|
Читайте также: |
Битва эта все приближалась. Воины, которые на конях мчались вперед воинства, временами возвращались, поджидали князя, рассказывали, что творится на берегах и в поле.
— Князь спит? — слышал Владимир голос тысяцкого Чудина.
— Слышу, тысяцкий, с чем приехал?
Две лодии сходятся на воде. Князь и тысяцкий сидят рука об руку; воины опускают в воду весла и не гребут, чтобы не мешать беседе; лодии плывут по течению, на быстрине дрожат их черные отражения; вокруг журчит вода, отблески звезд играют за кормой.
— Есть вести, княже! — тихо говорит Чудин. — Вон на берегу светится огонек, до того места дошли наши воины лесами и полем. Они говорят, княже, что повсюду на погостах и в весях только и слышно, что о походе Ярополка на Новгород.
— А здешние люди?
— Люди бегут в леса, прячутся в болотах, чтобы только не идти с Ярополком, не хотят его. А теперь, когда услыхали, что ты, княже, идешь на Ярополка в Киев, выходят из лесов, ищут нас, стоят тут повсюду, по обоим берегам! — Чудин широко разводит руки, словно обнимая все вокруг.
— А Ярополк где?
— И об этом спрашивал, княже. Говорят люди, что здесь, на северных реках, его воинов еще не было, собираются они за Волоком, стоят их лодии далеко за Смоленском. Люди просятся к нам, у иных есть мечи и копья, брать ли их с собой?
— Будем брать, тысяцкий! Пусть идет на него вся земля, вся Русь!
Когда лодии доплыли до устья Ловати, их через озера и мелкие реки волоком потащили к Днепру. В одну из темных ночей воины увидели на западе багровое зарево, которое постепенно светлело.
То не месяц всходил за лесами — не на западе его родина. Где-то за лесами, где стоит город Полоцк, что-то горело, и этот огромный пожар не угасал всю ночь, даже перед восходом солнца на западной стороне неба видна была широкая багровая полоса.
В эту ночь князя Владимира уже не было на лодиях. Он и тысяча его воинов мчались на конях, которые давно стояли наготове на ближних погостах, мчались на запад, где буйствовал пожар; там горели леса, и это было знаком, что им надо спешить на помощь передовым отрядам своего войска.
Ярл Фулнер, узнав об этом, был очень недоволен и, сверкая своим единственным глазом, долго всматривался в даль, куда отправился с дружиной Владимир.
«Хитер новгородский князь, — думал он, — боится иметь меня союзником в борьбе с Регволдом. Что ж, пусть сражается один, я подожду конца битвы…»
Князь Владимир достиг Полоцка, когда его воины уже захватили посады у Полоти и Двины, подступили к городу и повели там сечу.
Дружина Регволда, выйдя из посадов, заперла ворота, подняла мосты, быстро встала на городницах.[124]Женщины и смерды уже готовили там горячую смолу и камни, повсюду лежали охапки стрел.
Началась лютая сеча. Новгородцы с великим трудом пробились к ограде из кольев и разметали ее, миновали вал и рвы, добрались до самых стен, лезли на них, начали разбивать ворота.
Сверху лилась смола, летели камни; стоя за крепостной стеной, дружина Регволда метала тысячи стрел; земля вокруг была красной от крови; за стенами слышались крики, ржали кони: отбив первый приступ, полочане готовились, как видно, опустить мост, открыть ворота, чтобы скопом выехать оттуда и рассеять новгородцев в поле.
И в эти минуты на гостинце, который вел из Полоцка на восток, поднялось облако пыли, земля загудела там от конских копыт, послышались крики.
У полочан, разумеется, и мысль исчезла высовываться за ворота. Перекликаясь, они поспешно стали готовить на стенах смолу и стрелы, многие из них бросились к воротам, забросали их изнутри бревнами, засыпали землей.
Но полочане смотрели не туда, куда следовало, ибо, в то время как всадники мчались с востока, неведомым путем совсем с другой стороны, с запада, от берегов Двины, незаметно подступились к стене и вылезли на городницы несколько сот воинов-изборцев. Держа в руках мечи и щиты, они стали переходить с городницы на городницу, рубя и сбрасывая вниз дружинников Регволда, а тем временем всадники были уж под стенами, они разбили и повалили ворота.
Князь Владимир вместе с первыми воинами влетел внутрь. Он увидел страшное зрелище: на земле посреди двора лежал мертвый Регволд, изборцы подняли на копья двух его сыновей, повсюду вопили искалеченные воины, ржали кони, слышался стук щитов и мечей, двери трещали в теремах, разъяренные воины выбивали окна.
— Довольно! — крикнул князь Владимир. — Прекратить сечу! Негоже глумиться над мертвыми.
Когда солнце склонилось совсем низко над Двиной, от берега за Полоцком оторвалась, прошла широкий полукруг по воде и поплыла на запад вниз по течению большая лодия. На ней не видно было ни рулевого, ни гребцов, ни весел в уключинах, только широкое черное знамя реяло на высокой мачте.
В середине лодии на досках лежали мертвецы: князь Регволд и два его сына, Роальд и Свен, снаряженные в дальний путь: волосы их были старательно расчесаны, руки вымыты, ногти подстрижены, грудь присыпана землей.
Так повелевал древний обычай свионов, так и сделала дочь Регволда Рогнедь; князь Владимир позволил ей похоронить отца и братьев, как велит обычай, а дворянам помочь ей.
Когда лодия отплыла, Рогнедь, с распущенными волосами, с мокрыми от слез щеками, долго стояла на берегу, над головой ее с шумом летали ласточки, но она ничего не слышала, смотрела и смотрела, как лодия плывет по воде, исчезает вдалеке.
Так она и будет плыть, потому что, если где-нибудь и пристанет к берегу, ее оттолкнут полочане; у них свой обычай: пускай лодия с мертвыми князьями плывет до Варяжского моря. А если и там волны не примут ее, то поплывет она и дальше, до далеких скалистых берегов Свеа-Рике.
Близился вечер. Лодия была уже не видна. Рогнедь долго стояла на берегу, а потом поднялась по крутой тропинке на гору и скрылась за городскими воротами.
В большой трапезной князя Регволда был главный вход с юга от Полоти для хозяина и его дружины, второй, с севера, для дворян. Посередине трапезной стоял большой стол, на широких дубовых скамьях вокруг стола можно было не только сесть, но и положить меч и щит. Тут после боя у стен города и в крепости князь Владимир собрал свою старшую дружину, чтобы передохнуть, попить и поесть, посоветоваться о предстоящем походе.
На дворе уже стемнело. Дворяне зажгли на столах наполненные медвежьим салом светильни, фитили которых нестерпимо чадили, поставили горшки и деревянные миски с мясом, рыбой, различной зеленью, корчаги с медом и олом.
Это был обычный ужин воинов после ратного труда, пища для усталого тела, услада покалеченным в жестокой сече.
В то же время в городе и на погостах, как повелевал суровый закон войны, воины добрались до медуш, выкатывали бочки с медом и олом, приносили жертвы и правили тризну по тем, кто погиб под Полоцком.
Огни пылали и далеко за Полоцком, на берегах Двины, над Дриссою и на Поозерье, — то полочане, услыхав весть о том, что не стало князя Регволда, жгли костры, гнали среди ночной тьмы коней, чтобы присоединиться к воинам князя Владимира.
— Слава Владимиру! — гремело в трапезной, где так недавно сидел и пировал князь Регволд.
— Слава Владимиру! — неслось отовсюду в городе и в долине.
Однако он не пил, разговаривал с полоцким тысяцким Свидом, который в решающую минуту велел воинам в крепости обернуть мечи против Регволда, советовался с новгородским воеводой Путятой, которого хотел оставить своим посланником в Полоцке.
— Оставляю тебе небольшую дружину, а ты завтра созови людей, скажи, что мир и тишина должны царить в Полоцкой земле, блюди их законы и поконы, гляди на запад, — оттуда непрерывно угрожает враг, гляди и на восток, посылай нам подмогу.
— А как быть с дочерью Регволда? — спросил Путята.
— Полочане почитают Рогнедь, — вставил свое слово тысяцкий Свид. — Она девушка справедливая, смелая, на ловы ходит плечом к плечу с мужами, к убогим щедра, не чета своему отцу.
— Сдается, и мы ее не обидели? — обратился Владимир к Путяте.
— Так, княже. Рогнедь с твоего дозволения похоронила своего отца и братьев по обычаю, положила их в лодию, которая поплыла к морю.
— Мертвым прощение и тлен, живым жизнь, — произнес князь Владимир. — Но что это? — встревожился он, глядя на затянутые прозрачной кожей окошки трапезной, которые покраснели, словно налились кровью.
Дальше все произошло необычайно быстро. Трапезную начал наполнять едкий запах смолы, воеводы бросились к дверям, но те оказались подпертыми снаружи, кожаные окошки начали гореть и лопаться. Через окошки донеслись голоса множества людей, звон мечей, крики. По всему было ясно, что кто-то поджег трапезную.
И вдруг двери распахнулись. Их высадили снаружи. Воеводы и князь опрометью выбежали во двор, где увидели воинов, которые гасили огонь, одновременно сражаясь с неизвестными людьми.
— Измена! — кричали воины. — Вас хотели сжечь живьем, княже! Они облили стены смолой, заперли все выходы. Мы изловили их, одних порубили, других схватили, все они свионы, слуги Регволда, а вела их змея — дочь князя. Вот их гонят, мы все очевидцы того, что случилось. Позвольте покарать их, и ее, убийцу, вместе с ними.
Воинов возле трапезной становилось все больше и больше, одни рассказывали другим о поджоге, отовсюду неслись голоса:
— Покарать головников![125]Смерть убийце! Смерть!
Привели и поджигателей. При свете факелов князь Владимир увидел нескольких окровавленных воинов-свеонов, которых толкали в спины, и женщину в темном одеянии со связанными за спиной руками.
— Смерть им, смерть! — ревели воины, и уже острые мечи засверкали над головами поджигателей и дочери полоцкого князя.
Но в эту минуту прозвучал сильный, решительный голос князя Владимира:
— Пошто торопитесь, дружинники мои? Аще враг устроил ловушку, будем судить его по закону и покону нашему…
Всех поджигателей велю посадить в темницу. С княжною поговорю отдельно… Отведите ее в терем и стерегите. Завтра будет суд!
Князь Владимир хорошо разглядел Рогнедь. Она стояла на середине светлицы, высокая, стройная, темное платно облегало ее тонкий стан и высокую грудь, обруч на голове туго стягивал волосы, напоминавшие нити золота и словно светившиеся. У Рогнеди, как у большинства северянок, были голубые глаза цвета морской волны, ее мелкие зубы были ослепительно белыми; вся она казалась сильной, крепкой, загорелой, но в то же время сказочно красивой, и Владимир на какое-то мгновение даже залюбовался ею, такой дерзкой, смелой.
— Ты велел привести меня сюда, — сказала Рогнедь, — говори, я слушаю.
— Да, я велел привести тебя сюда, — ответил ей Владимир, — потому что не хотел, чтобы мои воины убили тебя. — Он мгновение помолчал и добавил: — Не думай, однако, что воины мои убийцы и разбойники, они хотели и должны были тебя убить, ибо ты подняла руку на их князя… Древний наш закон говорит: око за око, зуб за зуб.
— Зачем же тогда, — дерзко крикнула она, — ты вырвал меня из их рук? Законы у вас и у нас одинаковы. Око за око, зуб за зуб! И я хотела отомстить врагам, которые убили моего отца, и уж если боги не помогли мне, лучше бы я умерла под вашими мечами… Ладно, князь, не будем много говорить — убей меня сам…
Князь Владимир усмехнулся:
— Я выслушал тебя, Рогнедь, но не понимаю, почему должен убить?
— Ты упился кровью и пришел за данью, — заговорила она. — Ты сын рабыни и сам трел,[126]ты уже раньше присылал своих послов и требовал, чтобы отец мой покорился тебе, а я стала твоей женой. Отец мой поднял меч против тебя, а я не пожелала разувать и не разую робичича, слышишь? А дальше ты знаешь все: это Один велел мне мстить, потому что ты убил моего отца и братьев, но я не сумела этого сделать… Что ж, так решила судьба, ты имеешь право и должен меня убить — око за око и зуб за зуб.
То, что Рогнедь говорила Владимиру, было оскорблением для него, она считала себя высокой особой, княжной, а его называла трелом, но ему не хотелось оскорблять ее, девушку, и он сдержался.
— Ты дерзка и горда, Рогнедь, — сказал ей Владимир и добавил презрительно: — Но только руки твои слишком слабы для того, чтобы уничтожить русских князей и их воинов.
Она побледнела, сжала губы, заскрежетала ими.
— Если ты поставишь меня под дубом смерти, я сама себе накину петлю на шею…
— Я вижу, ты смелая…
Полоцкая княжна молчала. Князь Владимир сделал шаг вперед, остановился около нее.
— Послушай, Рогнедь, — после долгого молчания сказал он. — У нас, русских людей, есть древний обычай: когда мы побеждаем врага, мы заключаем с ним мир и тогда уж храним его. Там, в Новгороде, отправляя послов к твоему отцу, я говорил, что хочу жить с ним в мире и любви, а тебя в знак этого желаю назвать своей женой… Когда же послы мои возвратились и рассказали, что князь Регволд порвал и ногами растоптал мою грамоту, я дал слово Новгороду и поклялся перед богами, что Полоцк будет нашим, а ты моей женой… А потом что случилось, Рогнедь? Твой отец и братья убиты, — зачем мне враждовать с мертвыми? Полоцкая земля покорилась, отныне тут будет мир. Только ты не покорилась, хотела меня убить, месть живет в твоем сердце.
— Я не понимаю, зачем ты это говоришь и чего хочешь от меня…
— Слушай, Рогнедь, — громко продолжал он, — я мог бы потребовать от тебя дань, но теперь не хочу этого, ибо не был бы я князем, если бы стал мстить женам, вдовицам, сиротам, да и тебе, полоцкая княжна… Я свершу над тобою княжий и справедливый русский суд. Ты деяла, как велел твой закон, — не виню тебя, но больше, слышишь, больше ты ничего сделать не можешь. Потому я тебя и не караю… Будь, Рогнедь, такой, как велит разум, сердце, только не твори зла, ибо погибнешь. Слово же мое будет таково: если хочешь жить в городе или где-нибудь в земле Полоцкой, живи тут, слово князя — закон для его людей. Если хочешь вернуться в землю своих предков, дам тебе грамоту, воинов, проведут тебя повсюду, хоть за Варяжское море… Ты, дочь князя Регволда, вольна делать что хочешь… Иди, Рогнедь!
Она не уходила, стояла неподвижно, потом с уст ее сорвалось:
— Скажи мне одно, княже! Почему ты так деешь, почему желаешь так судить? Закон? Какой закон? Я не понимаю того, что ты творишь…
Владимир пристально посмотрел на нее.
— Так, закон допрежде всего, — ответил он, — но, видать, есть еще и другое, что заставляет меня так деять…
— Очевидно, ты, — сурово произнесла она, — убив моего отца и братьев, теперь хочешь поглумиться и надо мной.
— Глумиться? О нет — быстро и резко отозвался он. — Ты должна знать и знаешь: не моя десница убила отца и братьев твоих, а русские люди. Опять же, не моя десница, а они хотели убить и тебя, я же не дал мечу упасть на твою голову.
— Значит, ты… — начала она и умолкла. — Скажи мне правду, русский княже. Ты пожалел меня, как пленницу, но не хочешь, чтобы я оставалась в Полоцке, погонишь за Варяжское море, потому что я не мила тебе?
— Напрасно, — возразил он, — говоришь так, Рогнедь, ибо еще в Новгороде нарек я тебя своей женой. Не я, а ты, дерзкая, гордая, считала, что в тебе течет княжеская кровь, а я только раб, это ты оттолкнула мою руку, сказала, что не станешь женой сына рабыни, ибо не любила и не любишь меня… Как ты смеешь спрашивать теперь, мила ты мне или нет?!
Она молчала, и это была уже не та дерзкая, высокомерная полочанка, которая недавно злым словом резала князя. Рогнедь опустила очи долу, упали и ее руки, бессильные, вялые.
— Я жду, Рогнедь, говори: если хочешь уйти в земли своих предков — открою двери, дам грамоту, людей; хочешь жить в Полоцке — оставайся… А теперь ступай! Я очень устал, а завтра в поход… Иди, Рогнедь! Прощай!
Не поднимая глаз, она повернулась, двинулась к дверям, вышла…
Кто знает, долго ли отдыхал князь Владимир?! Может, как воин, что спит и все слышит, он смежил веки на одно мгновение и сразу проснулся, а может, и это вероятнее, отдыхал он больше, до поздней ночной поры, — но только вдруг князь вскочил, сел на ложе, сразу обулся.
За окном стояла ночь, в палате было темно, через раскрытую дверь струился желтоватый свет с переходов, а на пороге смутно вырисовывались чьи-то тени, оттуда доносились приглушенные голоса.
— Кто там? — спросил князь, и рука его непроизвольно потянулась к лавке, на которой лежал меч.
— Это я, — послышался голос Рогнеди. — Хочу с тобой сейчас же поговорить. А твои воины не пускают…
Он понял, что княжна пришла к нему по какому-то важному делу, хочет сообщить то, чего откладывать нельзя… Только одного не мог понять Владимир: что заставило ее прийти так поздно, глубокой ночью.
— Гридни, — приказал он, — я буду говорить с княжной… Зажгите свет.
Они вошли и, поставив на стол свечи, поспешно вышли.
Владимир и Рогнедь остались в палате вдвоем. Бледная, уже без обруча на голове, с распущенными волосами, достигавшими колен, в том же темном платне, только с зеленоватым камнем на груди, она стояла, опустив руки, у порога.
— Конунг Вольдемар, — неслышно ступив на шаг вперед, начала она.
— Я не конунг, я князь, — перебил он ее сразу, — и не Вольдемар, а Владимир.
— Прости, князь.
— Я слушаю тебя.
Снова молчание и невысказанные колебания.
— В эту ночь, — продолжала она, — мне было очень тяжко… Я совсем не спала… попросила воинов… пришла к твоей палате… долго уговаривала разбудить тебя… Они даже, — Рогнедь усмехнулась с обидой, — обыскивали, нет ли у меня оружия… Я пришла… я должна была прийти… так надо… так судили боги…
Она на мгновение умолкла, глядя на огонь свечи, который жарко, как жертвенный, горел на столе, и Владимир заметил, как на ее глаза навернулись слезы.
— Я пришла сюда, чтобы разуть тебя, княже, — закончила Рогнедь, и яркий румянец выступил на ее щеках.
Он был глубоко поражен, припомнив разговор с Рогнедью в этой же палате несколько часов тому назад.
— Ты отказалась меня разуть, когда я этого желал, — сурово сказал он. — Нынче ночью ты собиралась даже меня убить, говорила, что ненавидишь. Я простил тебя, даровал тебе жизнь, позволил уехать, куда пожелаешь… Почему же ты пришла теперь?
— Княже Владимир, — искренне ответила она, — ты смелый, храбрый витязь, умеешь ненавидеть и прощать, посему я пришла и должна разуть тебя, княже!
Рогнедь умолкла, румянец на ее щеках поблек.
Чувство победы! О, в этот поздний ночной час князь Владимир испытал его, и, должно быть, сильнее, чем накануне в битве, — девушка, дочь князя Регволда, которая недавно оскорбила его, отказалась от него, пришла сюда, отдает самое дорогое — свое тело, душу…
— Я был и остаюсь сыном рабыни, — не сдержавшись, вызывающе сказал князь Владимир.
Рогнедь на мгновение смутилась, но овладела собой и ответила:
— Очень жалею, что прежде назвала тебя робичичем, проклинаю час, когда говорила так. Если бы тогда я поступила иначе, — заломила она руки, — может быть, не было бы этого ужаса, живы были бы мои отец и братья… Княже Владимир, мне очень жаль, что прошлого не воротить. Ныне я увидела, что сын рабыни может сделать больше и умеет быть справедливее, чем князь… и я полюбила тебя. Ты веришь мне? Скажи правду…
Владимир не ждал таких слов Рогнеди, трудно было ему и ответить на ее откровенный вопрос.
— Ты очень смела и ты по душе мне, Рогнедь! — произнес он.
Словно борясь с волнами, налетавшими на нее, Рогнедь протянула руки.
— И ты больше ничего не скажешь? — вырвалось у нее сквозь стиснутые зубы.
Владимир понял ее. О, эти женщины, как видно, все они таковы, чуть что — клянись им в любви. А знает ли она, эта дерзкая девчонка, как много уже стоит ему?…
— Я еще из Новгорода отправлял послов, — ответил Владимир, — предлагал тебе стать моей женой…
— Ты смеешься надо мной, княже, — сурово произнесла Рогнедь. — Тогда я отказала твоим послам, а только что, как ты слышал, прокляла час, когда поступила так… То, что было, прошло, то, что происходит сейчас, — ох, как все это страшно, кияже. Однако, говорю, я жду твоего слова, ибо хочу, чтобы нам с тобой было хорошо…
— Нам и будет хорошо! Ты справедливая, смелая, добрая. Я, слышишь, Рогнедь, тоже буду справедливым, хорошим, добрым с тобой…
Он двинулся вперед, все больше приближаясь к ней, охватил руками ее стан.
— Хорошая моя! Чудесная! — вырвалось у него.
— Что я делаю! Боги! — воскликнула она, порывисто вскинула руки и обняла его за шею. Он поцеловал ее раз, и второй, и третий, она отвечала несмелыми, какими-то ищущими поцелуями.
Это была, как видно, последняя капля, переполнившая сердце Рогнеди. Владимир сел на ложе, она опустилась перед ним на колени — так повелевал древний обычай — и разула его.
И тогда Владимир склонился к Рогнеди, поднял ее сильными руками, посадил на ложе, долгим поцелуем поблагодарил за муки и страдания.
— Рогнедь — хорошее имя, — властно сказал он, — но я хотел бы называть тебя русским именем — Рогнедой. Позволишь, Рогнеда?
О, любовь — первая в жизни, неповторимая, манящая! Ты словно цветок, распустившийся ночью, свежий, душистый, яркий, содрогающийся от тяжелых капель росы, полный животворных соков, дрожащий в томной надежде и напряжении, отдающий нектар, всю таинственную силу прелестному мотыльку, труженице-пчеле и целующий теплую щеку, которая склонилась над ним.
У нее было сильное, но нежное и гибкое тело, ее поцелуи напоминали солнечное тепло, ласки были похожи на морские волны; и разве же молодой, мужественный Владимир не походил на нее?
Только на рассвете лодия их любви прекратила свое плавание в море беззаботного счастья. В призрачном свете нового дня Владимир посмотрел на нее усталым, счастливым взглядом. Она поверила — новгородский князь умеет быть суровым, но еще больше, должно быть, умеет быть ласковым, страстным, нежным…
— Теперь ты уедешь, княже Владимир? — тихо и очень грустно спросила она.
Положив руку ей на плечо, он долго всматривался в ее лицо, видел голубые глаза, необычайно длинные и словно даже тяжелые ресницы, бледный лоб, темные полоски под глазами.
— Да, Рогнеда, я сейчас уеду. Земля зовет, люди… Впереди тяжкая брань.
— Я знаю, всего дороже тебе брань, Киев, слава… Там ты забудешь меня.
— Нет, не забуду. Слово русского князя твердо и непоколебимо. Еще не зная тебя, я нарек тебя женой, сегодня ночью я стал твоим мужем, так и будет.
Он поцеловал ее в губы, они были уже холодными, потом теплой щекой коснулся ее лба.
Рогнеда задумалась и сказала твердо, решительно:
— Нет, княже, после всего, что случилось, и за одну только ночь ты не мог меня полюбить. Я ждала, всю ночь ждала твоего слова, но ты его не сказал. Что ж, когда будешь уже в Киеве, напиши мне в грамоте, что велит сердце, пришли гонца, чтобы я знала все… А я не забуду этой ночи. Прости еще раз за то, что называла тебя робичичем, — ты истинный князь Руси. А теперь все, княже. Поезжай счастливо! Я буду молиться за тебя так же, как молилась за своего отца и братьев…
— Рогнеда! — воскликнул он. — Я сказал тебе все, что думал.
— Если же ты, — продолжала она грустно, — не полюбишь или же уедешь и забудешь меня, я останусь одинокой и не буду тебя проклинать… Слышишь, мой единственный, любимый! Так, выходит, судили боги…
Она поцеловала его. О, каким искренним и страстным был последний поцелуй Рогнеды!
Князь Владимир вышел из палаты, миновал несколько переходов, где стояли вооруженные воины, и направился в трапезную. Там уже приготовили завтрак, старшая дружина была в сборе. Но никто не садился за стол, все приветствовали князя, и только когда он сел, разместились по лавкам, бряцая мечами.
— Не будем мешкать, дружина! — сказал Владимир. — Путь перед нами дальних!.
Они поели досыта, изрядно выпили. Самому Владимиру есть не хотелось, он взял лишь несколько кусочков вяленой конины, запил ее медом.
Настало время покинуть Полоцк. Князь и воеводы вышли во двор, чтобы сесть на коней, направиться к реке, а там пересесть на лодии и двигаться дальше.
Но им не так-то скоро удалось выехать. Во дворе возле терема, где стояли разбитые возы, валялись пробитые шлемы, сломанные копья, топоры, столпилось много бородатых, одетых в длинные темные платна и высокие сыромятные сапоги людей. Как только князь появился на крыльце, они стали ему низко кланяться, зашумели:
— Выслушай нас, княже Владимир! Не покидай без своего слова!
— Слушаю! — остановился Владимир на ступеньках и подал знак, чтобы кто-нибудь из старших полочан подошел к нему ближе.
Вперед вышел седобородый мужчина, на лице которого темнел широкий шрам.
— Княже Владимир! — начал он. — Мы собрались тут — полоцкие воеводы и бояре, а множество людей стоят за стенами града, чтобы сказать тебе, как много мы натерпелись от свионских конунгов, как много зла видели от князя Регволда… Правое дело свершил ты, покарав его. Но доведи, княже, дело до конца. Испокон века были мы с Русью, имели своих русских князей, вели дружбу с Киевом-градом. Просим тебя, княже, прими нас к себе, хотим быть с Русью, множество наших людей желают идти с тобой. А нас не оставляй сиротами, дай своего князя! — Окончив речь, седобородый человек еще раз низко поклонился князю, вслед за ним склонили головы бояре и воеводы, стоявшие во дворе.
— А еще волим, — заговорили уже в дружине самого князя, — сверши суд над головниками, что хотели вчера убить тебя, княже, и нас, вели десницею своей покарать их.
— Добро! Будет так, как просите, — отвечал князь Владимир. — Русь примет к себе Полоцк и всю землю. Когда позднее побываем у вас, поговорим о князе. Сейчас оставляю у вас посадника своего, воеводу новгородского Путяту. Он будет деять по слову моему и вместе с вами стоять будет за Русь.
— Спасибо, княже Владимир! — раздались вокруг голоса.
— А головников покарай! Сверши суд, княже! — не хотела угомониться дружина.
Князь Владимир снял шлем с головы, оглядел людей, заполнивших двор, равнину за городом, голубое небо, солнце.
— Много смертей вокруг, — произнес он, — и не хочу их умножать… Пусть будет не смерть, а жизнь, велю я всех головников выпустить, пускай идут и рассказывают о справедливости русских людей. А дочь князя Регволда Рогнеду, что творила так, как подсказывал ей закон, хотела отомстить за отца и братьев, но не смогла этого сделать, а ныне ночью разула меня, я милую, оставляю в тереме как жену свою и княгиню.
На высокой стене Полоцка, у заборола, опершись на поручни, стояла и смотрела на освещенную утренними розовыми лучами долину женщина в темном платне — то была Рогнеда.
Она видела, как из ворот города выехала многочисленная дружина, а за нею двинулись полочане, видела, как на берегу воины сели в лодии и поплыли к слиянию рек Полоти и Двины, а полочане стояли и напутственно махали им руками.
Но среди всех этих людей Рогнеда видела только князя Владимира. Он выделялся среди остальных своей одеждой, оружием, но Рогнеде казалось, что он выше всех, красивее, стройнее. Вот он выехал во главе своей дружины за ворота, обернулся и долго смотрел на стены Полоцка, вот двинулся вперед, остановил коня на высокой круче и еще раз посмотрел на город, вот он шагнул в лодию, сел.
Глубокие и сложные чувства волновали душу Рогнеды в эти минуты. Она вспоминала недавнее прошлое, когда в палате отца своего осуждала новгородского князя-трела, вспоминала бой у стен города и в крепости, когда погибли отец ее и братья, их трупы под черным знаменем в лодии на Двине…
И, наконец, еще одна, прошлая ночь, когда Рогнеда пыталась отомстить князю-трелу, убившему ее отца и братьев, а потом сама пришли к нему в палату, разула, ответила поцелуем на поцелуй, всю ночь принадлежала ему…
— Я его полюбила, полюбила навсегда, — сорвалось с ее уст. — Как же, как это могло случиться? Мой любимый — убийца отца и братьев. Он уехал и никогда больше не вернется. А что ждет меня здесь, в Полоцке, кроме позора? Какую кару должна я принять? Нет, смерть, только смерть. Боги, боги, помогите же мне, примите мою измученную душу.
Высока и крута стена Полоцка, острые камни чернеют внизу, на дне и на скалах глубокого рва. Броситься туда — и конец, оборвутся тяжкие думы, прекратятся невыразимые муки, она уйдет к предкам своим, окажется с ними. Один шаг!
Но полоцкая княжна не сделала этого шага. Она качнулась над пропастью, но тут же замерла, впилась пальцами в забороло,[127]стояла, смотрела.
Рогнеда видела, как русские лодии остановились у полуострова, где воды Полоти сливаются с могучим течением Двины, видела, как там, на высокой круче, воины собрались под голубым знаменем, надувшимся, как парус, под утренним ветром, еще раз увидела на коне Владимира, и ей показалось, — нет, она была уверена в том, что это так, — он махнул ей рукой на прощание.
И это незаметное, неуловимое движение, которого, быть может, и не было, но которое уловила Рогнеда, вызвало еще одну, и, должно быть, последнюю, бурю в ее душе, заставило ее остановиться, отступить от края крепостной стены.
Палаты Валгалла![128]О, придет время, и она полетит туда, на пир Одина, присоединится к валькириям,[129]поднесет рог с медом отцу и братьям, погибшим как герои…
Это случится позже, гораздо позже. Зачем Рогнеде думать о смерти и небесах теперь, когда здесь, на земле, так чарующе пахнет весенний воздух, тело еще трепещет от ласк, поцелуев, в ушах звенит голос:
«Прощай, Рогнеда. Я позову тебя из Киев-града…»
— Трел! — еще раз, уже в последний, промолвила Рогнеда. — Нет, князь новгородский, который взял неприступный Полоцк, скоро станет великим князем Руси, не трел… Рогнеда тоже будет не ти,[130]а жена князя Владимира, великая княгиня Руси…
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 36 | Нарушение авторских прав