Мы, те, которые узнали об этой страшной трагедии, собрались и стали рыть траншеи. Подряд несколько ночей хоронили всех, кого могли. 2 страница

Подумав, я решил похоронить сына в сарае. Если начну копать во дворе или где - нибудь на открытой местности, меня сразу же обнаружат. Если сегодня ночью не обнаружат меня, то завтра обнаружат могилу, и поэтому самое удобное место – это сарай.

Не торопясь, по возможности придерживаясь правил и обряда похорон, до утра завершил. Всю ночь я думал «за что, почему?» и задыхался от обиды, от беспомощности. Взяв самое необходимое и вооружившись пистолетом и несколькими патронами к нему, отнятого у офицера утором, решительно ушел в горы, не оглядываясь, хотя не знал, что меня ожидает впереди.

Я встал на путь, на путь мести и суда, не зная, кому мстить, кого судить, кого и в чем обвинять. Но я был уверен в том, что мне предстоит распутать на этом судилище огромный клубок, на котором я и судья, и свидетель, и обвиняемый, но не известно, сумею ли понять сложную человеконенавистническую политику, но судьей для некоторых палачей, наверное я стану.

Уходя все дальше от дома, как мне казалось в сторону Шатоя, ушел в сторону, еще утром больной и немощный, но сейчас меня появились силы и думалось ясно, как никогда. Я думал «почему люди враждуют между собой, почему ищут и находят причины и повод убивать слабых и беззащитных». Думая о многом другом, забыв о своей болезни, я шел без отдыха, уверенный, что надо идти, хотя не знал, куда. «Основные причины враждебности между людьми, - решил я для себя - это зависть, уровень материального и физического состояния, и другие неправильные человеческие отношения.…..»

Через несколько дней, когда кончилась еда, вернее сказать, мучное, я решил приблизиться к населенному пункту. Я был уверен в том, что нахожусь вблизи селения Шатой. С возвышенности, где я находился, был хорошо виден небольшой хутор. Укрывшись поудобнее, я внимательно разглядывал дом за домом, спланировал, как стемнеет спуститься. Хутор, чувствовалось, был пустым, только иногда был слышен то вой, то лай собак. В течение нескольких часов, пока я вел наблюдение, не было видно не только людей, но и тени человеческой.

Было очень холодно лежать, хотя я был тепло одет. На мне был полушубок, снятый с капитана, под ним тужурка ватная, пара штанов, кирзовые сапоги с шерстяными носками и шапка-ушанка. Лишнее движение, хотя кругом лес, было опасно, кажущаяся тишина была обманчивой, так как военные практически ушли из населенных пунктов и в основной массе своей находились в горах в поисках беглецов.

К вечеру пошел снег, который усиливался с наступлением ночи. Ночью я осторожно приблизился к хутору и через огороды зашел в дом, который стоял на краю хутора. В темноте на ощупь начал поиск чурека или хлеба, там где приблизительно могли быть продукты и вообще съедобное. Таким образом, в нескольких домах ничего не нашел, подумал, «наверно, военные забрали или сами хозяева унесли собой». Я пошел к очередному дому, потеряв надежду и твердо решив прекратить поиски еды. Только приблизился к двери сзади услышал спокойный и уверенный голос.

- Стой, руки вверх! - я встал, как вкопанный, при этом потихоньку протягивая правую руку в карман к пистолету. Он повторил: «Я не шучу, руки подними и повернись ко мне».

Я понял, что он не военный лишь потому, что они не стали бы разговаривать, а сразу же повалили бы. Чуть приподняв руки, я повернулся к приказывающему и сзади меня никого не увидел. Стал смотреть по сторонам и тут же понял, что он находился в двух-трех шагах от меня в дверях сарая.

- Кто таков, куда, откуда и почему по ночам гуляем по чужим дворам? - спросил он тем же спокойным голосом.

- Усман из села Гойты, заблудился, вот и гуляю, - ответил я, чисто выговаривая на русском языке.

- Шагай вперед в дом, Усман из села Гойты, - он вышел из сарая пряча, пистолет в карман и тем самым показывая, что бояться его не следует.

Мы направились к дому. Он с порога зажег самодельную лампочку. Повернувшись к нему, я увидел мужчину солидного, уже в годах, с добрым и приятным лицом, и с этой же минуты я понял, что бояться его мне не надо, и страх исчез. Мы зашли. Он предложил сесть. Я и без того уставший, сразу же сел.

- Ну что, Усман из села Гойты, кушать хочешь?

- Зачем, ты думаешь, я пришел сюда и попал в твои руки? Конечно хочу!

Естественно, он не хозяин, но хозяйничал он не плохо. Достал большую миску, налил что-то из стояще на печке кастрюли взял большую лепешку и протянул все это мне. Я сразу же понял – фасоль вареная, просто вареная фасоль на воде, без соли и лепешка без всякого вкуса, но на данный момент за такую еду можно было бы отдать хорошего буйвола.

- Нравится еда, вкусно? Я сам сварил фасоль и лепешку спек, хотя немного сырой получилась и соли мало. Будешь еще? Давай положу, - я не стал отказываться, без слов протянул миску. Он так же щедро насыпал в миску, я доел вторую миску и хлеб. Он все это время стоял надо мной, разглядывая меня, потом протянул алюминиевую кружку с кипяченой водой. Я осторожно, не торопясь, запил и тут же разомлел и меня потянуло спать.

Я быстро пришел в себя. Минутную слабость, пока «хозяин» возился у печки, я прогнал от себя.

- Про тебя я знаю, кто ты и откуда, теперь о себе. Я Николай Бондаренко, родом с Кубани, жил в Ленинграде, Москве и в последнее время в Ростове; участник первой мировой и гражданской войны, чекист. – Я от неожиданности не успел испугаться, он тут же добавил, - бывший до 23 февраля, а сейчас беглец приговоренный к высшей мере – расстрелу. Об этом потом, давай думать как быть дальше. Мне надо скрыться, пока я не доберусь до большего начальства. Здесь нельзя оставаться дальше, так как сегодня или завтра эти места начнут заселять.

Со слов «хозяина» я понял, что вместо того чтобы идти на юг в сторону села Шатоя, я на каком то этапе повернул на запад, скорее всего прошлой ночью и оказался на хуторе Гехи-чу.

Мы всю ночь напролет рассказывали друг другу, что могли, не скрывая и не утаивая ничего. Меня до глубины души затронула его история. Решили немного отдохнуть, легли спать, мне стало плохо от нашей задушевной беседы. Так одиноко. Бывали минуты тяжелого переживания, приходилось и прежде сталкиваться с душевным одиночеством. Бывали и душевные взрывы и робость, и осторожность, и отупение разума, и много – много плюсов и минусов, но такую пустоту, не заполненную никем и ничем, у меня не бывало.

Еще ночью решившись ранним утром уйти с хутора, стали спозаранку собираться, днем оставаться небезопасно. Утром, когда внимательно рассмотрел помещение, приютившее меня на ночь, я понял, что мы находились в доме хуторского начальника, которое одновременно служило и хуторским советом и колхозной конторой.

С раннего утра пошел крупный снег. Это не было нам на руку: если вдруг появятся военные и обнаружат следы, могут пойти по следам. Взяли все то, что было из продуктов и одежды, Я взял тетради и карандаши. Ушли в сторону гор вверх по реке.

Шли наугад, но строго по берегу реки и если сворачивались с намеченного пути, то только из-за невозможности держаться вблизи берега. Несмотря на бездорожье, снег, слякоть, идти было легко и нарастающий подъем нам был ни по чем, нам хотелось подальше от этих мест, как будто это нас спасало. Я шел впереди на правах путеводителя, хотя не знал, куда идем. Попутчик не спрашивал ни о чем, а молча шел, и единственные мои знания заключались в моем упрямстве.

Ближе к полудню решили отдохнуть. Погода в горах была очень хорошая, и я на минуту забыл обо всем. Забытая в памяти понятие радоваться хорошей погоде на миг почувствовал я на миг. И в настроении своего товарища я не ошибся.

- Усман, ты бывал в этих краях? Как хорошо здесь, только вот. Он не стал дальше говорить и на розовом от мороза лице появились мрачные тени печали. Чувствовалось, он вспомнил что-то неприятное, вследствие чего он впал в немилость и ему, наверное, сейчас кажется свое несчастье больше, чем у кого-нибудь, потому что он знает много и поэтому ему тяжелее, чем мне и другим. Как-то развеять печаль и грусть, я стал рассказывать.

- До революции и даже после революции до самой смерти моего отца мы жили богато по тем меркам: большое количество крупного рогатого скота, пара десяток лошадей, овец и пекарня с магазином. В этой пекарне и в магазине работали русские, муж Микола и жена Анка, и были они очень добрыми людьми. После смерти моего отца хозяйство пошло на убыль и ко всему – революция. К двадцатому году от былого богатства только одни воспоминания и особенно о добром Миколе с Анкой. Если ты не против, пока мы с тобою вместе, я хотел бы называть и обращаться к тебя по имени Микола.

- Пожалуйста, как тебе будет угодно, - я чуть развеселил его и развеял его мрачные мысли.

Мы ушли далеко от преследования в какую-то чашеобразную местность. В такую мрачную и мерзлую погоду мне казалось, что мы попали в земной рай. Местность, огороженная скалистыми горами, и человек, который советовал нам, рассказывал об уникальности природы этого уголка республики, о мягкой зимней погоде, о нежарком летнем периоде, о выращиваемой продукции сельского хозяйства, о сочных травах, лугах и о многом другом.

После недолгого отдыха мы пошли дальше, по каким-то мне непонятным соображениям Микола предложил идти на запад. Пройдя приличное расстояние к вечеру мы устроились на ночлег. От усталости, недолго думая стали отдыхать. Наговорившись за целый день, не хотелось говорить. Устроившись у входа небольшой пещеры, заходить не стали, пока не обследуем, заходить было опасно. «Может быть, заминировано и не знаем, есть ли там другие входы и выходы», - пояснил Микола. А впереди была тихая, длинная, беспокойная зимняя морозная ночь. Тревожная тишина была непредсказуема.

№3

День выдался хорошим, и с утра мы стали осматривать наше новое жилье. В длинный и узкий проход в пещеру не каждый мог бы пройти, даже Микола со своим комплектом, хотя он ни такой габаритный, проходил с трудом. Внутри было просторна, были свежие человеческие следы, чувствовалось, что недавно здесь были люди. В темноте мы ничего не смогли найти. Мы не нашли - другого выхода, из-за чего задерживаться здесь надолго было опасно. Но на пару суток мы решили остаться здесь. При выходе из пещеры, проявляя осторожность, мы наткнулись лицом к лицу с двумя вооруженными молодыми людьми, от неожиданности схватились за оружие, но тут же поняли бесполезность нашей затеи: мы уже стояли под прицелами оружия молодых людей. Я сразу же сообразил: «эти люди - не военными, а «вайнахи», но не предсказуемы, если Микола в военной форме без погонов заговорит на своем чистым русском языке – мы пропали, и единственный выход - заговорить на чеченском».

- Молодые люди, уберите оружие, мы мирные люди!

- Да, мирные люди с оружием в руках. А этот кто в такой красивой одежде? – спросил который по моложе и сразу же я понял – это ингуши!

- Это наш брат Микола, то есть Николай, - ответил я по-русски так, чтобы Микола нас понял и не совершил какую-нибудь глупость.

По старше, который стоял сзади и молчал, без слов опустил карабин и, до тронувший к рукам молодого, сделал знак опустить направленный на нас наган. Мы стали потихоньку выходить из создавшейся ситуации и освобождать вход в пещеру, но при этом не отводя глаз друг от друга. Наши «захватчики» вели слишком не осмотрительно в таких случаях. Микола, для того чтобы показать оплошность с их стороны и как кадровый военный, сделал замечание.

- Молодые люди, вы слишком быстро поверили нам, а, может быть, с нами еще несколько человек и они держат вас на прицеле, - они хором закатились смехом и на то, что «на прицеле», не обратили внимания.

- Мы почти сутки наблюдаем за вами и знаем о том, что нет у вас никаких товарищей и вы не плохие люди. Мы эти места знаем давно и пещеру тоже изучили неплохо, знаем хорошие и плохие стороны, здесь можно жить не выходя год - два, если быть осторожным.

Молодые люди наперебой рассказывали страшные вещи, в ответ на мой вопрос «что видели, что слышали и о чем говорят в мире?», который по моложе начал:

- Люди которые встречались в горах, нам рассказывали страшные вещи.

Встречавшиеся нам беглые люди рассказывали о жестокостях, которые творили военные по отношению к тем, кто поддался в горы после выселения вайнахов. Чекисты, преследуя их, как охотники зверя, убивали, а со слабыми и немощными, попавшими в их руки, жестоко расправлялись, а у мертвого отрезали голову. В предполагаемые места, где могут появиться беглый подбрасывали отравленные продукты питания: соль, муку, сушеное мясо, минировали, в результате гибли люди, животные.

Другие рассказывали о том, что когда за несколько недель до выселения стали появляться военные под разными предлогами мы их принимали как родных, делились жильем, едой и всем, что было и в чем у них была нужда. А они потом, за все это угоняли скот, забирая все, унижали и убивали за малейшую провинность на глазах родных и близких, всех - и стар и млад, не обращая никакого внимания на плачущих от страха, голода и холода детей, на мучающихся стариков, больных и немощных.

Когда с гор и из лесов стали стекаться люди, то мы увидели страшную картину: сгоревшая конюшня полностью была забита останками людей, у ворот и возле ворот конюшни лежали трупы с огнестрельными ранениями.

Когда стали выселять, военные отобрали у людей все имущество, продукты, скот и все то, что было нажито за всю жизнь предками, родителями в течение долгого времени. То, что не смогли забрать и угнать, уничтожали, жгли дома.

Каждый, кто остался после выселения, находился в опасности и мог в любое время погибнуть если не от пули военного, то подорваться на мине, или сгинуть в тюрьме.

Конечно, не все военные были мародерами, убийцами, палачами. Это те, которые были сняты с фронта (в отличие от бериевской отборной гвардии). Были и такие, которые, рискуя попасть в штрафные роты, отправкой обратно на фронт и даже вплоть до расстрела на месте, помогали выселяемым и категорически отказывались убивать мирных людей.

Если по глупости, по своей наивности или по другой причине люди оставались в своих домах или в чужих заброшенных домах, то когда появлялись военные, которые искали оставшихся людей, те уничтожали их с особой жестокостью. Бывало много случаев, когда оставшихся немощных стариков или больных в своих домах военные сначала проверяли, есть ли там те, которые могут идти, если их нет, то вежливо уходя, через трубы в топящуюся печь бросали патроны и взрывчатку, которые рвались и убивали находящихся в доме людей.

После того дня, как выслали поголовно всех людей, повсеместно наступила какая-то страшная безжизненная и настороженная тишина. И через несколько дней все замерло, как будто не было здесь ни людей, ничего живого, не лаяли собаки, не ходил и не мычал скот, и если какая-то редкая собака или скотина попадалась где-то, то и они сторонились людей.

Грабили дома и уносили все, что могли, а остальное уничтожали, разбивали посуду, печи, выбивали двери и окна, для того чтобы невозможно было дальше жить.

После того, как увезли людей, военные собрали скот, который смогли собрать, и куда-то угнали. Днем военные патрулировали села и окрестности сел, устраивали засады, отлавливали людей и с удовольствием их расстреливали, а к вечеру исчезали, боясь своей собственной тени.

В любом доме, куда бы ни зашел, была гнетущая тишина, и в каждом доме все было разбросано, разбито. Военные уносили все, что могли: ценные вещи, одежду, продукты, вяленое мясо, муку, сыр, а оставшиеся продукты разбрасывали по двору и по улице и обливали керосином.

Те, которые каким-то чудом уцелели, уходили в леса и горы, так как остававшихся убивали, Стреляли не только в людей, но и в животных. Раздавались крики, плач, стоны, зов о помощи, слышались автоматные очереди.

А другой один из встретившихся в горах рассказал, как после отправки основного населения в селе Хайбах было какое-то временное затишье. «Я наблюдал за селом с расстояния из укромного места, видел, как согнали в конюшню людей, потом появился дым и началась стрельба и целый день горел огонь. Потом я и многие другие, находившиеся в лесу, узнали, что это было массовое убийство, то есть были сожжены ни в чем не повинные люди. Были собраны больные, старики и дети, и всех нетранспортабельных под предлогом, что их вывезут на транспорте, завели и закрыли в конюшне - всего около 800 человек.

Военные по приказу командира стали кругом обкладывать конюшню сеном, а потом поливать горючим и подожгли. А когда в панике люди хлынули к воротам, навалились на них и сорвали их, то пожар к этому моменту разгорелся во всю. Люди, когда сорвали ворота и стали выскакивать из горящей конюшни стоящие у ворот военные опять по приказу начальника открыли огонь на поражение. Люди замертво падающие у выхода быстро закрыли проход и оставшиеся в конюшне заживо сгорели.

Мы, те, которые узнали об этой страшной трагедии, собрались и стали рыть траншеи. Подряд несколько ночей хоронили всех, кого могли.

Похоронив, кого возможно, спасаясь кто как может, мы ушли в леса, не имея никаких планов на завтра, так как нас преследовали обученные военные и попади мы им в руки, то нам не было бы пощады.

Оставшиеся в живых и скрывавшиеся люди гибли если не от пуль, то от подбрасываемых военными отравленных продуктов. Отравлялись родники, от употребления воды из которых умирало все живое. Военные и служащие в войсках НКВД с целью уничтожения оставшихся чеченцев заминировали дороги и тропы, на которых подрывались люди, скот, другие животные. Поставленная задача перед военными - уничтожить оставшихся в горах людей под видом борьбы с остатками бандитов - осуществлялась любой ценой. С того дня, как выслали чеченцев, работники НКВД и военные стали преследовать оставшихся в горах и лесах людей и уничтожать, и при этом уничтожали различными способами и средствами: с помощью огнестрельного оружия и ядов. Попадаться на глаза военным было смертельно опасно, так как они стреляли без предупреждения, а нашедших мертвецов обезглавливали.

Наверное, за большие грехи Господь наказывает нас, говорили они, и молитва не сходила день и нощно с уст молящих, день и ночь они призывали на помощь Господа Бога, Его Пророка и всех святых.

Услышанное от разных людей было окрашено в самые мрачные краски. Все молчали. Через некоторое время Микола как бы вспоминая что-то стал говорить, он произнес как бы про себя - это геноцид, совершенный высшим руководством СССР в отношении чеченского, ингушского и других народов.

Микола продолжал думать в слух и сего слов мы поняли и узнали о планах высшего руководства страны. Насколько я знаю, руководство операцией по выселению чеченцев и ингушей было возложено на Серова И.А. и он вначале планировал за несколько дней до массовой отправки всю мужскую часть населения под разным предлогом типа как: общественная работа по восстановлению разрушенных объектов, ремонт дорог и мостов, или повсеместное проведение собраний - собрать в населенных пунктах, задержать и оцепить их войсками НКВД, а задержанных взять под охрану, чтобы исключить возможности побега. И им был дан приказ военным «в случае попытки к бегству или сопротивления применить оружие», но, видимо, первая часть плана была изменена, так как были объявлены только повсеместные собрания на 23 февраля. Любое принимаемое решение Серов докладывал в ежедневных сводках в Москву Берию, который в свою очередь инструктировал в течение всего времени, пока сам 17 февраля не прибыл в Грозный.

Для осуществления решения правительства привлекалась активную часть населения Ставропольского края, Дагестана, Северной Осетии, были сняты полки и батальоны и те, которые я помню,- это воинские подразделения 61-й полк 313 стрелковая дивизия, 137 стрелкового полка,141 горно-стрелкового полка, 173 отдельный стрелковый батальон, 285 стрелковый полк.

… Он долго сидел молча, низко опустив голову, наконец поднял лицо, залитое слезами, и спросил у меня: «Откуда берутся эти люди, если их можно так назвать?» Не дождавшись ответа (или вообще ему не нужны были мои пояснения), он продолжил, как бы разговаривая с самим собой: - «У них, наверное, были родители, а у некоторых и сейчас есть, наверное, они любят и их любят, кто-то, где то их ждет. Это неслыханная жестокость на государственном уровне. Понятно, когда фашисты убивают нас. Это из-за того, что у нас другая идеология, другой строй, другие нравы и многое другое. А вот мы, советские люди, живем в одной стране, под одним руководством, вроде бы строим новую жизнь и при этом беспощадно уничтожают стариков, немощных, которых невозможно было вывести. Как это - собрать их всех в одном доме и сжечь?! Это не неумелое воспитание жестоких и деспотичных родителей, а масса, воспитанная в условиях подозрительности ко всем и ко всему, в условиях деспотизма на уровне государственности, агрессивности и жестокости по отношению к инакомыслящим.»

Но люди простые, такой, как Микола, какой бы они ни был национальности, сохранившие в своем сердце совесть, честь, человеческую доброту, всегда сочувственно относились к бедам любого другого человека.

Они действовали по своему усмотрению, им было позволено все, лишь бы был результат, удобный для руководства. Обвинения можно построить на основе случайно услышанного слова, любого намека на недовольство существующей системой, любопытство или поиски секретов и тайны, чрезмерность в делах в личной жизни, и даже часто меняющий сменный обувь и одежды. Их не касалось чужое горе, несчастье, им были чужды такие понятия, как жалость, милость, благородство, пока их самих не коснется та же неведомая рука, которая убивает всех без разбору.

Мы некоторое время ходили под впечатлением рассказанного молодыми людьми. Я много читал Коран и делал зикр за безвинно убитых. Ни кушать, ни спать все мы толком не могли. И в эти дни мне приснился сон.

Несмотря на то, что Макшарип и Муса мало знакомы мне захотелось рассказать им про свой сон.

- Мне приснился сон – стал я рассказывать, - это даже не сон, так как я не спал, а видение было и я видел Салмана сына моего убитого несколько дней назад офицером. Ему угрожали, была какая то угроза, я хотел ему помочь, но я не мог сдвинуться с места, я хотел крикнуть, но у меня не было голоса, мне было страшно, но я не знал, кого и чего я боюсь. Мне было стыдно от того, что я не смог помочь сыну, и за свой страх, более всего именно за страх. Я в душе упрекал себе за свое без действие и за свое бессилие. Но сын на мой беззвучный зов откликнулся и освободил меня от страха и бессилия. Он стоял передо мной, красивый и взрослый. Когда я посмотрел по внимательнее, он потихоньку превратился в моего брата Хасана. Я видел ослепительный яркий луч, который освещал лицо моего брата. Мне казалось, что луч горит от чистой души моего брата. Удивленный такой прелестью, я стал гордиться и где-то в подсознании я понимал, что это сон, и от этого, взволнованный, остолбенел. Он дал мне какую то вещь.

Когда я проснулся, мое волнение утихло, исчезла тревога, мысли больше не метались из одного края в другой, но мне было стыдно, ведь в жизни я имел большей авторитет перед братьями и в семье, авторитет смелого человека, который ничего не боится. Страха теперь не было, но стыд, тяжелый, горький перед самим собой, присутствовал, несмотря на то, что хотя во сне, но страх был.

После того, как я рассказал со своими комментариями о своем сновидении, Макшарип, не раздумывая сказал:

- Души брата и сына, освободившиеся от забот бренного мира, переселились в иной мир. И души их больше не принадлежат ни твоему брату, ни твоему сыну. Они успокоились и находятся с душами наших устазов, где нет ни страха, ни тревог, ни печалей, ни скорби, ни ненависти. Но души умерших праведников помогают живым и всем людям, кто нуждается в помощи, и вот твой брат и сын умерли праведниками и они оберегают тебя от горя и печали.

- Как ты думаешь, что в тебе больше - скорбь или ненависть или страх? - спросил Муса, глядя на меня испытывающим взглядом, и затих, ожидая ответа.

В ответ я пожал плечами. Мне нечего было сказать, так как я не знал, что во мне больше или меньше, и вообще я не думал об этом, но как вспомню о случившемся со мною, с моей семьей и с другими, как в целом с народом, я сгорал от ненависти, при этом сделать ничего не мог. Я взрослый человек, чтобы скорбит до бесконечности, мне стыдно перед самим собой, перед людьми, испытавшими горе и не известно, что ожидает впереди и самое главное - перед Всевышнем. Но память человеческая, разум, сознание все - это так просто не выкинешь, не выбросишь, не сожжешь, хотя со временем какие-то острые углы обтесываются или сглаживаются.

Разум человека имеет большие возможности. Есть масса примеров проявления подсознательных всплесков (эврика) в истории человечества. Роль гигантской памяти и разума в развития человечества до сих пор не определена. Невообразимо оценить объем памяти, она может прорваться у человека в любое для нее удобное время, а не тогда, когда захочет человек. Память человека, с учетом сложности устройства и глубины человеческой психики, это не его «собственность», а как бы «общественная собственность», это результат наследственности человеческого организма и жизненный опыт бесчисленных поколений, живших до нас.

Размерность разума человека делает его мудрым, культурным, остроумным, уравновешенным и дальновидным. Он становится уважаемым человеком к нему обращаются за советом и прислушиваются к его мнению. В этом человеке проявится изобретательность. Если размерность разум в человеке нарушается или превосходит меру, то в нем развивается хитрость, мошенничество, способность к обману и другое. Когда разума человека меньше, чем следует, то острота его ума притупляется, он становится невежественным, его можно легко ввести в заблуждение, он становится легкой добычей для…

При нечистоплотном использовании мозга и его возможностей угнетенное сознание теряет чувствительность к сигналам, подаваемым из подсознательного накопительного отсека, чтобы полностью не исчезло и для ее возбуждения надо сделать максимальное усилие очищения души, сердца и тела.

Сознание можно разделить на мышление: сознательный процесс мышления и подсознательное мышления. Объединив эти понятия, можно извлечь из глубины сердца (хранилище) скрывающиеся у человека много полезное и, казалось бы, потерянная из памяти навсегда информация. Конечно, это далеко не всем удается. Для этого необходима: вера, терпение, умение владеть собою в любых условиях и многое другое.

Когда человек ждет, хочет и ожидает чего-то хорошего и результат отличается от ожидаемого, он расстраивается, разочаровывается. Желания, замысел или планы, задуманные нами, обычно в большей мере состоят из не сбыточных, не неподконтрольных нашей воле явлений. И часто мы задаем вопросы «почему это со мной, почему у них так, а у меня по-другому» и много-много «почему», а не можем понять, что мечты, желания не всегда сопутствуют судьбе.

№4

Когда я рассказал Миколе о сельской сходке с участием работников обкома партии и предлагаемым ими новым методом обращения вместо «Я», «Мы»; вместо «Мое», «Наша», и так далее, он стал защищать коммунистическую идеологию, говоря о мировой революции, о новом человеке как строителе новой жизни и так далее. В беседе принял участие Василий, который принял явно мою сторону, упрекая Миколу в том, что «человек, говорящий не на родном языке, кажется убедительным». Когда Микола резко оборвал его несколькими словами, он разом обрел нужное спокойствие. Василий глубоко вздохнул, отошел и глядя исподлобья на Миколу, сел и стал слушать нас.

Идеологи строителей новой жизни в стране Советов, а потом во всем мире, учат и воспитывают в одиночку и в массовом порядке методами «говорильни» о хорошем будущем, без знания нравов, обычаев и, самое главное, - без глубочайшего знания человеческой природы. Многие великие люди, избранники Бога, лучшие умы земли, думали над познанием человека, его души и тела и не сумели до конца понять человека. Хотя у каждого имелся свой метод и подход, цель познания человеческой природы была у всех одна. Религиозные формы познания человека всегда играли главную роль и может сказать определенна истинной сущности человека ….

- Вроде бы мы все были за одно и строили новую справедливую жизнь, в начале допускали ошибки, не точность и исправляли их вместе сообща, а потом, когда власть взял один человек в свои руки, малейшая оплошность угрожала и каралась смертью. И самое страшное - твои вчерашние друзья и соратники верили тому, что говорят, что там товарищи и друзья, даже родные и близкие. Вот ты говоришь о честности и о благородстве ваших партийцев. А что такое благородство с точки зрения большевиков? – спросил я с упреком у Миколы. Он не стал сразу же отвечать, выдержал паузу, сказал.

- Самый беззащитный в нашей стране - это закон. Над ним издеваются в открытую. Власть и преступники разных рангов издеваются над ним потихоньку. На простолюдине закон имеет силу. Например, человека можно покарать за нехорошие мысли, за неудачную шутку или за сказанное не те и не там слова. Конечно, глядя поверх голов других, выдумывать общие положения и издавать указы и законы легко, особенно когда нет нужды выполнять их самому, но зато строго следить за их соблюдением другими и в случае нарушения - строго наказывать.

Закон, придуманный людьми и нарушаемый ими, так трудно сделать справедливым на беззаконье, и нужна для этого величайшая порядочность и воспитанность. Невозможно быть идеальным среди безыдейных, нельзя требовать от жизни и от окружающих тебя людей абсолютного приближения к идеалу. Какой-то большой ученый сказал умные слова приблизительно так: нашим бытом можно определить, какие мы умные. Если наш быт, люди, окружающие нас, и жизненные условия идеальные, каким бы человек ни был, он смотрит на других и равняется на них. Так как со временем плохой человек может стать хорошим, а хороший стать плохим, все относительно. Не обязательно быть юристом, ученым или мудрецом, чтобы познать закон справедливой жизни, думать и судить по справедливости, достаточно быть человеком.

Дата добавления: 2015-12-01