|
Читайте также: |
— Послушай, но ведь ты, кажется, говорил о бароне Макияма!
— Говорили, говорили, я тоже слышала из столовой, — единственный раз согласилась с мужем хозяйка.
— Ах, вон оно что, ха-ха-ха… — ни с того ни с сего рассмеялся Мэйтэй, потом с невозмутимым видом добавил: — Это все неправда. Да будь у меня дядя барон, я бы сейчас был по меньшей мере директором департамента.
— А я уж подумал, что за чертовщина, — сказал хозяин с радостным и взволнованным лицом. Его жена пришла в еще больший восторг.
— Ну и ну, — сказала она, — а вы частенько врете с серьезным видом, как сейчас? Оказывается, вы умеете лгать.
— Та женщина делает это еще лучше, чем я.
— Да вы тоже ей не уступите, что и говорить.
— Однако, хозяюшка, я лгу ради шутки, а эта женщина все говорит с особым умыслом, с подковыркой. Злокачественная ложь. Если перестать отличать неподдельное чувство юмора от обезьяньей мудрости интриги, то сам бог комедии будет вынужден пожалеть об отсутствии проницательного мужа.
Хозяин потупил взор и произнес:
— Ну, не знаю.
— А, все равно, — смеясь, ответила хозяйка.
Мне еще ни разу не доводилось видеть усадьбу Канэда. Я услыхал о ней впервые только сейчас. У нас в доме никогда не говорили о дельцах, а поэтому и я, живущий на хлебах хозяина, не только не имею с ними ничего общего, но они всегда были мне глубоко безразличны. Тем не менее, прислушиваясь краем уха к беседе, которая только что состоялась во время неожиданного визита Ханако, я попытался представить себе красоту ее дочери, а потом стал размышлять об их богатстве, знатности и могуществе и, несмотря на то что я просто кот, не мог уже спокойно валяться на галерее. В то же время я испытывал чувство сострадания к Кангэцу-куну. Какая польза от того, что он окончил университет и стал физиком? Вот Ханако подкупила профессоршу, жену рикши и даже Тэнсёин с многострунным кото, разузнала о нем все, вплоть до того, что у него нет двух передних зубов. А он в такой момент лишь посмеивается да крутит свой шнурок. Далеко не всякий осмелится приблизиться к женщине, у которой на лице покоится такой великолепный нос. Хозяин, конечно, предпочтет остаться в стороне, тем более что у него слишком мало денег. Мэйтэй не стеснен в средствах, но он такой Гудзэн Додзи, что вряд ли захочет помочь Кангэцу. Таким образом, единственный, кто вызывает сожаление, — это сэнсэй, выступающий с докладами о механике повешения. Поэтому было бы очень несправедливо, если бы даже я не попытался проникнуть в стан врага и выведать, что там происходит. Я просто кот, но кот, живущий в доме ученого, который иногда даже читает Эпиктета и стучит им по столу; я немного отличаюсь от обычных бестолковых и глупых кошек. Рыцарский дух, который позволяет мне отважиться на подобную авантюру, скрыт в кончике моего хвоста. Мое желание отправиться на разведку объясняется не чувством долга перед Кангэцу-куном и тем более не тем нервным состоянием, когда, не раздумывая, бросаешься спасать другого. Если выражаться высокопарно, мой поступок заслуживает похвалы и свидетельствует о благородстве моей натуры. Если Ханако и ее сторонники, не испросив на то согласия Кангэцу, повсюду раззвонили о происшествии на Адзумабаси, если они подослали своих сыщиков и теперь с торжествующим видом рассказывают каждому встречному и поперечному, что удалось через них выведать, если они прибегают к помощи рикш, конюхов, бродяг, хулиганов-сёсэев, старух поденщиц, акушерок, ведьм, массажистов, дураков и всячески отвлекают людей, ценных для государства, от важных занятий… у кота тоже найдется решимость.
Погода была хорошая, но моя задача несколько осложнялась тем, что на улице начал таять иней, и все-таки во имя выполнения своего долга я готов пожертвовать жизнью. Может быть, служанке будет неприятно, что я выпачкаю ноги и притащу грязь на галерею, меня это мало трогает. «И пойду не завтра утром, а сейчас», — решил я и, полный отваги и смелости, ринулся вперед, но, добежав до кухни, подумал: «Подожди!» Как кот, я достиг высшей степени развития; мне даже кажется, что по своему развитию я ни за что не уступлю ученику третьего класса гимназии. Вот только устройство моего горла, какая жалость! осталось точно таким же, как у всех остальных кошек, и я не могу разговаривать по-человечьи. Допустим, мне удастся пробраться в усадьбу Канэда и выяснить, что происходит в лагере противника — ведь я все равно не смогу рассказать об этом Кангэцу-куну. И хозяин и Мэйтэй-сэнсэй ничего не узнают. Если я не могу сообщить о добытых с большим трудом сведениях, то они будут походить на бриллиант, зарытый в землю и лишенный возможности сверкать в лучах солнца. «Глупо все это, может, не стоит», — размышлял я, стоя у дверей.
Однако жаль бросать начатое дело на полпути. У меня было такое чувство, которое испытывают люди в засуху, — они ждут дождя, а черные тучи проплывают над головой и уходят дальше в соседнюю провинцию. Одно дело, если бы я был не прав, но бороться против несправедливости, во имя гуманности, всегда было сокровенной мечтой мужчины, и он смело идет в бой, если даже знает, что ему грозит неминуемая гибель. Заниматься бесполезным делом и понапрасну пачкать ноги — вот удел кота. Мне было суждено родиться котом, и я не могу обмениваться мнениями с господами Кангэцу, Мэйтэем и Кусями, но если необходимо куда-то незаметно пробраться, то лучше меня никто этого не сделает. Мне всегда бывает очень приятно выполнить то, что не под силу другим. Пусть только мне одному будет известно, что творится в доме у Канэда, но это гораздо приятнее, чем если бы об этом не знал никто. Было бы приятно дать им понять, что существует некто, знающий о них все, пусть даже этот некто и не может рассказать об этом другим. Ну как не пойти, когда тебя ожидает столько приятных ощущений. Все-таки, пожалуй, пойду.
Когда я пришел к усадьбе Канэда, я увидел величественный европейский особняк, занимавший огромный участок. «Хозяин, наверное, такой же высокомерный, как и сам дом», — подумал я, входя в ворота и внимательно оглядывая здание. Дом не отличался никакими архитектурными достоинствами, два его этажа чопорно возносились ввысь, как бы желая запугать всех своим грозным видом. Наверное, это и есть та самая банальность, о которой говорит Мэйтэй. Обойдя парадный подъезд, я пересек газон и направился к черному ходу. Кухня, как и следовало ожидать, была просторная, наверняка раз в десять больше, чем у Кусями-сэнсэя. Там все было в таком идеальном порядке, все так блестело и сверкало, что навряд ли она уступала кухне графа Оокума, о которой недавно очень подробно писали в газете. «Образцовая кухня», — подумал я и вошел в дом. Смотрю — в просторной светлой передней стоит жена рикши и о чем-то с увлечением рассказывает кухарке и рикше Канэда. «Их надо остерегаться», — подумал я и шмыгнул за лохань.
— Неужели тот учитель не знает нашего барина? — спросила кухарка.
Рикша Канэда ответил:
— Как можно не знать? Надо быть уродом без глаз и без ушей, чтобы жить по соседству и не знать усадьбы Канэда-сана.
— Ничего не могу сказать. Ведь этот учитель такой чудак — ничем, кроме книг, не интересуется. Если бы он знал, кто такой барин, то, наверное, испугался бы. Да куда там, он даже не имеет понятия, сколько лет его собственным детям, — сказала жена рикши.
— Ого, даже самого Канэда-сана не боится! Болван несчастный! Была не была, давай все вместе пойдем и пригрозим ему.
— Это было бы здорово. Ишь ты, нос у барыни слишком велик, лицо ее ему не нравится… Скажет же такое. А у самого рожа, как у барсука из Имадо… [69]А еще, наверное, думает, что такой же, как все люди, этого уж стерпеть никак нельзя.
— Да не только лицо. Посмотрите, какой у него спесивый вид, когда он с полотенцем в руке идет в баню. Будто лучше него человека на свете нет.
Даже кухарка всей душой презирала Кусями-сэнсэя.
— Давайте все вместе подойдем к его забору да обругаем его покрепче.
— Это наверняка поубавит ему спеси.
— Не надо показываться ему на глаза. Пусть только голоса слышит. Помешайте ему заниматься, позлите как следует. Это барыня так наказала.
— Все ясно. — Жена рикши поспешила дать понять, что она свою долю ругательств выдаст сполна.
«Эта компания, чего доброго, и вправду явится издеваться над Кусями-сэнсэем», — подумал я и, тихонько проскользнув мимо заговорщиков, вошел в комнаты.
У кошек как будто нет ног: еще ни разу не случалось, чтобы кто-нибудь из них неловко ступил и наделал шуму. Они ступают совершенно бесшумно, как будто идут по облакам. Их поступь подобна удару гонга в воде, звону гуслей в глубокой пещере. Мне нет дела ни до банального европейского дома, ни до образцовой кухни, мне нет дела ни до жены рикши, ни до слуги, кухарки, барышни, горничной, самой госпожи Ханако, ее мужа-барина. Я сходил, куда хотел сходить, послушал, что хотел услышать, высунув язык, помахал хвостом и, нащетинив усы, не спеша вернулся домой. Пожалуй, во всей Японии никто не сможет сделать это искуснее меня. Я стал сомневаться: «Уж, в самом деле, не сродни ли я кошке Нэкомата, что нарисована в книжке с картинками?» Говорят, что во лбу у жабы есть драгоценный камень, светящийся в темноте, а у меня в хвосте заключено чудесное средство, передаваемое в нашей семье по наследству. Оно-то и позволяет мне дурачить людей. Гордо прошествовать по коридору в доме Канэда, да так, чтобы этого никто не заметил, для меня легче, чем богатырю Ниосама [70]растоптать токоротэн [71]. Тут я и сам пришел в восторг от своих способностей и, сообразив, что все это благодаря моему хвосту, которым я всегда очень дорожу, преисполнился к нему благоговения. Я решил помолиться великому богу хвосту о ниспослании мне кошачьей удачи и наклонил слегка голову, но, кажется, допустил при этом небольшой просчет. Полагается отвесить три поклона, все время глядя на хвост. Я хотел выполнить все в точности и повернулся так, чтобы можно было видеть хвост, но хвост, оказывается, последовал за моим туловищем. «Не уйдешь», — подумал я и оглянулся, да так, что чуть не вывернул себе шею, но… хвост тоже метнулся в сторону. Угнаться за хвостом оказалось так же трудно, как втиснуть всю вселенную в три суна; повернувшись в погоне за хвостом семь с половиной раз, я совсем измучился и прекратил это занятие. У меня закружилась голова, и я никак не мог сообразить, где нахожусь. «Будь что будет», — подумал я и побрел куда глаза глядят. За сёдзи послышался голос Ханако. «Наконец-то», — сказал я себе и замер на месте, навострив уши и затаив дыхание.
— Какой-то нищий учитель, а нахальства хоть отбавляй, правда? — звенел на самых высоких нотах уже знакомый мне пронзительный голос.
— Да, нахальный субъект. Надо будет подстроить что-нибудь, проучить его немного. Ведь в этой гимназии работают мои земляки.
— Кто такие?
— Цуки Пинскэ и Фукути Кисяго. Попрошу их подразнить его.
Я не знаю, откуда родом Канэда-кун, но очень удивился, услыхав, какие странные имена у его земляков.
— Он учитель английского языка? — уточнил Канэда-кун.
— Да, жена рикши говорила, что он преподает не то английский язык, не то еще что-то.
— Во всяком случае, учитель он никудышный. — Слово «никудышный» тоже привело меня в немалый восторг. — Недавно я встретился с Пинскэ, и вот что он мне рассказал: «У нас в гимназии работает один странный тип. Как-то ученики спросили его: „Господин учитель, как будет по-английски «чай бантя“ [72]?» — а он и отвечает с самым серьезным видом: «"Бантя" по-английски будет „savage tea“». Теперь все наши учителя потешаются над ним. А ведь такие, как он, и на других бросают тень». Это, наверное, был именно он.
— Конечно, он. Только тип с его рожей может сказать такое. И усы какие-то противные отрастил.
— Отвратительный тип!
Выходит, если у тебя растут усы, то ты уже отвратительный тип. Тогда среди кошек нет ни одной, которая не была бы отвратительной.
— Есть там у них еще не то Мэйтэй, не то Пьяница беспробудный [73], не помню точно, как его зовут. Тот вообще какой-то шут гороховый. Говорит, что барон Макияма — его дядя. Я тогда еще подумала: «У такой рожи — и вдруг дядя барон, не может этого быть».
— Плохо, что ты приняла его слова за чистую монету. Ведь никто не знает, что он собой представляет.
— Плохо, говорите? Но ведь он окончательно заморочил мне голову, — с глубоким сожалением произнесла Ханако.
О Кангэцу-куне, к моему удивлению, не было сказано ни слова, и я пришел к выводу, что либо о нем говорили до моего прихода, либо они решили, что он им не подходит и забыли о нем думать. Это обстоятельство, конечно, обеспокоило меня, но что поделаешь. Некоторое время я стоял неподвижно, как вдруг из гостиной, которая находится напротив, послышался звонок. «Ага, там тоже что-то происходит, — подумал я. — Как бы не опоздать», — и направился к гостиной. Я услышал громкий женский голос. По тому, как сильно этот голос походил на голос Ханако, можно было догадаться, что он принадлежит барышне Канэда и что благодаря этому голосу Кангэцу-кун чуть не покончил жизнь самоубийством. Какая жалость, сёдзи мешали мне почтительно преклонить колена перед ее драгоценным ликом. Я также не могу ручаться, украшает ли ее лицо большущий нос, или нет. Однако если судить по громкому сопению, которым сопровождался весь разговор, то он у нее далеко не из тех приплюснутых носов, которые не привлекают внимания людей.
Женщина болтала без умолку, голоса же ее собеседника не было слышно. Наверное, она разговаривала по так называемому телефону, о котором мне уже приходилось слышать.
— Это Ямато? Я собираюсь завтра в театр, оставь мне билет в третью ложу, ладно?… Понял?… Ну что же тут непонятного? Ах, какой ты! Оставь в третью ложу… Что такое?… Не сможешь? Нет, ты должен оставить, обязательно оставь, слышишь? Ха-ха-ха, шучу, говоришь?… Какие же тут могут быть шутки!… Смеешься, противный? Кстати, кто ты такой? Тёкити? Какой ты, Тёкити, все-таки бестолковый. Скажи, чтобы хозяйка подошла к телефону. Что? Для меня и так сойдет?… Как ты смеешь, наглец? Да ты знаешь, кто я такая? Я — Канэда!… Ха-ха-ха, прекрасно знаешь, говоришь? Ох и дурак… Канэда, говорю… Что?… Благодарю за то, что вы всегда так любезны со мной?… С чего это ты меня благодарить вздумал? Нужны мне твой благодарности… Опять смеешься! Ты, видно, настоящий идиот… Вы совершенно правы, говоришь?… Не морочь мне голову, а то повешу трубку! Что тогда будешь делать?… Если будешь молчать, то мы с тобой не скоро договоримся. Скажи что-нибудь!
Ей никто не ответил: Тёкити, наверное, повесил трубку. Барышня, задыхаясь от злости, принялась крутить ручку телефона. Поднялся оглушительный трезвон. Испуганно залаяла сидевшая у ее ног болонка. «Здесь надо держать ухо востро», — сказал я себе и, быстро выбежав из дома, спрятался под галереей.
В эту минуту послышались шаги и скрип раздвигаемых сёдзи. «Кто бы это мог быть?» — подумал я и весь превратился в слух.
— Барышня, вас зовут барин и барыня.
Похоже, это была горничная.
— Знать ничего не желаю! — закричала на нее барышня.
— Но они сказали: «Есть небольшое дело, пойди позови барышню».
Барышня ответила новым потоком брани:
— Ну что ты ко мне пристала? Я же ясно сказала: ничего не желаю знать!
Призвав на помощь всю свою сообразительность, горничная сделала попытку успокоить разбушевавшуюся хозяйку:
— …Речь, кажется, идет о Мидзусима Кангэцу-сане.
— Не знаю я никакого Кангэцу, никакого Суйгэцу! Ненавижу! У-у, морда лошадиная…
Теперь барышня вымещала свой гнев уже на отсутствующем Кангэцу-куне.
— Ого, когда это ты сделала себе модную прическу?
Горничная перевела дух и коротко ответила:
— Сегодня.
— Бесстыдница! Горничная, а туда же прешься. Да ты, я вижу, и воротничок сменила. — Горничной тоже не удалось избежать нападок своей госпожи.
— Это тот, который вы мне недавно изволили подарить. Он такой красивый, что мне все жалко было его носить, я его хранила в корзинке. Но старый испачкался, поэтому пришлось переменить.
— Когда же я тебе его дарила?
— На Новый год. Вы тогда купили его в «Сирокия»… На зеленовато-коричневом поле — набивка в виде программы сумо. Вы сказали, что он вас старит и что вы дарите его мне. Вот как было дело.
— Чушь какая-то. Он тебе очень к лицу, у-у противная.
— Весьма тронута.
— Да я и не собираюсь тебя хвалить. Противная, говорю.
— Как так?
— Почему ты взяла и не сказала, что он красивый?
Горничная в недоумении посмотрела на молодую госпожу и ничего не ответила.
— Если уж он тебе идет, то на мне и подавно не будет выглядеть смешно.
— Он вам, конечно, очень пойдет.
— Ах ты, знала, что пойдет, и молчала. Теперь носишь как ни в чем ни бывало, дрянь ты этакая.
Брань лилась неудержимым потоком. Я внимательно следил за тем, как разворачиваются события. В это время раздался голос Канэда-куна.
— Томико! Томико! — позвал он дочь.
Барышне ничего не оставалось, как крикнуть «иду» и отправиться к родителям. Болонка, чуть побольше меня ростом, у которой глаза и нос были как бы стянуты к середине морды, помчалась за ней. Все так же крадучись, я выскочил на улицу через черный ход и пустился бежать домой. Успех экспедиции превзошел все мои ожидания.
Покинув прекрасный дом Канэда, я через несколько минут оказался возле нашего грязного домишка. У меня возникло такое ощущение, словно с залитой солнечным светом горной вершины я вдруг спустился во мрак глубокой пещеры. Во время пребывания в особняке Канэда мои мысли были заняты совсем другим, и я не обратил внимания ни на убранство комнат, ни на фусума [74], сёдзи и тому подобное, но как только я очутился в нашем жилище, я тотчас же почувствовал все его убожество, страшно затосковал по этой так называемой банальности. Похоже, что дельцы — люди более выдающиеся, чем учителя. Однако эта мысль показалась мне несколько странной, и я решил спросить, что думает по этому поводу мой уважаемый хвост. «Правильно, правильно», — донеслись из кончика хвоста слова божьего откровения.
Вхожу я в гостиную и, к своему глубокому удивлению, обнаруживаю, что Мэйтэй-сэнсэй все еще здесь. В хибати наподобие пчелиных сот натыкано множество окурков, а сам Мэйтэй, удобно развалясь, о чем-то разглагольствует. Тут же неизвестно откуда появившийся Кангэцу-кун. Хозяин, подперев голову рукой, сосредоточенно рассматривает расплывшееся по потолку дождевое пятно. Собрание все тех же беспечных лентяев.
— Кангэцу-кун, тогда ты сохранил в тайне имя женщины, говорившей о тебе даже в бреду, теперь-то, наверное, можно сказать, кто она, — принялся подтрунивать Мэйтэй.
— Я бы сказал, если бы это касалось меня одного, но ей может быть неприятно…
— Значит, все еще нельзя?
— К тому же я дал слово жене профессора.
— Дал слово молчать?
— Да, — ответил Кангэцу-кун и начал, как обычно, теребить шнурок своего хаори. Это был необычный шнурок, фиолетового цвета, в продаже таких не встретишь.
— Этот шнурок напоминает об эпохе Тэмпо [75], — не поднимая головы, пробормотал хозяин. История с девицей Канэда его нисколько не трогала.
— Да, эпохи японо-русской войны здесь не чувствуется. Этот шнур так и просится к боевому камзолу с гербами да походному шлему. Говорят, то Ода Нобунага [76]на свадьбе связал свои волосы в пучок вот этим самым шнуром, — произнес Мэйтэй, как всегда очень серьезно. Кангэцу-кун тоже серьезно ответил:
— Да, действительно этим шнурком пользовался мой дед во время усмирения восстания в Тёсю.
— Самое время преподнести его в дар какому-нибудь музею, а? Ведь то, что ученый-физик Мидзусима Кангэцу-кун, читающий доклад на тему: «Механика повешения», выглядит, как какой-то запаршивевший хатамото [77], непосредственно влияет на его репутацию.
— Конечно, можно было бы последовать вашему совету, но есть люди, которые говорят, что этот шнурок мне к лицу, и потому…
— Кто сказал тебе такое? У этого человека нет никакого вкуса, — громко проговорил хозяин, переворачиваясь на другой бок.
— Вы его не знаете…
— Ладно, допустим, что не знаем, но все-таки кто?
— Да так, одна женщина.
— Ха-ха-ха. Ох, и любишь ты напустить тумана. Хочешь, угадаю? Это та самая женщина, которая звала тебя со дна Сумидагава. Да, кстати, не попробовать ли тебе еще раз отправиться к праотцам уже в этом хаори? — нанес Мэйтэй неожиданный удар с фланга.
— Ха-ха-ха. Больше со дна реки она меня не зовет. В той райской обители, что находится на противоположной стороне…
— Не такая уж она и райская. Один нос чего стоит!
— Что такое? — воскликнул Кангэцу, подозрительно поглядывая на приятелей.
— Только что здесь был носище. Мы просто обомлели при его появлении, правда, Кусями-кун?
— Угу, — буркнул хозяин, лежа распивавший чей.
— Носище? Вы это о ком?
— О достопочтенной мамаше твоей дражайшей дамы сердца.
— Что, что?
— Женщина, назвавшаяся женой Канэда, приходила и расспрашивала о тебе, — с серьезным видом объяснил ему хозяин.
Мне было интересно, как станет реагировать Кангэцу-кун. Удивится? Обрадуется? Смутится? Но сколько я ни всматривался в лицо Кангэцу-куна, никаких особых эмоций на нем не проявилось.
— Она, наверное, просила вас уговорить меня жениться на ее дочери? — промолвил он своим тихим голосом и снова принялся крутить фиолетовый шнурок.
— Совсем нет. Эта достопочтенная мамаша — обладательница великолепного носа…
Но тут хозяин перебил Мэйтэя на полуслове и ни с того ни с сего понес сущую околесицу:
— Подожди, я тут уже давно сочиняю эпиграмму про этот нос.
Из соседней комнаты донеслось хихиканье хозяйки.
— Тебя, я вижу, ничто не волнует. Ну и как, уже сочинил?
— Почти. Первая строка будет такая: «На этом лице — праздник носа».
— Дальше?
— Следующая: «Поднесём этому носу священное сакэ».
— Ну, а дальше?
— Пока все.
— Забавно, — усмехнулся Кангэцу-кун.
— А что, если дальше сделать так: «В нем две укромные пещеры», — продолжал сочинять Мэйтэй.
— Не знаю, — подхватил Кангэцу, — понравится ли вам такая фраза: «Они так глубоки, что волосков не видно».
Как раз в ту минуту, когда на наших друзей снизошло вдохновение и они принялись наперебой болтать все, что им приходило в голову, на улице, у самого забора, послышались громкие голоса. Несколько человек дружно скандировали: «Барсук из Имадо! Барсук из Имадо!»
Хозяин и Мэйтэй удивились и быстро повернулись в ту сторону, откуда доносились крики, стараясь разглядеть через щели в заборе, что там происходит. За забором послышался дружный взрыв смеха и частый топот ног.
— Что значит «барсук из Имадо»? — удивленно спросил Мэйтэй, обращаясь к хозяину.
— Понятия не имею, — отвечал тот.
— Здорово придумано, — добавил Кангэцу-кун. Мэйтэй будто вспомнил о чем-то. Он вскочил на ноги и начал серьезным тоном:
— Уже в течение многих лет я веду исследовательскую работу о роли носа с эстетической точки зрения, сейчас я хочу изложить некоторые результаты своей работы и поэтому прошу вашего внимания.
Это было настолько неожиданно, что хозяин растерялся и недоверчиво покосился на Мэйтэя. Кангэцу чуть слышно промолвил:
— Очень хотелось бы послушать.
— Я всесторонне изучил данную проблему, но природу носа мне так и не удалось установить. Прежде всего вызывает сомнение количество отверстий в нем: ведь если предположить, что нос имеет практическое назначение, то двух отверстий слишком много. Ему нет никакой необходимости так кичливо выпячиваться в самом центре лица. Однако почему же он постепенно все больше и больше выдается вперед?
И Мэйтэй для наглядности потрогал свой собственный нос.
— Он у тебя совсем не выпячивается. — Хозяин сказал правду, он совсем не собирался льстить своему приятелю.
— Во всяком случае, он у меня и не вдавлен вовнутрь. Чтобы у вас не возникло сомнения, предупреждаю, что он не является просто двумя рядом расположенными отверстиями… Итак, появление выступа, именуемого носом, по моему мнению, можно объяснить тем, что результаты незначительного воздействия, называемого нами, людьми, сморканием, естественно, накапливались и привели к возникновению этого поразительного и одновременно очевидного феномена.
— И все это сущая правда, — снова вставил свое замечание хозяин.
— Как известно, при сморкании мы хватаемся пальцами за нос, при этом возбуждающее воздействие оказывается только на ту часть носа, за которую мы хватаемся пальцами; согласно великим принципам теории эволюции, именно эта часть тела, подвергаясь постоянному раздражению, развивается гораздо быстрее, чем его другие части. Кожа, естественно, затвердевает, ткани постепенно уплотняются, и в конце концов образуется хрящ.
— Позвольте… Навряд ли мясо может вот так легко и просто вдруг превратиться в хрящ, — заговорил Кангэцу-кун, ученый-физик.
— Ваши сомнения совершенно справедливы, — как ни в чем не бывало продолжал Мэйтэй. — Но факты — лучшее доказательство, и вот вам, пожалуйста, — хрящ существует, тут ничего не скажешь. Хрящ уже образовался. Однако, несмотря на это, из носа продолжают течь сопли. А раз так, то приходится сморкаться. Хрящ в результате этого процесса стесался по бокам и превратился в высокий узкий выступ… действительно, ужасный процесс. Подобно тому как капля камень точит, как отшлифованная руками паломников голова Биндзуру [78]сама по себе излучает сияние, как поговорка об удивительном благоухании и удивительном зловонии, так и нос постепенно выпрямляется и затвердевает.
— Но у тебя нос мягкий, как рисовая лепешка.
— Докладчик опасается, что его собственный нос может дать повод для возражений, а поэтому умышленно уклоняется от обсуждения затронутого вопроса. Мне только хотелось бы довести до вашего сведения, господа, что нос, которым обладает глубокоуважаемая мамаша Канэда, является в своем роде чудом, ибо он достиг в своем развитии наивысшего уровня и представляет собой великолепнейший и редкий экземпляр.
— Вот, вот, — невольно воскликнул Кангэцу-кун.
— Однако, несмотря на то что все совершенное, несомненно, представляет собой величественное зрелище, оно почему-то подавляет нас, и нам бывает трудно приблизиться к нему. Не подлежит никакому сомнению, что нос такого рода великолепен, но возникает вопрос: не слишком ли круто он поднимается вверх? Носы у людей прошлого, как, например, у Сократа, Голдсмита или у Теккерея, тоже оставляли желать лучшего с точки зрения их устройства, но именно в этом заключалось их какое-то особое обаяние. Уж не потому ли носы уважают не за высоту, а за их своеобразие? В народе даже говорят: «Лучше рисовая лепешка, чем нос» [79]. В таком случае наибольшую эстетическую ценность, пожалуй, имеет нос, подобный носу Мэйтэя.
Тут Кангэцу и хозяин принялись хохотать. Вслед за ними весело засмеялся и сам Мэйтэй.
— Итак, все, что я вам только что поведал…
— Сэнсэй, «поведал» немного не то слово, оно вульгарно и скорее бы подошло какому-нибудь сказочнику, пожалуйста, не употребляйте его, — съязвил Кангэцу-кун, вспомнив недавнее замечание Мэйтэя.
— В таком случае протрем глаза и начнем сначала… Э-э… далее я хотел бы коснуться вопроса о соразмерности носа и лица. Если говорить о носе отдельно, безотносительно ко всем остальным деталям лица, то такой нос, как у нашей глубокоуважаемой мамаши, можно смело показывать где угодно… Это такой нос, который, как мне думается, мог бы получить первую премию даже на выставке на Курамаяма [80]. Однако имеется одно «но», которое заключается в том, что нос этот создавался без предварительной консультации с господами Глазами, Ртом и другими. Нос Юлия Цезаря — несомненно, хорош, но что получилось бы, если бы нос Цезаря аккуратно вырезали и приставили к морде вашего кота? Цезаревский нос выглядел бы на кошачьей морде точно так же, как выглядела бы статуя Будды из Нара на шахматной доске. Я полагаю, что такое сильное нарушение пропорций только снизит его эстетическую ценность. Нос уважаемой мамаши, как и нос Цезаря, не что иное, как выступ, поражающий своей мужественной красотой и горделивой осанкой. Но каково же окружение этого носа? Разумеется, оно не столь вульгарно, как у вашего кота. Однако это факт, что ее лоб, как на маске эпилептика, прорезают две глубокие морщины, а узкие щелочки глаз круто поднимаются вверх, к вискам. Ну как, господа, не посетовать при виде этого носа на таком лице?!
Мэйтэй умолк, и как раз в эту минуту из-за дома донесся возглас:
— Все еще про нос болтают. Как они любят позлословить!
— Это жена рикши, — пояснил хозяин Мэйтэю. Тот снова заговорил:
— Докладчик считает для себя большой честью обнаружить в самом неожиданном месте, за углом дома, еще одного слушателя — существо другого пола. Своим чарующим, похожим на журчание ручейка голосом она внесла приятное оживление в наше сухое, академическое собрание. Я бесконечно счастлив! Буду стараться излагать свои мысли по возможности в общедоступной форме и тем самым надеюсь вознаградить то благосклонное внимание, которым почтила нас эта прекрасная леди; однако сейчас я должен коснуться некоторых вопросов механики, поэтому, естественно, не исключена возможность, что это окажется трудным для восприятия дам. Прошу запастись терпением.
При слове «механика» Кангэцу-кун опять захихикал.
— Я попробую доказать, что этот нос совершенно не гармонирует и более того — находится в полной диспропорции с остальными деталями лица. Здесь мы имеем пример нарушения закона о золотом сечении Цейзинга; я попытаюсь продемонстрировать это уважаемой публике, оперируя формулами, заимствованными из механики. Через H обозначим высоту носа, a — угол, образуемый при пересечении носа с плоскостью лица. Прошу также принять во внимание, что W — разумеется, вес носа. Ну, как? Надеюсь, понятно?
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав