надо, - сказала Десси. - Уилл - твой брат, не забывай.
- А ему бы понравилось, если бы я залез в его бумаги?
- Ты не смог бы, - рассудительно ответила Десси. - Он запирает их в сейф. Не сердись - не надо портишь день.
- Ладно, - сказал Том.- Видит бог, я не хочу сердиться. Но поневоле рассердишься. Раз я не желаю жить по его шаблону, значит, я свихнулся.
- Знаешь, под конец мне пришлось выдержать мамин натиск, - сказала Десси, решительно меняя тему.
- Она тоже хотела ехать. Ты хоть раз видел, чтобы она плакала?
- Нет, не припомню такого. Она не из плаксивых.
- Так вот, всплакнула. По ее меркам, почти разрыдалась; всхлипнула, шмыгнула носом раза два, высморкалась, протерла очки и замолчала защелкнулась, как часы крышечкой.
- Господи, как здорово, Десси, что ты вернулась! Как хорошо. Я точно от болезни очнулся.
Лошади шли бойкой рысью. Том сказал.
- Адам Траск купил форд. Или точнее, Уилл продал ему форд.
- Про форд я не знала, - сказала Десси. - А он у меня дом покупает. Дает очень хорошую Цену. - И продолжала со смехом: - Я запросила дорого-предорого, чтобы поторговаться и сбавить. А мистер Траск согласился не торгуясь. И поставил меня в трудное положение.
- Как же ты вывернулась!
- Да пришлось сказать, что назвала такую цену лишь в качестве начальной. Но он отнесся очень равнодушно.
- Ты только смотри Уиллу не проговорись. Он тебя в сумасшедший дом отправит за такой торг, - сказал Том.
- Но ведь дом не стоит этих денег!
- Еще раз предупреждаю, Уиллу не рассказывай. А для чего Адаму твой дом?
- Он переезжает в Салинас. Хочет, чтобы близнецы ходили в городскую школу.
- А как же ранчо?
- Не знаю. Он не говорил.
- Интересно, как бы повернулась наша жизнь, если бы у отца было такое ранчо, а не наш пыльный сухозем, - сказал Том.
- Не такое уж у нас тут плохое место.
- Оно во всех отношениях славное, только концы с концами свести не дает.
- А ты покажи мне такую семью, чтобы жила веселей нашей, - сказала Десси очень серьезно.
- Такой семьи я не знаю. Но это уж от людей зависит, а не от земли.
- Помнишь, Том, как ты возил Дженни и Беллу Уильяме на танцы в Пичтри? Водрузил диван на конные грабли и усадил их!
- Мама до сих пор попрекает меня этим диваном. Хочешь, пригласим Дженни и Беллу к нам в гостит
- А ведь они приедут, - сказала Десси. - Давай пригласим.
Когда с большой дороги повернули к ранчо, она проговорила:
- Мне земля запомнилась иной.
- Суше и скудней?
- Вот именно. А тут столько травы.
- Я двадцать голов скота покупаю, буду выпасать на ней.
- Да ты богач.
- Нет. И поскольку год хороший, на говядину цена упадет. Интересно, как бы Уилл тут вывернулся. Он мне говорил, что изобилия не любит. "Всегда делай бизнес на том, чего мало", - учил он меня. Уилл парень дошлый.
Ухабистый проселок был все тот же, только глубже стали колеи, да округлые камни выпирали резче.
- Что там за табличка на мескитовом кусте? - сказала Десси. Проехали мимо, и, ухватив картонный квадратик, она прочла: "Добро пожаловать домой".
- Том, это ты написал!
- Нет, не я. Здесь побывал кто-то другой.
Через каждые пятьдесят ярдов новая карточка белела на кусте или свисала с веток мадроньи, или была прикноплена к стволу конского каштана, и на всех написано: "Добро пожаловать домой". И каждый раз Десси радостно ахала.
Поднялись на взгорок, и Том остановил лошадей, чтобы Десси полюбовалась панорамой родных мест. За долиной - холм, и по скату выбеленными камнями выложена огромная надпись: "Добро пожаловать домой, Десси". Прижавшись головой к куртке Тома, Десси и засмеялась, и заплакала. Том строго поглядел на холм.
- Чьих это рук работа?- вопросил он.- Прямо нельзя оставить ранчо ни на час.
На рассвете Десси проснулась от ознобной боли, приходящей к ней по временам. Сперва эта боль шелестнет смутной угрозой, куснет в боку, скользнет по животу, давнет сильнее, схватит твердо, сожмет и скрутит наконец огромной жестокой рукой. И когда ручища отпустила, продолжало ныть, как от ушиба. Приступ был не так уж длителен, но внешний мир померк на это время, и ощущалась лишь борьба тела с болью.
Когда боль ослабла, Десси увидела, что окна серебрит рассвет. Она вдохнула свежий ветер утра, шевелящий занавески, приносящий ароматы трав, корней, влажной земли. Потом в утренний парад включились звуки: перебранка воробьев; мычание коровы, монотонно бранящей голодного теленка, - чего, мол, тычешься, как угорелый; наигранно-возбужденный крик голубой сойки; сторожкий краткий возглас перепела и тихий отклик перепелки откуда-то неподалеку, из высокой травы; кудахтанье над снесенным яйцом на весь птичий двор. И там же раздаются притворно протестующие вопли красной, в четыре фунта весом, родайлендской курицы: "Караул! Меня топчут!" - а сама могла бы пришибить тощего петушка-насильника одним ударом крыла.
Воркованье голубей напомнило былые годы. Вспомнила Десси, как однажды отец, сидя во главе стола, рассказывал:
- Говорю Рэббиту, что хочу развести голубей, а он мне угадайте что в ответ? "Только не белых". "А почему?"-спрашиваю. "Как пить дать, принесут несчастье, отвечает.- Заведи лишь стаю белых, и приведут в дом печаль и смерть. Серых разводи". "Я белых люблю", - говорю. "Серых разводи", повторяет. А я белых разведу - и это твердо, как твердь небесная.
- Зачем тебе, Самюэл, вечно дразнить судьбу? - стала уговаривать терпеливо Лиза. - Серые крупней и на вкус не хуже.
- Не пойду я на поводу у пустых сказок, - отвечал Самюэл.
И Лиза сказала со своей ужасающе-трезвой простотой: - Ты у собственной строптивости идешь на поводу. Ты спорщик и упрямец, ты упрям, как мул!
- Кому-то надо спорить с судьбой, - возразил Самюэл хмуро. - Если бы человечество никогда не дразнило судьбу, то до сих пор сидело бы на деревьях.
И, конечно, развел белых голубей и воинственно стал дожидаться печали и смерти - и разве не дождался? А теперь праправнуки тех голубей воркуют по утрам и вихрятся белою метелью, взлетая над сараем.
И, вспоминая былое, Десси слышала вокруг себя голоса, - дом опять наполнялся людьми. "Печаль и смерть, думалось и будило снова боль.- Смерть и печаль. Только жди, имей терпение - и дождешься".
Ей слышалось, как шумно дышат мехи в кузнице и постукивает пробно молоток по наковальне. Слышалось, как Лиза открывает дверцу духовки, как шлепает тугим караваем на хлебной доске... А это Джо бродит, ищет свои ботинки в самых неподходящих местах и наконец находит их - под своей кроватью.
А вот и милый тонкий голосок Молли слышен в кухне, она читает главу из Библии, как заведено по утрам, и Уна поправляет ее неулыбчиво своим звучным грудным голосом.
И вспомнилось, как Том карманным ножиком сделал надрез под языком у Молли и от страха чуть не умер, осознав меру своей отваги.
- Ах ты, родной мой Том, - шепнула Десси одними губами.
Том боязлив настолько же, насколько и отважен; так уж свойственно людям великой души. Неистовство в нем пополам с нежностью, и весь он - поле сражения сил, мятущихся внутри. Он и теперь в смятенном состоянии духа, но Десси знает, что сможет держать его в узде и направлять, как всадник направляет на барьер скакуна чистых кровей, демонстрируя его породу и выучку.
В полудремоте, полуболи лежала Десси, а утро все ярче светлело в окне. И она вспомнила, что четвертого июля "День независимости - национальный праздник США, годовщина провозглашения независимости (1776 г.)." Молли будет шагать на праздничный пикник впереди, рядом с самим Гарри Форбзом, членом Калифорнийского сената. А платье Молли еще не обшито галуном. Десси с трудом приподнялась. Столько еще дошивать, а она лежит и дремлет.
- Я успею, Молли. Оно будет готово, громко проговорила Десси.
И встала, накинула халат, босиком обошла весь дом, так густо населенный Гамильтонами. Но в коридоре их нет - значит, в своих спальнях. Там аккуратно застланы постели - и тоже никого; значит, все в кухне. Но и там пусто ушли, рассеялись. Печаль и смерть. Волна воспоминаний схлынула, осталась сухая трезвость пробуждения. В доме убрано, вычищено, занавеси постираны, окна вымыты, но все это сделано по-мужски; выглаженные гардины повешены чуть косо, на стеклах полосы от тряпки, а на столе остался прямоугольный след, где лежала книга. В кухне разгорается плита, огонь оранжевеет в щелях дверец, тихо гудит и тянется в проем заслонки. За стеклом стенных часов взблескивает маятник, и часы постукивают, будто деревянный молоточек по деревянному пустому ящичку.
Со двора донесся сипловатый странный свист - точно на древней тростниковой дудке играли дикарскую мелодию. На крыльце послышались шаги Тома, и он вошел с охапкой дубовых дров, такой объемистой, что он за ней ничего не видел. Каскадом посыпались дрова в ящик у плиты.
- Ты уже встала, - сказал Том. Лицо его светилось радостью.- А я хотел разбудить тебя этим грохотом. Утро сегодня легкое, как пух, - такое утро грех проспать.
- Ты говоришь в точности, как, бывало, отец, - сказала Десси, вторя брату своим смехом.
- Да, - сказал он громко; радость в нем свирепо разгоралась.- И мы вернем те времена. Я маялся, волокся тут в тоске, как змея с перебитым хребтом. Уилл недаром решил, что я свихнулся. Но теперь ты вернулась - и сама увидишь. Я оживу и все тут оживлю. Слышишь? Жизнь в этом доме воскреснет.
- Я рада, что вернулась, - проговорила Десси и скорбно подумала: "Как хрупок Том сейчас, и как легко может сломаться, и как зорко надо будет мне его оберегать".
- Ты, должно быть, день и ночь трудился, чтобы так все прибрать в доме, - сказала она.
- Пустяки, - сказал Том.- Шевельнул слегка пальцами.
- Знаю я это "слегка" - тут и ведро, и швабра участвовали, и на коленках пришлось поползать, если только ты не изобрел новый способ уборки, не впряг в это дело ветер или наших кур.
- Да, я здесь изобретаю, потому все время и занято. Изобрел такой паз, чтобы галстук свободно скользил в жестком воротничке.
- Ты ведь не носишь жестких.
- Вчера надел. И вчера же изобрел. А куры - кур я разведу миллионы, настрою курятников по всему ранчо, с приспособленьицем на крыше, чтоб окунать их в белильный раствор. А яйца будет подавать наружу небольшой конвейер - вот! Я нарисую тебе.
- Прежде завтрак нарисуй, - сказала Десси. - Нарисуй глазунью. Окрась розовым и белым ветчину.
- Будет сделано! - воскликнул Том, открыл дверцу, занялся плитой так яростно, что волоски на пальцах свернулись и обуглились от жара. Подложил дров и опять засвистал свою мелодию.
- Ты точно козлоногий фавн, играющий на свирели где-нибудь на холме в древней Греции.
- А кто ж я, как не фавн? - воскликнул Том.
"Он так непритворно весел, почему же у меня на сердце тяжело?- горестно подумала Десси. - Почему я никак не могу выкарабкаться из серого мешка своей тоски?.. Нет, выкарабкаюсь!- вскричала она мысленно. - Раз он может, то и я смогу".
- Том!- сказала она.
- Окрась мою глазунью в радостный, в пурпурный цвет.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Долго в тот год зеленели холмы, и лишь к концу июня трава пожелтела. Метелки овсюга, тяжелые от семян, поникло висели на стеблях. Роднички не пересыхали и летом. Скот на вольном выпасе тучнел, наливался здоровьем. В то лето население долины Салинас-Валли забыло о засушливых годах. Фермеры прикупали землю, не соразмеряя со своими возможностями, и подсчитывали будущую прибыль на обложках чековых книжек.
Том Гамильтон трудился, как усердный великан - не только шершавыми сильными руками, но и сердцем и душой. Снова застучал молот в кузнице. Том покрасил старый дом, побелил сараи. Съездил в Кинг-Сити, изучил устройство туалетного бачка и соорудил ватерклозет из жести, которую умело согнул, и дерева, украшенного резьбой. Поскольку вода из родника поступала слабо, он сбил из секвойного красного дерева чан и поставил у дома, а воду туда подавал насос, приводимый в движение самодельным ветрячком, так умно слаженным, что он вертелся при самом слабом ветре. И Том сделал из металла и дерева модели еще двух своих изобретений, чтобы осенью послать в бюро патентов.
И трудился он весело, энергично. Десси приходилось вставать очень рано, иначе Том, того гляди, сделает сам всю домашнюю работу. Но она видела, что это великанье рыжее веселье не было естественным и легким, как у Самюэла. Оно не вскипало, не подымалось из нутра само собой. Том создавал, формовал, строил это веселье, прилагая все свое умение.
Десси была богаче всех в Долине приятельницами, но задушевных подруг у нее не было. И никому она не сказала о своем недуге, о своих болях. Хранила их в тайне.
Как-то застав ее замершей, напрягшейся в приступе боли. Том встревоженно воскликнул:
- Десси, что с тобой?
- Легкий прострел. Резануло спину - и уже прошло, - ответила она, согнав напряжение с лица. И через минуту оба уже смеялись.
Они часто и много смеялись, как бы подбадривая самих себя. Только ночью возвращалось к Десси горе утраты, неизбывное, невыносимое. А Том лежал в своей комнате, во тьме, и недоумевал, как ребенок. Слышал, как стучит, утомленно пошумливая, его сердце. Гнал от себя горькие мысли о сестре, хватался за планы, затеи, замыслы, изобретения.
Летними вечерами они всходили иногда на холм, глядели на закат, прощально красивший вершины западных гор, подставляли лицо ветерку, который шел в долину на место жаркого дневного воздуха, поднявшегося ввысь. Оба молча вдыхали вечерний покой. Оба были застенчивы и потому не говорили о себе. И, в сущности, не знали друг о друге ничего.
И Том удивился, и сама Десси удивилась своей смелости, когда однажды вечером спросила Тома, стоя на холме:
- Том, почему ты не женишься?
Он глянул на нее, отвел глаза, сказал:
- А кто за меня пойдет?
- Ты шутишь или серьезно?
- Кто за меня пойдет? - повторил он.- Кому я такой нужен?
- Ты, я вижу, говоришь всерьез.- И, нарушая неписаный закон их взаимной сдержанности, Десси спросила: - Ты был когда-нибудь влюблен?
- Нет, - коротко ответил он.
- Хотелось бы мне это знать, - произнесла она, точно не слыша.
Спустились с холма; Том молчал. Но на крыльце неожиданно сказал:
- Тебе здесь тоскливо. Тебе хочется уехать.- И, подождав минуту: - Так ведь? Ответь мне.
- Мне здесь лучше, чем где бы то ни было, - сказала Десси и спросила: Ты к женщинам ездишь хоть изредка?
- Да, - сказал он.
- И удается там развеяться?
- Почти что нет.
- Что же ты намерен делать?
- Не знаю.
Они молча вошли в дом. Том зажег в старой гостиной лампу. Набитый конским волосом диван прислонил к стене изогнутую спинку - тот самый диван, на котором Том ездил на танцы и который потом основательно чинил. И на полу зеленый ковер - с тропкой истертости от дверей к дверям.
Десси села на диван, Том - у круглого стола посреди комнаты. Десси видела, что Том все еще сконфужен своим признанием. "Как неиспорчен он душой, - думалось Десси, - и как неприспособлен к миру, в котором даже я разбираюсь лучше, чем он. Он рыцарь по натуре, избавитель от эмеев-драконов. Мелкие грешки его кажутся ему так велики, что он считает себя недостойным, низменным. Ах, был бы жив отец. Он ощущал великие задатки в Томе. Он, может, быть, сумел бы извлечь их из тьмы, дать им крылатый простор".
Чтобы отвлечь и зажечь Тома, она заговорила о другом.
- Уж раз мы толкуем о себе, то подумай вот о чем. Весь наш мирок ограничен долиной да редкими поездками в Сан-Франциско. Ты был хоть раз южнее Сан-Луис-Обиспо "Город в Калифорнии севернее Лос-Анджелеса."? Я ни разу не была.
- И я ни разу, - сказал Том.
- Ну разве не глупо?
- Очень многие не были, - сказал Том.
- Но каким это законом предписано так жить? Мы могли бы съездить в Париж, в Рим или в Иерусалим. Как бы я хотела увидеть Колизей!
Он недоверчиво взглянул на Десси - не шутит ли она.
- Но как же мы поедем? Нужно много денег.
- Думаю, не так уж много, - сказала Десси. - Не обязательно жить в дорогих отелях. Можно сесть на самый дешевый пароход, ехать третьим классом. Как наш отец плыл сюда из Ирландии. И в Ирландию могли бы заехать.
Он все еще смотрел с недоверием, но в глазах уже зажегся огонек.
- Год поработаем, будем экономить каждый цент. Я в Кинг-Сити наберу заказов на шитье. Уилл нам поможет. А на будущее лето ты продашь весь скот, и мы поедем. Кто нам запретит?
Том встал и вышел на крыльцо. Поглядел на летние звезды, на голубую Венеру и красный Марс, ощущая мышцы рук, сжимая и разжимая пальцы. Повернулся, вошел в дом. Десси сидела в той же позе.
- Ты правда хочешь ехать, Десси?.
- Больше всего на свете.
- Тогда поедем!
- А ты хочешь?
- Больше всего на свете. - И воскликнул: - А Египет - о Египте ты забыла?
- Афины, - откликнулась Десси.
- Константинополь!
- Вифлеем!
- Да, Вифлеем! - И неожиданно сказал: - Иди ложись. Впереди у нас год работы - целый год. Иди отдыхай. Я займу денег у Уилла, куплю сто поросят.
- А чем их кормить?
- Желудями, - сказал Том.- Я построю машину для сбора желудей.
Он ушел к себе, и Десси было слышно, как он там возится и негромко разговаривает сам с собой. И Десси радовалась этому, глядя из окна своей комнаты на звездную ночь. "Но действительно ли хочется мне ехать? И хочется ли Тому?" И вместе с этой мыслью шелестнула, просыпаясь, боль в боку.
Утром, когда Десси встала. Том уже сидел за чертежной доской, постукивая кулаком по лбу и что-то бормоча.
- Это та самая машина? - спросила Десси, глядя через плечо Тома.
- Желуди сгребать нетрудно, - сказал Том.- Но как отделять палочки и камешки?
- Ты изобретатель, знаю. Но для сбора желудей лучшую в мире машину изобрела я, и она уже готова к работе.
- Ты о чем это?
- О детях, - ответила Десси. - Об их ручонках, не знающих покоя.
- Они не станут собирать, даже за деньги.
- А за призы станут. Каждому дадим приз, а победителю-дорогой, долларов за сто. Они во всей долине не оставят ни одного желудя. Разрешишь мне попробовать? Том почесал в затылке.
- Отчего ж? - проговорил он. - Но как ты ссыплешь вместе все собранное?
- Дети сами ссыплют, - сказала Десси. - Это уж моя забота. Ты только приготовь, куда ссыпать.
- Но это ведь эксплуатация, использование детского труда.
- Да, - согласилась Десси. - В моей мастерской я использовала труд девчушек, которые хотели научиться шить, а они использовали меня. Мы назовем это так: "Большое Монтерейское состязание по сбору желудей". И я не всех стану допускать. А призами будут, скажем, велосипеды. Разве ты не стал бы собирать желуди, если бы призом был велосипед?
- Конечно, стал бы. Но можно же и деньги заплатить им?
- Нет, - сказала Десси. - Тогда это будет не состязание, а работа. А работать детвора не любит. Я сама не люблю.
Том откинулся на спинку стула, засмеялся.
- И я не люблю, - сказал он. Ладно, ты ведай желудями, а я - свиньями.
- Вот смешно будет, Том, если мы - и вдруг наживем деньги!
- Но ты же зарабатывала в Салинасе. - Не так уж много. Обещаниями-то я была богата. Если бы по этим моим счетам мне заплатили, нам бы теперь не требовалось разводить свиней. Завтра же могли бы отправиться в Париж.
- Я утром съезжу в город к Уиллу, поговорю, - сказал Том. Отодвинул рывком стул от чертежной доски. Хочешь, вместе съездим?
- Нет, я останусь дома - обдумывать планы. Завтра приступлю к Большому Монтерейскому состязанию.
Возвращаясь под вечер на ранчо, Том был грустен и обескуражен. Как всегда, Уилл сумел обдать холодной водой, погасить его энтузиазм. Уилл подергал себя за усы, потер брови, почесал нос, протер очки и медленно, сосредоточенно обрезал и зажег сигару. Замысел Тома оказался полон прорех, и Уилл умело сунул палец в каждую.
Состязание по сбору провалится, - хотя почему именно, Уилл не разъяснил детально. Он сказал, что вся затея весьма сомнительна, особенно по нынешним временам. Обещали то с великим скрипом - подумать над этой идейкой.
Среди разговора Том чуть было не сказал Уиллу про поездку в Европу, но вовремя спохватился, остановленный верным чутьем. Слоняться по Европе можно разве что уйдя на покой и вложив капитал в надежные ценные бумаги, - а иначе, с точки зрения Уилла, это чистое безумие, рядом с которым даже свино-желудевая затея - образец деловой сметки. Так что Том промолчал и уехал, увозя обещание Уилла "подумать" и чувствуя, что их план будет отвергнут.
Бедному Тому было невдомек, что одна из творческих радостей бизнесмена как раз и состоит в успешной маскировке. Для бизнесмена восторгаться чужим замыслом - полнейший идиотизм. Уилл и в самом деле решил подумать. План захватил его некоторыми своими возможностями. Том ненароком наткнулся на очень интересную идею. Купить поросят в кредит, откормить почти что даровыми желудями, продать, расплатиться с долгом - так ведь можно получить порядочную прибыль. Грабить Тома Уилл не собирался - просто оттеснить его слегка. Ведь Том мечтатель, ему нельзя доверить реализацию здравой, хорошей идеи. К примеру. Том не знает даже, почем нынче свинина и склонна ли цена возрасти или упасть. В случае успеха Уилл непременно подарит Тому солидный подарок - быть может, даже форд. А что если объявить форд первым и единственным призом? Ведь все население долины кинется собирать желуди}
Подъезжая к ранчо. Том раздумывал над тем, как бы помягче сказать Десси, что план их не годится. Лучше всего было бы сразу же заменить его другим планом. Но каким? Как заработать за один год деньги на поездку в Европу? И внезапно он отдал себе отчет, что не знает, сколько на это требуется денег. Не знает, сколько стоит билет на пароход. Надо сегодня же вечером прикинуть вместе с Десси.
Он полунадеялся, что Десси, завидя его, выбежит из дома, и приготовился встретить ее веселой улыбкой и шуткой. Но Десси не выбежала. Может быть, легла вздремнуть. Он напоил лошадей, поставил в стойло, задал сена.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 40 | Нарушение авторских прав