Родина – вопрос тонкий, но, в сущности, второстепенный. Главный ее элемент у поэта отнять нельзя, даже если он родился в Атлантиде, и родина на его глазах в пучину вод погрузилась. Мицкевич и Цветаева это доказали. Тут не география на первом месте. И она играет всё меньшую роль. Для Пушкина география была важнее, чем для Гумилева.
Со времени упомянутого интервью – родина Пушкина и Гумилева основательно спала с лица. Интернет и дешевые авиабилеты превратили мир в одну большую деревню, полуоткрытая граница сделала Россию частью этой деревни; русские преспокойно живут в Эквадоре и вообще где угодно. О ностальгии среди них что-то не слышно. (Раньше, в последние советские годы, ностальгия давала о себе знать знаменитым сном эмигранта, который, не сговариваясь, пересказывают в одних и тех же словах самые разные люди, осевшие в разных странах. Человеку снится, что он приехал в родные места – и тут граница захлопнулась, железный занавес опустился, – от чего он просыпался в холодном поту, с выпученными от ужаса глазами и с мыслью: лучше смерть!)
Отношение к родине стало в России другим: сделало шаг (пока крохотный) в сторону западного. В Британии ни один политик слова родина никогда не произнесет. Оно считается дурным тоном. Говорят: «эта страна» – и всё. Что и правильно. Любовь к родине в государственном человеке подразумевается. И не только в нем. Это чувство вообще естественное. Спекулировать на нем даже политику нельзя (а уж ему, понятно, приходится угождать черни, как нам еще Киплинг объяснил: I could not dig, I dared not rob, And so I lied to please the mob; к сожалению, как следует не переводится; но всё-таки: «Я не умел, не мог пахать, я грабить не решался, Я лгал, я черни угождал – и этим утешался».)Но и нелюбовь к родине, к ее теперешнему состоянию, тоже всегда вызывала тут понимание, а эмиграция никогда не считалась изменой родине. Неестественной казалась и кажется британцу – фетишизация родины на советский лад, когда родина подменяет Бога, когда самое это слово, вопреки законам языка, пишется с прописной буквы.
Нельзя возненавидеть язык, на котором с тобою говорила мать; наше постижение мира в значительной степени определено звуками и строем родного языка. Нужны очень специальные обстоятельства, чтобы возненавидеть уголок земли, в котором прошло детство. Но родина в ее сегодняшнем состоянии – это не камни и деревья, это в первую очередь люди, твои современники, а с людьми разное происходит, и бывает, что эту преходящую родину просто честь обязывает ненавидеть и презирать. Возьмем большевистскую Россию или нацистскую Германию. При замечательных исключениях, в среднем – и я тут не только об узурпаторах говорю – человеческий материал в этих странах был страшно низок, иначе бы эти чудовищные режимы не продержались долго. Всё высокое и подлинное рвалось прочь. Не обязательно за границу. Были другие формы эскапизма. Ахматова, например, хоть и фетишизировала Россию, да не в советском, а в народническом духе; она никогда в советской России не жила, никогда не признала права этой страны на существование. Помните? «Там, где мой народ, к несчастью, был...» Она только голодала и бедствовала в стране Октября, а жила – в своей России, в своем небесном Иерусалиме.
Физика, футбол – тоже были формами эскапизма. Это был уход в нечто такое, что можно было делать честно, почти честно, почтибез оглядки на власть и идеологию. Но даже тут – почти. Честный кусок хлеба – вот в чем большевики отказывали человеку. Каждому приходилось хоть чуть-чуть да привирать, а то и совершать поступки, противные совести, смыслу, душе... А сейчас? Разве это совсем ушло – при свободном (с поправками) рынке, при свободе (с оговорками) печати, при экономическом буме? Предприниматель – и тот живет «под крышей» и под дулом пистолета.
Когда ты внутри, в своей капсуле, в норе эскапизма – Россию и любить проще. Непосредственных гадостей меньше встречаешь, тех самых, которых «умом не понять». Ты защищен от них в повседневности, ты – в скорлупе, будь то твой домашний миф или эмиграция. А великое – оно всегда с тобою, воплощено и закреплено в языке, в литературе XIX века (единственном, что делает Россию великой). Любовь невозможна без идеализации. Иначе некого любить будет. Русский немец Тютчев любил Россию издали – и очень по-немецки. Любил небесную Россию. Только она и достойна любви. Правители приходят и уходят, а Пушкин остается. (Пока остается: пока Москва целиком не перешла на смесь блатного языка с испорченным американским.)
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав