Цо­мак Га­ди­ев ЧЕСТЬ ПРЕД­КОВ Рас­сказ

Дах­ци жил на ок­ра­ине се­ленья, у боль­шой до­роги. Зе­лены­ми вол­на­ми бурь­яна вры­валась буй­ная степь в его пус­той двор. По­косив­ший­ся, кры­тый со­ломой до­миш­ко. Дах­ци был оли­цет­во­рени­ем бе­зыс­ходной нуж­ды. Зи­мою, ког­да снег тя­жело да­вил на со­ломен­ную кры­шу, до­миш­ко выг­ля­дел сов­сем убо­го. А зи­ма вы­далась лю­тая. Ян­варь шел су­ровой пос­тупью сво­их дней и но­чей, ды­шал с гор на рав­ни­ну мо­розом и хо­лод­ны­ми бе­лыми гла­зами заг­ля­дывал в кри­вые окош­ки Дах­ци­ева до­ма.

Был вос­крес­ный день. И хо­тя, по ви­димос­ти, он ни­чем не от­ли­чал­ся от буд­ничных дней, Дах­ци и семья его су­ети­лись по-праз­днич­но­му. Же­на его Ба­буз во­зилась в уг­лу с тес­том, а шес­тнад­ца­тилет­няя дочь Со­на под­бра­сыва­ла сы­рой хво­рост в ды­мящий­ся очаг.

Дах­ци ту­го под­по­ясал ста­рую на­голь­ную шу­бен­ку и вы­шел во двор. Пос­то­ял во дво­ре, заг­ля­нул на баз, где сын его Ми­сост да­вал корм ко­рове и ло­шади, вы­шел на ули­цу и ти­хими ша­гами нап­ра­вил­ся по до­роге в се­ло. В го­лове его, как пче­лы, ро­ились раз­ные мыс­ли..

«По­мога­ет ны­неш­няя власть бед­ня­кам, по­мога­ет, — ду­мал Дах­ци, — но по сво­ей ро­бос­ти, скром­ности я, как и преж­де, жи­ву бед­ня­ком, где-то на ок­ра­ине се­ла. Кровью и по­том ис­хо­дит вся семья моя над клоч­ком ку­куруз­но­го по­ля, над клоч­ком се­ноко­са. Ло­шаден­ка сов­сем ото­щала и раз­ду­лась от со­ломы, ко­ровен­ка на­ша ма­ла и нев­зрач­на». Так ду­мал Дах­ци.

И да­же ку­ры же­ны его Ба­буз ка­зались ему та­кими же нев­зрач­ны­ми и нес­час­тны­ми, как и он сам, как и вся его семья. А тут еще дочь Со­на и сын Ми­сост за­писа­лись в ком­со­мол, хо­дят на ка­кие-то соб­ра­ния, и те­перь из-за них кое-кто из со­седей смот­рит на не­го враж­дебны­ми гла­зами. Взять хо­тя бы со­седа Иль­яса, бо­гато­го Иль­яса.

В то вре­мя Дах­ци как раз шел ми­мо его до­ма. Глядь, сам Иль­яс вы­шел за во­рота. Ос­та­новил­ся Дах­ци, поз­до­ровал­ся. Пос­мотрел на не­го Иль­яс с вы­соты сво­его ве­личия.

— Эх, Дах­ци, — ска­зал Иль­яс, — все ис­порти­ли друзья тво­его сы­на, эти боль­ше­вики. По­губи­ли они честь на­ших пред­ков. В свой Но­вый год, го­ворят, они ус­тро­или пир, на ко­тором впе­ремеж­ку си­дели и муж­чи­ны, и жен­щи­ны. Ть­фу, будь они прок­ля­ты!

— А что же с ни­ми по­дела­ешь! — от­ве­тил Дах­ци.

— Пра­виль­но го­воришь, мы ни­чего по­делать не мо­жем, но… при­ходит их ко­нец, не бой­ся. Ты зна­ешь Тох­ти­ева Мам­су­ра, ко­торо­му в цар­ское вре­мя нем­но­го пос­лу­жить ос­та­лось, что­бы стать пол­ковни­ком? Так он го­ворит, что доль­ше этой вес­ны боль­ше­вики не про­дер­жатся. Те­бе бы, мое сол­нышко, нуж­но по­беречь сво­его сы­на и дочь, — они свя­зались с озор­ной мо­лодежью!

Пос­то­яли, еще нем­но­го, Иль­яс вер­нулся, а Дах­ци нап­ра­вил­ся сво­ей до­рогой в се­ло. Но­вая за­бота сне­да­ет его: сын Ми­сост и дочь Со­на — это единс­твен­ная его на­деж­да. А вдруг опять при­дут эти вес­тни­ки нес­частья, бе­лые — они не очень-то раз­би­ра­ют, кто прав, кто ви­новат. При­пом­ни­лись ему на­силия де­никин­ских вой­ск, пь­яные офи­церы, ви­сели­цы. Пе­ред гла­зами вста­ла кар­ти­на: пос­ре­ди се­ла, на пло­щади, око­ло прав­ле­ния, пос­тавле­на ви­сели­ца, а на ней ка­ча­ет­ся че­ловек, вид­но, рус­ский и, су­дя по рва­ной одеж­де, бед­няк. Ка­кой-то бе­лог­варде­ец всу­нул ему в ос­ка­лен­ный рот па­пиро­су и на го­лову его на­бек­рень по­садил ста­рую шап­ку. Сель­ские ре­бятиш­ки соб­ра­лись вок­руг и смот­рят с дет­ским лю­бопытс­твом.

— Не до­пус­ти, бо­же, не до­пус­ти, бо­же, — про­гово­рил Дах­ци. Расс­тро­ил­ся он, не по­шел даль­ше и вер­нулся до­мой.

До­ма Дах­ци зас­тал толь­ко же­ну. Ми­сост и Со­на уш­ли в сель­ский клуб. На лю­дях Дах­ци был мол­ча­лив, но до­ма мог по­казать яз­ви­тель­ность сво­его язы­ка. Ба­буз сра­зу по­няла, что муж ее опять чем-то раз­гне­ван.

— Все по­губи­ли эти прок­ля­тые, — су­рово ска­зал Дах­ци.

Ба­буз по­вер­ну­лась к не­му.

— Кто те­бе опять жиз­ни не да­ет?

— Кто, го­воришь? Друзья тво­их де­тей, кто еще!

— Ос­тавь, по­жалуй­ста! Опять те­бе кто-то на­гово­рил на де­тей.

— Ну, ска­жи-ка мне, ес­ли так, где они, твои ча­да? Где они шля­ют­ся? На­до те­бе ска­зать, что де­ти в те­бя пош­ли при­выч­кой шлять­ся да пре­рекать­ся.

Дол­го вор­чал и ру­гал­ся Дах­ци, по­ка не ус­нул в сво­ей кле­туш­ке, так и не дож­давшись воз­вра­щения Ми­сос­та и Со­ны.

С это­го дня Дах­ци по­вел борь­бу про­тив Ми­сос­та и Со­ны. Но в этой борь­бе, то от­кры­той, то скры­той, ему при­ходи­лось по­рою ту­го, и тог­да он всю злость из­ли­вал на же­ну.

Од­нажды к Дах­ци явил­ся сам Иль­яс. Заг­ля­нув че­рез низ­кий пле­тень, он пос­ту­чал пал­кой об не­го и крик­нул:

— Дах­ци, ты до­ма или нет?

Дах­ци вы­шел. Пос­ле вза­им­ных при­ветс­твий Иль­яс, как всег­да, на­кинул­ся на боль­ше­виков. Опять дол­го го­ворил, пред­ска­зывал им ги­бель.

— Ты ска­жи сво­ему сы­ну Ми­сос­ту, пусть он их вов­ре­мя ос­та­вит. За это я, в слу­чае че­го, возь­му его под свою за­щиту. Кля­нусь ма­терью, раз он сын мо­его дру­га, я ему по­могу!

И до­бавил, де­лая вид, что уже ухо­дит:

— А дочь твоя Со­на… Не пой­ми прев­ратно мо­их слов, мы оба с то­бою ко­бан­цы… ^[18]Но ны­неш­няя мо­лодежь озор­ная, ба­лован­ная. Ты прис­мотри за до­черью, дол­го ли до по­зора.

Дах­ци как буд­то обу­хом кто уда­рил.

— Свиньи и со­баки — ны­неш­няя мо­лодежь, — про­гово­рил он и по­шел к се­бе в дом.

Ба­буз во­зилась око­ло печ­ки. У Дах­ци сер­дце раз­ры­валось от зло­бы, но он все-та­ки ни­чего не ска­зал и сно­ва вы­шел во двор, заг­ля­нул в ко­нюш­ню. Ло­шадь его, Куч­ка, по­вер­ну­лась к не­му, взгля­нула доб­ры­ми, по­нима­ющи­ми гла­зами и по­тихонь­ку зар­жа­ла.

— Яз­ву те­бе в жи­вот, ос­ли­ца! — об­ру­гал ее Дах­ци и вы­шел на ули­цу.

А нем­но­го по­годя же­на Иль­яса си­дела с же­ной Дах­ци и рас­ска­зыва­ла ей, как рас­пусти­лись ны­неш­ние де­вуш­ки. Они с гор­достью шля­ют­ся по сбо­рищам, где по­рядоч­ная жен­щи­на, ес­ли она по­падет ту­да, жиз­ни се­бя ли­шит. Про­пали жен­ская честь и со­весть.

— Прос­ти ме­ня, мое сер­дце Ба­буз, но бе­реги свою дочь Со­ну. Кое-что и о ней уже по­гова­рива­ют.

— А что та­кое про нее мо­гут го­ворить? — раз­дра­жен­но и гром­ко спро­сила Ба­буз. — На­бить бы этим бол­ту­нам заг­ривки как сле­ду­ет.

Но в глу­бине ду­ши Ба­буз все-та­ки бес­по­ко­илась за свою дочь.

Спус­тя нес­коль­ко дней в се­ле бы­ло соб­ра­ние жен­щин. Со­на то­же пош­ла на это соб­ра­ние. Зим­ний ве­чер хму­рил­ся и прев­ра­щал­ся в мо­роз­ную ночь. Очень тре­вожи­лась Ба­буз: хоть бы ско­рей приш­ла Со­на; ведь ес­ли отец вер­нется и ее еще не бу­дет до­ма, он ста­нет ее ру­гать. Ми­сост окон­чил ве­чер­ние ра­боты по хо­зяй­ству, си­дел до­ма и при скуд­ном све­те коп­тилки по скла­дам чи­тал осе­тин­скую га­зету. Дах­ци при­шел, ког­да уже сов­сем стем­не­ло. Он оки­нул злым гла­зом свой хад­зар ^[19]и спро­сил:

— А где же Со­на?

Ба­буз по го­лосу му­жа до­гада­лась, что он очень раз­дра­жен. Ми­сост при­под­нял го­лову и по­вер­нулся к от­цу.

— Из го­рода при­еха­ла ра­бот­ни­ца же­нот­де­ла и ор­га­низо­вала соб­ра­ние жен­щин на­шего се­ла. Со­на пош­ла ту­да, — ска­зал он от­цу.

Ми­сост еще не ус­пел до­гово­рить, как отец под­нял жес­то­кую ру­гань.

Ми­сост ос­та­вил чте­ние и встал с мес­та. От гне­ва кровь при­лила к его ли­цу, он хо­тел воз­ра­зить от­цу, но Ба­буз опе­реди­ла его:

— Ос­тавь ты, бо­га ра­ди. И что толь­ко не сып­лется с тво­его язы­ка!

Дах­ци по­дошел к же­не:

— Ос­ли­ца ты, и де­ти в те­бя!

И он уже раз­вернул­ся, на­мере­ва­ясь уда­рить ее ку­лаком, но Ми­сост под­ско­чил и пой­мал его ру­ку.

— Ты что, отец, с ума со­шел, что ли?

Дах­ци сра­зу смолк, прис­ми­рел, все те­ло его буд­то ос­лабло, он мол­ча сел на ска­мей­ку. Все в до­ме мол­ча­ли. По­том Дах­ци встал и, сгор­бившись, ушел к се­бе в ком­натку. «По­гиб­ла… по­гиб­ла честь пред­ков».

Ба­буз пош­ла за ним.

Уло­жив му­жа, Ба­буз воз­вра­тилась. К это­му вре­мени приш­ла с соб­ра­ния и Со­на. Втро­ем си­дели они в хад­за­ре, и Ба­буз убеж­да­ла де­тей не гне­вать от­ца и рас­толко­вала до­чери, что хо­дить де­вуш­ке до­поз­дна не­хоро­шо.

— На­на, а ты зна­ешь, ка­кие нын­че вре­мена? — спро­сила Со­на.

— Ка­кие бы ни бы­ли вре­мена, а все­му свое вре­мя.

— На­на, — ска­зал Ми­сост. — От Со­ны, я ви­жу, те­бе толь­ко бес­по­кой­ство. До­гово­рюсь-ка я луч­ше с пар­тий­ной и ком­со­моль­ской ор­га­низа­ци­ями, и пош­лем ее на раб­фак. Те­перь ученье бес­плат­ное, за счет го­сударс­тва.

— Да хо­тя бы ты что сде­лал, ведь сес­тра она те­бе!

Ми­сост поп­ро­сил ком­со­моль­скую ор­га­низа­цию пос­лать сес­тру на уче­бу. Со­на до это­го окон­чи­ла три клас­са сель­ской шко­лы. Ее нап­ра­вили на раб­фак. Те­перь нуж­но бы­ло при­гото­вить­ся к отъ­ез­ду. С по­мощью ком­со­моль­ской ор­га­низа­ции Ми­сост ку­пил сес­тре бо­тин­ки в ко­опе­рати­ве. Ба­буз дос­та­ла из сун­ду­ка ко­рич­не­вый пла­ток, ко­торый хра­нила вот уже де­сять лет, и про­дала нес­коль­ко кур. Ба­буз рас­ска­зала му­жу о том, что Со­на едет учить­ся, но от не­го, кро­ме ру­гани, ни­чего не ус­лы­шала.

И вот Со­на на под­во­де сель­со­вета дви­нулась в го­род. Мать про­вожа­ла ее, ути­рая сле­зы, и при­чита­ла:

— Ког­да еще уви­дим­ся, до­чень­ка моя?

— Не плачь, на­на, — уте­шала ее дочь, — ведь не в царс­тво мер­твых я от­прав­ля­юсь, я еду учить­ся в Дза­уд­жи­кау.

* * *

Сол­нце ста­ло вы­ше под­ни­мать­ся над го­рами. За­дум­чи­во ози­рая мир, оно с каж­дым днем все силь­нее обог­ре­вало зем­лю. Дни ста­ли длин­нее, но зи­ма все еще не хо­тела сдви­нуть­ся с мес­та. В один из та­ких дней, на гра­ни вес­ны и зи­мы, Ми­сост со­об­щил от­цу, что ве­чером сос­то­ит­ся боль­шое соб­ра­ние в зда­нии шко­лы: из Дза­уд­жи­кау при­ехал че­ловек и бу­дет рас­ска­зывать о кол­хо­зе. Дах­ци ред­ко хо­дил на соб­ра­ния, но на этот раз ре­шил пой­ти.

Ког­да Дах­ци шел на соб­ра­ние, к не­му при­со­еди­нил­ся Иль­яс. Дах­ци хо­рошо знал, что не лю­бит Иль­яс ны­неш­нюю власть:

— Доб­рый ве­чер! — ска­зал Иль­яс — Что же, опять, зна­чит, идем?

— Что же де­лать, идем.

— Что они там еще при­дума­ли? Ка­кую еще но­шу ду­ма­ют взва­лить на нас? Все тол­ку­ют о ка­ких-то кол­хо­зах. Впро­чем, пос­лу­ша­ем. Так вот, Дах­ци. Жи­ли мы се­бе спо­кой­но, в до­воль­стве, а, те­перь за­губи­ли нас сов­сем. При­дума­ли ка­ких-то бат­ра­ков, ку­лаков, се­ред­ня­ков. Раз­ве не бы­ли мы все оди­нако­во бед­ны?

Дах­ци ус­мехнул­ся в ду­ше, ког­да ус­лы­шал, что Иль­яс при­чис­ля­ет се­бя к бед­ным, а вслух ска­зал:

— Что же по­дела­ешь!

Их дог­нал сель­ский поп.

— Доб­рый ве­чер! На соб­ра­ние иде­те?

— На соб­ра­ние, — мрач­но под­твер­дил Иль­яс.

Не­кото­рое вре­мя шли мол­ча.

— Ска­жи-ка, ба­тюш­ка, ра­ди бо­га, пе­репа­да­ет ли те­бе хоть что-ни­будь или нет? — спро­сил Иль­яс. — Бы­ла у те­бя цер­ковь, да про­горе­ла; ле­тучие мы­ши в ней по­сели­лись.

Поп хит­ро пос­мотрел на Иль­яса и от­ве­тил:

— Власть ре­лигии не ме­ша­ет. Ис­по­ведуй ка­кую хо­чешь ре­лигию, мо­лись ка­кому угод­но бо­гу. В том, что та­кая хо­рошая цер­ковь пус­ту­ет, на­род сам ви­новат. Цер­ковь мо­гут в лю­бое вре­мя от­дать ве­ру­ющим. А где они? Са­ми мы не го­дим­ся, Иль­яс, са­ми…

Они прош­ли в зал, бит­ком на­битый на­родом, скуд­но ос­ве­щен­ный ке­роси­новой лам­пой. В воз­ду­хе сте­лил­ся та­бач­ный дым, в за­ле гу­дел го­вор соб­равших­ся. Кто си­дел, кто сто­ял у сте­ны. Не­кото­рые про­тал­ки­вались сквозь тол­пу в по­ис­ках мес­та. Дах­ци про­шел впе­ред, а Иль­яс ос­тался сто­ять в зад­них ря­дах. «Се­год­ня бед­ным быть впе­реди», — по­думал Дах­ци, гля­дя на бед­ня­ков, си­дев­ших в пер­вых ря­дах. И ему бы­ло очень при­ят­но, что мо­лодежь сра­зу ус­ту­пила ему мес­то.

На сце­ну выш­ло нес­коль­ко че­ловек. Сре­ди них Дах­ци уз­нал пред­сель­со­вета Ми­шу, сек­ре­таря пар­тя­чей­ки Ха­мата. С ним был гость из Дза­уд­жи­кау, не­высо­кого рос­та, ши­рокоп­ле­чий мо­лодой че­ловек в ко­рот­кой рус­ской шу­бе. Дах­ци за­метил так­же на сце­не и сво­его сы­на Ми­сос­та.

Пред­сель­со­вета оки­нул взо­ром соб­равших­ся, стоя по­дож­дал, по­ка в за­ле нас­ту­пит ти­шина, и, на­конец, поп­ро­сил:

— По­тише, граж­да­не.

Ког­да зал при­тих, он ска­зал:

— Так, от­кро­ем на­ше соб­ра­ние, граж­да­не. К нам из об­лас­тной ор­га­низа­ции при­был до­рогой гость. Он бу­дет го­ворить о ве­ликом де­ле: как пе­рей­ти к но­вому по­ряд­ку жиз­ни, к со­ци­алис­ти­чес­ко­му по­ряд­ку, как еди­нолич­ные хо­зяй­ства пе­ревес­ти в об­щее, кол­хозное хо­зяй­ство. Мы про­сим выс­лу­шать его вни­матель­но. А по­ка из­бе­рем пре­зиди­ум на­шего соб­ра­ния. От име­ни пар­тий­ной ячей­ки я вно­шу пять кан­ди­датур… — и Ми­ша наз­вал кан­ди­дату­ры. — Воз­ра­жения есть?

— Сог­ласны, сог­ласны! — друж­но, хо­ром от­ве­тили лю­ди.

Толь­ко в даль­нем уг­лу кто-то не­види­мый крик­нул:

— Опять сво­их вы­бира­ете! — но сло­ва эти по­тону­ли в об­щем гу­ле.

Чле­ны пре­зиди­ума за­няли мес­та за сто­лом. Соб­ра­ние при­тих­ло. Гость вы­шел на край сце­ны.

— То­вари­щи! Я бу­ду го­ворить о кол­лекти­виза­ции сель­ско­го хо­зяй­ства.

При­ят­ный го­лос, по­нят­ная осе­тин­ская речь. Лю­ди вни­матель­но слу­шали и прис­таль­но смот­ре­ли на док­ладчи­ка. Не все бы­ло по­нят­но Дах­ци в ре­чи при­ез­же­го, но он чувс­тво­вал, что док­ладчик го­ворит о ка­кой-то еще не­ведо­мой, но луч­шей жиз­ни, что он зо­вет впе­ред, к но­вому, к хо­роше­му.

— Мы вы­пол­ня­ем за­веты Ле­нина… — го­ворил док­ладчик, и сло­ва его тек­ли од­но за дру­гим, как вол­ны в бур­ной реч­ке. Ху­же са­мого пло­хого по­каза­лась Дах­ци вся его жизнь. С детс­тва жил он в гор­ной тру­щобе, стра­дая от го­лода и хо­лода. За­тем пе­ресе­лил­ся с семь­ей на рав­ни­ну и бат­ра­чил вмес­те с же­ной, пе­рехо­дя от хо­зя­ина к хо­зя­ину. На ко­го-то они все вре­мя гну­ли спи­ну, ко­му-то па­хали, по­лоли, се­яли ку­куру­зу, уби­рали се­но, во­зили кам­ни… Три го­да про­рабо­тали они бат­ра­ками у Иль­яса, и вмес­то за­рабо­тан­ных де­нег он вых­ло­потал им у об­щес­тва пра­во по­селить­ся на ок­ра­ине се­ла. Так ис­пы­тали они бес­прав­ное по­ложе­ние вре­мен­но по­селен­ных. По­том зем­лянку сме­нили пле­теной ма­зан­кой. С по­мощью та­ких же бед­ня­ков вспа­хал Дах­ци кло­чок зем­ли. На­конец по­яви­лась ло­шадь…

А тут по­летел вверх тор­машка­ми царь. Нас­та­ли но­вые вре­мена. Дах­ци те­перь пол­ноправ­ный жи­тель се­ла, по­лучил ку­сок хо­рошей зем­ли. Есть уже у не­го, кро­ме ло­шади, и ко­рова. Ба­буз раз­ве­ла кур. А все же и по­ныне из бед­ности не вы­лез… И ког­да док­ладчик с та­ким со­чувс­тви­ем го­ворил о бед­но­те, сер­дце Дах­ци за­билось силь­нее в ожи­дании но­вой, луч­шей до­ли.

— Те­перь ста­ло со­вер­шенно яс­но, — го­ворил док­ладчик, — нас­коль­ко хо­зяй­ство кол­лектив­ное, ос­на­щен­ное сель­ско­хозяй­ствен­ны­ми ма­шина­ми, вы­год­нее мел­ко­го, еди­нолич­но­го хо­зяй­ства. Для улуч­ше­ния жиз­ни кресть­ян есть лишь один путь — путь кол­лектив­но­го хо­зяй­ство­вания, кол­хозный путь.

Дах­ци по­нимал, что ес­ли жизнь про­дол­жать по-преж­не­му, то он, как и до сих пор, бу­дет ос­та­вать­ся бед­ня­ком. Но как из­ме­нить су­щес­тву­ющее по­ложе­ние, Дах­ци не по­нимал. Кол­хо­зы? О них бы­вали уже раз­го­воры в се­ле, но ча­ще все­го го­вори­ли пло­хо и доб­ра от них не жда­ли. А док­ладчик про­дол­жал:

— В кол­хо­зе труд ста­нет лег­че, лег­че бу­дет при­об­рести сель­ско­хозяй­ствен­ные ма­шины, ши­ре ста­нут пу­ти ва­шей жиз­ни… Це­лым се­лом… всей стра­ной… к сплош­ной кол­лекти­виза­ции, зак­ладке фун­да­мен­та со­ци­алис­ти­чес­ко­го сель­ско­го хо­зяй­ства… Все име­ющи­еся средс­тва не­об­хо­димо бу­дет соб­рать к ве­сен­не­му се­ву: ло­шадей, ин­вентарь…

«А как же быть тем, у ко­го толь­ко од­на ло­шадь? — по­думал Дах­ци. Но мысль эта обор­ва­лась. В сум­рак и ду­хоту за­ла сы­пались все но­вые рас­ка­лен­ные сло­ва:

— Впе­ред к боль­шо­му кол­лектив­но­му хо­зяй­ству, к сплош­ной кол­лекти­виза­ции, к со­ци­ализ­му! — за­кон­ чил док­ладчик под ап­ло­дис­менты и одоб­ри­тель­ный гул. По­хоже бы­ло, что в зал вле­тел пче­линый рой и не­ис­то­во за­жуж­жал. Труд­но бы­ло ра­зоб­рать в об­щем шу­ме, кто о чем го­ворит.

Ког­да шум утих, выс­ту­пил и один из чле­нов пре­зиди­ума. Пос­ле не­го выс­ту­пали еще мно­гие, один за дру­гим. Од­ни глад­ко, а дру­гие ко­ряво, но все выс­ка­зыва­ли свои за­вет­ные меч­ты о луч­шей до­ле и о том, че­го ждут от кол­хо­за. И од­ни бе­зого­вороч­но сог­ла­шались и го­рой сто­яли за кол­хоз, а дру­гие го­вори­ли:

— Вы нам сна­чала по­кажи­те на де­ле, что из это­го по­лучит­ся, а по­том по­веде­те нас ту­да.

Не­кото­рые сог­ла­шались на сов­мес­тную об­ра­бот­ку зем­ли, но не сог­ла­шались обоб­щест­влять ра­бочий скот и ин­вентарь. Вре­мя от вре­мени из зад­них ря­дов слы­шались вык­ри­ки:

— Не ну­жен нам кол­хоз, ос­тавь­те его се­бе!

Дах­ци чувс­тво­вал в этих кри­ках оз­лобле­ние и не­нависть, и ему это не нра­вилось. Он нес­коль­ко раз сам по­рывал­ся выс­ту­пить и один раз да­же встал, — но — про­пади про­падом его ро­бость! — так и не ре­шил­ся ни­чего ска­зать.

Пос­ле го­лосо­вания и вы­боров на­род ра­зошел­ся, уно­ся в тем­ные ули­цы взвол­но­ван­ный го­мон.

* * *

Дах­ци все охот­нее слу­шал вес­ти о но­вой жиз­ни. Иног­да он мол­чал и тре­вожил­ся: ка­ково ему бу­дет жить, ес­ли возь­мут ло­шадь и ко­рову в об­щее хо­зяй­ство? Тог­да он де­лил­ся сво­ими за­бота­ми с же­ной и сы­ном. Нем­но­го бы­ло в се­ле та­ких хо­роших ре­бят, как Ми­сост, его при­вет­ли­вость, об­хо­дитель­ность, тру­долю­бие, чес­тная ра­бота в ком­со­моле соз­да­ли ему сла­ву доб­ро­го ма­лого. Бы­ло у не­го еще од­но ве­ликое ка­чес­тво: без­за­вет­ная пре­дан­ность пар­тии. За бед­но­ту он го­тов был хоть на смерть ид­ти. Ког­да где-ли­бо речь за­ходи­ла о бед­но­те, он вспо­минал сво­их ро­дите­лей и их му­читель­ную жизнь. И очень горь­ко ему бы­ло от­то­го, что ро­дите­ли его не мог­ли ни­как от­ре­шить­ся от дум о сво­ей ло­шади и сво­ей ко­рове.

Од­нажды ве­чером он при­нес до­мой дос­то­вер­ное из­вестие:

— Ло­шадей обоб­щест­влять бу­дут обя­затель­но; кол­хо­зу не­об­хо­дим ра­бочий скот. Но ко­рова ос­та­нет­ся у нас.

Ро­дите­ли нем­но­го ус­по­ко­ились. Но на дру­гой день за­боты опять на­чали одо­левать их. Иль­яс сно­ва по­дошел к дво­ру Дах­ци, и они вмес­те пос­то­яли на ули­це и по­гово­рили. Пос­леднее вре­мя Иль­яс не на­ходил се­бе мес­та. Прос­лы­шал он от ко­го-то, что его при­чис­ли­ли к ку­лакам и что у не­го бу­дут от­би­рать иму­щес­тво.

— Ска­жи, по­жалуй­ста, ка­кой я ку­лак? — го­ворил он Дах­ци. — Тя­желым тру­дом при­об­рел я се­бе хо­зяй­ство: дом, скот, ин­вентарь. У ко­го что я ук­рал? Ска­жи мне, по­жалуй­ста, Дах­ци, — три го­да ты ра­ботал у ме­ня по най­му с же­ной сво­ей, — оби­дел ли я чем-ни­будь те­бя за это вре­мя?

А Дах­ци по­думал о сво­ем. Без ду­шев­ной бо­ли не мог он пред­ста­вить, что на днях у не­го уве­дут Куч­ку. Пе­ред гла­зами его вста­вали дол­гие го­ды сов­мес­тно­го тру­да. Куч­ка, как и хо­зя­ин ее, про­вела бес­прос­ветно тя­желую, тру­довую жизнь.

Од­нажды, вско­ре пос­ле бе­седы с Иль­ясом, Дах­ци си­дел у се­бя до­ма. Ему ска­зали, что ра­бочий скот уво­дят в об­щес­твен­ные ко­нюш­ни. Дах­ци по зад­воркам вы­шел в по­ле и ушел к реч­ке, что­бы не ви­деть, как уве­дут Куч­ку.

…Дав­но это слу­чилось. Со­на тог­да еще толь­ко на­чала пол­зать. Вся семья бы­ла в по­ле на про­пол­ке ку­куру­зы. К то­му де­реву, где сто­яла ар­ба Дах­ци, око­ло ко­торой пол­за­ла ма­лень­кая Со­на, по­дош­ло нес­коль­ко чу­жих ло­шадей. Ло­шади под­ра­лись. Со­на пол­за­ла здесь же. И тог­да Куч­ка ста­ла над ней, рас­ста­вив но­ги, и этим спас­ла жизнь де­воч­ки. И Ба­буз, вспом­нив об этом, пла­кала:

— Куч­ка, Куч­ка! — и при­чита­ла и ли­ла сле­зы, ког­да Ми­сост уво­дил ло­шадь.

* * *

На­чал та­ять снег, сна­чала во дво­рах и на кры­шах, а по­том на ули­цах и юж­ных скло­нах гор. По ули­це ми­мо до­ма Дах­ци, жур­ча, бе­жала мут­ная та­лая во­да и стре­митель­но вли­валась в реч­ку. Все се­ло ожи­ло, как пот­ре­вожен­ный му­равей­ник. Лю­ди бес­по­кой­но сно­вали по ули­цам, со­бира­лись куч­ка­ми — муж­чи­ны, жен­щи­ны. Те, кто жил на ок­ра­ине се­ленья, все ча­ще схо­дились к цен­тру, что­бы пос­лу­шать но­вос­ти. Осо­бен­но мно­го на­роду со­бира­лось око­ло сель­со­вета, и Дах­ци то­же стал ча­ще на­веды­вать­ся в сель­со­вет и боль­ше про­водить вре­мени на пло­щади.

Пос­ле то­го, как Дах­ци всту­пил в кол­хоз, он ча­ще стал бе­седо­вать с сы­ном, расс­пра­шивать о кол­хо­зе, о но­вых по­ряд­ках. Вни­матель­но прис­лу­шивал­ся он к сло­вам сы­на, что­бы луч­ше у­яс­нить се­бе, как сло­жит­ся жизнь в кол­хо­зе.

Од­нажды ве­чером Дах­ци и Ба­буз под­жи­дали Ми­сос­та.

Ми­сост вер­нулся ве­селый и рас­ска­зал, что Ха­мат при­ехал из го­рода и при­вез с со­бой но­вую статью Ста­лина. Дол­го бе­седо­вали отец и сын при све­те ма­лень­кой лам­почки, без­мол­вно слу­шала их раз­го­вор Ба­буз, Дах­ци стал спо­кой­нее. Ба­буз то­же за­была свою тре­вогу о судь­бе сво­ей ко­ровы и кур и да­же ска­зала, рас­храб­рившись.

— Да я бы мо­их кур и ко­рову все рав­но бы не от­да­ла.

* * *

Зем­ля сбро­сила свой бе­лый плащ и при­тяги­вала к се­бе теп­лые лу­чи сол­нца. За­пахи вес­ны про­рыва­лись в сер­дца лю­дей, как буд­то и там хо­тели рас­то­пить ос­тавший­ся пос­ле зи­мы снег. Ду­мы о ве­сен­них ра­ботах зах­ва­тили Ха­мата и его то­вари­щей. А по­думать бы­ло над чем: нуж­но бы­ло вы­делить зем­лю, при­гото­вить ин­вентарь, изыс­кать се­мена и, кро­ме то­го, вес­ти пос­то­ян­ную борь­бу про­тив вра­гов кол­хо­за. По­хоже, что вре­мя на­чала ре­волю­ции опять вер­ну­лось: но­чи про­ходи­ли в жар­ких пре­ни­ях, в та­бач­ном ды­му, ре­шения при­нима­лись, ког­да за­пева­ли третьи пе­тухи.

Кол­хозни­ки с не­тер­пе­ни­ем ожи­дали на­чала па­хоты, но осо­бен­но вол­но­валась мо­лодежь. И вот пер­вый день па­хоты нас­ту­пил. Око­ло сель­со­вета соб­ра­лись юно­ши, де­вуш­ки, нес­коль­ко по­жилых муж­чин, две-три вдо­вы. Мо­лодежь за­вела пес­ню, пос­лы­шались зву­ки гар­мошки. Пред­се­датель сель­со­вета Ми­ша вер­хом на ко­не разъ­ез­жал по ули­це.

— Эх, ка­бы нам сю­да хоть один трак­тор! — ска­зал кто-то. — Мне гро­хот трак­то­ра был бы при­ят­нее гар­мошки.

— По­годи­те, при­дет вре­мя — трак­тор у нас то­же бу­дет, — от­ве­тил Ха­мат.

Ми­сос­ту очень хо­телось, что­бы и отец вы­шел на па­хоту, и он ра­но ут­ром на­мек­нул ему об этом, но тот толь­ко от­махнул­ся:

— Ос­тавь ме­ня, я уже стар.

Ми­сост по­шел один. Дах­ци ос­тался до­ма и до по­луд­ня не вы­ходил со дво­ра. Так он и не ви­дел, как с пес­ня­ми и с крас­ным зна­менем от­пра­вились кол­хозни­ки в по­ле, как вез­ли плу­ги, как про­вели пер­вую кол­хозную бо­роз­ду в туч­ной чер­ной зем­ле и как они шли друг за дру­гом и се­яли в ту пер­вую кол­хозную вес­ну…

Дах­ци был тру­долю­бив и опы­тен и нес­коль­ко дней не знал, ку­да де­вать се­бя. Вый­дет во двор, пос­мотрит на сол­нышко. Ред­кие бе­лые об­ла­ка бе­гут по не­бу, от­ку­да-то до­носит­ся жуж­жа­ние пчел. Ба­буз во­зит­ся в ого­роде. И ему вспо­мина­лась ло­шадь его Куч­ка, кло­чок его зем­ли там, на опуш­ке ле­са; черс­твый чу­рек и ку­сочек сы­ра, за­питый глот­ком бра­ги, — как это вкус­но пос­ле тя­жело­го тру­да!

И од­нажды в вос­крес­ное ут­ро Дах­ци не удер­жался. Ус­та­лый пос­ле сво­ей тру­довой не­дели Ми­сост еще спал. Ба­буз до­ила пос­ре­ди дво­ра ко­рову. Дах­ци одел­ся и по ок­ра­инам се­ла проб­рался в по­ле. За­пах вес­ны ох­ва­тил его, зак­ру­жил, по­лонил. Кол­хозное по­ле, как ог­ромный шел­ко­вый чер­ный пла­ток, ра­зос­тла­лось до са­мого ле­са. «А ведь это и вправ­ду на­род­ное счастье», — вдруг по­думал Дах­ци. Он бли­же по­дошел к паш­не, взял ком зем­ли, ос­мотрел его, раз­мял паль­ца­ми. «Да, нас­то­ящее на­род­ное счастье», — по­думал он. Не­из­ве­дан­ное еще до сих пор чувс­тво гор­дости ох­ва­тило его.

Воз­вра­ща­ясь к се­бе, он уви­дел воз­ле до­ма Иль­яса са­мого Иль­яса, бо­гато­го Мам­су­ра и еще ко­го-то из сос­то­ятель­ных. Ему ста­ло неп­ри­ят­но под­хо­дить к ним. «Пусть го­ворят, что хо­тят». И Дах­ци по­тихонь­ку за­вер­нул в пе­ре­улок и по­шел по тро­пин­ке, что ве­ла по краю се­ла. Вско­ре он уви­дел Ха­мата, ко­торый шел ему навс­тре­чу.

Встре­тились, поз­до­рова­лись, как по­лага­ет­ся.

— Всту­пил в но­вый по­рядок жиз­ни, Дах­ци? — спро­сил Ха­мат.

— Да, но­вый, го­ворят… но… мы лю­ди тем­ные еще.

Они отош­ли в сто­рону от тро­пин­ки и раз­го­вори­лись. Ха­мат был мас­тер на­ходить та­кие сло­ва, ко­торые про­ника­ют в сер­дце че­лове­ка. Дах­ци слу­шал его и ду­мал: «Ха­мат та­кой же бед­няк, как и я. Хо­тя он и на­чаль­ство, но за­нос­чи­вос­ти в нем нет ни­какой. Это че­ловек, ко­торый ис­пы­тал все труд­ности бед­няцкой жиз­ни и хо­рошо зна­ет, как жи­вет бед­няк». Дах­ци вспом­нил, с ка­кой зло­бой го­вори­ли бо­гачи о Ха­мате.

— Прав­да, на­до ска­зать, — го­ворил Ха­мат, — труд­но нам еще.. Ког­да че­ловек зем­лянку стро­ит, и то ему труд­но. А лег­ко ли пе­рес­тро­ить всю жизнь, сде­лать ее кра­сивой и хо­рошей?

Дах­ци мол­чал. Он ви­дел свой врос­ший в зем­лю, по­косив­ший­ся до­мик, и сло­ва Ха­мата про­буж­да­ли в ду­ше но­вые на­деж­ды.

— Вы наш за­щит­ник. Бед­ный на­род вам очень бла­года­рен.

Ха­мат ушел. Дол­го смот­рел ему вслед Дах­ци и сам не по­нимал, что с ним про­изош­ло. Быс­тро ог­ля­нув­шись, он смах­нул пра­вой ру­кой сле­зу. Вдруг кто-ни­будь уви­дит и соч­тет за су­мас­шедше­го.

* * *

Сол­нечный свет оза­рил вос­ток. Лег­кий ве­тер дул с гор и все­лял в сер­дца лю­дей уве­рен­ность в свои си­лы и ве­ру в свое де­ло. Дах­ци и Ми­сост, как два хо­роших то­вари­ща — млад­ший и стар­ший — шли вмес­те в по­ле. Впе­реди и по­зади них куч­ка­ми шли кол­хозни­ки. Дах­ци с жа­ром оку­нул­ся в кол­хозную ра­боту. Из его сверс­тни­ков еще ма­ло кто вы­ходил на по­левые ра­боты.

— Мы не при­выч­ны к та­кой ра­боте, — от­ве­чали они и си­дели где-ни­будь на уг­лах улиц.

Дах­ци то­же вна­чале чувс­тво­вал се­бя не в сво­ей та­рел­ке сре­ди мо­лоде­жи, но по­том ма­ло-по­малу при­вык.

Бе­седуя, дош­ли до паш­ни. Кол­хозни­ки еще не прис­ту­пили к ра­боте и со­бира­лись на том мес­те, где сто­яли ар­бы. В чис­том воз­ду­хе яс­но­го ут­ра да­леко был слы­шен гул тол­пы, ожи­дав­шей трак­тор, ко­торый дол­жен был прий­ти из со­сед­не­го кол­хо­за. Дах­ци при­сел на тра­ву у до­роги. Ми­сост ушел к сво­им сверс­тни­кам.

Из-за го­ры пос­лы­шал­ся шум трак­то­ра. Все по­вер­ну­лись на шум. Си­дев­шие на тра­ве под­ня­лись. Те, что бы­ли да­леко от до­роги, приб­ли­зились. И вот по­казал­ся трак­тор. Гро­хоча, въ­ехал он в се­реди­ну тол­пы и ос­та­новил­ся. Лю­ди ок­ру­жили трак­тор, вни­матель­но рас­смат­ри­вали его, щу­пали ру­ками. Трак­то­рист со­шел с си­денья и по­жал Ха­мату ру­ку. Они о чем-то по­гово­рили, по­том трак­то­рист поп­ри­ветс­тво­вал кол­хозни­ков и ска­зал, что их кол­хоз за­кон­чил па­хоту.

К трак­то­ру при­цепи­ли два плу­га. Трак­то­рист сел на сво­его чу­дес­но­го ко­ня и дви­нул­ся по по­лю. Дол­го смот­ре­ли кол­хозни­ки вслед ему, а не­кото­рые да­же по­бежа­ли за ним. И по­том, ра­зой­дясь по сво­им учас­ткам, лю­ди про­дол­жа­ли ог­ля­дывать­ся на трак­тор, ко­торый то скры­вал­ся из ви­да, то приб­ли­жал­ся опять. Ло­шади кол­хо­за пас­лись по­одаль и при приб­ли­жении трак­то­ра каж­дый раз вы­соко под­ни­мали го­ловы, ис­пу­ган­но гля­дя на трак­тор, как буд­то чувс­твуя, что ско­ро эта гро­хочу­щая, ма­шина зай­мет их мес­то.

Сол­нце под­ни­малось к по­луд­ню. Вда­ли пять бо­рон раз­рыхля­ли зем­лю, поб­ли­же — две се­ял­ки ров­ны­ми ря­дами кла­ли ку­куруз­ные зер­на в чер­ное ло­но зем­ли. Но кол­хозни­ки се­год­ня го­вори­ли и ду­мали толь­ко о трак­то­ре. Они смот­ре­ли на не­го, под­счи­тыва­ли, сколь­ко он ус­пе­ет вспа­хать.

Ве­чером кол­хозни­ки, кто по до­роге, кто по обо­чине ее, воз­вра­щались до­мой. Дах­ци шел ря­дом с трак­то­ром, сбо­ку, раз­гля­дывая ко­леса, слу­шая рав­но­мер­ный гул мо­тора. Иног­да он обо­рачи­вал­ся к шед­ше­му ря­дом с ним кол­хозни­ку, гла­за у не­го си­яли, и он, ка­залось, без­мол­вно спра­шивал: «Ну как, най­дет­ся ли еще кто-ни­будь, кто бу­дет сме­ять­ся над на­ми?» Слов­но но­вые си­лы вли­лись в не­го.

Так дош­ли они до се­ла. Со­баки ла­яли на трак­тор, но близ­ко по­дой­ти не ре­шались. Он же ве­личес­твен­но шел по ули­це. Ре­бятиш­ки сбе­гались пос­мотреть на но­вое ди­во. Кое-где сто­яли взрос­лые муж­чи­ны. Жен­щи­ны че­рез ще­ли плет­ня смот­ре­ли на трак­тор со сво­их дво­ров.

Дах­ци, ус­тавший за день, за­вер­нул до­мой. Ми­сост вмес­те с мо­лодежью по­шел даль­ше — им ка­залось, что нас­ту­пил праз­дник. Пусть все се­ло зна­ет, что кол­хо­зу ока­зыва­ют по­мощь, что де­ло кол­хо­за идет в го­ру…

Нас­ту­пила по­ра про­пол­ки. Гус­то зе­лене­ли кол­хозные по­ля. Ку­куру­за вы­соко под­ня­ла свои крылья. Из зем­ли про­бил­ся кар­то­фель. Все в по­лях ожи­дало, что­бы лю­ди приш­ли и из­ба­вили по­севы от сор­ня­ков. И вот кол­хозни­ки на­чали ра­боту, Дах­ци и Ми­сост ста­ли удар­ни­ками. Нес­коль­ко дней они бра­ли с со­бой на ра­боту и Ба­буз. Но се­год­ня Ба­буз не по­еха­ла с ни­ми, ос­та­лась уп­равлять­ся по хо­зяй­ству. Она в оди­ночес­тве ра­бота­ла на ого­роде и ду­мала свои ду­мы. Ей вспом­ни­лась дочь Со­на. Вче­ра кто-то из со­седок ска­зал ей, что из го­рода в по­мощь кол­хо­зу со­бира­ют­ся при­ехать раб­фа­ков­цы и что для них за­готов­лен ин­вентарь. Ба­буз жда­ла свою дочь, и ког­да вда­леке пос­лы­шалась му­зыка, сра­зу вы­бежа­ла на ули­цу. Она уви­дела ко­лон­ну мо­лоде­жи с ор­кес­тром и крас­ным зна­менем. Ког­да ко­лон­на приб­ли­зилась, из ее ря­дов вы­бежа­ла Со­на и хо­тела бро­сить­ся в объ­ятия ма­тери, но зас­тесня­лась сво­их то­вари­щей, учи­телей, ди­рек­то­ра и ос­та­нови­лась.

У Ба­буз сле­зы на гла­за на­вер­ну­лись от ра­дос­ти, ког­да она уви­дела, что Со­на здо­рова. Со­на спро­сила мать о здо­ровье от­ца и бра­та.

— Ве­чером я бу­ду до­ма, на­на, — ска­зала Со­на и по­бежа­ла за сво­ими то­вари­щами.

Ба­буз смот­ре­ла ей вслед. Как она вы­рос­ла! Как ей идет крас­ный пла­точек! Как си­яет ее ми­лое ли­цо! Как лег­ка и гра­ци­оз­на ее по­ход­ка!

Кол­хозни­ки соб­ра­лись тут же на по­ле, что­бы ока­зать гос­тям честь. Дах­ци был сре­ди тех кол­хозни­ков, ко­торые ра­бота­ли на даль­нем учас­тке, и по­тому он лишь из­да­ли пог­ля­дывал на бе­лые вой­лоч­ные шля­пы, ке­пи и крас­ные ко­сын­ки, сгру­див­ши­еся сре­ди по­ля. Ве­тер до­носил то об­рывки ре­чей, то ап­ло­дис­менты, то гул го­лосов. Ми­тинг за­кон­чился… Кол­хозни­ки и раб­фа­ков­ская мо­лодежь с тяп­ка­ми в ру­ках выс­тро­ились у ку­куруз­но­го по­ля.

Око­ло по­луд­ня к мес­ту, где ра­ботал Дах­ци, при­шел Ха­мат.

— Ну, как те­бе ка­жут­ся на­ши по­севы, Дах­ци?

— Хо­роши… че­го же­лать луч­ше!

Они мол­ча ог­ля­дели ши­рокое кол­хозное по­ле и без слов по­няли друг дру­га.

Ве­чером Дах­ци си­дел в сво­ем са­ду и смот­рел, как шли с по­ля кол­хозни­ки и раб­фа­ков­цы с крас­ны­ми зна­мена­ми, с му­зыкой и пес­ня­ми, как с праз­дни­ка. Звон­кие де­вичьи го­лоса ле­тели по­вер­ху, гус­тые го­лоса юно­шей плы­ли низ­ко.

Дах­ци не уси­дел на мес­те, встал и вы­шел во двор. Ба­буз сто­яла у плет­ня и сквозь щель смот­ре­ла на ули­цу. В ру­ке она дер­жа­ла по­дой­ник и гла­зами ис­ка­ла дочь. Дах­ци по­дошел к ней поб­ли­же. Ему за­хоте­лось лас­ко­во по­гово­рить со сво­ей ста­рой под­ру­гой жиз­ни.

— Эх, же­на! Ес­ли бы на­ша ран­няя вес­на бы­ла та­кой, ведь мы не зна­ли бы бед­ности.

— Что­бы о бед­ности нам не слы­шать ни­ког­да, — от­ве­тила Ба­буз.

Дах­ци вы­шел на ули­цу, пог­ля­дел по сто­ронам, пос­то­ял нем­но­го и во­шел в дом. Ба­буз уже во­зилась воз­ле пе­чи.

— Зна­ешь, хо­зяй­ка, се­год­ня ведь праз­дник!

— Ка­кой у те­бя опять праз­дник?

— Ка­кой праз­дник?! Ну, на­зовем его праз­дни­ком но­вой спра­вед­ли­вос­ти… — Он хо­тел до­бавить: «Ведь дочь на­ша Со­на при­еха­ла», но ска­зал ве­село. — Се­год­ня вся семья в сбо­ре. А ты, хо­зя­юш­ка, для та­кого ра­дос­тно­го ве­чера за­реза­ла бы ку­рицу, не­бось не обед­не­ешь от это­го.

— Да мои ку­ры для вас, — ска­зала Ба­буз.

Мать и отец жда­ли сво­их де­тей. А те, как буд­то чувс­твуя не­тер­пе­ние ро­дите­лей, ве­село спе­шили в это вре­мя до­мой.

Пе­ревод А. Ха­дар­це­вой

Дата добавления: 2015-11-30