ПРИБЛИЖЕНИЕ БЕДЫ 12 страница

Харт попытался сказать что-нибудь утешительное Полли, которую продолжала бить дрожь, но слова не приходили. Горе было слишком глубоким и неодолимым, чтобы его можно было уместить в простую фразу. Харт лишь из телепрограмм был знаком с войнами и мятежами, и ни одна из них не подготовила его к встрече с военной реальностью — с растерзанными телами, с запахом гари спаленных домов. Будто какой-то разгневанный бог спустился с небес и в угоду своей детской досаде растоптал улицу, наказав ее за чрезмерную независимость, безопасность и беспечность. Будто ее счастливая повседневная реальность каким-то образом согрешила против мстительной вселенной.

Все четверо резко обернулись на звук приближающегося автомобиля. Харт увел группу в тень ближайшего переулка, и они молча проводили взглядами с ревом промчавшийся мимо конвой из джипов, битком набитых военными с оружием. Ни один из солдат не обращал внимания на разрушения, словно на своем веку они столько насмотрелись подобного, что теперь их ничто не трогало. Наконец последний джип скрылся за углом, и опять все стихло.

— Надо убраться подальше от улицы, — проговорил Моррисон, — и избегать открытых мест, чтобы случайно не наткнуться на патруль.

— Сюзанна не сможет долго идти, — сказала Полли. — Ей нужен врач.

— Вон там, по-моему, можно отсидеться. — Харт показал на соседнее здание. — Смотрите, снаряд проломил крышу, но дом не сгорел и первый этаж выглядит вполне сносно. Похоже, там никого нет. Вы можете спокойно переждать, пока я схожу за подмогой. Если, конечно, в Шэдоуз-Фолле еще можно кого-нибудь найти.

— Не уходи, это опасно, — попросила Полли.

— Я везучий. Кроме того, кому-то идти все же надо — хотя бы для того, чтобы найти Сюзанне доктора. Я недолго. Приглядывай за женщинами, Шин. Постарайтесь отдохнуть, но, пожалуйста, не высовывайтесь. Вы и не заметите, как я вернусь с подмогой.

Подарив своим спутникам улыбку, Харт вышел на улицу и исчез, проглоченный тенями. Полли оцепенело потрясла головой.

— Не надо было его отпускать. Его убьют…

— Не факт, — попытался ее успокоить Моррисон. — Я проверял винтовку, которую отобрал у солдата: она исправна, магазин полный. Почему она дала осечку, когда стреляла в Харта, ума не приложу. Кто его знает, может, он вправду везунчик. И может, именно потому мы трое выжили, что были с ним рядом.

— Простите меня, я просто валюсь с ног от усталости и ничего не соображаю, — с трудом проговорила Сюзанна. — Пожалуйста, пойдемте скорее в дом, пока меня не вырвало и я не отключилась.

Отец Кэллеген сидел в своем кабинете и нервничал. Хотя, если разобраться, повода особо переживать у него не было: ему ведь пообещали, что все пройдет гладко. И тем не менее он сидел в кабинете и болезненно прислушивался к доносящимся с улицы женским крикам. Они оборвались неожиданно, и павшая тишина показалась Кэллегену еще страшнее. Он посмотрел в окно и увидел горящие дома. Пальцы его сжались в кулаки, когда он пытался уговорить себя, что это делается во благо. Он с самого начала полагал, что приход крестоносцев в город неминуемо приведет к конфликту, но цель оправдывает средства. Дверь в Вечность должна перейти под контроль христианских властей. Она была чересчур важна, чересчур могущественна, чтобы оставаться в руках такого язычника, каким всегда был Время. И если Дверь вправду открывает доступ к самому Всевышнему…

Контроль над Дверью неизбежно означал и контроль над городом, но контроль временный. Мир восстановится сразу же, как только крестоносцы подавят сопротивление оппозиции. А следом начнут восстанавливать и здания, и тогда невинно пострадавшие утешатся. Вторжение было неизбежным злом — злом во имя большего добра.

Все закончится хорошо, уверяли крестоносцы.

И тем не менее очень трудно было священнику спокойно сидеть в кабинете, когда кругом страдали и мучились люди. С самого начала вторжения душа звала его из дома спешить на помощь горожанам, но крестоносцы бы не допустили этого. От него требовали соблюдать конспирацию, даже поставили у двери дома часового — на тот случай, если факт его коллаборационизма с крестоносцами станет известен. Очень Кэллегену не нравилось значение слова «коллаборационист», однако тогда он кивнул и согласился. Но ведь люди могут и не понять его.

А люди время от времени звонили по телефону, молили о помощи, и он утешал их, как мог. Но потом телефон звонить перестал: когда Кэллеген поднял трубку, она молчала. И непонятно было — то ли линии замолчали во всем городе, то ли крестоносцы, не желая, чтобы он с кем-нибудь разговаривал, отключили телефон одному ему. Вот уже несколько часов аппарат не работает. Крестоносцы уверяли его, что операция пройдет мгновенно, с вовлечением минимальных сил, что фактор внезапности дает им преимущество, необходимое для подавления средств обороны города. А без этих средств ничто не остановит крестоносцев, рвущихся к Саркофагу и — через него — к самому Времени. Кэллеген попытался связаться с крестоносцами по спецсвязи. Он мысленно слышал, как там, у крестоносцев, заходится трезвоном телефон. Никто не отвечал. Видать, очень заняты. Не могут же они вот так просто игнорировать его.

Во входную дверь с силой постучали, и Кэллеген подпрыгнул в кресле. Краска стыда залила его лицо, и несколько мгновений он не хотел вставать и подходить к двери: вдруг это крестоносцы пришли наказать его за скрываемые сомнения. Отбросив эту мысль, он поднялся на ноги. Скорее всего, к нему прислали кого-то, чтобы объяснить, в чем проблема и почему операция затягивается. Какие забота и внимание. Крестоносцы не хотят, чтобы он волновался. Кэллеген взял себя в руки и не спеша отправился открывать. С порога, небрежно кивнув, часовой протянул ему большую шляпную коробку. Кэллеген автоматически подставил руки и удивился ее весу.

— Верховный главнокомандующий прислал вам подарок, — доложил солдат. — Он сказал, это для вашей коллекции.

Кэллеген хотел было поблагодарить солдата, но тот отвернулся и продолжил выполнять обязанности часового. Священник растерянно поморгал часовому в спину, попятился в прихожую и захлопнул дверь.

Его коллекции? В разговоре с Ройсом он едва упомянул о своем интересе к дешевым журналам на газетной бумаге и всевозможным реликвиям, но главнокомандующий, кажется, пропустил это мимо ушей. Крышка коробки была залеплена липкой маскировочной лентой. Может, внутри записка — в любом случае, гораздо интереснее отнести эту загадочную штуковину в кабинет, чем стоять посреди прихожей и гадать, что внутри.

Кэллеген принес тяжелую коробку в кабинет, водрузил на стол и отправился за ножницами. Как всегда, они нашлись в самую последнюю очередь. Он быстро разрезал ленту, поднял крышку и замер: в нос ударил запах — густой, неприятный и смутно знакомый. Кэллеген положил крышку рядом с коробкой, достал изнутри ком бумаги, прежде, очевидно, уже использовавшейся в качестве упаковочной, и наконец увидел то, что прислал ему Ройс.

Это была голова Лестера Голда. Один глаз выбит, затылок — сплошное темно-красное месиво, рот безвольно распахнут, на подбородке запеклась кровь. Уцелевший глаз с укором глядел на Кэллегена.

«Для вашей коллекции…»

Кэллегена сковал такой шок, что он был не в состоянии почувствовать ни слабости, ни ярости, ни жалости к убитому Голду. В душе и рассудке его осталось место лишь для стремительно растущего ощущения собственного предательства. Они обещали ему, что захват города будет произведен цивилизованными методами и с минимальным применением силы.

Они лгали.

Надо выбраться из дома. Надо пробраться в город и своими глазами взглянуть, чем на самом деле занимаются крестоносцы. Если они лгали ему о количестве примененной силы, о чем они лгали еще? Боже милостивый, чему он развязал руки здесь, в Шэдоуз-Фолле?

Кэллеген больно прикусил губу и задышал глубоко, пытаясь взять себя в руки. Надо хорошенько все обдумать. Очевидно, Ройс не рассматривал его как угрозу планам крестоносцев, иначе не прислал бы ему голову. Это было сделано для того, чтобы запугать его и отбить охоту вмешиваться. Ройс думает, что он слабый. Что ж, придется доказать, что главнокомандующий заблуждается.

Выбраться из дома большого труда не составит. Часовой стоит у входной двери и, возможно, еще кто-нибудь наблюдает за черным ходом. Однако вряд ли кто-то стережет двери в патио, поскольку они ведут в обнесенный каменной стеной сад, выхода из которого нет. За исключением оставшейся еще от прежних владельцев низенькой двери — они сделали ее для собаки. Кэллеген никогда не пользовался ею, и дверца заросла. Теперь увидеть ее было невозможно, если не знать, где она. Протиснуться сквозь нее будет непросто, но он постарается. Он обязан постараться.

Кэллеген накрыл коробку крышкой, погладил ее, будто прося прощения, и вышел в патио прежде, чем успел начать обдумывать причины не делать этого.

Все прошло гладко. Никто его не заметил, никто не попытался остановить. Машина его стояла на улице там же, где он ее оставил. Кэллеген открыл дверь, забрался внутрь, в любую секунду ожидая окрика или даже пули, однако все было тихо. Он повернул ключ, пробормотал короткую молитву и поехал в город. В преисподнюю.

На каждой улице попадались здания либо разрушенные снарядами, либо сожженные. Пожары продолжали бушевать, и никто не тушил их. Всюду виднелись тела расстрелянных мужчин и женщин, некоторые были насажены на колья оград в устрашение остальных. Часто по дороге попадались распятые — прибитые через руки к каменным стенам тяжелыми железными костылями. Некоторые из них были еще живы. И повсюду стены пестрели символами и лозунгами. «Кайся, грешник!» «Виновных — к ответу!» «Это День Божьего Суда!»

Раскинув руки, тела на улице в лужах собственной крови лежали там, где их застала смерть. Начинали слетаться мухи. Кэллегену пришлось сбавлять скорость, чтобы объезжать мертвых. Чем ближе центр города, тем больше было пожарищ.

«Пир Сатаны, — горько подумал Кэллеген. — И в ответе за это — я».

В конце улицы он остановился, чтобы сориентироваться, и заметил группу солдат, забавлявшихся с Дереком и Клайвом Мандервиллями. Солдаты встали в круг, и каждый из них по очереди бил Клайва, причем с каждым разом чуть сильнее. Лицо парня уже было в крови, ноги дрожали и подкашивались. Он был слишком ошеломлен, чтобы защищаться. За пределами круга стоял сержант и, похохатывая, держал на прицеле Дерека, а тот отчаянно пытался убедить сержанта пойти с ним на какую-то сделку. Сержант, похоже, его совсем не слушал.

Кэллеген отвернулся. Сейчас нельзя вмешиваться — могут задержать и арестовать. Он в ответе за происходящее в Шэдоуз-Фолле, значит, обязан сделать все, чтобы положить этому конец. И кажется, он знал, как это сделать. Есть человек, который в состоянии остановить нашествие крестоносцев и повернуть его вспять. Человек, обладающий верой и могуществом. Святой Августин.

Отец Кэллеген громко рассмеялся, и смех его не был радостным. Вместе он и Августин покажут крестоносцам, что есть гнев Божий.

Вихрем вырвались эльфы из страны-под-горой, материализовавшись в Шэдоуз-Фолле, и набросились на крестоносцев, как стая голодных волков на жертву. В одно мгновение тысячи эльфов возникли ниоткуда. Закованные в свои древние панцири и со своим жутким оружием, они скакали верхом на сияющих медью и латунью доспехов конях и неслись по воздуху на удивительных аппаратах из серебряной канители. Кобольды мчались на внушительного вида мотоциклах, двигатели которых работали на человеческой крови, а спригганы явились в таком жутком обличье, что мало чем напоминали живых существ.

Крестоносцы остановились, раздраженные и сбитые с толку появлением нового врага. Офицеры сразу же прозвали эльфов демонами и дьяволами, сатанинским отродьем и пытались отвратить их поднятыми над собой распятиями, но только насмешили эльфов. Жители Фэйрии были старше самой древней земной религии. С легкостью и головокружительной скоростью они пронеслись сквозь передовые части крестоносцев, оставив за собой массы окровавленных вражеских тел. Сверкали мечи, гремели орудия, и разрезали темноту сполохи выстрелов энергетического оружия.

Яростная битва теперь охватила весь периметр города с очагами в центре — там, где эльфы натыкались на отдельные части крестоносцев. Один эльф бросился на танк, когда тот выполз из боковой улочки. Его мощные руки легко разорвали броневые листы — словно вскрыли консервную банку, чтобы достать вкусненькое. Танкисты в ужасе завопили, а эльф оседлал танк, как коня, и машина ревела, буксуя на месте, будто пытаясь сбросить наездника.

Эльф захохотал, протиснулся, извиваясь, в проделанную им в броне дыру и набросился на полумертвых от ужаса танкистов. Деваться им было некуда и отбиться невозможно: слишком тесно. Эльф стал отрывать им головы и пить кровь, бьющую фонтаном из шей. Дикие вопли из чрева танка стихли мгновенно, и эльф, разодрав на части тела, угомонился. Водителя он оставил себе на десерт: вырвал из его груди и сожрал еще трепещущее сердце. Потом выбрался из танка, напевая древнюю песню на давно всеми забытом языке, и отправился на поиски новой жертвы, способной утолить вновь просыпающийся голод.

На улицах и площадях крестоносцы встречали эльфов шквалом перекрестного огня. Эльфов это чуть задерживало, но не останавливало. Очень непросто было убить эльфа, и холодная решимость и отвага — это мифы, придуманные человеком себе в утешение. Кое-где солдатам удавалось загнать в ловушку кого-нибудь из эльфов — они поливали его из автоматов, не жалея патронов, видя, как он извивается и вопит. И неизбежно прекращали огонь, когда кончались патроны, а затем с ужасом наблюдали, как в считанные секунды восстанавливался израненный эльф и кидался на них с прежней яростью.

Взрывы ракет и гранат разносили эльфов в клочья — куски тел разлетались в стороны, но даже и в этом случае фрагменты постепенно сползались, чтобы слиться воедино. Жители Фэйрии были не в состоянии изменить свою форму, и это делало их уязвимыми. Но умелое владение страшным по своей эффективности оружием значительно перевешивало их недостатки. На залпы ракет и снарядов эльфы отвечали потоками элементарных частиц и лучами высокоэнергетичных лазеров, сея всюду смерть и разрушение.

Высоко в небе один за другим атаковали вертолеты крестоносцев драконы. Вертолеты имели броню и несли мощное вооружение, однако драконы были быстрее и маневреннее, а еще они были огнедышащими. Драконы атаковали вертолеты на немыслимых курсовых углах, и пылающие машины падали с неба, как скомканные носовые платки. Обломки рушились как на солдат, так и на эльфов, но поднимались только эльфы.

«Трепещите, миры. Эльфы снова идут воевать».

Оберон на скелете коня со сверкающими костями скакал в самое сердце хаоса, и световое копье вновь и вновь вылетало у него из руки. Копье это было не остановить, и невозможно было увернуться с его пути, оно могло выбрать своей целью одного из тысяч, где бы он ни был. Копье пробивало и стены домов, и сталь и, поразив жертву, возвращалось в руку Оберона, как верный пес к своему хозяину. Офицеры крестоносцев гибли один за другим, порой являясь перед Обероном нанизанными на блестящее древко. Оберон отрубал им головы и приторочивал к своему седлу.

Закованная в броню с шипами, вышагивала в эпицентре сражения Титания, сжимая в руке старинный длинный меч Костолом. Он с легкостью разрубал плоть, кости, не щадил и металл, и никто был не в силах противостоять ему. Она взмахивала тяжелым клинком, будто он ничего не весил, и торила им широкую кровавую дорогу.

А Пак, горбатый Пак, Хранитель Оружия, хромая между сражающимися, отдавал приказы и радостно смеялся, глядя, как умирают люди. На нем была диадема Хаоса, и неудача, шагая бок о бок с ним, ласково заботилась обо всех, кто попадался им на пути.

Некоторые механизмы разрушения и убийства работали самостоятельно, повинуясь программе, которую заложили в них эльфы. Ревущий Поток безостановочно бил во всех направлениях и топтал солдат. Разрушитель Надежд, невидим и неосязаем, выжигал мечты и убивал веру там, куда падал его раскаленный взгляд. Крестоносцы теряли все, во что они верили, и в рыданиях бежали с поля боя. Похититель Воли опустошал рассудки солдат и оставлял их истерически хохочущими. И отовсюду, где падали сраженные захватчики, их тела переносились в Котел Тьмы, из которого они восставали и сражались уже на стороне Фэйрии. Падая под огнем своих бывших братьев, солдаты кричали от недоумения и ужаса, видя в черных провалах глазниц «восстановленных» крестоносцев собственную неотвратимую судьбу.

Бились тысячи солдат и тысячи эльфов, но солдаты погибали легко, а эльфы не погибали вовсе. Однако битва шла с переменным успехом, и поначалу одна сторона захватила преимущество, перешедшее затем к противнику. Крестоносцы ввели в бой своих жрецов-магов, чтобы отвратить волшебную силу оружия Фэйрии. Жрецы вырывали у «восстановленных» навязанную им эльфами волю, и те вновь падали замертво. Молитвы жрецов внесли сбои в работу волшебного оружия — и оно начинало бить как по чужим, так и по своим. Гранатометы и минометы рассеивали эльфов и не давали им наступать.

Ни одна из охваченных яростной битвой сторон не задумывалась о разрушениях, которые они несут городу, как не задумывалась и о жизнях горожан. Лишь ветер, воя, беспрепятственно гулял по разбитым улицам — такой ледяной, что застывало все, к чему он прикасался. Отступая, крестоносцы взрывали дома, обрушивая их на эльфов и хороня противника заживо. Ослепленные схваткой, эльфы и крестоносцы продолжали сражаться, не видя вокруг ничего, пока наконец по какому-то негласному соглашению и те и другие неожиданно отступили передохнуть, зализать раны и спланировать новые удары.

Тягучая зловонная тишина пала на Шэдоуз-Фолл, вернее на то, что от него осталось. Повсюду были видны только языки пламени и черный дым.

ИНТЕРЛЮДИЯ

Ночь.

Притихший город залечивал раны. Обе стороны, столкнувшись с непредвиденными потерями, были вынуждены отступить и окопаться, дав себе передышку перед следующим броском. Солдаты и защитники покинули улицы, драконы и вертолеты — небо, оставив после себя хрупкую, израненную тишину. Ничто и никто не передвигался по пустым улицам, лишь негромко потрескивал огонь в догоравших зданиях. Их тусклое малиновое свечение судорожно пульсировало в ночи, как много-много догорающих свечек. Как догорающий город в темноте ада. Где-то стучала на ветру дверь, и прикрыть ее было некому. Порывистый ветер гнал по улице обрывок бумаги — до тех пор, пока тот не обернулся вокруг чьей-то вытянутой неподвижной ноги. Повсюду вокруг дома, в котором прятался Шин Моррисон, лежали тела. Лежали недвижимо, будто сломанные игрушки, в лужах подсыхающей крови, и казалось, что сражение покатилось дальше, а их бросили и забыли. Моррисон все надеялся, что кто-то придет и уберет трупы, но никто не приходил.

Он сидел на стуле у окна первого этажа разбитого снарядами дома и широко раскрытыми глазами смотрел в ночь. Верхний этаж разметало взрывами, и то и дело в подвале что-то осыпалось и поскрипывало, словно полуобвалившийся дом чуть менял положение, пытаясь устроиться поудобнее. Занявшийся здесь пожар каким-то чудом угас, и первый этаж остался почти невредимым, если не принимать во внимание разбитые рамы и выбитые стекла. Электричества не было, отопления тоже, но комната была полна лунного света, отраженного тонкой ледяной коркой, которой покрылся протекавший рядом с домом канал. Сквозь разбитое окно Моррисон вглядывался в пустую улицу, пытаясь высмотреть Джеймса Харта. Уже почти два часа, как тот ушел, пообещав вернуться с подмогой. Но ни Харта не было, ни подмоги…

В комнате стоял холод, и становилось все холоднее. Моррисон заметил, как изо рта вырывается парок. Он поплотней закутался в одеяло, но толку не было. Одеяла он нашел этажом выше — единственное, что удалось отыскать полезного в разбитом доме. Может, стоило поискать получше, но пол второго этажа так угрожающе трещал при каждом шаге, что Шин решил довольствоваться малым и не искушать судьбу.

Он посмотрел на Сюзанну и Полли, лежавших на кушетке. Обнявшись и даря друг другу тепло, женщины спали под ворохом одеял. Сон их был глубок, но беспокоен, словно их мучили кошмары. Обе проявили удивительные терпение и выдержку, пока группа пробивалась от руин «Каверны» сюда. Моррисон им невольно завидовал, потому что девушки под конец уснули, а вот его сон не брал. Он опять, как всегда, остался один. Две женщины нашли в себе силы утешить и согреть друг дружку, для него же утешения не нашлось. Вряд ли они так поступили намеренно. Просто Полли и Сюзанна были близкими подругами, а Моррисон никогда не был близок ни с кем. Он всегда шел своим путем, и частенько ради этого приходилось оставлять за спиной попутчиков.

Вот только на этот раз оставили за спиной его самого. Сюзанна и Полли удалились в сон — значит, ему выпало их охранять. Впрочем, в любом случае спать ему не хотелось. Столько времени проведя в западне под руинами клуба, он решил, что вряд ли его когда-либо потянет спать. Лунный свет в комнате дарил умиротворение: ровный и спокойный, он играл на каждой грани и каждом выступе, и Моррисону почему-то казалось, что он где-то глубоко под водой и ничто происходящее на поверхности не в состоянии затронуть его.

Одна из женщин что-то прошептала во сне, и он, поднявшись со стула, подошел к кушетке убедиться, все ли в порядке. Лицо Полли было безмятежным, как у ребенка, но Сюзанна хмурилась, будто сны ей были не в радость. Выбившаяся прядка волос упала девушке на лицо, и Моррисон осторожно убрал ее. Сюзанна вздохнула и окунулась в сон еще глубже.

Моррисон присел рядом с ней на корточки, незнакомые мысли закрутились в его голове. Сюзанна всегда нравилась Шину, и, почувствовав с ее стороны хоть малейший шажок навстречу, он, наверное, полюбил бы ее. Но этого никогда не было. Она вечно была в хлопотах и заботах о ком-то другом — о заблудившихся неудачниках или убогих, а ему надо было то спеть еще одну песню, то опрокинуть еще стакан, а порой и то и другое вместе. Ну а теперь уж слишком поздно. Все встало с ног на голову, мир переменился, и если он сделает то, что задумал, у него никогда уже не будет шанса выяснить, смог бы он полюбить ее или нет.

Моррисон поднялся и вернулся на стул у окна. Опустошенный и уставший, он начал зябнуть. Немолодой как-никак. Он потерял счет времени — сколько он уже в Шэдоуз-Фолле, особенно если учесть время, проведенное в Фэйрии, но уж точно несколько лет прошло с тех пор, как он умер молодым в Париже и стал легендой. Легенда протянула недолго: спустя каких-то несколько лет люди, подстрекавшие его жить сгорая, умереть молодым и оставить после себя достойного вида труп, сотворили себе нового кумира и новую легенду. Так он очутился в Шэдоуз-Фолле.

Моррисон чуть улыбнулся, вспомнив, как жил. Песни, стихи, алкоголь, наркотики, доступные женщины и — всегда — музыка Он неважно обращался с друзьями, но оставил им на память несколько песен.

Моррисон подвинулся вместе со стулом к столу. Все это время, что он проторчал у окна, Шин сочинял песню и хотел закончить ее до ухода отсюда. Времени у него оставалось немного. И у него, и у города. Обе стороны забыли, во имя чего они должны биться, настолько яростно стремясь истребить врага, что готовы были скорее не оставить от города камня на камне, чем видеть его занятым противником. А Моррисон не забыл. Город должен уцелеть. От этого зависела жизнь слишком многих. У него была мысль, как спасти город. План Моррисона был хорош — такой, какой может и разбить крестоносцев, и спасти Шэдоуз-Фолл от дальнейшего разрушения. Если получится. Его последний план — вывести из-под земли эльфов — можно было бы назвать лишь частично успешным, но второй его план наверняка сработает. Вся проблема была в том, что сам он при этом должен погибнуть.

Моррисон хмуро глядел из окна на пустую улицу. Умирать он пока не был готов. Еще столько предстояло сделать. С той самой минуты, как он оказался в Шэдоуз-Фолле, его звала Дверь в Вечность, но он упорно отказывался внимать призыву. Теперь все изменилось. Моррисон оглянулся на кушетку и тихо вздохнул. Терять ему особо нечего, но вот по Сюзанне он точно будет скучать. Жаль, он не знал ее до прихода в Шэдоуз-Фолл — в той жизни, когда оба они были реальны. И были не легендами, а просто людьми.

Сейчас, однако, Шин чувствовал, что самое важное он уже сделал. Распевать песни и слыть паршивой овцой мог бы теперь и кто-то другой. Оставалось только сделать последнее — спасти город, подаривший ему последний шанс. Он вдруг улыбнулся. Ну кому бы в голову пришло, что Моррисон вдруг станет героем? Шин посидел немного, глядя в никуда. Ему было страшно, но страх его не остановит. Жизнь города важнее жизни певца. Он всегда это знал.

Моррисон опустил глаза на лежавший перед ним на столе лист бумаги. Скорее всего, это последняя его песня. Не лучшая, конечно, но тоже имеет право на существование. Написал он ее лишь для того, чтобы попрощаться, потому что Моррисон сомневался, будет ли у него возможность сказать, что хотел, лично. Будет уходить — оставит листок на столе, а когда Сюзанна с Полли проснутся — увидят его. Поначалу он думал разбудить женщин перед уходом, но передумал. Они бросятся уговаривать, а у него осталось слишком мало сил, чтобы слушать их уговоры.

Моррисон встал и на цыпочках подошел к кушетке. Сняв с себя одеяло, он осторожно укрыл им женщин. Затем обвел взглядом комнату, радуясь серебристой игре лунного света, и вздохнул. Покинув комнату, он тихо прикрыл за собой дверь, прошел в прихожую и вышел из дома. На улице было пусто и холодно. Некому здесь беспокоить сон Сюзанны и Полли, тем не менее Моррисон на всякий случай проверил, хорошо ли закрыта входная дверь, и зашагал по улице, мурлыча под нос мелодию новой песни в такт хрусту изморози под ногами. Воздух был морозным и удивительно прозрачным, луна напоминала прожектор, освещающий сцену.

ВТОРОЙ УДАР

Все ждали зари, но она не пришла. Тянулись часы, а ночь не кончалась и не кончалась. Сияла луна, но ни одна звездочка не выглянула составить ей компанию. Везде в Шэдоуз-Фолле один за другим гасли пожары и высыхала кровь на тротуарах и мостовых. Солдаты окапывались и строили огневые позиции для орудий, а защитники возводили баррикады и собирали всюду, где только было можно, оружие. Напряженность росла по мере того, как обе стороны готовились ко второй фазе битвы, понимая, что на этот раз убийства и разрушения не остановятся до тех самых пор, пока победу не одержит одна из сторон. Полную победу. Не было переговоров о мире, не было и попыток проявления дипломатии. Шла битва за сердце и душу Шэдоуз-Фолла, и ни одну из сторон абсолютно не интересовал компромисс.

Верховный главнокомандующий крестоносцев Уильям Ройс сидел в своем кабинете передвижного штаба, припаркованного на окраине города. Несмотря на все достигнутое его армией, перемещение штаба ближе к центру считалось пока небезопасным. Даже в оккупированных районах можно было ожидать неприятностей. Ройс смотрел на стопку донесений на столе и с трудом сдерживал ярость. Все планы летели к черту. С началом наступления сразу выяснилось, что вся превентивная работа, проведенная заброшенными диверсантами, оказалась тщетной. На борьбу с его армией поднялся весь город — это было непредвиденным обстоятельством. Защитники должны были стать легкой добычей, не имея в сердце веры и преданности Господу, что давало силы крестоносцам, однако горожане отбивались с яростью и решимостью, замедлившими наступление крестоносцев до скорости черепахи.

И прежде всего — основные силы наступающих были разрезаны и расколоты на мелкие группы из-за особенностей природы Шэдоуз-Фолла. Солдаты увязли на сотне фронтов, ведя сражения и стычки в сотне разбросанных по городу мест и временных зон, причем зачастую — с неведомыми силами и вооружением. Связь с войсками представляла собой полный хаос. Крестоносцы предвидели некоторые трудности, но оказалось, что далеко не все. Несмотря на проведенную разведкой работу, ей не удалось установить полную картину городской жизни.

Ройс нахмурился. Он проиграл. Проиграл до начала наступления. Его прекрасно обученная армия добилась некоторого успеха, ее численность и вооружение должны были дать ей глобальное преимущество, но он, полководец, не в силах был разглядеть главный фронт, на котором можно было пустить в ход это преимущество.

А вдобавок ко всему — эльфы. Ройс обрушил кулак на стопку донесений. Разведка уверяла его, что Фэйрия не планирует выбираться из страны-под-горой и не собирается защищать город. Поступила даже информация о том, что эльфы собираются полностью изолировать себя от мира людей. Ройс рассчитывал на это, даже до некоторой степени зависел от этого — и прогадал. Что-то случилось, что коренным образом все изменило, — но что? В рапортах объяснений этому не было.

Эльфы стали буквальным символом всего того, что мешало наступлению. Само их присутствие вносило разлад в войска. Солдаты приходили в замешательство от того, что их вера и распятия в их руках не давали мгновенной победы над «исчадиями ада». А это полностью противоречило тому, чему их учили и чего они ожидали сами. Сомнение подрывало веру, а без веры падает дисциплина.

Согласно донесениям, эльфов ни остановить, ни убить возможности не было. Очень часто одного их присутствия оказывалось достаточно, чтобы повернуть исход сражения в пользу защитников города. Ройс резким движением руки смахнул рапорты со стола на пол. Должен существовать тайный ключ к обороне города — и об этом его разведка обязана была донести ему.

Он развернулся в кресле лицом к телевизору, стоящему внутри начерченной мелом пентаграммы, и темный экран насмешливо встретил его взгляд. Ройс потянулся к пульту и замер: телевизор включился сам по себе. Его рука все еще висела в нескольких дюймах от пульта, а экран уже начал оживать. Рябь исчезла, и на экране показался он сам — Ройс собственной персоной, сидящий на золотом троне в море огня. Козлиные рога поднимались над его лбом и загибались назад. Ноги его оканчивались раздвоенными копытами. Изображение улыбнулось Ройсу и подмигнуло:

Дата добавления: 2015-12-01