Непреходящая боль. 1 страница

Магомет Семёнов.

ОЧЕНЬ КОРОТКО

О СОБЫТИЯХ,

ФАКТАХ,

МЫСЛЯХ

И ДОМЫСЛАХ.

НЕПРЕХОДЯЩАЯ БОЛЬ.

Годы событий печальных, годы скорби, страданий и утрат депортированных народов быть забытыми не могут. Кому-то, может, и надоели повторы событий той годины суровой, но у моего народа ушедшие в иной мир в период войны и депортации, всегда упоминаются с молитвенным обращением к Всевышнему о прощении их грехов.

Шла жестокая Вторая мировая война, причиной возгорания которой был пришедший к власти гитлеровский фашизм в Германии. Вероятней всего, Гитлер не обладал ни глубиной стратегического мышления, ни дальновидностью и мудростью полководца. Последующая цепь событий в затеянной им авантюрной, кровопролитной, человеконенавистнической войне, приведшая к полному крушению Вермахта, явилось тому подтверждением. Гитлер не только был фанатически одержим идеями фашистской, национал-шовинистской идеологией, верил в исключительность и избранность арийской нации, в ее божественное предназначение управлять другими народами, но и был безоглядно самонадеянным (самоуверенным) человеком. Именно поэтому фюрер германского народа решил поднять третий рейх до мирового господства, огнем войны покоряя страны и уничтожая иные расы и народности.

Готовясь к глобальной войне, заразив немецкий народ своей фанатичной убежденностью, он сумел создать сильнейшую по тому времени, хорошо обученную, оснащенную новейшим вооружением армию – машину-убийцу. Тем не менее, все же следует отметить исключительную способность Гитлера убеждать людей в своей правоте, несмотря на полное отсутствие дара предвидения возможных последствий затеянной им мировой войны. Европа рухнула, где-то едва приняв бой, а где-то и без сопротивления вовсе. После чего, твердо уверовав в несокрушимость сил Вермахта и возможность молниеносной победы над Советским Союзом, обреченный третий Рейх начал усиленно готовиться к войне с СССР. Разработанный генштабом Вермахта план нападения предусматривал строгую секретность, внезапность и максимальное участие всех родов войск при вторжении в пределы Союза. Но история отметит 22 июня 1941 года как начало конца третьего Рейха.

Набат военной тревоги поднял весь советский народ на защиту Родины. В Советскую Красную Армию были мобилизованы отцы и сыновья народов, еще не названных предателями. Женщины трудились в тылу, не жалея сил для фронта и ради победы. Семьи советских людей всё чаще получали извещения о погибших в боях солдатах. Рушилась радость счастья молодых семей, тускнели глаза скорбящих матерей. Об этой суровой године и выпавших на мою долю испытаниях, и о событиях, полных нечеловеческих переживаний периода 1943-1945 годов, времени горьких страданий, мук, голода и смертей, обрушившихся на мой и другие депортированные народы, чему сам был свидетелем и участником, пойдёт мой печальный рассказ.

В тот день, отмеченный слезами, скорбью и жестоким унижением чести и достоинства моего гордого, честного, трудолюбивого народа, я, тринадцатилетний больной подросток, лежал в Карачаевской больнице города Кисловодска. Наступившие вечерние сумерки второго ноября 1943 года ещё не предвещали нам беды. Во всяком случае, мы были в неведении творимого насилия над нашим народом.

Чем-то сильно встревоженная пожилая нянечка, русская по национальности, которая относилась ко мне, как к родному сыну, принесла мою одежду и, в слезах, помогла мне одеться. Я ничего не мог понять - то ли приехали меня забирать домой, то ли что ещё, и уж тем более причину расстроенного состояния нашей нянечки. Не обращаясь ни к кому, она всё повторяла: «Господи, Боже мой, какое горе к нам пришло, какое ужасное горе! Я видела во сне, как наш советский самолёт бомбил нашу больницу». В это время в нашу палату зашли два солдата. Один из них, непонятно почему, держал автомат наготове.

Вдруг нянечка подошла ко мне и в слезах, еле сдерживая рыдания, начала умолять солдат отдать меня ей, что она заберет меня к себе домой. Я сносно знал русский язык, так как в нашем доме до войны квартировали русские семьи, и в школе обучали нас русскому языку. Я не мог понять, почему она вдруг стала просить разрешения забрать меня к себе домой. Но солдат молча, грубо дернул меня за плечо и вывел в коридор. В это время в коридоре девушка-карачаевка, лет шестнадцати-семнадцати, громко плача, звала мать: «Ой, анам, анам!» и пыталась убежать. Медсестра, удерживала её, подошла другая, и они вдвоем, нанося побои, увели ее куда-то по коридору. По ее поведению мне показалось, что она страдала слабоумием.

Из других палат вывели еще двух больных мужчин-карачаевцев. Один из них опирался на костыли, другой, полусогнутый, тяжело шагал, с усилием преодолевая боль. Невзирая на состояние больных, солдаты торопили нас и при спуске по ступенькам со второго этажа больной, на костылях, споткнувшись о костыль, неудачно упал, издав вскрик от боли. Солдаты помогли ему встать (их уже было четверо) и вывели нас на улицу, где стояла с работающим мотором «полуторка». Спешно подняв нас на кузов машины, дали команду водителю ехать на станцию товарных поездов. Машина шла быстро. Колючий холодный ветер бил в лицо, обжигая щеки.

Приехали на станцию. Товарняк стоял на крайних путях. Вдоль поезда ходили офицеры и солдаты. Из вагонов доносился невнятный шум. Подбежавший к нам офицер указал нашим конвоирам вагон, куда должны были нас разместить. Машину подогнали к указанному вагону. Два солдата, охранявшие вагон, открыли двери, и нас втащили вовнутрь. Вагон до предела был заполнен людьми и вещами. Двух этих больных каким-то образом разместили дальше от входа, а я остался сидеть у дверей вагона на доске. На мне была легкая летняя одежда, и пока, везли нас в кузове, я изрядно продрог. Еще в коридоре больницы я заметил, что на больного, который опирался на костыли, было накинуто какое-то одеяло, и был он подпоясан то ли тряпкой, то ли старым платком и без головного убора. А второй больной был в солдатской шинели и в пилотке.

После езды в открытом кузове полуторки спертый, затхлый, «сдобренный» запахом испарений человеческих тел, разогретый дыханием множества людей, воздух вагона показался мне приятно теплым. Но так было, пока поезд стоял. Из разговоров этих двух больных я узнал, что они были участниками боев с немцами. Первый был ранен осколком в колено, и оно не сгибалось. Его готовили к операции в Кисловодске. Второй больной был ранен в паховую область.

В полумраке вагоне слышался негромкий скорбный разговор опечаленных горем людей. Здесь я узнал, что всех карачаевцев насильно переселяют куда-то. Поблизости от меня, молодая женщина, вдова погибшего на фронте советского солдата (по ее словам, похоронное извещение она получила еще до оккупации Карачая гитлеровцами), мать троих малолетних детей, сама тихо плача, прижав к груди, старалась успокоить плачущего от голода младенца. Вскоре какие-то близкие родственники забрали эту семью к себе, подальше от дверей вагона. Люди через головы передавали детей и нехитрые пожитки семьи туда, где родственники помогали им разместиться. Женщина тоже перебралась туда.

Поезд тронулся в путь с визгом и скрежетом, постепенно набирая скорость. Слабый свет электрических фонарей товарной станции, освещавший внутрь вагона тусклым светом через узкие окошечки, остался позади уносящего нас неведомо куда поезда. Вагон погрузился во мрак наступившей ночи и наполнился плачем малолетних осиротевших детей и тихими стенаниями скорбящих женщин. Женщин, оставшихся без сыновей и мужей, воюющих на фронтах Отечественной войны и погибающих, защищая Родину и ее преступную власть. Но! Она – эта «родина», за сынов моего народа, проливавших кровь, жизнь свою не щадивших на фронтах Отечественной войны, за её свободу и спасение, «отблагодарила» мой народ изгнанием стариков, женщин и детей из святой земли предков, обратив людей в бесправных узников, да ещё наградив клеймом - «Народ-предатель». Но нет!! Мой народ не был предателем! А самым жестоким предательством было предательство «Родины» своих ни в чём не повинных народов, своих же спасителей, подвергнув их депортации.

Как можно считать предателем немногочисленный, 88-тысячный, мой народ, отправивший на защиту Родины от ига фашизма семнадцать тысяч двести сорок семь лучших своих сынов, в том числе, 2 тысячи находились на трудовом фронте. 9340 погибли, в их числе и мой восемнадцатилетний брат Рамазан (погиб и похоронен в хуторе Реченске, берег Дона), 6000 вернулись инвалидами, больными и списанными из рядов армии с унизительным прозвищем «неблагонадежные».

Как можно считать предателем народ численностью восемьдесят восемь тысяч человек, двадцать шесть доблестных сыновей которого за мужество, героизм и отвагу, проявленные ими в боях с врагом, были представлены к присвоению звания «Герой Советского Союза»? Одиннадцати это звание было присвоено, а пятнадцать так и не дождались этого в связи с депортацией карачаевского народа. Укажу пофамильно:

Бадахов Х.И., Биджиев С-Х.Л., Богатырёв Х.У., Гербеков М.Ч., Голаев Д.Н., Ижаев А.М., Каракотов Ю.К., Касаев О.М., Узденов Д.Т., Хайыркызов К-Б.А. Чочуев Х.А., - получили звание «Герой СССР»

Акбаев М.О., Бадахов А.М., Батчаев И.Ш., Бархозов А.Х., Гаджаев М.Ш., Деккушев М.М., Канаматов А.Э., Кубанов С.Т., Магометов С.К., Хайыркызов Ю.А., Хапаев А.Т., Хачиров Х., Чомаев Ю.Д., Чомаев Д.Ш., Шоштаев Н, - не награждены в связи с депортацией.

Как можно считать предателем народ численностью шестьдесят девять тысяч семьсот пятьдесят семь человек, оставшихся после мобилизации в армию, собравший два с половиной миллиона рублей из своих скудных сбережений для строительства военных самолётов, отправивший для конной армии чистокровных, выносливых лошадей карачаевской породы, пославший множество тёплых вещей и многое другое, в чём нуждалась армия?

Как можно было считать предателем семью моего отца, ударного труженика колхоза? Отца солдата Красной армии? Сам он был участником трудового фронта по сооружению оборонительных укреплений вместе со многими карачаевцами. Мало того, наша семья в период оккупации села немцами спасла от гестаповцев еврейскую семью Горишиных: мать Марину, дочь Любу, сноху Екатерину (русская) и её сына Володю. Они были эвакуированы из блокадного Ленинграда и проживали в нашем доме в период оккупации нашего села Учкекен немцами.

Побудило меня об этом написать предвзятое, негативно-предубежденное мнение многих людей нашего Российского государства по отношению к национальностям Кавказа. Многовековые притеснения, беспощадные, кровопролитные экспедиции царской России на народности Кавказа, столетняя Кавказская война, многочисленные военные поселения в предгорьях Кавказа, на землях, некогда принадлежавших предкам нынешних горцев. Названия этих селений и казачьих станиц красноречиво свидетельствуют об этом. Так жили наши предки в осадном положении, вытесненные царской Россией в горные ущелья. И наконец, покорение горских племен огнем и мечом и присоединение их к Российской империи, которое ныне называется «добровольным присоединением». Это уже бесцеремонное искажение истины, имеющих место в истории событий и фактов. Вот только такое «присоединение» иные народности Кавказа, вопреки историческим фактам, торжественным празднованием отмечают придуманные юбилейные даты такого «добровольного» присоединения к Российской империи.

Что это, желание сокрыть таким угодническим обманным путем следы кровавых войн, ценою предательства павших в этих войнах своих свободолюбивых предков? Только так можно понять подобные торжества. Историю народов Кавказа мы хорошо знаем. Недостойно лепить фальшивые наклейки на ее страницы, выискивая в этом какую-то выгоду. Хочется сказать инициаторам таких придуманных событий, что для национальностей, живущих в современной России, то прошлое уже значения не имеет.

Оставим экскурс в историю народов Кавказа ушедших времен. Обратим свое внимание на не столь давно свершившиеся события – на сталинско – бериевскую жестокую, насильственную депортацию многих национальностей Советского Союза, в том числе и кавказцев: чеченцев, ингушей, карачаевцев и балкарцев (замечу, не менее преданных Советской Родине), и на те трудности по обустройству этих народов после реабилитации, приведшие к межнациональным столкновениям, в результате половинчатого решения власти вопроса о полной реабилитации. Считаю несправедливым, безнравственным политику властей бывшего СССР – не разрешение реабилитированным предъявлять требование возврата им их собственных домов, где столько лет проживали пришлые любители дармовщинки.

Это создавало острую межнациональную конфликтную ситуацию. Если бы власть своим решением, я бы сказал, мудрым и справедливым, в законодательном порядке, переселило бы дармовщиков восвояси, оказав им помощь в обустройстве там, где они проживали прежде, то многих межнациональных конфликтов можно было бы и избежать. Но такой мудрости у власти бывшей СССР, потом и у Российской, не оказалось. Наоборот, она стала на сторону наглых халявщиков, присвоивших себе чужое добро, чужую недвижимость. Тому пример - события между ингушами и осетинами, куда были стянуты военные силы в защиту осетинских граждан, проживающих в домах ингушей, против ингушей, требующих справедливости и возврата им того, что было отнято у них во время насильственного, преступного их выселения.

Это не единичный случай повторного издевательства над народами, прошедшими ад учиненного государством геноцида. Где здесь полная реабилитация, где здесь справедливость, гуманность, мудрость и законность? Такие порочные действия и сугубо недоброжелательные отношения не могли не отразиться в сознании, и глубоко в подсознании этих народов, генетическим кодом сохраняясь во многих поколениях, стирая доверие к властям Советского государства и затем и российским властям, ибо «полная реабилитация» репрессированных народов была превращена в фикцию, заменив у людей надежду на разочарование. Горцы эти, о которых конкретно я упомянул, никогда не проявляли агрессию к соседним народам, и уж тем более, к российскому государству. Они только оборонялись. Они только защищались, отвечая на вражду враждой, на насилие – местью. Эти национальности высоко ценят дружбу с теми, кто проявляет искреннее уважение к ним. Но, однажды совершивший по отношению к ним подлость, рискует навечно ими быть презренным.

Я выражаю бесконечную свою благодарность и уважение авторам книг и отдельных статей, объективно отражающих в них события, касающиеся моего народа периода Отечественной войны. Ведь немало было (да и сейчас они не перевелись) политиков любого ранга и им послушных писак, возводивших ложь и гнусную клевету в адрес Карачая в ранг истины, унижая достоинство честных моих соотечественников и всего моего народа.

Здесь я маленьким эпизодом описания жизни моих близких и соседей того времени хочу смыть хотя бы часть той грязи, которой пачкали и до сих пор пытаются запачкать мой удивительный Карачай. И пишу я эти свои воспоминания не для того чтобы заслужить от кого-то бы ни было похвалу, а показать хочу высокое благородство и умение по-человечески сострадать чужому горю, чужой беде родителей моих, соседей и односельчан, их готовность, пренебрегая угрозой смертельной опасности для собственных семей, защитить абсолютно незнакомых людей, нуждающихся в защите.

Вот что я узнал из рассказа дяди Османа, брата отца моего, на сенокосе в 1961 году. Тогда и мысли у меня не было об этом написать. Я просто слушал его короткий рассказ вместе с другими косарями нашей небольшой бригады на обеденном отдыхе.

А было так. В начале августа 1942 года, в дни наступления гитлеровской армии на Северный Кавказ, он шел в с. Учкекен с летних выпасов, где был старшим ответственным за отару овец частных хозяйств. По дороге, идущей из с. Первомайское в с.Учкекен, он встретил пятерых, совершенно незнакомых ему женщин и с ними двух мальчиков 4-5 лет. Вид у этих людей был крайне изнуренный: исхудалые, бледные лица, в глазах испуг, печаль и слезы. Одежда и обувь на них были изношенны. Из беседы с этими женщинами дядя Осман узнал, что они эвакуированы из блокадного Ленинграда. Их довезли до с. Первомайского и высадили во избежание встречи с врагом, так как, по сведениям, гитлеровская мотострелковая армия вот-вот должна была здесь появиться. По карте, указав дорогу в с.Учкекен, было приказано им скрыться в этом селении подальше от дороги возможного продвижения врага. Еще от них он узнал, что четверо из этих женщин и мальчик еврейской национальности, а одна, с сынишкой, русская. В случае поимки гитлеровцами им грозила смерть. Спасая от голодной смерти и бомбежек, их вывезли из Ленинграда, а здесь, на чужбине, им грозила смерть от рук гитлеровских убийц. Они убегали от смерти. Они искали спасения от смерти. На вопрос дяди Османа, есть ли у них определенный адрес, куда они направляются, или, может, кто-то их должен встретить, был дан отрицательный ответ.

До встречи с этими людьми, с того отрезка дороги, откуда открывался вид в с.Терезе и с. Первомайское, он увидел движение мотострелковых частей вражеских войск в сторону г. Кисловодска. У дяди Османа неприятно сжалось сердце от мысли, что враг уже в нашем районе.

Накануне - ночью вражеская авиация нанесла по с. Первомайское и г. Кисловодску бомбовые удары. Отблески пожара в г. Кисловодске были видны с коша чабанов. Это встревожило и обеспокоило дядю за судьбу наших семей. Встреча с этими несчастными и абсолютно беспомощными людьми, которые по воле злого рока оказались вот здесь, на чужбине, без знакомых, без крова над головой, без средств к существованию и растерянные от безысходного своего положения, дядю Османа сильно озадачила. Всего-то в руках у них были какие-то узелки. Ему показалось – эта встреча была не случайным совпадением, а Божьим посланием испытания твердости его веры (он был глубоко верующим человеком). Но как помочь? Дом у него небольшой. Всего-то две спальные комнаты. Семья – пять дочерей, сынок пяти лет (старшего сына забрали в армию до начала войны), и сами супруги. Решил: вдвоем с братом Умаром они могут помочь некоторым из этих людей. У Умара дом большой, в два этажа из четырех комнат, во дворе кухня-столовая.

К счастью, Умар в данное время находился дома, хотя и у него семья не малочисленная: четыре дочки и сын – подросток (это он имел в виду меня); старший сын тоже находился на фронте. Сейчас в семье их семеро. Умар после возвращения с трудового фронта находился в горах с колхозным скотом. Ему и другим скотоводам колхоза было велено срочно пригнать скотину в село для распределения населению до возможной оккупации района гитлеровцами, что и было сделано. Пожилые мужчины и непризывного возраста юноши в это время занимались заготовкой сена, чтобы обеспечить зимовку увеличенному поголовью скота в своих хозяйствах. Таким образом, Умар находился дома и занимался заготовкой сена.

На долгие размышления времени у дяди Османа не было. Солнце уже перевалило за полдень. И неизвестно, что могло произойти в дальнейшем, коль наши села оккупированы врагом. Хотя с.Учкекен показалось ему спокойным, но тревога его не покидала. Дойдя до развилки дороги, он остановился. Размещать всех семерых в одном доме не представлялось возможным, да и опасно, подумал он и попросил их разделиться на две группы. От развилки по правую руку дорога вела в сторону домов: Османа и нашего. Дома уже были видны. Осталось пройти всего-то метров триста. По ней он направил к нам семью Горишиных: тетю Марину, ее дочь Любу (они еврейской национальности), их русскую сноху Чайкину Екатерину и сына ее Вову. А другие две женщины и мальчик, тоже еврейской национальности, должны были пойти по левой дороге до первого дома и подождать дядю там. Он был уверен, что хозяин дома дед Аскербий Чотчаев, справедливый, решительный и мужественный человек, приютит их.

Поручив семью Горишиных нашей семье, дядя Осман пошел к Аскербию. Когда он коротко изложил суть дела, дед поспешно завел гостей в дом и заверил его в том, что эти люди будут жить в его доме столько времени, сколько потребуется, что он сделает все, чтобы оградить их от всякой опасности. Солнце уже близилось к горизонту, когда он вернулся домой. На душе у него было тревожно от мысли, что может случиться завтра с семьями, приютившими евреев, и с самими евреями. Да и сам он, и его семья не останутся в стороне. Эта жуткая мысль преследовала его вплоть до освобождения Ставрополья от вражеских войск.

Проклятие зачинщику войны - фашизму и трижды проклятие сталинизму, уничтожившиму миллионы невинных людей. Гореть им, убийцам, в адском огне»,- таким гневным приговором закончил свои воспоминания дядя Осман, отличавшийся мудростью, сдержанностью и добрым характером. Он только в исключительных обстоятельствах мог позволить себе недовольно повысить голос.

А теперь об известных мне случаях, имевших место в период проживания семьи Горишиных в нашем доме во время оккупации нашего села гитлеровцами. Сомневаюсь в своих возможностях объять все моменты тех событий, что происходили у нас в те суровые годы. То, что помнится, из того, чему был свидетелем сам, и из рассказов моей мамы, сестёр старших Рабият и Хаулат, и соседей, так или иначе причастных к этим событиям, в дальнейшем пойдёт моё повествование.

Дом наш, как было упомянуто, имел две комнаты на верхнем этаже и две в нижнем, с верандами на всю длину фасада. Он и сейчас стоит, напоминая нам о нашем далёком безмятежном детстве и о событиях Отечественной Войны. В нем жила наша семья и после возвращения из мест выселения до 1982 г., пока я не построил новый дом.

Сейчас он пришел в ветхость. Надо бы его капитально отремонтировать, да руки не доходят, да и средства не те. К дому была привязана кухня – столовая, которая была снесена семьей, проживавшей в нашем доме, пока мы находились в ссылке.

Вся наша семья вышла встречать незнакомых гостей. В это время наша семья готовилась ужинать. В большой сковороде, прижатые друг к другу ромашкой, находились аппетитные, румяные, еще горячие круглые кукурузные хлебцы. Мама решила в первую очередь накормить гостей (у нас, у горцев, не накормив гостя, о чем-либо у него не справляются). Пока она суетилась, накрывая на стол, Рабият решила помочь гостям умыться. В правом углу веранды второго этажа стояла большая медогонка без внутренних агрегатов, куда набиралась дождевая вода с крыши, стекающая по водосточной трубе повернутой и направленной в нее. В ней всегда была вода, которую использовали для стирки и других нужд. Питьевую воду носили из родника. Рабият, дважды набрав полный кумган этой воды, помогла гостям умыться во дворе.

Традиционной пищей в те времена у карачаевцев были: кукурузный хлеб, картофель, мясо сушеное, иногда и свежее, молочные продукты. Приготовив все необходимое, мама завела гостей в кухню и посадила их за невысокий круглый стол на низкие табуретки, подала каждому по одному хлебцу (300-350 гр.), по чашке айрана и по две ложки сметаны - из чего и состоял их ужин. Несмотря на то, что наши гости были очень голодны и сильно истощены (а, возможно, из-за этого), мама есть им не разрешила - только немного айрана для чувства сытости. Она договорилась с тетей Мариной, что ее семья на такой или подобной диете при трехразовом питании в день должна прожить два-три дня. Понимая важность постепенного восстановления организма истощенных от долгого недоедания людей, тетя Марина благодарно приняла мамино предложение. Тут пришла к нам тетя Ханым, жена дяди. Она принесла точно такие же хлебцы и еще что-то съестное, что пополнило наш ужин.

По окончании ужина Хаулат с кумганом сопроводила женщин по нужде. Она сумела объяснить, что после туалета надобно почиститься водой и вымыть руки с мылом. «Эту необходимую гигиеническую процедуру женщины с удовольствием проделали» - рассказывала Хаулат. Видимо, женщинам этим соблюдать эту простую гигиену не удавалось в их долгих скитаниях. Приспосабливающий к нашим примитивным условиям жизни урок юной горянки понравился им. Они и впредь ходили по нужде с кумганом. Пока гости приводили себя в порядок с помощью Хаулат, тетя Ханым и Рабият готовили комнату им на втором этаже, где были три кровати с постелями. До мобилизации в армию мой старший брат Рамазан и двоюродный брат Ханапи жили в этой комнате. Следующий день мама сделала банным для них в сарае и помогла постираться.

Срок, определенный мамой для соблюдения сдерживающей диеты прошел. Гости наши чувствовали себя уже хорошо, только здоровье маленького Вовы беспокоило всех нас. Он был, слаб, бледен и температура была высокая. Тогда мама назначила ему простое крестьянское лечение – горячее кипяченое молоко с медом и теплый постельный режим. Вова полюбился всем членам нашей семьи и каждый из нас был рад ухаживать за ним.

Поздними вечерами наши семьи просиживали во дворе дома и слушали полные печали рассказы тети Марины об осажденном Ленинграде, о бомбежках, голоде, многочисленных трупах, о великом несчастье ленинградцев. Эту жуткую быль невозможно было слышать без боли в сердце, без содрогания души и без слез. Муж ее Владимир Горишин и сын Всеволод остались в Ленинграде. Они работали на заводе, выполняющем заказы вооруженных сил. Отсутствие связи с ними сильно тревожило тетю Марину и ее семью. Так прошло несколько дней.

К этому времени гитлеровцы начали поиски в населенных пунктах партизан, коммунистов и евреев. Карательные отряды прочесывали окрестные леса и ущелья. Население района было предупреждено о суровом наказании семей, скрывающих таких людей. Дядя Осман и его супруга, тетя Ханым, отец мой Умар и мама Гемха до поздней ночи искали возможности и варианты для спасения наших семей и семьи Горишиных от грозящей беды. Были перебраны и всесторонне обсуждены все чердаки, сарай, и даже ближайшие к селу пещеры. Но все эти объекты по разным причинам не устраивали. И, наконец, остановились на нашем чуланчике. Вход в него находился в задней стенке летней кухни через низкую дверь. Задняя стенка дома проходила вплотную вдоль скалы высотою 190-220 см., немного ниже межэтажного перекрытия.

Правая стена дома служила и левой стеной чулана, а задняя и правая стены чулана были сложены из бутового камня на глине до уровня поверхности грунта высотой 180-210 см. Крыша чулана была перекрыта многослойной водоупорной глиной на прочной основе и с уклоном от стены дома. Она была как бы продолжением поверхности грунта до стены дома. Спереди чулан закрывало здание летней кухни. Таким образом, он походил на хорошо замаскированную землянку 4х2,5 метра. Чем не удачное помещение для сокрытия человека, если еще и хорошо замаскировать дверь. Быстро оборудовали чулан, чтобы удобно было человеку находиться в нем в течение недолгого времени. Дверь решили замаскировать, приставив к ней трехъярусную передвижную полку для посуды, обитую с одной стороны фанерой, а с другой стороны ширмой от мух.

Дом наш был построен у горы высотой 60-70 метров над уровнем села. Ее плоская вершина была игровой площадкой нашего детства. С горы просматривались все подходы и подъезды к нашим домам. Так что, подозрительное движение карателей в с. Учкекене не могло быть незамеченно нами, если мы играли на нашей площадке. Вова полностью выздоровел и принимал активное участие в наших играх.

В первые месяц полтора гитлеровцы были очень активны в поисках партизан и коммунистов. В с. Учкекене ни тех и ни других обнаружить не удалось. Они и нас посетили несколько раз. Но наши, получив предупреждение об их приближении, успевали быстро спрятать семью Горишиных в чулане. К счастью, не заметив ничего подозрительного, гитлеровцы не заходили в дом и не шарили везде, только иногда заглядывали в сарай и спрашивали, не прячем ли мы у себя коммунистов и партизан. Почему-то каждый раз приходили другие. После первой волны карательных безрезультатных поисков гитлеровцы редко посещали наши дома - только для сбора масла и яиц.

Но однажды мы были застигнуты врасплох. Время было обеденное. Откуда-то появились три гитлеровца, а мы все были дома. Один из них, видимо, старший по званию, очень плохо владеющий русским языком, начал расспрашивать о национальности каждого из нас. Конечно же, наша семья назвалась карачаевской, и Вова тоже карачаенком, а семья Горишиных русскими. Особое внимание обратил он на назвавших себя русскими. Начал расспрашивать фамилии каждой наших постоялиц. Ответили: «Горишина Марина, дочь Люба, Чайкина Екатерина – все русские». Благо, он не потребовал никаких документов, потребовал только произнести букву «Р», слово «чеснок» и что-то еще. Произношение у каждой было чистое и четкое. Но гитлеровец не унимался и, злобно повысив голос, сказал, тыкая в грудь тети Марины: «Вы есть настоящий иудей!»- и подпер своим кулаком ее подбородок.

Тут мама не выдержала. Такое, унижающее достоинство женщины, поведение гитлеровца, чуждое понятию горской этики, ее возмутило до глубины души. Не помня себя, и не думая о возможных последствиях, она резко отвела его руку, и повысив голос, сказала: «Тебе что, не ясно, что они русские?! Мы давно живем вместе как одна семья. Обижать их я не позволю. Идите, ищите партизан, евреев и коммунистов». Решительность хрупкой, отважной «дикарки» его одновременно и возмутила и удивила. Те двое, наблюдавшие за этой сценой, добродушно рассмеялись. Он подошел к своим товарищам, и они спорно говорили, перебивая друг друга. Возможно, то обстоятельство, что до них были неоднократные карательные «чистки», а этих людей до сих пор не тронули, заставило их сомневаться в их правоте. На прощание немец обернулся и погрозил маме пальцем. И они ушли. При гитлеровцах Горишины вели себя достойно, не выказывая испуга и паники, что было не маловажно для психологического воздействия на противника. Но после ухода гитлеровцев у наших женщин подкосились ноги, и каждая опустилась на землю, где стояла, потеряв на время дар речи.

Дата добавления: 2015-12-01