|
Читайте также: |
– Агнес, ты закроешь?
– Конечно, не волнуйся.
– Спасибо, не забудь про сигнализацию. – Калле повернулся к Софии. – Ну что, идем?
Та лишь устало посмотрела на него, и Агнес подумала, что довольно глупо задавать такой вопрос, если человек уже двадцать минут ждет тебя у выхода.
Когда они ушли, Агнес заглянула к Филипу, все еще возившемуся на кухне.
– Что тут произошло? – спросила она, кивнув в сторону двери, через которую только что вышли Калле и София.
– Ты про что?
– Про Софию. Мне показалось, она чем-то недовольна.
– А-а-а. Калле сказал, ей не нравится, что он так много работает. А чего она, черт побери, ожидала? Ресторан только-только открылся, еще не время сидеть вечерами дома и наслаждаться белым вином с креветками. Я прав? – Филип отмывал тряпкой стол, где еще недавно стояли бутылки, банки и плошки с морской солью, оливковым маслом, нарезанным луком и чесноком, томатной пастой, вином, сливочным маслом, зеленью и прочими приправами, которые у повара всегда должны быть под рукой.
– Наверное, прав. Только на влюбленных логические аргументы не очень действуют. Они ведь не так давно вместе.
Филип пожал плечами:
– Не знаю. Я в таких делах не разбираюсь.
Агнес понимающе кивнула. Филип молод, и у него нет девушки. Что он может об этом знать?
– Мой бывший парень был музыкантом. Он тоже редко бывал дома, – добавила она. – Мне кажется, я понимаю, что чувствует София.
Они с Филипом вместе вышли из ресторана. Перед этим Агнес еще раз обошла все помещения, погасила свет, включила сигнализацию. И, уже запирая дверь, поймала себя на ощущении, что уходит из дома. В каком-то смысле так оно и было.
В подъезде стояла тишина. Агнес вызвала лифт, – она слишком устала, чтобы подниматься пешком. Даже из квартиры Куммеля не доносилось ни звука. Наверно, куда-нибудь ушел. Или у него сломался проигрыватель. Вот было бы здорово! Разобраться в его музыкальных предпочтениях невозможно, – в последнее время он стал слушать Элвиса Пресли и старые блюзы. А на днях с утра пораньше поставил «Дорз». Агнес не знала, что и думать. Издевается он над ней, что ли? Как бы то ни было, в отношении его музыкальных пристрастий она поняла две вещи. Во-первых, ее сосед – человек настроения. Снова и снова слушает одну и ту же пластинку, а потом вдруг ставит что-то совсем из другой оперы. Как, например, с Бобом Диланом. Двое суток он без конца заводил Дилана, пока Агнес не стало тошнить от его песен. А потом раз – и перестал. А во-вторых, все, что он слушает, написано как минимум десять лет назад. Не странно ли в его возрасте предаваться ностальгии?
Агнес зажгла свет в прихожей, скинула туфли. Она уже привыкла возвращаться в пустую квартиру. Иногда ей это даже нравилось. К тому же и при Тобиасе, когда она приходила с работы, в квартире чаще всего никого не было. Хотя разница, конечно, есть. Теперь если в раковине стоит грязная посуда, то это она сама не помыла ее после завтрака. Неубранная кровать сохраняла только ее запахи. А из CD-плейера, если его включить, наверняка раздастся голос Алиши Киз, потому что именно этот диск Агнес слушала последним. И можно быть уверенным: молока в холодильнике хватит для утреннего кофе, потому что без тебя никто его не выпьет, а пенка для волос кончится только тогда, когда ты сама ее используешь. В том, что живешь одна, безусловно есть свои плюсы. Надо только почаще себе о них напоминать.
– Агнес, это папа.
– Привет, папа! – Агнес потянулась. Почти одиннадцать, а она все еще в кровати. Такое могут позволить себе лишь те, кто работает ночью. Вчера она очень долго не ложилась – смотрела телеканал «Холлмарк», пытаясь хоть немного расслабиться перед сном. Наверное, лучше бы было посидеть и помедитировать, но Агнес не знала, как это делается. И к тому же, по сравнению с парой порций виски, которые в подобной ситуации принимают многие ее коллеги, «Холлмарк» – вполне безобидный способ снять напряжение.
– У нас беда. – Только теперь она расслышала волнение в голосе отца. – Мама попала в аварию.
– В какую аварию? – Мать не водила машину, у нее даже прав не было.
– Она ехала на велосипеде в город, и на кольцевой развязке, в том месте, где дорожка для велосипедистов пересекает улицу, вдруг выскочила машина. Скорость была большая, и водитель не успел затормозить.
Агнес похолодела:
– Когда это случилось?
– Два часа назад. Водитель вызвал «скорую».
– Это серьезно?
– Скорее всего, да. Она все еще без сознания.
– Господи! – Агнес вздрогнула, рука, державшая трубку, онемела. Ей надо было задать отцу еще один вопрос, но она не знала, как его об этом спросить; в голове все время вертелось:
«умирает», «при смерти», а этих слов она произносить не хотела.
– Я скоро приеду, – наконец сказала она и, помолчав, добавила: – Я… не опоздаю?
– Врачи говорят, состояние стабильное. – Свен пытался ее успокоить, но Агнес чувствовала, как он нервничает.
– Я сейчас же выезжаю. Ближайший поезд… – она взглянула на часы, – через полчаса. Я приеду прямо в больницу.
– Она в реанимации.
– Хорошо. Скоро увидимся.
Вскочив с кровати, Агнес натянула одежду, лежавшую на стуле возле окна. Сорвала с крючка куртку. Сумка. Кошелек, ключи на месте. Бегом вниз по лестнице. Бегом к метро. Холодный ветер бил в лицо.
Уже в вагоне метро Агнес протерла глаза – она ведь даже не умылась. Всю дорогу не отрываясь смотрела в окно и, когда после станции «Лильехольмен» поезд снова въехал в туннель, увидела в стекле собственное бледное лицо. Выскочив из вагона, Агнес взглянула на часы: до отправления поезда оставалось три минуты. Она помчалась по скользкому кафельному полу подземного перехода. Хотя народу было немного, несколько раз Агнес чуть не сбила людей с ног.
На поезд она успела. Ей повезло. Судьба, наверно, была на ее стороне. Агнес хотелось видеть в этом знак свыше, доброе предзнаменование. Когда она приедет, мама наверняка уже придет в себя. Еще слабая, с пластырем на лбу, но уже в сознании, она будет успокаивать близких, которые так из-за нее переволновались. Будет корить себя за невнимательность, за то, что была без шлема. Пообещает, что теперь-то уж обязательно купит себе шлем. И все согласятся. Пожурят ее и вздохнут с облегчением.
Агнес вновь и вновь, словно мантру, повторяла про себя этот сценарий. Представляла, как все они будут смеяться и обнимать маму – осторожно, не забывая про синяки и ссадины. Она как будто слышала, как мать, переживая, что не сможет накормить их ужином, объясняет отцу: фарш в морозилке, картошка – на нижней полке. Агнес улыбнулась. В этом вся мама, даже на больничной койке беспокоится о других.
Она вышла, не доезжая одной остановки до Лэннинге. Взяла такси. Не потому, что надо было спешить – ведь состояние мамы стабильное, но и медлить ни к чему.
Через десять минут машина остановилась у больницы. Агнес расплатилась с таксистом и через автоматически раскрывшиеся двери вошла в вестибюль. Поискала взглядом план. Отделение интенсивной терапии находилось в другом конце здания. Нужно подняться на лифте на второй этаж, а там идти, куда ведет белая пунктирная линия. Из подошедшего лифта высыпала группа женщин в белых халатах. Видимо, медсестры шли перекусить в кафетерий. Они смеялись, на бирке, висевшей на груди у одной из них, Агнес прочла имя «Ирен».
Второй этаж. Лифт звякнул и остановился. Агнес пошла по коридору, не отрывая глаз от прерывистой белой линии на полу. Вот и стеклянные двери отделения реанимации. «В какой палате лежит Мод Эдин?» – спросила Агнес встретившуюся ей медсестру. Та показала рукой на дверь, на которой стояла цифра 12. У Агнес кружилась голова. С тех пор как позвонил отец, она ничего не ела и не пила, даже дышать нормально не могла. За дверью палаты было тихо. Или тут такая хорошая звукоизоляция? Агнес казалось, она вот-вот потеряет сознание. Как тогда на праздновании Дня святой Люсии, только на этот раз, если она упадет в обморок и все кинутся ей на помощь, внимания лишится не первая школьная красавица с длинными волосами, а мама Агнес. Нет, надо взять себя в руки. Агнес сделала глубокий вдох. Первой, кого увидела Агнес, была Маделен, стоявшая в ногах кровати. Чуть поодаль на стуле сидел отец. Металлическая кровать в середине палаты, полосатые казенные простыни, оранжевое одеяло. Изголовье слегка приподнято. Рядом с кроватью несколько аппаратов, по экрану одного из них бежит какая-то кривая. К лежащей на кровати больной тянутся провода и трубки.
Едва увидев все это, Агнес заплакала. Она не разрыдалась, просто у нее вдруг задрожал подбородок и по щекам потекли слезы. Как будто чуть-чуть сдвинули крышку и из-под нее вырвалась тоненькая струйка горячего пара. Мадде подошла и обняла сестру. Следом подошел отец и тоже молча обнял Агнес. Агнес не отрываясь смотрела на мать. На этой больничной койке она казалась такой маленькой! Как ребенок.
По дороге сюда Агнес представляла, как это будет. Но действительность оказалась совсем непохожей на картины, которые она себе рисовала. Единственное, что совпадало, – это пластырь на голове у матери, хотя он оказался гораздо больше, чем она ожидала. Приклеенная пластырем повязка закрывала всю правую половину лба. В этой маленькой больничной палате Агнес увидела то, о чем старалась не думать. Подойдя к кровати, она села на стул, на котором только что сидел Свен.
– Здравствуй, мама, – сказала она, сжимая в ладонях руку, безжизненно лежавшую поверх одеяла. К другой руке была подсоединена капельница. – Это я, Агнес. – К горлу подступил комок. – Как ты себя чувствуешь? Тебе больно?
Рука была теплая, но на пожатие дочери Мод не прореагировала. Кожа на руке морщинистая, кое-где на ней расплылись коричневые пятна. Раньше Агнес не замечала, как состарились мамины руки. Они вечно были в движении. Что-то готовили, чистили, вязали, резали, мыли… Мод редко давала им отдыхать, и у Агнес никогда не было возможности их разглядеть.
Отец подошел и, встав за спиной Агнес, положил руку ей на плечо. Рука была тяжелая и, наверное, тоже старая.
– Врачи говорят, рентген не показал повреждений мозга. Это уже хорошо…
– Сколько она может так пролежать?
– Они не знают, – со вздохом ответил Свен.
– Они ничего не знают, – добавила Мадде. – Все ужасно вежливые и участливые, но ничего не знают.
– Но что-то же они могут сказать?
Отец и сестра молчали. В палате стало тихо. Только теперь Агнес услышала, как работает аппаратура: один прибор негромко жужжал, другой издавал слабое шипение. Кроме того, гудел невидимый кондиционер, с улицы доносился шум проносящихся мимо машин. На самом деле ей лишь казалось, что в палате тихо. В голове у Агнес роились тысячи вопросов, в том числе: что здесь делает ее мама? Но было ясно: никто ей на эти вопросы не ответит.
В дверь тихо постучали, и в палату вошла медсестра. Молча проверив показания приборов, она улыбнулась, слегка кивнула им и снова ушла.
Вся семья была в сборе, но казалось, они кого-то ждут. Час проходил за часом, а они сидели, не зная, что предпринять. Их семья стала похожа на машину, из которой вынули мотор: снаружи выглядит как обычно, но с места сдвинуться не может.
Первой пришла в себя Мадде:
– Нам надо что-нибудь поесть. Я спущусь вниз, куплю бутербродов.
– Я с тобой, – сказала Агнес.
Отец кивнул. Судя по всему, ему сейчас было не до еды.
По пути в кафетерий сестры пытались успокоить друг друга, но разговор не клеился. «Я уверена, она поправится», – сказала Агнес. «Конечно», – ответила Мадде. И все. Они еще пару раз попробовали заговорить, но так же безуспешно. Обратно в палату они возвращались молча, неся бутерброды с сыром и ветчиной и три чашки кофе.
Время от времени в палату заглядывали медсестры. Смотрели показания приборов, мерили маме давление, успокаивающе улыбались и уходили. Вечером Агнес и Мадде стали уговаривать отца поехать домой поспать. Сначала Свен отказывался, настаивал, что ехать надо им, а он побудет с Мод. Но в конце концов сдался. Решили, что Мадде останется в больнице, а Агнес поедет с отцом домой.
Проходя по коридору, они увидели в одном из кабинетов медсестру.
– Мы едем домой поспать, – сказала Агнес. Она старалась говорить как можно более будничным тоном. – И прежде чем уехать… хотели узнать… о состоянии мамы… – Она не смогла заставить себя облечь в слова не дававший ей покоя вопрос: «Этой ночью мама не умрет?»
Медсестра попросила их подождать, пока она сходит за врачом. Врачу было на вид лет пятьдесят с небольшим. Примерно того же возраста, что и Свен, но покрепче. Он посмотрел на них серьезным взглядом:
– Думаю, вам следует поехать домой.
– То есть вы считаете, сегодня ночью… – слабым голосом спросила Агнес.
Отец молча стоял рядом.
– Трудно сказать. При таком диагнозе ничего нельзя обещать. – Он сделал паузу. Это был не тот ответ, который Агнес надеялась услышать. Видимо, врач это понял и продолжал уже не столь мрачным тоном: – В случае чего мы вам обязательно позвоним, но сейчас я действительно считаю, что вам лучше отправиться домой и отдохнуть.
В машине они почти не разговаривали. Свен сидел с посеревшим лицом, устало опустив плечи. Дом на Сниккарвэген встретил их темными окнами. Агнес обошла все комнаты, зажгла свет, стараясь все время что-то говорить, напевать – только бы разрушить эту давящую тишину. Отец принял душ и зашел к Агнес на кухню.
– Пойду лягу, – сказал он. – Не знаю, удастся ли заснуть, но надо попытаться. – Он слабо улыбнулся.
Агнес улыбнулась ему в ответ:
– Я тоже лягу. Немного погодя.
Свен ушел, Агнес осталась на кухне. Подумала было включить телевизор, чтобы отвлечься от грустных мыслей, но не смогла. Не захотела. Перед глазами стояла одна и та же картина: мама на больничной койке. И тем не менее казалось, это просто сон. Страшный сон, вроде тех, что снились ей в детстве, когда она просыпалась в поту, а мама, сидя на краешке кровати, гладила ее по голове. Мама, ты ведь не умрешь? Никогда не умрешь? – Нет, доченька, еще очень-очень долго не умру. – Но я хочу, чтоб ты никогда не умирала. – Так не бывает, все люди умирают, но не надо сейчас об этом думать. – Я не хочу, чтобы ты умирала. Не хочу. НЕ ХОЧУ!
Всю неделю Агнес провела у постели матери. Мод перевели из реанимации в обычную палату. Она не приходила в себя, но состояние оставалось стабильным. Агнес это не устраивало. Ей хотелось, чтобы что-то изменилось. И на шестой день изменения произошли. Отец как раз вышел в больничный сад подышать воздухом, когда шипящий прибор вдруг запищал. И другой, тот, что обычно жужжал, – тоже. Зеленая кривая на черном экране превратилась в прямую линию. Тут же прибежала медсестра. И выставила Агнес и Мадде в коридор. Затем пришли еще сестры и врачи. Дверь то открывалась, то закрывалась. Агнес и Мадде не отходили от палаты матери. Агнес не знала, она ли взяла Мадде за руку или та ее, но чувствовала, как влажная ладонь сестры крепко сжимает ее руку. В окно в конце длинного больничного коридора светило солнце.
Мама умерла в ясный, погожий день.
* * *
Агнес еще несколько дней оставалась с отцом. Сказать, что он хорошо держался, было бы сильным преувеличением, но Агнес удивлялась, что он вообще находил в себе силы жить. Вставать по утрам, есть, ходить и ложиться спать вечером. Ей самой все это давалось с трудом. Она лишилась матери, которая умерла так рано и так бессмысленно. Временами осознание того, что мамы больше нет, становилось невыносимым, от этой мысли у Агнес кружилась голова, к горлу подступала тошнота, и все же у нее было хоть какое-то утешение. Рано или поздно дети остаются без родителей. Таков закон природы. Другое дело отец. Он потерял жену, спутницу жизни, такого не должно быть. Или должно? Покуда смерть не разлучит вас.
Из Испании приехала тетя Гуллан. Почти все время она проводила на Сниккарвэген. Она, конечно, тоже переживала утрату, но не так, как отец. Она без умолку что-то рассказывала. О сестре, об их детстве, о своей квартире в Марбелье, о чем-то совсем постороннем… Агнес заметила, что отец замкнулся в себе. Ему нечем было себя занять, некуда пойти. Будь у него работа, думала Агнес, наверное, было бы легче. Работа – это друзья, которые похлопают по плечу и утешат, жесткий распорядок, которому подчинена твоя жизнь. Ей самой хотелось поскорее снова выйти на работу, вернуться к обычной жизни. Было ощущение, словно она попала в какую-то черную дыру, где не за что уцепиться. Кругом одна только черная, беспросветная скорбь.
Они с Маделен взяли на себя хлопоты по организации похорон. Их назначили на следующую пятницу. Посещение бюро ритуальных услуг оставило у Агнес ощущение чего-то нереального, как если бы она заказывала собственные похороны. Заученно улыбаясь, чужие люди в строгих костюмах спрашивали, не высказывала ли Мод каких-либо особых пожеланий относительно церемонии. Идиотский вопрос. Маму сбила машина, и у них не было возможности выяснять такие вещи! А когда семья последний раз собиралась на воскресный обед, эта тема, как ни странно, не обсуждалась. Как, впрочем, и в другие дни за последние пятьдесят семь лет.
Свен согласился со всеми их предложениями. Правда, с неожиданной твердостью заявил, что псалмы выберет сам. Потому что точно знает: во время церемонии надо играть «Сей мир прекрасный» и «Расправь свои крылья». Мамины любимые псалмы.
Наконец Агнес решила, что пора вернуться в Стокгольм. Тетя Гуллан присмотрит за отцом. И Мадде обещала почаще заглядывать. Они обзвонили всех папиных друзей, предупредили соседей. Фьельнеры уже пару раз заходили. Агнес сделала все, что могла. К тому же через несколько дней она снова приедет – на похороны.
Прошло всего десять дней с тех пор, как она ехала в Лэннинге. А ей казалось, это было в другой жизни. Выйдя из поезда в Стокгольме, Агнес почти испугалась: как много вокруг народа и все куда-то спешат. На ходу говорят по мобильнику, торопятся на какие-то встречи, разглядывают витрины, покупают в киоске бутерброды с тунцом. Неужели никто не замечает, не видит, какое у нее горе? У нее умерла мать, и все теперь стало иначе.
Когда Агнес наконец вошла в свою квартиру, ее трясло как в лихорадке. Она думала, что ей удалось взять себя в руки, что она выдержит, но оказалось, самое трудное только начинается.
Она упала на пол в прихожей и, заливаясь слезами, жалобно заскулила. Как будто горе ее было так велико, что могло выразить себя только этим завыванием, непохожим на обычный плач. Сколько времени она так пролежала, Агнес не знала, но постепенно ее глаза начали различать отдельные предметы. Глянцевые рекламные листовки, приглашавшие на распродажи, – они скопились на полу, пока она была в отъезде. Стоящая у стены обувь, которую она носила в той, прежней жизни. Пальто и куртки на вешалке, которые теперь казались Агнес чужими. Все стало другим, все изменилось. Неужели после того, что случилось, можно жить по-старому? Ходить на работу? Покупать масло и выносить мусор? Записываться на стирку и злиться на соседей, слушающих плохую музыку? Или теперь и это все изменится?
Она уже не плакала, только тяжело дышала, и не было сил подняться. Зазвонил телефон, а она как будто не слышала, но звонки не прекращались: видимо, автоответчик был выключен. Агнес с трудом приподнялась, потом села, потом встала на ноги. Сняла трубку. Это была не мама.
– Привет, Агнес. Ты уже дома? – спросил Калле. – Как у тебя дела?
– Так себе. – Голос ее не слушался. Она села на диван.
– Хочешь, я приеду?
– Спасибо, не надо.
– Ты уверена?
– Уверена. – Понемногу она начинала узнавать собственный голос. Он звучал слабо и хрипло, но это был ее голос.
– Не знаю, что тут можно сказать. Я очень сочувствую твоему горю. Прими мои соболезнования. Могу я что-нибудь для тебя сделать?
– Нет. Но все равно спасибо за заботу.
Она звонила Калле из Лэннинге, рассказала, что случилось с мамой, объяснила, почему не может пока вернуться. Потом позвонила, когда мама умерла, извинилась, что ей придется задержаться еще на несколько дней. Калле старался ее поддержать, предлагал помощь, сказал, чтобы она не торопилась, в ресторане они как-нибудь справятся, и не важно, сколько времени ей потребуется. И вот теперь она сидит у себя дома на диване, и ей больше не требуется никакого времени.
– Я бы хотела как можно скорее снова выйти на работу.
– Может, тебе стоит немного отдохнуть?
– Мне надо чем-то занять голову. Как там, кстати, у вас дела?
– Нормально. Только без тебя скучновато.
– Посетителей не прибавилось?
– Пока нет, но, уверен, и с этим все будет в порядке.
Агнес понимала, Калле не хочет ее расстраивать.
– Лола больше не приходила? – Ей было приятно говорить про ресторан, словно таким образом она понемногу возвращалась к прежней жизни.
– Нет. Она уже три раза у нас была. Вряд ли еще придет. Теперь остается только ждать статью.
Какое-то время оба молчали. Затем Агнес сказала:
– Возможно, я сегодня вечером к вам загляну. Я правда хочу побыстрее снова начать работать.
– Да хоть завтра выходи, если тебе так хочется. Пернилла и Хенрик возражать не будут. Но помни, тебя никто не торопит. Поступай так, как тебе лучше.
– Спасибо, Калле. Я так и сделаю.
Чуть позже позвонила Луссан. Они договорились встретиться в восемь часов в ресторане. Агнес была тронута: какие у нее хорошие друзья. Потом подумала о сестре. В те дни, когда они дежурили в больнице, Юнас мало говорил, но они постоянно чувствовали его присутствие. Он привозил и увозил их на своем старом «форде», покупал в китайском ресторане еду, чтобы они не сидели на одних бутербродах из больничного кафетерия. Агнес видела, как, переночевав дома, Мадде возвращалась с новыми силами. Рядом с ней был человек, который помогал и поддерживал. Так же, как это делали сейчас для Агнес ее друзья. А отец? Откуда ему взять сил? Сумеют ли его поддержать соседи и бывшие товарищи по работе? Агнес и рада бы ему помочь, но она живет в Стокгольме. И не может навещать его каждый день. Конечно, она будет ему звонить. Зато Мадде живет недалеко от отца. И им придется помогать друг другу.
Агнес пришла в ресторан за полчаса до назначенного времени. Едва переступив порог, она ощутила, как мучившая ее боль немного отступила, на какое-то мгновение на душе у нее стало почти радостно. Пернилла поспешила ей навстречу и обняла ее, следом подошел Калле и тоже обнял. Агнес заглянула в кухню, поздоровалась с Филипом. Он кивнул ей и что-то пробормотал. Она расслышала только «Сочувствую… мм… твоей мамы».
Когда она села в баре дожидаться подругу, Калле сел рядом и погладил ее по щеке:
– Бедняжка.
Этого оказалось достаточно, Агнес почувствовала, что, того гляди, расплачется.
– Перестань меня жалеть, – сказала она. – Я этого не выдержу.
– Ладно, тогда я попрошу тебя не раскисать, потому что, после того как напечатают отзыв Лолы, нам без тебя не справиться.
Агнес рассмеялась, поспешно смахивая покатившуюся по щеке слезу:
– Ты так уверен, что отзыв будет положительный?
– По крайней мере, мы очень старались. И насколько я могу судить, все было как надо. А как по-твоему?
– Мне тоже так кажется. – Она вспомнила вечер, когда Лола приходила с французом, ее колючий взгляд. – Надеюсь, мы ни в чем не ошиблись. Во всяком случае, еда была на высоте.
– Когда ты думаешь приступить к работе?
– Хоть завтра. – Заметив в глазах Калле сомнение, она продолжила: – Я серьезно. Похороны в пятницу, так что в пятницу и в субботу вам придется обойтись без меня, но после этого, надеюсь, смогу работать как обычно.
И все равно Калле смотрел на нее с недоверием.
– Агнес, ты только что потеряла мать. Ну зачем так торопиться?
– Хватит со мной сюсюкаться. – Она вновь почувствовала в горле комок, еще чуть-чуть – и она заплачет.
Калле сдался:
– Ладно. Значит, договорились: ты работаешь в среду и четверг, а потом выходишь в воскресенье.
В этот момент появилась Луссан. Калле извинился и вернулся на кухню.
Подойдя к Агнес, Луссан крепко обняла подругу и долго не отпускала. Агнес пришлось снова смахивать слезы.
– Все пройдет, моя девочка, – сказала Луссан, наконец освободив Агнес из своих объятий. – Все пройдет. Так уж устроена жизнь.
Кому, как не Луссан, было об этом знать.
Вошедшая в ресторан пара устроилась в баре по соседству с Агнес и Луссан. Женщина без умолку болтала и громко смеялась непонятно над чем, потому что ее кавалер и двух слов не произнес.
Агнес покосилась на них и, повернувшись к Луссан, спросила:
– Ты не возражаешь, если мы немного прогуляемся?
– Нисколько.
Они оделись и попрощались с Перниллой. Выйдя из ресторана, они свернули направо и пошли по Сконегатан в сторону площади Нюторьет. Какое-то время обе молчали, потом Агнес спросила:
– Сколько тебе было лет, когда умерла твоя мама?
– Четырнадцать.
– Отчего она умерла? – Они давно дружили, но эту тему никогда не обсуждали. Как-то не было повода. Луссан сказала, что ее мать умерла, и Агнес этого было достаточно – о чем тут еще можно говорить. Во всяком случае так она относилась к подобным вещам тогда, в своей прежней жизни.
– Передоз.
– Наркотиков? – Агнес остановилась. Она знала, что Луссан из неблагополучной семьи, но наркотики… Ей вдруг стало ужасно стыдно. Какая же она была эгоистка, ей даже в голову не пришло расспросить подругу о ее матери!
Луссан двинулась дальше.
– Нет, она была не из тех, что собираются на Сергельсторьет. С ней было сложнее. Все началось после моего рождения. Послеродовая депрессия. Врач выписал ей таблетки. Потом таблеток потребовалось больше. Потом еще больше. Иногда она делала перерывы, обещала не принимать этих лекарств. Например, когда родился мой младший брат, она почти три года держалась, но потом опять впала в депрессию.
– И врачи не глядя выписывали ей эти таблетки?
– Можно сказать, что так. К тому же она научилась хитрить. Как только с одним врачом начинались проблемы, она переходила к другому. Лейф, мой отчим, отец Еспера, несколько лет ни о чем не подозревал. А узнав, пытался бороться, один раз даже запер ее в квартире, когда у нее кончились таблетки. Но она сбежала. Спустилась с третьего этажа по балконам, а потом спрыгнула с четырехметровой высоты. – Луссан замолчала. – Однажды в субботу она была дома одна и проглотила сразу целую пригоршню таблеток. В воскресенье мы вернулись и нашли ее уже мертвой.
– Самоубийство?
– Да. Или отчаянная попытка облегчить невыносимые душевные муки. Хотя, наверно, это одно и то же.
Они прошли Нюторьет, перешли на другую сторону улицы и стали медленно подниматься по узкой деревянной лестнице, ведущей к парку. В сгустившихся сумерках птицы продолжали распевать свои весенние песни.
– А что стало с тобой?
– Мы с братом остались с отчимом. У меня как раз переходный возраст, сладу со мной никакого. Отчим терпел меня года два. Только и делал что кричал: «Луиза, делай так! Луиза, не смей делать эдак!» Когда мне исполнилось семнадцать, я ушла из дому.
Агнес снова остановилась.
– Почему ты никогда об этом не рассказывала?
– Наверно, потому, что не очень люблю об этом вспоминать. Не лучший период в моей жизни.
Они подходили к церкви Святой Софии. Двери были открыты, изнутри доносилось пение. Наверное, хор репетировал – все время пели одно и то же и прерывались, ни разу не дойдя до конца.
– Ужасная история, – сказала Агнес, прервав свои раздумья.
– Это моя жизнь. – Луссан невесело рассмеялась.
– Давай посидим. – Агнес показала на деревянную скамейку возле церкви.
Луссан кивнула.
– Прости, – начала Луссан после недолгого молчания. – Я не собиралась сегодня говорить на такие темы. Не для того я хотела с тобой увидеться. Думала тебя утешить, а вместо этого вывалила на тебя старое дерьмо. Извини. – Она взяла Агнес за руку. – Как ты себя чувствуешь?
– Что тебе сказать? Все относительно…
– Агнес, со мной это случилось, когда мне было четырнадцать лет. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я это преодолела. Ты не должна стыдиться своей скорби.
– Я и не стыжусь. К тому же это была сравнительно счастливая смерть. Если такая вообще бывает.
– Не думаю. Когда умирает дорогой тебе человек, это всегда горе. Твоя мама умерла слишком рано. И не нужно делать вид, что ты взрослая и сильная. Это страшная утрата. И ничего тут не поделаешь, вы будете тосковать по ней всю оставшуюся жизнь.
Агнес опустила голову.
– Все так жутко бессмысленно. Я хочу сказать, эта авария… – По щекам снова полились слезы.
Луссан обняла ее, прижала к себе. Проходивший мимо мужчина с собакой с любопытством на них посмотрел.
– Ну-ну, перестань, – повторяла Луссан, пока всхлипывания не утихли. Когда Агнес немного успокоилась, она продолжила: – Я должна сказать тебе еще одну вещь. Человек способен с этим жить. В конце концов даже начинаешь понимать, что случившееся тебя чему-то научило. Хотя сейчас мои слова, наверно, кажутся тебе странными.
Агнес поглядела на подругу:
– Чему же это тебя научило?
Луссан отпустила Агнес, выпрямилась и, помолчав, ответила:
– Ценить то, что имеешь. Знаю, звучит банально, но для меня в этом есть некий важный смысл. – Она на секунду задумалась. – И еще – добиваться того, чего хочешь, потому что вместо тебя никто этого не сделает.
Агнес тихо покачала головой. Как это похоже на Луссан! Всего добиваться самой, не ждать подарков от судьбы и не рассчитывать на чью-то помощь. Иногда у нее получается, иногда нет, но она по крайней мере пытается. Агнес восхищалась этой чертой своей подруги.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 43 | Нарушение авторских прав