Слова в алфавите 3 страница

Но вернемся к роману, логике автора которого трудно что-либо противопоставить – настолько она аргументирована. Вспомним хотя бы, сколько копий было сломано в свое время в горячечных спорах о родственности многих положений марксизма и христианства. А Сабурова не только узрела между ними непреодолимый водораздел, но и дала ему удивительно точную характеристику: «Христианство аппелирует к высшим, коммунизм – к низменным чувствам, одно к любви, другое к ненависти, и то и другое свойственно всем людям…» Так что представить себе Сабурову в роли советской писательницы, вначале истово поющей осанну «направляющей роли партии», а «прозрев» – столь же истово, огулом, чернящей прошлое, практически невозможно. Ее героини, в первую очередь, заброшенная волею судьбы на чужбину русская интеллигентка из Прибалтики, которую друзья называют удивительно певучим именем Таюнь, и никогда не теряющая достоинства писательница Демидова, в чьих образах сфокусировались многие биографические и личностные черты самой Сабуровой, несут в себе ту непреходящую женственность, ту изначальную душевную чистоту и готовность к самопожертвованию, то нравственное начало, которые в любой, самой неблагоприятной обстановке позволяют человеку, Личности, максимум до чего снизойти – это до самого минимального обустройства собственного быта, но никогда – до сделок с совестью по причине внезапно изменившейся коньюнктуры, ни даже со своей поздней, как у Таюнь, внезапно нахлынувшей любовью. И та жертвенность, которую Таюнь в финале романа демонстрирует по отношению к Викингу, своей наверняка последней в жизни любви, еще сильнее подчеркивают высокую духовность, истовое горение, которое позволило поколению Сабуровой не только увезти с собой на чужбину почти все, что оставалось еще на тот момент в творчестве от «Серебряного века» русской литературы, но и поддерживать ценой неимоверных жертв и усилий, разумеется, этот свет, это таинственное горение до той самой поры, когда интерес к вышвырнутой из страны, растоптанной комиссарской кирзой истинной культуре вновь вспыхнет там, откуда они некогда вынуждены были бежать в неизвестность.

Сама Ирина Евгеньевна, так же, как и ее любовно выписанные героини, шагала по жизни, руководствуясь любимым ею восклицанием Марии Стюарт: «Со мной можно поступить низко, но унизить меня нельзя…»

Роман «О нас» был завершен писательницей на склоне жизни, когда итоги почти подведены, а приоритеты давно расставлены. И если хотя бы пунктирно коснуться подробностей жизни этой удивительной женщины, в биографии которой до сих пор немало «белых пятен» и неточностей, становится очевидным, что в зрелом возрасте ей было что анализировать и вспоминать…

Родилась Ирина Евгеньевна Сабурова (девичья фамилия – Кутитонская, в замужестве – Перфильева, во втором браке – баронесса Розенберг) 19 марта 1907 года на Могилевщине. Еще до начала первой мировой войны родители в поисках лучшей жизни увезли ее из родных мест в Ригу. И этот переезд оказался лишь первым звеном в бесконечной цепи мытарств по городам и весям, сопровождавшим писательницу на протяжении всего жизненного пути. Недаром Ирина Евгеньевна так писала о себе в краткой автобиографии, помещенной в книге «Русская женщина в эмиграции», изданной в 1970 году в Вашингтоне: «Пережила две мировых войны, два бегства, несколько гражданских революций, оккупаций и рухнувших миров, после чего приходилось начинать все сначала». Не трудно догадаться, каково было самой писательнице среди всех этих вселенских катаклизмов. Единственной отрадой для нее всегда оставалось творчество, хотя долгими годами приходилось писать даже не в стол, ибо стола у нее тогда просто не было, в неизвестность, а книжки выпускать мизерными тиражами за свой счет…

Впрочем, начинала она сравнительно благополучно – когда будущей писательнице было всего пятнадцать, рижская газета «Сегодня» поместила ее рождественский эскиз под названием «Встреча». По мере приобретения опыта, Сабурова со все возрастающей активностью сотрудничает во многих зарубежных изданиях, где публикует рассказы, стихи, статьи, переводы… Кстати, переводчицей она была блестящей, в совершенстве владела четырьмя иностранными языками. Литераторов, способных тягаться с Сабуровой не только по уровню дарования, но и по трудолюбию, способностью заниматься столь необходимой в периодике и столь нелюбимой писателями творческой поденщиной, во всем русском зарубежье той поры сыщется не много. Поэтому, не стоит удивляться, что почти все написанное Сабуровой шло буквально нарасхват в сидевших на голодном творческом пайке, разбросанных по миру русских изданиях – достаточно взглянуть на весьма неполный перечень газет, журналов и альманахов, в которых она публиковалась, чтобы по достоинству оценить спектр интересов молодой писательницы: «Новая нива», «Наш огонек», «Будильник», «Иллюстрированная Россия», «Возрождение», «Грани», «Голос зарубежья», «Литературный современник», «Согласие», «Русский вестник», харбинский «Рубеж», «Новое русское слово»…

Если учесть, что русское зарубежье никогда не было монолитным, а большинство из упомянутых изданий представляли противоборствующие между собой круги и группировки, не стоит удивляться огромному числу псевдонимов, которыми, не желая «засветиться», подписывала свои произведения Ирина Евгеньевна: С. Тонской, Ирина Рауэр, А. Ильев, А. Ильнев…

На протяжении целых семи лет, с 1933 по 1940 год И.Сабурова возглавляла редакцию рижского еженедельника «Для Вас», что по тем временам было журналистским подвигом, ибо русские издания в зарубежье, как правило, существовали недолго.

Именно в этот период увидел свет и первый сборник ее рассказов «Тень синего марта». Но вскоре Прибалтику заняли советские войска, затем началась война, во время которой писательница попала в Германию, а после разгрома фашизма оказалась в числе так называемых «ди-пи», перемещенных лиц. Все эти годы, разумеется, и думать было нечего о прозе, а уж тем более – об издании своих произведений. Она жила стихами, которые, несмотря на сумрачность происходящего, озарялись удивительными блестками ее поэтической речи. И лишь, когда жизнь постепенно начала приобретать некоторую видимость стабильности (вспомним концовку романа), постепенно начали выходить в свет новые прозаические книги Сабуровой: «Дама треф» (1945), «Королевство алых башен» (1947), «Копилка времени» (1958). В 1960 году выходит в свет ее роман «После…», а еще через четыре года – роман «Корабли Старого города», вскоре переведенный на немецкий и испанский языки. В США в 1956 году был издан подготовленный Сабуровой альбом «Бессмертный лебедь» – о жизни выдающейся русской балерины Анны Павловой, в 1967 году в Мюнхене – сборник рассказов «Счастливое зеркало»…

Интересно, что сама Ирина Евгеньевна, несмотря на явные успехи в прозаическом жанре, всею жизнь считала себя прежде всего поэтом. Хотя и выпустила лишь один-единственный поэтический сборник «Разговор молча» (1956). Зато какой! Лиризму, пронзительности сабуровского стиха могут позавидовать самые блистательные мастера:

Упасть и не подняться. Не могу

Идти я больше. Господи, помилуй!

Я думала, что память сберегу,

А я и память вынести не в силах.

Запуталась. Разбилась. Не дано

Ни жить самой, ни жизни дать другому.

Какою бы дорогой все равно

Мне не идти – я не дойду до дому.

На всех путях поставлены кресты.

На всех крестах прибито слово «милый»

Гвоздями в сердце. Господи, хоть Ты,

Хоть не меня, кого-нибудь помилуй!

К поэтическому слову Сабурова относилась с непередаваемым трепетом, только ему доверяя свою душевную опустошенность, одиночество, боль от потери любимого мужа и трагической смерти единственного сына Олега…

Ирина Евгеньевна никогда не пыталась расталкивать конкурентов локтями, и, возможно, еще и поэтому ее имя на Родине до сих пор мало о чем говорит широкой аудитории. Несколько свысока взирали на Сабурову и некоторые «гранды» самой русской эмиграции, где настоящим писателем традиционно имел право именоваться лишь тот, кто успел начать писать и публиковаться не где-нибудь, а в дореволюционной России…

Итоговый роман Ирины Сабуровой, как и сама ее незаурядная личность, явления неординарные и многоплановые. Политические пристрастия автора вполне очевидны, их в не столь уж давние времена с достаточным основанием можно было бы назвать антисоветскими, но в творчестве Сабуровой нигде, что крайне важно для понимания его сути, не ощущается чувства ненависти. Скорее, наоборот – писательница пытается с общечеловеческих позиций не осудить, а понять, не уничтожить, а помочь выстоять. И этот высочайший гуманизм не может не вызывать сочувствия. Тем более, что время настоящего возвращения домой, настоящего прочтения всех сабуровских произведений, как стихотворных, так и прозаических, еще впереди…

Еще пою и стражду

Самое страшное для поэта – вовсе не отсутствие возможности напрямую общаться с читателем через книги и публикации (истинные мастера во все времена зачастую вынуждены были работать «в стол»), вовсе не отсутствие официального признания (настоящий талант всегда знает себе цену), и даже не отсутствие возможности дышать воздухом Родины (настоящую Родину поэт всегда несет в душе, а географически она, не для всех, разумеется, но для многих, как говорила Марина Цветаева, там, где меньше мешают творить).

Не это самое трагичное. Но вот всю жизнь слышать только чужую речь, разговаривать только на чужом языке, все больше страшась, что начинаешь забывать собственный, на котором творишь, изливать на бумагу самое сокровенное, зная, что при всем желании этого никто из окружающих не поймет, ибо язык твой, равно как и душа твоя, чужды живущим рядом с тобой людям… И так – долгими десятилетиями, с полнейшим ощущением безнадежности: никто не прочтет, никто не поймет, никто никогда не услышит о твоем существовании… И все равно при этом творить на почти запредельном уровне надрыва, когда никакая искусственность, никакая манерность, никакая вычурность просто невозможны. Писать блестяще, как мало кто умеет из современников. И даже после смерти еще долго оставаться почти безвестной у себя на Родине… Не слишком ли много для одной хрупкой женщины, жизнь которой начиналась достаточно безмятежно и счастливо?

Речь, разумеется, идет о блистательной русской поэтессе Марии Волковой, имени которой и поныне не сыщешь ни в одной из многочисленных белорусских энциклопедий. А могли бы и вспомнить – как-никак, а добрый десяток лет Мария Вячеславовна прожила на белорусской земле, в Волковыске, где ее поэтический голос окреп и приобрел ту удивительную окраску, что не позволяет перепутать его ни с чьим другим…

Живи Волкова здесь и дальше, многие литераторы, несомненно, гордились бы знакомством с ней. Однако судьба распорядилась иначе…

А родилась М. Волкова 2 (15) октября 1902 года в семье генерала В.А. Волкова, командовавшего 7-м Сибирским казачьим полком. Мать Марии Вячеславовны происходила из старинного казачьего рода Толстовых.

Детство поэтессы, как писала она впоследствии о себе в коротеньком автобиографическом очерке, прошло в Джаркенте неподалеку от границы с Китаем, у подножия Тянь-Шаня. На протяжении всей русско-турецкой войны семья Волковых следовала за казачьим полком отца от Ташкента на Кавказ. Юная красавица-казачка с огромными, чуточку удивленными глазами, смотревшими на мир из-под свисавшей на них темной челки коротко подстриженных волос, превосходно освоилась с суровым кочевым бытом, запросто скакала верхом и, тайком от отца, считавшего все это не женским делом, метко поражала мишени на полковом стрельбище.

А в семнадцать лет безумно влюбилась в одного из офицеров отцовского полка, Александра Эйхельбергера, выходца из Германии.

Возможно, в другое время отец бы и не дал согласия на этот брак, но на дворе стоял грозный девятнадцатый год, в стране во всю гремела Гражданская война и к Омску, где квартировал полк, рвались части Красной Армии. Едва молодые успели обвенчаться, город был взят красноармейцами. Генерал В.А.Волков сдаваться не пожелал, заперся у себя в кабинете, а когда в парадное загрохотали прикладами, направил ствол своего револьвера в сердце и нажал спуск… Его обезумевшая от горя жена, так и не успев толком осознать случившегося, поскольку все это время металась в тифозном бреду, вскоре скончалась вместе с сотнями других сыпнотифозных больных. Мужу поэтессы грозил неминуемый расстрел…

И тогда Александр вместе со своей юной женой отважились на дерзкий побег – им удалось через сибирскую тайгу, неделями голодая и почитая за величайшее благо возможность проехать несколько станций на крыше вагона-«теплушки», все же добраться до принадлежавшего тогда Литве Волковыска, где у поэтессы в 1924 году и родился сын Александр. Семья бедствовала, Мария Вячеславовна хваталась за любую работу – лишь бы выжить, лишь бы поставить на ноги сына. В, конце концов, после долгих мытарств семье удалось перебраться в местечко Гейдебрук, что в Восточной Пруссии. Здесь у Волковой родилась дочь Ольга. Она давала детям русские имена, надеясь хотя бы таким способом сохранить тонюсенькую ниточку, продолжающую связывать семью с русской культурой…

После второй мировой войны, тоже принесшей семье немало лишений (нетрудно представить, как на подозрительную русскую поэтессу поглядывали нацисты), семья переехала вначале в Геммингштадт (Гольштиния), а оттуда в деревушку Оттерсвейер, неподалеку от Баден-Бадена, где супругам и довелось провести остаток жизни: Александр Эйхельбергер умер в 1972 году, а оставшаяся совсем одинокой Мария Вячеславовна – 7 февраля 1983 года.

Почти все это время она писала в стол – два тоненьких прижизненных сборничка М.Волковой вышли в свет в 1936 и 1944 годах. Друзей у нее почти не было, да и откуда им было взяться у живущей в немецкой глуши русской отшельницы? Редкие послания от собратьев по перу, приходившие из других стран, Мария Вячеславовна, как правило, сжигала, чтобы после ее смерти над ними не смеялись чужие люди. Сохранились только ее письма к Ильзе Фрей, давнишней подруге, первой читательнице многих ее стихов, единственному духовно близкому М. Волковой человеку. Письма, наполненные удивительной человеческой мудростью и светлой печалью. Она очень хотела собрать лучшие свои стихи под одной обложкой. И такая книга действительно увидела свет. В Мюнхене. Спустя восемь лет после кончины Марии Вячеславовны. Прекрасная русская поэзия, не сломленная войнами и скитаниями, не погашенная чужой речью:

Кто смирит исполинский размах

Неприметно настигшего горя?

Кто поможет склониться во прах,

Не дыша, не смиряясь, не споря?

Распрямись, крохи сил собери,

Принимая страданье, как милость! –

Есть таинственный стержень внутри,

Чтоб душа твоя не надломилась!..

Не будь в душе Марии Волковой такого таинственного стержня, вряд ли бы ее строки сегодня воспринимались, как некое волшебство.

Двое в третьем ряду

Литература русского зарубежья, русской эмиграции, как и любая другая литература, имела своих ярчайших «звезд» – – Марину Цветаеву, Владимира Набокова, Ивана Бунина, Владислава Ходасевича, Георгия Иванова, Игоря Северянина, писателей, чье дарование было масштабом помельче – Анну Присманову, Георгия Адамовича, Любовь Столицу, Юрия Терапиано, и, наконец, писателей так называемого «третьего ряда», профессионалов, многое знающих и умеющих в литературе, но погоды в ней не делающих. Именно такие рядовые пера составляют большинство в любой национальной литературе, именно их творческим уровнем и определяются возможности той или иной литературы на определенном жизненном промежутке.

Достаточно заметными фигурами в «третьем ряду» писателей русской эмиграции были два уроженца Беларуси, имена которых, увы, до сего дня совершенно неизвестны отечественному читателю.

Да и сегодня возможно лишь пунктирно проследить некоторые вехи их творческих судеб.

Поэт Григорий Тюрсев (настоящие имя и фамилия – Григорий Анатольевич Блох) родился в 1867 году в Могилеве. Сын ординатора местной тюремной больницы. С 1970 года семья будущего поэта жила в Вильно, где Григорий окончил гимназию, и для дальнейшего продолжения образования переехал в Петербург. С детства серьезно занимавшийся музыкой, поэт сумел практически одновременно получить диплом юридического факультета Петербургского университета и диплом Петербургской консерватории по классу виолончели. Начав писать стихи еще в гимназические годы, Г. Тюрсев активно публиковался в «Вестнике Европы» и «Новостях». В последнем из названных журналов он по окончании университета был музыкальным критиком, а затем стал и фактическим редактором. Круг интересов Григория был достаточно широк. К примеру, в начале 1890-х годов он написал и издал книгу о жизни и судьбе композитора Кавоса. Впрочем, спустя некоторое время Г. Тюрсев надолго охладел к серьезной литературной работе, став достаточно крупным промышленником-предпринимателем. Так продолжалось до самой революции, когда он в миг единый потеряв все, был вынужден срочно эмигрировать за границу. Там Г. Тюрсев вновь пытается найти себя в слове. Окончательно возвратившись в литературу в 1918 году, поэт много пишет и активно публикуется. Двумя годами позднее в Выборге вышел сборник его стихотворений. Тогда же Г. Тюрсев, неплохо владевший несколькими иностранными языками, активно занимается переводческой деятельностью, опубликовав переводы отдельных произведений Петрарки и Шекспира. Выдающийся русский писатель Леонид Андреев так отозвался о Григории Анатольевиче: «Фигура значительная и любопытная, с ним интересно говорить».

На издание собственной книги оказавшийся во Франции некогда богатый поэт денег наскрести так и не сумел, хотя поэтический голос его звучал в то время достаточно уверенно:

Судьба, подол брезгливо засуча,

Швыряет часто стертые монетки,

И, лишь остыв, мы видим напоследки,

Что светит нам не солнце, а свеча…

Строфы не портит даже это не совсем литературное выражение «напоследки».

Только после смерти поэта (31 января 1927 года в Ницце) друзья сумели собрать средства и выпустить в свет крохотным тиражом книжку Г.Тюрсева «Стихотворения» (Париж, 1927), куда вошло все лучшее из написанного этим незаурядным человеком в период с 1918 по 1926 годы.

Похоже начиналась, но совсем иначе сложилась судьба еще одного уроженца Беларуси, Всеволода Иванова, которого, чтобы избежать путаницы с его тезкой, автором известной книги «Бронепоезд 14-69», литературоведы непременно величают по имени-отчеству Всеволодом Никаноровичем.

Уроженец Волковыска (19 сентября 1888г.), писатель прожил большую и сложную жизнь. Как и Г. Тюрсев, получать серьезное образование он отправился в Петербург, где успешно закончил историко-филологический факультет университета. В начале двадцатых годов эмигрировал в Китай, активно занимался журналистикой, писал стихи и прозу.

В отличие от подавляющего большинства эмигрантов первой и второй волны, ярым антисоветчиком писатель не стал. Более того, в среде эмигрантов вокруг Всеволода Никаноровича образовался своего рода вакуум, причиной чего были его просоветские настроения, которые активно выступавший в печати писатель не считал необходимым камуфлировать.

В годы проживания за рубежом у Вс. Иванова вышло несколько книг: «Огненная душа» (Харбин, 1921), «Беженская поэма» (Харбин, 1926), «Поэма еды» (Харбин, 1928), «Сонеты» (1-е издание – Токио, 1922, 2-е издание – Харбин, 1930).

Уже в следующем после издания своей последней харбинской книжки году поэт восстановился в советском гражданстве и получил должность корреспондента ТАСС в Шанхае…

Стихи Вс. Иванова эмигрантской поры, по большей части – сонеты, зачастую наполнены чрезмерной многозначительностью, хотя в поэтической прозорливости и человеческой мудрости автору отказать трудно:

Пестреющих полей печалью налита,

Струится сеть определенных линий,

Покамест вдалеке горы немой твердыней

Не ограничена пространства пустота.

В 1945 году Вс. Иванов окончательно вернулся в СССР. Жил на Дальнем Востоке, писал и издавал исторические романы…

Скончался Всеволод Никанорович на восемьдесят четвертом году своей многотрудной жизни, 9 декабря 1972 года в Хабаровске. Задолго до своей смерти оставивший поэзию, писатель тем не менее до конца своих дней пытался разобраться, как в одном из своих эмигрантских сонетов, почему все же «обманутый философами мир, тоскуя по богам, создал Наполеона»? Ответа, впрочем, ни он, ни человечество в целом получить не сумели…

Рукописи в пятнышках помады…

На моем рабочем столе лежит уникальное издание – составленная коллективом специалистов во главе с известнейшим знатоком отечественной литературы М.Л. Гаспаровым антология «Сто одна поэтесса серебряного века». Наряду с именами Анна Ахматовой, Зинаиды Гиппиус, Марины Цветаевой, Софьи Парнок, Мирры Лохвицкой, Елизаветы Кузьминой-Караваевой, Анны Радловой, Мариэтты Шагинян и других знаменитых кудесниц поэтической строки, здесь представлены стихи авторов, чье творчество мало известно современному читателю. И рядом с великими предстают перед нами произведения трех уроженок Беларуси – Любови Белкиной, Софьи Дубновой и Иды Наппельбаум.

Кто же они, эти не оцененные до сей поры мастерицы слова, страницы рукописей которых при жизни, в буквальном смысле, пахли духами?

Как выясняется, несмотря на всю внешнюю хрупкость авторов, несмотря на всю их женственность, заниматься каждой из них зачастую доводилось отнюдь не женскими делами…

Вот, например, максимально спрессованные вехи жизни Л. Белкиной.

Любовь Михайловна Белкина (урожденная Родионова, 1875 – 1944), родилась в Минской губернии, училась в гимназии в Минске. С шестнадцатилетнего возраста самостоятельно зарабатывала на жизнь уроками. Еще в юном возрасте активно включилась в революционное движение, для чего основала в Минске «Рабочую партию политического освобождения России», которую сама же и возглавила. В 1900 году переехала в Петербург, откуда охранка выслала ее в Херсонскую губернию, некоторое время жила в Одессе. Начинала с агитационных стихов, которые печатались в коллективных сборниках «Песни революции» и «На распутье» (оба – – 1906 год). Первый авторский сборник Л.Белкиной «Декабрьские дни» и поэма «Лейтенант Шмидт» вышли нелегально в 1907 году. Следующая, на сей раз – вполне официальная) книга стихов была опубликована в Москве в 1910 году. В последующие годы Любовь Михайловна активно публиковалась в журналах «Русское богатство», «Образование», «Современный мир», где помещала стихи и очерки. Уже после революции, в 1920 году вышел поэтический сборник Белкиной «Мои стихи», а в 1925 – поэма «Буревестник Дуарнена».

Будет, разумеется, преувеличением считать Л.Белкину выдающимся мастером поэтического слова. Ее стихи написаны в традициях, восходящих еще к 80-м годам девятнадцатого века и никак не перекликаются с формальными поэтическими исканиями начала века двадцатого. Но в лучших своих стихах Любовь Михайловна предстает перед нами человеком чистой души, ни на шаг не отступающим от своих убеждений:

Здоров и спокоен, кто сносит без боли

Свой плен безысходный в стенах крепостных,

Кто сросся с темницей, с молчаньем неволи,

Не чувствует цепи на крыльях своих!

Что делать безумцам? Им снится свобода,

Их мучат виденья из солнечных сфер,

Их стены калечат – и жажда исхода

Лишь смерть открывает заветную дверь.

Пожалуй, только однажды Л.Белкина действительно сумела подняться на истинную поэтическую высоту в поэме «Декабрьские дни», написанной по следам первой русской революции:

…Обезумев, внимал обыватель

Перестрелке, тревожившей ночь,

И дрожал, и молчал, как предатель,

И не смел, не хотел им помочь.

Им, которые там одиноко

Вдоль угрюмых, как ночь баррикад

Стяг борьбы водружают высоко

И под знаменем строятся в ряд.

Им, чье сердце, за всех негодуя,

Жаждет мстить за невинную кровь,

Им, которые жизнь молодую

Отдают для спасенья рабов.

Пожалуй, никто в отечественной словесности не описал событий той поры с такой поэтической силой.

Долгую, свыше века (!) и не менее многотрудную жизнь прожила еще одна уроженка Беларуси, Софья Семеновна Дубнова (1885 – 1986) Родившаяся в городе Мстиславле, что на Могилевщине, дочь известного историка С. Дубнова даже взяла одним из первых своих литературных псевдонимов фамилию Мстиславская.

С пятилетнего возраста девушка жила в Одессе, но, как видим, корней своих не забыла. В 1902 году после окончания гимназии С. Дубнова уехала в Петербург на Высшие женские курсы. Правда, проучилась она там недолго – в 1903 году вступила в РСДРП и была отчислена с курсов за участие в студенческих беспорядках…

Стихи, вошедшие в первые поэтические сборники С. Дубновой – «Осенняя свирель» (1911, Петербург) и «Мать» (1918, Москва), до того публиковались во многих изданиях – от «Аполлона» до «Сатирикона». По форме они заметно зависимы от поэтики Александра Блока, при этом совершенно отличаясь от блоковской поэзии по смыслу. Главная и едва ли ни единственная тема поэзии С. Дубновой – женская душа, единственная героиня – женщина во всех своих ипостасях (беззащитная девушка, возлюбленная, мать). Наиболее известный цикл стихов Софьи Дубновой так и называется – «Лики женщины», а названия включенных в него стихотворений говорят сами за себя – «Девственницы», «Девушки», «Две сестры»… Сильный, глубокий голос поэтессы, мощи которому придавало чувство осознанной женственности, успели услышать и оценить современники.

В годы первой мировой войны С. Дубнова сотрудничает в «Летописи» А.М.Горького, а с 1918 г. и до начала второй мировой войны живет в Польше, где активно занимается просветительством и литературно-критической деятельностью. В сентябре 1939 г., спасаясь от гитлеровцев, С. Дубнова с мужем Г.Эрлихом устремились на Восток. Генрих Эрлих был арестован советскими властями в Брест-Литовске, отпущен на свободу осенью 1941 и вскоре арестован вторично. В мае следующего года он покончил с собой в куйбышевской тюрьме. Софья Семеновна с двумя сыновьями оказалась в советской Литве, которую, чудом избежав ареста как жене «врага народа», ей удалось вскоре покинуть. Через Японию и Канаду семья в 1942 году добралась до США. В Нью-Йорке поэтесса написала книгу об отце «Жизнь и творчество С.М.Дубнова»(1951), издала сборник избранной лирики «Стихи разных лет» (1970), на протяжении долгих лет трудилась над мемуарами… Даже сегодня, спустя почти сто лет после написания, лучшие стихи С. Дубновой звучат достаточно современно:

Кормлю ребенка на крыльце,

Когда закат румянит пашни.

День нынешний – как день вчерашний,

Все в том же ласковом кольце.

Грудь тяжела от молока,

Упрямый рот соски мне ранит…

Как даль, почившая в тумане,

Душа тиха и широка.

Душа светла. Обет свершен.

Зерно взрастало и созрело.

От боли извивалось тело,

Но светел божеский закон.

Над сыном мыслю об отце…

Мой верный друг, мой друг всегдашний,

Придешь ли ты? – Темнеют пашни

И сын наш дремлет на крыльце.

Наиболее известна из наших героинь поэтесса Ида Наппельбаум, старшая дочь известного художника-фотографа М.Наппельбаума, некогда снимавшего для официальных фотографий в «Правде» самого В.И.Ленина. Детство поэтесса провела в своем родном Минске, а юность – в Петербурге, где окончила гимназию В.Хитрово, а затем училась в институте истории искусства, работала фотографом, занималась профессиональным литературным трудом… В 1920 – 1921 годах она посещала студию известного поэта Николая Гумилева при петроградском Доме искусств. Параллельно со студийными занятиями в квартире Наппельбаумов устраивались литературные понедельники, на которых, наряду с начинающими поэтами, читали стихи Анна Ахматова, Федор Сологуб, Николай Клюев, Анна Радлова… Впервые стихи молодой поэтессы (род. в 1900 г.), были опубликованы в 1922 году в коллективном сборнике студийцев «Звучащая раковина», а первый поэтический сборник, изданный на средства автора, увидел свет в 1927г. Любопытно, что и последнюю свою поэтическую книгу «Отдаю долги» девяностолетняя И. Наппельбаум также издала за авторский счет незадолго до своей кончины, последовавшей в 1992 году в Петербурге.

В отличие от поэзии С. Дубновой и Л. Белкиной, для И.Наппельбаум характерен не женский подход к характерным женским темам, продуманность композиции, строгий отбор слов и выражений. Опытный глаз фотографа помогал ей видеть привычные вещи в необычном ракурсе, находить точные штрихи и детали. Влюбленность лирической героини ее стихов в плоть родной земли соседствуют с духовными исканиями, верой в светлое начало, искони заложенное в человеке:

Помню детство свое без иконы,

Без молитвы и праздничных дней,

Вечера были так благовонны

Без пахучих субботних свечей.

……………

И теперь у меня нет святыни,

Не вхожу я на паперть церквей,

И веселый приход твой отныне

Стал единственной пасхой моей.

Ефим Ефимовский

Дата добавления: 2015-11-30