Читайте также: |
|
Но Перун пролежат там недолго, в тот же миг его окружили гридни, отроки, дворяне, которые на конях примча лись с Горы, ремнями и толстыми веревками зацепили лежащего бога, его голову, руки, ноги; тиуны, прибежавшие с дворянами, секирами вырубили золото и серебро, потом все разом ударили по коням, закричали и потащили Перуна по оврагу.
Идол прыгал на выбоинах.
— Гой-ла! Гой-ла! — надрываясь, кричали погонычи.
— Кирие элейсон! Кирие элейсон! — пели священники.
В огромной толпе поднялись шум и крик, стонали женщины, плакали дети.
Перуна доволокли до берега и столкнули в воду. Тяжелая дубовая колода завязла и неподвижно лежала на косе. Тогда вперед кинулись тиуны, дворяне, отроки — в одежде, постолах,[293]а кто и босиком, лезли они в воду, отталкивали шестами и прямо руками колоду от берега.
А на толпу тем временем напирали гридни, княжья дружина; размахивая кольями, позвякивая мечами, они теснили людей к воде.
— Креститесь во имя Отца, Сына и Святого Духа, — провозглашали священники; люди заходили в воду все глубже и глубже.
Наконец Перуна сдвинули с места, и он поплыл, за ним вплавь бросились дети и окружили идола, а многие люди, потрясенные всем происшедшим, стоя в воде, кричали:
— Выдыбай,[294]Боже! Выдыбай, Боже!
— Кирие элейсон! Кирие элейсон! — пели священники.
Перун плыл. С деревянного помоста на высоком пригорке смотрели на него князь Владимир, княгиня Анна, воеводы, бояре.
— Выдыбай, Боже! Кирие элейсон! — смешивалось в раскаленном воздухе.
А идол плыл все дальше и дальше. По берегу вслед за ним бежали люди.
— Выдыбай, выдыбай, Боже!
Князь Владимир видел, как разбегаются во все стороны от священников киевляне, какие насилия учиняют гридни и дружина, но не сочувствие, не жалость к людям терзали ему душу.
Он стоял, весь напрягшись, безмолвный, сведя на переносице брови, стиснув губы, отчего лицо его стало суровым, хищным, и смотрел на толпу холодно и грозно.
Нет, это был уже не тот князь Владимир, который когда-то вел ласковые, сердечные беседы с дружиной, с воинами и всеми людьми Руси.
«Убогие, темные люди, — думал он, — ведаете ли вы, что весь мир называет вас варварами, язычниками, ведаете ли вы, какую муку мне пришлось принять на себя, чтобы спасти вас, защитить Русь?!»
Сейчас, как недавно в Херсонесе, но еще отчетливей, еще острее ему показалось, что он имел на это право, должен был и уже стал выше всех этих людей. Ему одному ведомо больше, чем всем им. Они должны радоваться, быть ему благодарны, что он сам крестился и ныне крестит их.
— Крестить! — вытянув вперед правую руку, хрипло промолвил он. — Крестить, а кто не обрящется — карать…
— Многие лета василевсу Владимиру! — гремел хор.
— Исполайте, деспоте! — тянули греческие священники.
Князь Владимир был милостив и щедр к новообращенным христианам города Киева. В этот день он велел поставить на всех концах перевары[295]с медами и олом, дать убогим людям хлеба, говядины…
Однако, как ни кричали биричи, никто не отведал в городе медов и ола, голодные люди не кинулись к хлебу и говядине. До позднего вечера в предградье, на Подоле и даже на Оболони разъезжали на конях и ходили пешком княжьи мужи, тиуны и гридни. Приблизившись к какому-нибудь двору, они смотрели, есть ли на доме, хижине или на двери землянки отес — знак креста…
Впрочем, если он и был, то княжьи мужи все равно заходили во двор: ведь там наряду с крещеными могли жить и язычники — люди старой веры.
Княжьи мужи были очень суровы и безжалостны — тут слышался крик, там гридень таскал за седую бороду какого-нибудь кузнеца. По концам от Оболони и Подола к церкви над ручьем вели людей, там крестили…
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав