Читайте также:
|
Вот что помнил Филь о боях в Брестской крепости. Все это было тщательно
застенографировано во время наших бесед. Наступил момент, когда я снова
спросил его о том, что произошло с ним в плену и как случилось, что он был
обвинен в измене Родине. И тогда Филь подробно рассказал мне историю своего
пребывания в гитлеровских лагерях и освобождения из плена.
Захваченный врагами без сознания в развалинах крепости, он был сначала
доставлен в лагерь около польского города Бяла Подляска, в нескольких
десятках километров от Бреста. В этом лагере, разделенном колючей проволокой
на клетки, так называемые "блоки", под открытым небом, почти без пищи
содержались многие тысячи советских солдат и командиров, попавших в руки
врага на разных участках фронта.
Рана Филя заживала медленно, и последствия контузии еще давали себя
знать. Он только начал выздоравливать, когда гитлеровцы решили провести учет
пленных в том блоке, где находился Филь. Сначала пришел лагерный переводчик,
проводивший предварительный опрос. Это был польский еврей, владевший
немецким языком, человек, который, впрочем, понимал, какая судьба ожидает
его у фашистов. Он сочувствовал пленным и старался помочь им в меру своих
возможностей.
Спросив фамилию и национальность Филя, он отозвал его в сторону.
- Слушай, у тебя очень удобная фамилия, - сказал он. - Она похожа на
немецкую. С такой фамилией ты можешь неплохо устроиться. Скажи им, что ты из
обрусевших немцев или немец по отцу - "фольксдойче", как они это называют.
Тогда тебя освободят из лагеря, пошлют на легкую работу, а может быть, даже
примут служить в германскую армию. А если скажешь, что русский, тебе будет
очень трудно.
К удивлению переводчика, Филь даже не поблагодарил его за это
предложение. Он только мрачно опустил голову и молча отошел. Но внутри у
него все кипело.
Филь понимал, что было бы бесполезно объяснять свои чувства
переводчику, хотя тот искренне хотел помочь пленному. Для этого человека,
воспитанного в панской капиталистической Польше, остались бы пустым звуком
все слова о чести и достоинстве советских людей, советских воинов. Разве мог
он, представитель совсем другого мира, догадаться о том, какое возмущение
вызвали его слова в душе этого измученного, босого, голодного, но не
покоренного пленного в изодранной красноармейской гимнастерке! Разве мог он
понять, что для Филя, коренного русского человека, воспитанного
Коммунистической партией и Советской властью, выросшего в рядах комсомола,
сама мысль о том, чтобы выдать себя за полунемца, служить врагу, а тем более
надеть на плечи ненавистную фашистскую шинель, была нестерпимо унизительной,
чудовищно невозможной!
На другой день пленных привели в дощатый барак-канцелярию. Человек в
немецкой военной форме, сидевший за столом, положил перед собой
незаполненную карточку военнопленного и, приготовившись писать, резко и
повелительно спросил ломаным русским языком:
- Фамилия, имя, национальность?
- Филиппов, - сказал Филь. - Александр Филиппов. Русский.
Так Александр Филь стал на несколько лет Александром Филипповым, чтобы
там, в плену, никто и никогда не подумал, что он может иметь какое-то, даже
отдаленное отношение к врагам своей страны, своего народа - к немецким
фашистам.
Рана его постепенно зажила, и он стал обдумывать план побега, как вдруг
однажды большую группу пленных, в числе которых был и он, посадили в вагоны
и повезли в Германию. А затем в одном из немецких портов их загнали в трюм
парохода, и после многодневного плавания Филь и его товарищи по несчастью
очутились на заметенном снегом полуострове, в дальних северных лагерях
оккупированной фашистами Норвегии.
Три с лишним года провел Филь на этом клочке земли, окруженном почти со
всех сторон холодным, суровым морем. Здесь, в лагере, строго охранявшемся
эсэсовцами, он испытал все ужасы фашистского плена - непосильный труд в
каменных карьерах и вечный голод, побои и болезни, издевательства охраны и
постоянную угрозу смерти. Но никогда за все эти годы Филь ничем не унизил
себя перед врагом, ничем не запятнал совести и достоинства советского
гражданина.
Наступил долгожданный день освобождения. 9 мая 1945 года пленные
разоружили свою охрану, провели взволнованный митинг и под красным флагом
отправились в лежавший неподалеку маленький норвежский городок. А месяц
спустя из столицы Норвегии Осло отошел празднично украшенный эшелон с
партией возвращавшихся на родину пленных, среди которых ехал уже не
Филиппов, а Александр Филь. И когда, миновав Швецию и Финляндию, поезд
пересек советскую границу, он вместе с товарищами не мог удержать слез в
этот незабываемый момент встречи с родной землей.
Государственную проверку пленные, вернувшиеся из Норвегии, проходили в
одном из городков Марийской АССР. Не раз следователь вызывал Филя, подробно
допрашивал его о пребывании в плену. При этом он особенно настойчиво
допытывался, не записался ли в свое время Филь в части, которые формировал
из числа изменников Родины, перешедших на сторону гитлеровцев, генерал
Власов. Филь отвечал и устно и письменно, что он бывший комсомолец и всегда
считал власовцев предателями. Как и подавляющее большинство наших пленных,
он каждый раз решительно отказывался записаться во власовские части,
несмотря на то, что после такого отказа непокорных избивали, морили голодом
и лагерный режим становился для них еще более строгим.
Проверка подходила к концу. В последний раз Филя вызвал следователь.
Это был один из тех людей, кто действовал противозаконными методами, которые
насаждал тогда авантюрист и враг народа Берия. Но Филь в то время ничего об
этом не знал.
Следователь положил перед ним два экземпляра протокола проверки и
предложил подписать их. Филь взял один из них, чтобы прочитать.
- Ты что? Советской власти не веришь? - с угрозой в голосе внезапно
спросил следователь.
И Филь, чистосердечно думая, что этот человек в военной форме
действительно является настоящим представителем его родной Советской власти,
просто и доверчиво сказал:
- Конечно, верю!
И подписал, не читая, оба протокола.
Его отпустили, и вскоре он получил предписание отправиться в Якутскую
АССР, в город Алдан. Еще не понимая, что произошло, он приехал туда и,
явившись, как ему было приказано, в Алданский районный отдел НКВД, увидел,
как на его глазах принадлежащие ему документы вдруг достали из папки с
надписью "Власовцы".
Он тут же запротестовал, но в ответ ему показали подписанное им самим
признание в том, что он вступил в армию генерала Власова. Как изменник
Родины, он был приговорен к шести годам заключения и отправлен в Якутию.
Это были тяжелые, гнетущие годы в его жизни. Филь честно, отдавая все
силы, работал на золотых приисках, потом стал бухгалтером в приисковом
управлении. Но, что бы он ни делал, мысль о позорном пятне, которое
поставлено на его биографию, не давала ему покоя и тяжким камнем лежала на
сердце. Замечая иногда недоверие к себе, а порой заранее опасаясь, что ему
не доверяют, как предателю, он замкнулся, стал мрачным и нелюдимым. Он даже
не пытался разыскивать своих родных и довоенных друзей: ему страшно было
подумать, что они, знавшие прежнего, веселого Сашу Филя, могут поверить в
его предательство.
Тем дороже была для него встреча с женщиной - местной жительницей,
которая сразу поверила в него и полюбила. Семья ее вскоре стала его родной
семьей, ее сын - его сыном, и, когда в 1952 году истек срок несправедливого
наказания, Филь остался жить в Якутии, на родине своей жены и ребенка.
Такова была печальная история Филя. По моей просьбе он рассказал мне и
свою довоенную биографию, оказавшуюся одновременно и простой и сложной.
Александр Митрофанович Филь - сын бедняка крестьянина из станицы
Тимашевской на Кубани. И отцы и деды его были русскими, а фамилия, видимо,
досталась им в наследство от очень далеких предков. Впрочем, многие жители
Тимашевской носили эту фамилию.
В детстве Саша Филь бежал из дому, беспризорничал, а потом попал в
Ростов, в семью старого большевика, героя гражданской войны на Кавказе. Он
воспитывался в этой семье, получил специальность бухгалтера, работал, а
впоследствии поступил на первый курс юридического факультета Ростовского
университета. Со студенческой скамьи он был призван в армию и попал в
Брестскую крепость.
Словом, ничто ни в биографии Филя, ни в его поведении в дни боев не
давало права предполагать, что он мог стать предателем Родины. Да и весь
склад этого человека, весь его характер, каким он раскрылся передо мной во
время наших бесед, подтверждали это. Я пришел к твердому убеждению, что Филь
является честным и преданным советским человеком, и решил добиться
пересмотра его дела.
Помню, мы закончили запись его воспоминаний уже на исходе зимнего
февральского дня, часов в пять вечера, когда за окнами зажглись яркие
московские огни. Я тут же поднял трубку и позвонил генерал-майору Евгению
Ивановичу Барскому, занимавшему тогда пост Главного военного прокурора.
Вкратце объяснив ему суть дела, я просил его помощи.
На другой же день, в десять часов утра, генерал Барской принял меня и
Филя. Он внимательно выслушал нас обоих, немедленно вызвал работников
прокуратуры и приказал им срочно начать проверку дела Филя.
Срок командировки Филя кончался - ему пора было отправляться в обратный
путь. За день до отъезда он пришел ко мне и принес на память написанное им
стихотворение. Наверху я прочел трогательное посвящение: "С благодарностью
души и любовью сердца". Стихи, с точки зрения литературной, были далеко не
совершенны, но в них подкупали простота и искренность чувства. Филь писал о
том волнении, с каким он приехал в столицу, рассказывал о своих московских
впечатлениях. Я был очень тронут этим подарком, и мы тепло распрощались.
Филь уехал, а я, продолжая разыскивать других героев Брестской
крепости, время от времени заходил или звонил в Военную прокуратуру,
поддерживая постоянный контакт со следователями, которые занимались
проверкой его дела.
Нужно сказать, что работники Главной военной прокуратуры - полковник В.
П. Маркарянц и подполковник Г. И. Дорофеев - проявили глубоко человечное,
исключительно внимательное отношение к делу Филя. Были затребованы документы
из архивов, из дальних городов, кропотливо проверен весь материал обвинения,
и постепенно картина все больше прояснялась.
Прошел почти год. Однажды, когда я пришел в прокуратуру, подполковник
Г. И. Дорофеев, достав папку с делом Филя, сказал мне:
- Сейчас можно считать установленным, что Филь никогда не надевал на
себя власовской формы и не брал в руки оружия. Остается выяснить вопрос:
записывался ли он во власовцы? Дело в том, что во всех своих прежних
показаниях он отрицал это. Но вот есть два документа, видимо написанных и
подписанных им. Здесь он, противореча самому себе, признается, что был
записан во власовскую часть. В этом противоречии предстоит разобраться.
Он показал мне два документа, в которых Филь действительно признавал,
что власовцы завербовали его. В самом деле, почерк, которым были написаны
эти документы, был похож на руку Филя - такой же четкий, типично писарский
почерк, как и у него. Но, как только я стал присматриваться и сличать эти
документы с другими, написанными Филей, стало заметно явное различие в
почерках. Многие буквы в этих двух показаниях выглядели совсем иначе, чем в
анкетах или автобиографии, составленной рукой Филя.
Я обратил на это внимание Г. И. Дорофеева. Он согласился, что некоторая
разница есть, и сказал, что собирается послать эти документы на
графологическую экспертизу.
Когда неделю спустя я позвонил Дорофееву, он с радостью сообщил мне,
что экспертиза состоялась и эксперты единодушно признали, что оба показания,
вызвавшие сомнения, написаны, несомненно, не Филей, а кем-то другим.
Собственноручной была только его подпись. Таким образом, все объяснилось:
это и были те два документа, которые следователь заставил Филя подписать не
читая.
С заключением следователей дело Филя было послано Генеральному
прокурору СССР. Словом, в начале января 1956 года я смог наконец дать Филю
долгожданную телеграмму. При этом я послал ее не по его личному адресу.
Хотелось, чтобы как можно больше людей узнало об этом радостном событии,
чтобы все сослуживцы Филя, знавшие его в тяжелые времена, когда над ним
тяготело несправедливое обвинение, быть может, и не доверявшие ему тогда,
сейчас удостоверились бы в его полной невиновности. Именно поэтому я решил
телеграфировать прямо в адрес управляющего трестом "Якут-золото ". Вот текст
этой телеграммы:
"Алдан, Якутзолото, Заикину, для начальника лесоучастка Ленинского
приискового управления Александра Митрофановича Филя. Тридцать первого
декабря Генеральный прокурор подписал постановление о Вашей полной моральной
реабилитации. Постановление выслано в Алдан, днями Военная прокуратура
высылает в Ваш адрес официальную бумагу. Поздравляю Вас, героя Брестской
крепости, с полным восстановлением Вашего доброго имени ".
Уже вскоре я получил восторженную телеграмму Филя, а затем его письмо,
говорившее о том, что он сейчас почувствовал себя возрожденным к жизни и
полон радостных надежд на будущее. Оказалось, что я был прав в своих
предположениях - телеграмма, посланная в адрес Заикина, обошла весь трест, а
потом и Ленинское приисковое управление. Товарищи горячо поздравляли Филя с
радостным для него событием.
Летом 1956 года Филь взял на работе отпуск и снова приехал в Москву: он
направлялся к себе на родину, в станицу Тимашевскую, где не был уже много
лет. Там он нашел множество близких и дальних родственников, оказавших ему
горячий, радушный прием. А потом он поехал в Ереван к Матевосяну. Я всегда
жалел, что мне не довелось присутствовать при этой волнующей встрече двух
однополчан, о которой потом Филь много рассказывал мне.
Прошло еще полгода, и в январе 1957 года я снова послал поздравительную
телеграмму в Якутию. Я поздравлял Филя с высокой правительственной наградой
- орденом Отечественной войны, которым были отмечены его доблесть и мужество
при обороне Брестской крепости.
Чтобы закончить историю Александра Митрофановича Филя, я могу добавить,
что в том же году он решил стать коммунистом, и я, узнав об этом, тотчас же
отослал ему свою партийную рекомендацию. Сейчас Филь уже находится в рядах
КПСС. Я глубоко убежден, что он всегда будет достойным членом партии, так же
как был достойным защитником Родины в дни памятной обороны Брестской
крепости.
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав