На Восток От Эдема 21 страница

- Твои сыновья сиротеют без имени, - тихо сказал он.

- Их оставила, осиротила мать, - сказал Адам.

- А ты их без отца оставил. Неужели не чувствуешь как зябко ночью сироте-ребенку? Не для него тепло и птичье пенье, и чего ему ждать от рассвета? Неужели ты совсем забыл детство, Адам?

- Не моя в этом деле вина, - сказал Адам.

- Но надо же беду поправить. У твоих сынов нет имени.

Самюэл нагнулся и, приобняв за плечи, помог Адаму встать.

- Мы дадим имена, - сказал Самюэл, - Обдумаем, и подберем, и оденем их хорошим именем.

Он обеими руками стал стряхивать пыль с Адамовой рубашки.

Взгляд Адама был далек, но не рассеян, а сосредоточен, точно Адам прислушивался к какой-то музыке, несомой ветром, - и глаза уже не были мертвенно-тусклы.

- Никогда бы не поверил, что буду благодарен за оскорбления и нещадную трепку, - сказал он.- И однако благодарен. Спасибо, хоть и кулаком выколочено из меня это спасибо.

Самюэл улыбнулся, от глаз пошли морщинки-лучики.

- Ну и как у меня получилось - без натяжки? Нагнал страху как следует? - спросил он.

- То есть?

- То есть я обещал жене так сделать. Она не верила, что меня на это станет. Я ведь не из драчунов. Последний раз я дрался еще школьником из-за учебника и красноносой девочки - в ирландском графстве Дерри,

Адам смотрел на Самюэла, но мысленно видел перед собой Карла, ощущал его темную, убийственную злобу, потом увидел Кэти, ее пустые глаза над дулом пистолета.

- Ты нагонял не страх, - сказал Адам.- В тебе скорее усталость чувствовалась.

- Видно, недостаточно я рассерчал.

- Самюэл, я только один раз задам этот вопрос. Слыхал ты что-нибудь о ней? Есть ли хоть какие-нибудь вести?

- Ничего я не слыхал.

- Что ж, так, пожалуй, даже лучше, - сказал Адам.

- Ты ее ненавидишь?

- Нет. Только мутная тоска на сердце. Может, потом она определится в ненависть. Понимаешь, прелесть так сразу обернулась в ней мерзким и жутким. Все у меня смешалось, спуталось.

- Когда-нибудь мы сядем и разложим это на столе четким пасьянсом, сказал Самюэл.- Но теперь - теперь у тебя же нет всех карт.

Из-за сарая донесся истошный крик возмущенной курицы - и потом тупой удар.

- Что-то там в курятнике, - сказал Адам.

Снова послышался куриный крик - и оборвался.

- Это Ли орудует, - сказал Самюэл.- Знаешь, если бы у кур было свое правленье, церковь, историческая наука, то радости людского рода трактовались бы в ней хмуро и кисло. Стоит людям озариться радостью, надеждой - и тут же тащат вопящего курчонка на плаху.

И оба примолкли, обмениваясь лишь скупыми пустовежливыми вопросами о здоровье, о погоде и не слушая ответов. И в конце концов оба насупились бы снова, если бы не Ли.

Он вынес стол, два стула, поставил их к столу друг против друга. Сходил за виски, расположил на столе два стакана. Потом вынес близнецов, держа одного правой, другого левой рукой, посадил на землю у стола и дал каждому палочку - махать и развлекаться игрой тени.

Оба мальца сидели серьезные, таращились на бороду Самюэла, искали глазами Ли. Странная на них была одежда: длинные штанцы, китайские расшитые и отороченные черным курточки - на одном бирюзово-голубая, на Другом бледно-розовая. А на головах круглые черные шелковые шапочки с ярко-красной шишечкой на плоском верху.

- Где ты раздобыл эти одежки, Ли? - спросил Самюэл.

- Я не раздобывал, - сердито сказал Ли. - У меня хранились. Всю прочую одежду я сшил им из холстины. А в день, когда мальчику дают имя, он должен быть одет красиво.

- Ты, я слышу, распростился со своей ломаной речью?

- И, надеюсь, навсегда, - ответил Ли. - Но, конечно, пользуюсь ею, когда приезжаю в Кинг-Сити.

Он молвил что-то близнецам краткосложно и певуче, и те улыбнулись ему с земли и замахали палочками.

- Я налью вам, - сказал Ли. - У нас тут стояла бутылка.

- Купил ее небось вчера в Кинг-Сити, - сказал Самюэл.

Теперь, когда Самюэл и Адам сидели вместе за столом и преграды вражды рухнули, Самюэлом овладело стеснение. Кулаками вразумить он смог, а как теперь вести речь, затруднялся. "Отвага и упорство дрябнут в человеке, если их не упражнять", - подумал он и усмехнулся мысленно сам над собой.

Посидели, полюбовались на близнецов в их странном цветном одеянии. "Иногда противоборец может помочь лучше друга", - и с этой мыслью Самюэл поднял взгляд на Адама.

- Не заговаривается что-то, - сказал он.- Это как не написанное вовремя письмо, которое с каждой проходящей минутой все труднее писать. Может, подсобишь мне?

Адам глянул на него и опять опустил глаза на близнецов.

- У меня в голове гул, - сказал он.- Как под воду звуки доносятся. Надо мне еще пробиться сквозь толщу целого года.

- Может, расскажешь, как все было, и беседа с места стронется.

Адам выпил, плеснул себе еще, поводил-покатал по столу наклоненным стаканом. Янтарное виски, косо поднявшись к краешку стекла и согреваясь, запахло пряно, фруктово.

- Трудно вспоминать, - сказал он.- Не острая боль, а тупая муть. Но нет, и как иглами тоже, бывало, заколет. Ты сказал, в моей колоде не все карты. Я и сам так думаю. Возможно, всех у меня никогда и не будет.

- Это память о ней тебя мучит и наружу просится? Когда человек говорит, что не хочет о чем-то вспоминать, это обычно значит, что он только о том одном и думает.

- Может, и так. Она вся с мутью перемешана, я ничего почти не помню, кроме последнего - как огнем выжженного.

- Это она в тебя выстрелила - так ведь, Адам?

Губы Адама сжались, глаза потемнели.

- Не желаешь - не отвечай, - сказал Самюэл.

- Почему ж, отвечу, - сказал Адам.- Да, она.

- Хотела тебя убить?

- Над этим я думаю больше всего. Нет, пожалуй, не хотела. Не сподобила меня такой чести. В ней вовсе не было ненависти или хотя бы горячности. Я научился в армии распознавать. Если хотят убить, то целят в голову, в сердце, в живот. Нет, она знала, куда метила. Я помню, как повела стволом. Мне бы, наверно, не так горько было, если бы она хотела убить. Тут было бы что-то от любви. Но я был ей просто помеха, а не враг.

- Немало ты об этом думал, - сказал Самюэл.

- Времени было достаточно. Я вот о чем хочу тебя спросить. Та мерзость заглушила в памяти все предыдущее... Она была очень красивая?

- Для тебя - да. Потому что ты сам создал ее образ. Ты вряд ли хоть раз видел ее настоящую - только этот образ.

- Знать бы, кто она, что она, - задумчиво проговорил Адам.- Раньше мне и любопытно не было - и так было хорошо.

- А теперь любопытно?

Адам опустил глаза.

- Тут не любопытство. Хочется знать, какая в моих сыновьях кровь. Вот вырастут, и я же буду ждать от них чего-то дурного.

- Будешь. Но имей в виду: не кровь их, а твое подозрение может взрастить в них зло. Они будут такими, какими ты их ожидаешь увидеть.

- Но кровь, которая в них...

- Я не слишком верю в кровь, - сказал Самюэл. По-моему, когда обнаруживаешь в своих детях зло или добро, все оно самим тобою же посеяно в них уже после рождения на свет.

- Нельзя из свиньи сделать скаковую лошадь.

- Нельзя, - сказал Самюэл.- Но можно сделать очень быстроногую свинью.

- Никто из здешних с тобой не согласится. Даже миссис Гамильтон.

- Это верно. Жена-то рьяней всех оспорит; я ей такого и говорить не стану, чтоб не обрушить на себя гром ее несогласия. Она подминает меня во всех спорах, и возражать ей - значит оскорблять ее. Славная она женщина, но обхожденье с ней - целая наука. Вернемся-ка лучше к мальвам.

- Налить тебе еще?

- Налей, спасибо. Имена - это тайна великая. Я так и не пойму, то ли имя приноравливается к ребенку, то ли само меняет этого ребенка. Но в одном можешь быть уверен - если человеку дают кличку, значит, имя выбрали ему не то. Как ты смотришь на обычные имена - Джон, Джеймс - или, скажем, Карл?

Взгляд Адама был обращен на сыновей, и при слове "Карл" показалось ему, что из глаз одного близнеца глянул на него брат. Адам нагнулся ближе к малышам.

- Ты чего? - спросил Самюэл.

- Да ведь они несхожи! Они совсем разные! - воскликнул Адам.

- Конечно, разные. Разнояйцевые близнецы.

- Вот этот на моего брата похож. Я только сейчас заметил. А другой похож он на меня?

- Оба на тебя по-разному похожи. В лице с самого начала заложен весь будущий вид.

- Теперь уж не так бьет в глаза, - сказал Адам. Но на минуту точно брат привиделся.

- Может, вот так и являются призраки, - заметил Самюэл.

Ли принес на стол обеденную посуду.

- А у китайцев призраки бывают? - спросил Самюэл.

- Миллионы, - сказал Ли. - Их у нас больше, чем живых. В Китае, по-моему, ничто не умирает. Теснота великая. Так мне по крайней мере показалось в мой приезд туда.

- Садись, Ли, - сказал Самюэл.- Мы имена подбираем.

- У меня куры жарятся. Скоро будут готовы, - сказал Ли.

Адам поднял на него взгляд - потеплевший, смягченный.

- Выпей с нами, Ли.

- Я на кухне свою уцзяпи потягиваю.- И с этими словами Ли ушел в дом.

Самюэл наклонился, посадил одного близнеца себе на колени.

- А ты возьми другого, - сказал он Адаму. - Надо их рассмотреть может, сами нам подскажут имя.

Адам неумело поднял второго малыша.

- Сходство в них вроде бы есть, пока не вглядишься поближе, - сказал он.- У этого глаза круглей.

- И голова круглей, и уши больше, - прибавил Самюэл.- А этот, что у меня, он... он нацеленной как бы. Пойдет дальше, хоть, может, и не так высоко поднимется. И темнее будет волосом и кожей. Хитер будет, по-моему, а хитрость - ограниченье уму. Хитрость уводит человека от прямых поступков. Гляди, как он прочно сидит. Он скороспелей, развитей того. Даже странно, какие они разные, когда вглядишься!

Лицо Адама раскрывалось и светлело, точно наконец он выплыл на поверхность. А малыш потянулся к поднятому отцовскому пальцу и, промахнувшись, чуть не упал с колен.

- Тпру! - сказал Адам.- Полегче. Падать не годится.

- Будет ошибкой назвать их по тем свойствам, что мы в них, как нам кажется, приметили, - сказал Самюэл. Можно и ошибиться, крепко ошибиться. Пожалуй, лучше дать им имя как высокую цель жизни - имя, которое им надо оправдать. Сам я назван в честь человека, кого позвал по имени сам Господь Бог, и я всю жизнь жду зова. И раза два послышалось мне, будто кличут, но смутно, неясно послышалось.

Придерживая сына за плечико, Адам дотянулся до бутылки, налил в оба стакана.

- Спасибо тебе, Самюэл, что приехал, - сказал он. И даже за ученье кулаком, хоть и непривычно за это благодарить.

- А мне было непривычно учить таким путем. Лиза ни за что не поверит, и я ей не скажу. Непризнанная правда способна человеку повредить хуже всякой лжи. Нужна большая храбрость, чтобы отстаивать правду, какую время наше не приемлет. За это карают, и карой обычно бывает распятие. А я не настолько храбр.

- Я не раз удивлялся, что человек твоих познаний копается на тощей пустоши.

- А потому что нету во мне храбрости, - ответил Самюэл.- Никогда я не решался брать всю великую ответственность. Пусть Господь не воззвал ко мне, но я сам мог бы воззвать к Нему, а не решился. Вот в этом разница между величием и заурядностью. Немощь моя обычна средь людей. И человеку заурядному приятно знать, что ничего, пожалуй, нет на свете сиротливей величия.

- Наверно, разные бывают степени величия, - проговорил Адам.

- Не думаю. Маленького величия не бывает. Нет уж. По-моему, перед лицом жизненной ответственности ты один наедине с этой громадой и выбор у тебя таков: либо тепло и дружество и ласковое пониманье, либо же холод и одинокость величия. Вот и выбираешь. Я рад, что выбрал заурядность, но откуда мне знать, какую награду принесло бы величие? И никому из моих детей оно не грозит, разве только Тому. Он как раз теперь мучается над выбором. Мне больно на него смотреть. И где-то во мне есть желание, чтобы он сказал "да". Не странно ли? Отец - и хочет, чтобы сын был обречен величию. Какой себялюбивый отец!

- А давать имя, оказывается, непросто, - сказал Адам со смешком.

- А ты думал, просто?

- Я не думал, что это будет так приятно, - сказал Адам.

Ли принес из кухни поднос с жареной курятиной на блюде, с дымящейся картошкой в миске, с маринованной свеклой в глубокой тарелке.

- Не знаю, вкусно ль получилось, - сказал Ли. Куры староваты. А молоденьких у нас в этом году нет. Цыплят ласки поели.

- Садись же, - сказал Самюэл.

- Сейчас, принесу мою уцзяпи.

Ли ушел.

Адам сказал:

- Странно - раньше у него другой был говор, ломаный.

- Теперь он тебе начал доверять, - сказал Самюэл. У него природный дар жертвенной верности, не ожидающей себе награды. Возможно, оба мы ему как человеку в подметки не годимся.

Вернулся Ли, сел с краю.

- Вы бы опустили мальчиков на землю, - сказал он.

Снятые с колен, те было захныкали. Ли сказал им что то строго по-китайски, и они притихли.

Ели молча, как едят сельчане. Неожиданно Ли встал и скорым шагом ушел в дом. Воротился с кувшином красного вина.

- Я и забыл о нем, - оказал Ли. - Наткнулся на этот кувшин в доме.

Адам засмеялся.

- Помню, я пил здесь вино перед покупкой усадьбы, оказал он.- Из-за этого вина, может, и купил. А курятина вкусная, Ли. Давно уже не чувствовал я вкуса еды.

- Опять обретаешь здоровье, - сказал Самюэл. Есть больные, что выздоровление считают оскорбленьем для своей благородной болезни. Но время такой целитель, которому чихать на это благородство. Надо только терпеливо ждать - и выздоровеешь.

Ли убрал со стола, дал малышам по куриному бедрышку, очищенному от мяса. Важно держа этот свой скользкий жезл, они то оглядывали его, то совали себе в рот. Вино и стаканы Ли оставил на столе.

- Не будем мешкать с выбором имен, - сказал Самюэл.- Я уже чувствую, как Лиза подергивает вожжи, тянет меня домой.

- Ума не приложу, как их назвать, - сказал Адам, - Нет у тебя на примете семейных имен - скажем, поймать богатого родича, чтобы заботился о тезке, или воскресить того, кем гордитесь?

- Да хотелось бы дать им свежее имя, насколько возможно.

Самюэл стукнул себя по лбу костяшками пальцев. - Какая жалость, сказал он.- Как жаль, что нельзя их назвать именами, которые как раз больше всего и подходят.

- Какими это?

- Вот ты сказал - свежее имя. Мне вчера вечером пришло в голову... - Он помолчал. - Ты в свое собственное имя вдумывался?

- В мое собственное?

- Ты ведь Адам. А первенцы Адамовы были Каин и Авель.

- Ну нет, - сказал Адам. - Так назвать нельзя. - Знаю, что нельзя. Это значило бы дразнить нечто, именуемое судьбой. Но разве не чудно, что Каин самое, возможно, известное имя на свете, а насколько знаю, носил его лишь один-единственный человек?

- Может, потому оно и сохранило всю свою изначальную значимость, произнес Ли.

- Ты произнес его - меня дернуло ознобом, - сказал Адам, глядя на густо-красное вино в стакане.

- Два предания не дают нам покоя неотступно с начала времен, - сказал Самюэл.- Влекутся за нами невидимым хвостом - повесть о первородном грехе и повесть о Каине и Авеле. А не понимаю я ни первой, ни второй. Умом не понимаю, однако сердцем чувствую. Лиза сердится. Говорит, что нечего мне и пытаться понять их. Божью истину, мол, уяснять незачем. Может, она и права может быть, и права. Она считает тебя, Ли, христианином, пресвитерианином. Тебе-то понятны сад Эдемский и Каин с Авелем?

- Она считает, меня надо отнести к какому-либо вероисповеданию, а я когда-то ходил в пресвитерианскую воскресную школу в Сан-Франциско. Люди любят размещать всех по полочкам, особенно класть на свою.

- Он спросил, понятно ли тебе, - сказал Адам.

- Мне кажется, грехопадение я понимаю. Я в себе самом могу это ощутить, пожалуй. Но братоубийство - нет, не понимаю. Возможно, я призабыл подробности.

- Большинство не вдумывается в подробности. А они то меня и поражают. У Авеля не было детей! - сказал Самюэл и поглядел на небо. - Господи, как быстро день проходит. Как наша жизнь - летит, когда не замечаем, и нестерпимо медленно тащится, когда следим за ее ходом... Нет, я жизни радуюсь. И обещал себе, что радость жизни никогда не сочту грехом. Мне радостно уяснять мир. Ни разу не прошел я мимо камня, не поглядев, что там под ним. И черная досада для меня, что так и не увижу обратную сторону Луны.

- У меня нет Библии, - сказал Адам.- Наша фамильная осталась в Коннектикуте.

- У меня есть, - сказал Ли. - Пойду принесу.

- Не надо, - сказал Самюэл. Лиза дала мне Библию своей матери. - Он вынул ее из кармана, освободил от бумажной обертки. - Истрепана, измуслена. Немало, видно, горестей и мук людских приняла в себя. Дайте мне подержанную Библию, и я, пожалуй, смогу определить, что за человек ее владелец, по тем местам, которые замуслены ищущими пальцами. А Лиза истирает библию всю равномерно. Ну, вот и древнейшая повесть - о Каине. До сих пор она тревожит нас - и, значит, в нас самих гнездо этой тревоги.

- Я ее в детстве слышал, а с тех пор ни разу, - сказал Адам.

- В детстве она длинной кажется, а она очень коротка, - сказал Самюэл. - Я прочту всю, потом вернемся к началу. Налей вина, в горле пересохло. Вот она - так коротка, и так глубоко ранит.- Самюэл опустил взгляд на близнецов.- Смотри-ка. Уснули на земле, в пыли.

- Я накрою их, - сказал Ли, вставая.

- Пыль теплая, - сказал Самюэл.- А повествуется так: "Адам познал Еву, жену свою; и она зачала, и родила Каина, и сказала: приобрела я человека от Господа".

Адам встрепенулся, и Самюэл взглянул на него, но Адам только молча прикрыл глаза рукой. Самюэл продолжал читать:

- "И еще родила брата его, Авеля. И был Авель пастырь овец; а Каин был земледелец. Спустя несколько времени, Каин принес от плодов земли дар Господу. И Авель также принес от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его. А на Каина и на дар его не призрел".

- Погодите, - сказал Ли. - Или нет, читайте, читайте. Вернемся к этому потом.

- "Каин сильно огорчился, и поникло лице его", - читал дальше Самюэл."И сказал Господь Каину: почему ты огорчился? и отчего поникло лице твое? Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты будешь господствовать над ним".

"И сказал Каин Авелю, брату своему. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его. И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему? И сказал Господь: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиют ко мне от земли. И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей. Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя: ты будешь изгнанником и скитальцем на земле. И сказал Каин Господу: наказание мое больше, нежели снести можно. Вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня. И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отметится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его. И пошел Каин от лица Господня: и поселился в земле Нод, на восток от Эдема".

- Ну вот, - сказал Самюэл слегка устало, закрыв полуоторванную обложку. - Всего-навсего шестнадцать стихов. И, боже мой, я и забыл, как она страшна ни единой нотки ободрения. Может, и права Лиза. Ничего тут не понять.

- Да, неутешительный рассказ, - тяжело вздохнул Адам.

Ли налил себе стакан темной жидкости из округлой глиняной бутыли, отхлебнул и приоткрыл рот, чтобы и горлом, и корнем языка ощутить вкус.

- Повесть имеет силу и долговечность, - промолвил Ли, - только если мы чувствуем в ней правду - и правду о нас самих. Как велико бремя общечеловеческой вины!

- А ты всю ее пытался принять на себя, - сказал Самюэл Адаму.

- Так и я, так пытается каждый, - продолжал Ли. Мы гребем к себе вину обеими руками, словно это что-то драгоценное. Видно, тяга в нас такая.

- Но мне от этой повести не горше, а легче, - произнес Адам.

- В каком смысле? - спросил Самюэл. - Да ведь каждый мальчуган думает, что сам изобрел грех. Добру-то нас учат, и мы думаем, что научаемся ему. А грех вроде бы собственного нашего изобретения.

- Понимаю. Но почему же тебе легче от повести о Каине?

- Потому, - ответил Адам возбужденно, - что мы его потомки. Он наш праотец. И часть нашей вины - от наших предков. Нам не дали выбора. Мы дети своего отца. И не первые, значит, грешим. В этом оправдание, а оправданий на свете нехватка.

- Убедительных и вовсе нехватка, - сказал Ли. Иначе бы мы давно уж отмылись от нашей вины и мир не был бы полон удрученных, ущербных людей.

- Взгляните, однако, с иной точки, - сказал Самюэл.- Оправдание оправданием, но от наследья не уйдешь. От вины-то не уйдешь.

- Я помню, возмутил меня Господь немного, - сказал Адам.- Каин и Авель оба дали, что имели, а Бог дар Авеля принял, Каина же отверг. Никогда я не считал это справедливым. Никогда не понимал. А вы?

- Возможно, тут надо учесть обстановку, - сказал Ли. - Мне помнится, эта повесть писана пастухами и для народа пастухов, а не крестьян-землеробов. Разве пастушьему Богу жирный ягненок не ценнее, чем сноп ячменя? Жертву требуется приносить от самого лучшего, наиценнейшего.

- Так. Понимаю тебя, Ли, - сказал Самюэл. - Но предостерегаю - не дай Бог тебе пуститься в свои восточные рассуждения при Лизе.

- Да, но почему Бог осудил Каина? - спросил Адам, волнуясь.- Это же несправедливо.

- А ты вслушайся в слова. Бог вовсе не осуждал Каина. Но ведь даже Бог может отдавать чему-то предпочтение? Допустим, Богу баранина была милее овощей. Мне самому она милее. А Каин принес, скажем, пучок моркови. И Бог сказал: "Не нравится мне это. Приди снова. Принеси то, что мне по вкусу, и поставлю тебя рядом с братом". Но Каин огорчился. Разобиделся. А человек обиженный ищет, на чем сорвать досаду, - и Каин сорвал гнев на Авеле.

- В Послании к евреям святой Павел говорит, что Авель был угоден Богу верой, - сказал Ли.

- В Книге Бытия об этом не упоминается, - сказал Самюэл.- Ни о вере, ни о безверии. Только о горячем нраве Каина.

- Как миссис Гамильтон относится к парадоксам Библии? - спросил Ли.

- Да никак: она не признает, что там есть парадоксы.

- Молчи, друг. Пойди к ней самой с этим вопросом.

Вернешься постарев, но дела не прояснишь.

- Оба вы над этим думали, - сказал Адам.- Я же лишь мальчиком слушал вполуха. Значит, Каина изгнали за убийство?

- Да. За убийство.

- И Бог поставил на нем клеймо?

- Ты вникни в сказанное. Знамение, печать Каинова была на нем поставлена не для погибели его, а чтоб спасти. И проклятье - удел каждого, кто Каина убьет. Это была ему охранная печать.

- А все же, думаю я, круто поступили с Каином, - сказал Адам.

- Может, и так, - сказал Самюэл.- Но Каин не погиб, имел детей, Авель же только в сказании этом живет. Мы - Каиновы дети. И не странно ли, что трое взрослых людей через столько тысяч лет обсуждают это преступление, точно всего лишь вчера оно совершилось в Кинг-Сити и суд еще не состоялся?

Один из близнецов проснулся, зевнул, посмотрел на Ли, уснул снова.

- Помните, мистер Гамильтон, я говорил вам, что пробую перевести на английский несколько старых китайских поэтов, - сказал Ли. - Нет, не пугайтесь. Я не будних читать. Но переводя, я обнаружил, что эта старина порс. ю свежа и ясна, как утро нынешнего дня. И задумался - почему это так? А людям, конечно, интересно только то, что в них самих. Если повесть не о нем, то никто не станет слушать. И вот я вывел правило: повесть великая и долговечная должна быть повестью о каждом человеке, иначе век ее недолог. Далекое, чужое не интересно людям - интересно только глубоко свое, родное.

- А как приложишь это к повести о Каине и Авеле? - спросил Самюэл.

- Я брата своего не убивал...- промолвил Адам и запнулся, уносясь памятью в дальнее прошлое.

- Думаю, приложить можно, - ответил Самюэлу Ли. - Думаю, она потому известнее всех повестей на свете, что она - о каждом из людей. По-моему, это повесть-символ, повесть о человеческой душе. Мысль моя идет сейчас ощупью, так что не взыщите, если выражусь неясно. Для ребенка ужасней всего чувство, что его не любят, страх, что он отвергнут, - это для ребенка ад. А думаю, каждый на свете в большей или меньшей степени чувствовал, что его отвергли. Отверженность влечет за собой гнев, а гнев толкает к преступлению в отместку за отверженность, преступление же родит вину - и вот вся история человечества. Думаю, если бы устранить отверженность, человек стал бы совсем другим. Может, меньше было бы свихнувшихся. Я в душе уверен - почти не стало бы тогда на свете тюрем. В этой повести - весь корень, все начало беды. Ребенок, тянущийся за любовью и отвергнутый, дает пинка кошке и прячет в сердце свою тайную вину; а другой крадет, чтобы деньгами добыть любовь; а третий завоевывает мир - и во всех случаях вина, и мщение, и новая вина. Человек - единственное на земле животное, отягощенное виной. И - погодите, погодите! - следовательно, эта древняя и грозная повесть важна потому, что дает разгадку души - скрытной, отвергнутой и виноватой. Мистер Траск, вот вы сказали: "Я брата своего не убивал", и тут же что-то вспомнили. Что именно, не хочу допытываться, но так ли уж это удалено от Каина и Авеля?..

- А как вам моя восточно-ломаная речь, мистер Гамильтон? Если хотите знать, я не "восточней" вас.

Самюэл облокотился на стол, ушел лицом в ладони.

- Вдуматься надо, - проговорил он.- Вдуматься хочу, черт бы тебя драл. Надо увезти это с собой, чтобы в одиночестве разобрать по косточкам и понять. Ты, может, весь мой мир порушил. А что взамен построить, я не знаю.

- А разве нельзя построить мир на воспринятой истине? - тихо сказал Ли. - Разве знание причин не позволит нам избавиться хотя бы от малой толики боли и неразумия?

- Не знаю, черт тебя дери. Ты порушил мою ладную и складную вселенную. Ты взял красивую игру-загадку и сокрушил ее разгадкой. Оставь меня в покое дай мне вдуматься! Твоя сука-мысль родила уже щенят в моем мозгу. А занятно, как откликнется на это мой Том! Уж как он будет с этой мыслью нянчиться. Обмозговывать, повертывать и так и сяк, точно свиное ребрышко на огне. Адам, очнись. Довольно тебе бродить памятью в прошлом.

Адам вздрогнул. Глубоко вздохнул.

- А не слишком ли просто получается? - спросил он.- Я всегда опасаюсь простого.

- Да совсем оно не просто, - сказал Ли. - Сложно и темно до крайности. Но в конце там брезжит день.

- День скоро погаснет, - сказал Самюэл.- Мы уже досиделись до вечера. Я приехал пособить в выборе имен, а близнецы так еще и не названы. Просыпалось время песком между пальцев. Ли, ты со своими сложностями держись подальше от машины наших церковных установлений, а то как бы не повис китаец на гвоздях, вколоченных в руки и ноги. Церквам нашим любезны сложности, но собственной выпечки. А мне пора ехать домой.

- Назови же какие-нибудь имена, - сказал Адам с отчаянием в голосе.

- Из Библии?

- Откуда хочешь.

- Ладно. Из всех, ушедших из Египта, только двое дошли до земли обетованной. Хочешь взять их имена как символ?

- Кто они?

- Кейлеб и Джошуа <Так звучат по-английски библейские имена Халев и Иисус (Навин).>.

- Джошуа был военачальник - генерал. Не люблю военщины.

- Кейлеб тоже начальствовал.

- Но был не генерал. Кейлеб вроде бы неплохо - Кейлеб Траск.

Один из близнецов проснулся и без промедленья заревел.

- Откликнулся на свое имя, - сказал Самюэл.- Джошуа тебе не по душе, но Кейлеб именован. Это тот, что хитер и смугл. Вот и второй проснулся. А как тебе имя Аарон? Оно мне всегда нравилось, но Аарон не достиг земли обетованной.

Второй близнец заплакал почти радостно.

- Годится, - сказал Адам.

Самюэл вдруг рассмеялся.

- За две минуты разделались, - сказал он.- А перед тем такие турусы на колесах разводили. Кейлеб и Аарон, ныне вы приняты в братство людей и вправе теперь нести общелюдское проклятье.

Ли поднял близнецов с земли.

- Запомнили, кто как назван? - спросил он.

- Конечно, - сказал Адам, - Вот этот - Кейлеб, а ты - Аарон.

Пряжав ревущих малышей к себе - одного правой рукой, другого левой, Ли понес их в дом сквозь сумерки.

- Еще вчера я их не различал, - сказал Адам. - Аарон и Кейлеб.

- Благодари же Бога, что наша терпеливая мысль разродилась, - сказал Самюэл.- Лиза предпочла бы Джошуа. Ей любы рушащиеся стены Иерихона. Но и Аарон ей по сердцу, так что все, кажется, в порядке. Пойду запрягать.

Адам проводил его в конюшню.

- Я рад, что ты приехал, - сказал он.- Снял с моей души тяжесть.

Самюэл взнуздал Акафиста, воротившего морду прочь, поправил оголовье, застегнул подшеек.

- Может, надумаешь теперь обратить приречную землю в сад, - сказал он.Я твои замыслы помню.

Дата добавления: 2015-12-01