Было это так давно, что не помнили, когда это было, не только деды наши, но и прадеды. Ходила, блудила беда голова, приставуха. К кому приставала – от того век не отставала. Попросится, бывало, беда ночевать к добрым людям и сразу норовит за стол, в красный угол сесть. Ест, пьет, угощается да на хозяев поглядывает, а потом спрячется где-нибудь и выжидает. Рядилась она то в Девку, то в жёнку, а то и в мужика большого. Распознать её было не легко. Может, лишь услышать доводилось кому? Голос-то, как ни налаживай, выдает небось, но и по голосу опять же не каждый мог ее распознать.
Только один мужик на свете Федор-Козырь мог ее обнаружить. Он долгие годы спал на печи. Его спросят: «Чего, Федор, спишь-то?»
– А чё мне, – отвечает, не просыпаясь, он. – Беды не чую, вот и сплю, а как учую, сразу же проснусь.
И правда, только она окаянная заведётся в дому у кого-нибудь, Федор-Козырь тут как тут, приходит и начинает ее выманивать. Сначала заигрывает. На стол насыплет пряников, конфет, да братынь чёрного пива поставит и начнет ее уговаривать.
– Беда бедовна, выходи, покажись, угощать тебя лажу!
Она, знамо дело, не отвечает, только пыхтит, выжидает. Потом видит, что от Федора-Козыря не отвязаться.
– Ладно, – говорит, – раз ты меня узнал и ладишь меня угостить, я выйду, покажусь, только кем рядиться то? Девкой, жёнкой, или мужиком?
– Лучше девкой, с ней меньше раззору, – отвечает Федор. Они любят пряники да конфеты, а мужики пиво. Я и сам пиво-то пью.
А как выманит беду Федор, то угостит и выведет её в лес.
– Так вот, Шура, – продолжает Агафья, – слушай дальше. В морозную зимнюю ночь, когда на небе заярчели звезды, а луна, как купчиха, выплывала из-за облаков и, скучая, глядела на землю, выехал мужик с обозом в город.
Дело было перед Рождеством Христовым, и мужику нать было продать рыбу и купить разного товару на праздник. Звали мужика Сенька купи-продай. Мороз был куды тебе знатный и важный и все больше молчал. Иногда только в сердцах как хряснет по большой лесине, чтоб о себе дать знать, мол, я вот здесь, помните, не забывайте, и опять молчок.
Все вокруг тоже молчали, и лесины, и звери, и птицы. Один Сенька купи-продай веселехонек. Завел разговор со своей старой кобылой, названной им Девкой, но она была стара и неразговорчива.
«Девка, – кричал Сенька, – побеседуй со мной-то!»
Но старая кобыла отвечала: «Мое дело лошадиное, мне нать везти воз, а не говорить», и лягнула для верности передок саней».
Тогда Сенька – купи-продай стал считать, высчитывать сколько выручит за рыбу денег и какие товары купит в лавке жёнке да дочке-хвалёнке. Считает по пальцам, вытащит руку из рукавицы, а пальцы от мороза не гнутся, так он подует на них и загнет. Значит, это нать купить, ишо загнет, это нать, не забыть, и когда не хватало пальцев у рук, он начинал шевелить пальцами ног. Двойная выгода, пальцы не зябнут, и счёт идёт. Но то и дело сбивался. Не будешь же снимать валенки с ног. Так всю дорогу и считал Сенька, и незаметно они с Девкой приехали в город.
Город шумный, народ там бойкий, бегут – не оглянутся и не кланяются. Стал Сенька в торговом ряду рыбу расторговывать. Всё рядится, спуску не даёт. Косушку из-за пазухи достал, опорознил. Вовсе сделалось весело.
– Эй, народ, – кричит Сенька, – покупай, торопись, на копейку не скупись. А сам стоит, приплясывает, себя по бокам похлопывает. К вечеру и рыбу всю сбыл. Стал по лавкам ходить, товар наглядывать. Торгуется, жёнке сак облюбовал, дочке-хвалёнке сарафан из шёлка, а себе сапоги со скрыпом, чтоб разговаривали.
Наладился Сенька в обратный путь, домой с деньгами, с подарками. Решил ехать другой дорогой, прямиком, чтоб быстрее домой попасть. Путь шел через три бора. Первый бор назывался «Волчьи забавы», второй бор – «Бежи на тот свет без огляду, тебе черти будут рады», а третий, последний – «Получай мешок добра от разбойника Петра».
Вот едет он через бор «Волчьи забавы», смотрит, волки навстречу бегут, целая стая, впереди – вожак. Остановились они и стали перед Сенькой выделывать кренделя. Вытащили Сеньку плясать, а он упирается. Страх напал на него, а они его окружили, воют и пляшут. Тут Сенька купи-продай заревел, забранился, а ноги сами заходили, запрыгали. Он их обхватил обеими руками и держит, а они еще пуще скачут. Сенька сам не рад, ревёт да пляшет вместе с волками и ни с того, ни с сего запел. Он поёт, волки подпевают.
Потом что удумали волки-то. Сняли с него верхнюю одежду. Остался Сенька в одной рубахе, пляшет на морозе, горюшка не знает. Волки умаялись, зубы оскалили, языки повесили Сеньке на плечи, хвосты в снег спрятали и стали просить у Сеньки купи-продай прощенья.
Он опомнился, простил волков за их забавы, а сам лег в сани, и Девка поскакала жеребцом по дороге. Так он проехал через бор. Едет, а сам ни жив, ни мертв. Впереди ещё через два бора нать проскочить. Уж Сенька купи-продай казнит себя худыми словами, да что поделаешь.
Вот и бор под названьем: «Бежи на тот свет без огляду, тебе черти будут рады». И вдруг на глазах у него все потемнело. «Эко, – подумал он, – неужто я на том свете?» Смотрит, а навстречу к нему летят черти с человечьими лицами. Он старается вглядеться в них, а они отворачиваются, только хвостами вертят. И тут Сенька купи-продай к своему страху и удивлению узнает в чертях знакомых мужиков, правда, уже умерших. Среди них Аким по прозвищу «скороспелый нос». Нос у кума при жизни напоминал картофелину скороспелку, оттого и прозвали его так. По Акимову носу даже узнавали, много ли уродится картошки и какой. Если осенью он разбухал во все лицо, значит, будет крупная и много, а если до половины лица, значит, мало и мелкая.
Вот кум Аким-скороспелый нос – подлетает к Сеньке купи-продай и говорит: «Здравствуй, Сеня! Радым рады тебя видеть! Мы уж заждались тут. Давай косуху-то да не мешкай, уважь нас!»
Сенька, было, заартачился, но видит, дело худо. Налетело чертей-мужиков видимо-невидимо. Пришлось отдать косуху, и Девка прыжками во весь дух понеслась из того света на этот. Выехали на дорогу, светло кругом. Едут они час, едут два, а бора не видать. Слава богу, думает Сенька, может, тихо минуем это место.
Только он подумал, как впереди показался бор под названьем: «Получай мешок добра от разбойника Петра». Глядит Сенька на бор, а он то подымается до небес, то опускается ниже кустарника. Что за чудо, думает он, может, мне кажется со страху? Подъезжает ближе, смотрит, и правда, все лесины в движении. Бор дышит как живой. И тут он заметил мужика под сосной с топором. Сенька упал в сани от страху и помчался прочь.
– Остановись, – кричит мужик, – я одинокий разбойник Пётр, не трону тебя, сам боюсь.
Стоит разбойник, прислонился к сосне и ревет: «Соглашайся, – говорит он, – идти ко мне в сотоварищи, будет нас двое».
Сенька слез с саней, поклонился низко Петру-разбойнику и сказал:
– Нет, Пётр, не останусь с тобой, что хошь бери!
– Да что с тебя взять-то? Я лучше сам тебя награжу. Бери полнёхонький мешок добра от разбойника Петра, а сам ещё пуще заревел почто-то.
Сенька для уважения покуражился.
– Не надо, Петруша, добра, оставь себе, – а сам умом-то прикидывает, хоть бы не раздумал разбойник-то, да не забрал обратно мешок. Схватил его да скорёхонько в сани. А разбойник и говорит ему на прощанье:
– Вези да не спрашивай, что в нем, все равно не скажу. Только как переступишь порог своей избы, тогда и развяжи. Договорились.
Попрощался Сенька с Петром-разбойником по-хорошему. Даже расцеловались. Вот едет Сенька купи-продай, песню поёт. Всё хорошо, всё ладно. Правда, косуху жалко. Сейчас бы выпить, но что делать? Пусть кум с чертями на том свете выпьют. Им там не дают, небось, а я здесь куплю, – рассуждал он.
– А что в мешке-то? Поглядеть бы как.
Пощупал Семён мешок и удивился. Ой, что-то мягкое и теплое. Кого Петр в мешок посадил, уж не своего ли сотоварища? Стал развязывать Сенька мешок. Руки трясутся, а из него голос ласковый, девий.
– Эй, Семёнушка, смекалиста головушка, не развязывай мешок-то, не хочу показываться вовсе. Довези меня до деревни, а там я сама сойду.
Еще пуще удивился Семён. – Ладно, – говорит, – раз не желаешь показываться, сиди в мешке.
Подъезжают они к деревне. Семён к мешку, хочет его развязать, освободить девку-то, но услышал сердитый мужиковый голос: – Вези, говорят, до самого дому, а то порешу на месте.
Испугался Семён. Разбойник так и есть он, сотоварищ Петькин, – успел подумать Семён. Вот уже и дом. У ворот встречает жена и дочка-хвалёнка. Только открыли ворота, а из мешка беда впереди всех заскочила в избу и спряталась.
– Беда, – закричала жёнка.
Всполошился Сенька и рассказал жене и дочке все свои злоключения. Пошли звать, подымать с печи Федора-Козыря выгонять беду. А он не спал, почуял беду, видать. Поднялся Федор, покряхтел и пошел выманивать ее. Два дня выманивал Федька беду. Еле выманил. Пришлось ему нести её на кокорках в лес. Еле донёс, потом пошел опять на печь спать до следующей беды. Он и теперь спит, небось. Пусть спит, значит, нету её, – сказала спокойно Агафья.
Анатолий ПЕТРОВ
ЮНОСТЬ
Погибали дворцы, опаленные вспышкой багровой,
Умирали деревья соседних веселых дворов.
Город черным кольцом был тогда в три дуги окольцован,
Сколько трудных ночей провели мы без хлеба и дров.
Но ломая пургу, сквозь гудящее черное пламя,
Мы на крыши домов поднимались, молчанье храня…
И теперь из дали, развеваясь, как гордое знамя,
Эти годы плывут и плывут в тишине на меня!..
Значит, былью отцов и своей недосказанной болью
Мы приблизили час и рожденье цветущей весны.
Коли юность твоя, как ломоть, пересыпана солью,
Значит, мирные сны нам беречь и беречь от войны.
Владимир МОРОЗОВ
«СЕРЕДИННОЙ РОССИИ СВЕТ»
(О творчестве поэта Анатолия Белова)
В бесконечных разговорах о самой поэзии и нынешней литературной повседневности мы с Анатолием Беловым часто касаемся темы прошлого и будущего этого жанра русской литературы и пытаемся определить – кто же из наших современников останется на слуху у добросовестного читателя через два-три десятилетия, и какая степень известности или забвения уготована нам, грешным.
Анатолий Белов в отношении себя со свойственной ему самоиронией ответил как-то словами, похожими на концовку какого-то нового своего стихотворения: «В четвёртом томе опечаток мою фамилию найдут».
При всём своём не стремлении к сравнительной самооценке поэт явно скромничает, как бы не замечая очевидного: его имя уже попало в число нескольких сотен авторов антологии «Русская поэзия. ХХ век», где он представлен двумя стихотворениями. Этот солидный том Анатолий Белов получил в подарок от младших собратьев по перу в поэтическом клубе «Приневье» на своё шестидесятилетие. А через пять лет под названием «Клик ястребиный» в издательстве «АССПИН» вышла в свет избранная лирика Анатолия Белова, сумевшего за несколько лет значительно обогатить свой творческий багаж и успевшего напечатать часть написанного в сборнике «До зимних седин», в выпусках петербургского «Дня русской поэзии», в журнале «Наш современник», в альманахе «Медвежьи песни» и во многих других альманахах, коллективных сборниках и газетах.
И вот – избранное, долгожданное не только для самого поэта, но и, в частности, для меня, давнего внимательного читателя его стихов, а в последнее время и редактора нескольких книг Анатолия Белова.
К сожалению, не всё, что написал на сегодняшний день Анатолий Белов, вошло в «Клик ястребиный».
Поэт посчитал необходимым пошире представить в этой книге начальные этапы своего творчества и воспользовался возможностью опубликовать то, что написалось совсем недавно.
При этом в книге, на мой взгляд, не нашлось места для многих других достойных избранного лирических стихотворений, не говоря уже о балладах и поэмах. А ведь только в соединении вместе всего этого можно судить о масштабах, содержании, значимости и самобытности творчества Анатолия Белова. А самобытность его поэтического почерка содержится, прежде всего, в слышимой в десятках стихотворений своей особой интонации, в детализации и повествовательной вязи, в простоте изложения и доступности понимания для читателя, в точности слова и огромном поэтическом словаре, в песенности и фольклорности, в углублённости в заданную тему, в многообразии тем и подходов к ним.
Поэтический талант Анатолия Белова начал развиваться в советской реалии, под звездой коммунистической идеи, и в стихах того периода ещё не было нынешней исповедальности и глубинного осмысления действительности. Стихи часто были обтекаемы, без острых углов и «запретных тем», иногда заданными и риторичными. Но и в такой «тихой» лирике «незримые судьи» отыскивали и искореняли «русские» мотивы, усложняли своими выводами и без того нелёгкую судьбу автора.
Среди поэтов я – рабочий,
среди рабочих я – поэт.
Эти общеизвестные в своё время, многократно повторённые критиками строчки Анатолия Белова теперь прочитываются таким образом, что властям было выгодно держать их автора в подобном состоянии бесконечно долго: вот, мол, какие у нас рабочие – пятилетки выполняют и стихи пишут. Настороженно воспринимались даже такие ничуть не «взрывоопасные» стихи:
Вышло время волшебных воскрылий.
Ненадолго поднимут винты.
В растревоженном небе России
только мощью душевных усилий
удаётся достичь высоты.
Изначально – поэт романтический, Анатолий Белов в своих стихах интересно и умело смешивает реальное со сказочным, пытается выйти за пределы повседневного:
Я же с душой-боякою,
скрытой ребячьим обликом,
руку тяну за яблоком,
глазом слежу за облаком…
…В заросли приозёрные
ноги несут несильные.
Птицы – мои дозорные,
ветры – мои посыльные.
А вот и пример более энергичной попытки преодоления не только границ повседневного, но расширения пространства и времени:
Птица вещая, подтяни когти-сабли.
Привязные мои ремни не ослабли.
Вечность стукнувший по плечу,
без опаски
сам под звёздами полечу,
словно в сказке.
(Стихотворение «Птица ночи».
Продолжая и дальше писать иногда целые циклы лирических стихотворений на разные темы, Анатолий Белов с годами всё дальше уходит в повествовательный реализм баллад и поэм, как бы обретая в эпической форме своё главное назначение – освещение неразрывности событий прошлой и сегодняшней жизни России. Причем идеализм в его творчестве отрывочен, а мистицизм и вовсе редок. Но это не умаляет значения его пророческих строк, наполненных космосом и символами, метафоры в его поэзии не обобщают, а уточняют и дополняют детали того мира, в котором он жил и живёт.
На эпические темы Анатолий Белов вышел естественным образом благодаря как фактам собственной биографии, своей родословной, так и рядом исторических событий, выпавших на время жизни поэта или примыкающих к ней неисчерпаемым прошлым.
Селигер!.. Я не знаю ни одного поэта, кроме Анатолия Белова, воспевшего этот край с такой полнотой и точностью ощущений и переживаний, с такой радостью и горечью.
Селигер – я твой маленький остров.
Строчка из самого первого опубликованного стихотворения (вернее, образ, заключённый в ней) в своё время вызвала ревностную зависть знакомого Анатолию Белову поэта. Тот тоже, по его словам, держал этот образ в голове да вот не успел излить вовремя стихами. Похожее суждение было высказано одной поэтессой по поводу стихотворения «Из варяг – в греки». «Такое мог бы написать каждый», – сказала она при обсуждении рукописи первой книги поэта. Могли бы, да вот почему-то не написали. Наверное, потому, что едва ли с первых детских лет видели всю таинственную и тревожную ширь самого бурного в непогоду Кравотынского плёса, по которому дважды в день – туда и обратно – ходил полновский пароход, многократно воспетый поэтом в своих стихах, а тысячу лет назад этим же «Серъгерским путём» шли варяжские дракары.
Но родившийся за год до войны в многодетной крестьянской семье, где не было ни одной книги, кроме библиотечных и школьных учебников старших сестёр, будущий поэт ещё до школы научился читать и на домашних посиделках вслушивался в живую речь односельчан:
Словно струю ручейную,
сон свой переборов,
впитывал я речения
русских протяжных слов.
А потом уже добросовестно заучивал наизусть по школьной программе стихотворения Пушкина и Лермонтова, Исаковского и Твардовского, распевал услышанные от сестёр и разносимые послевоенными патефонами лирические песни и состязался со сверстниками в сочинении частушек. Когда же одноклассница передала ему на несколько дней для прочтения томик стихотворений полузапрещенного в начале пятидесятых Сергея Есенина и он сразу и навсегда запомнил наизусть яркие волшебные строчки – «Выткался над озером алый свет зари», то вскоре и сам сочинил первые свои неумелые стихи:
Весна! Скоро птицы домой прилетят,
и я уже сделал скворечни.
Та же одноклассница показала записанное на листке в клеточку учительнице по литературе, которая отчитала своего ученика и за содержание, и за форму, и за стиль изложенного, отбив у того охоту что либо сочинять вплоть до времени службы в армии.
Занявшись поэзией сознательно и серьёзно довольно поздно, уже после армейской службы, в литературном объединении при газете «Скороходовский рабочий», Анатолий Белов быстро вышел на излюбленную деревенскую тему и о последних годах своей жизни в деревне сказал так:
Подбились быстро школьные итоги.
Всплакнула синеглазая родня.
И, словно псы лохматые, дороги
склубились в ожидании меня.
Все остальное об Анатолии Белове, об его изначально обыкновенной для крестьянского сына судьбе известно по его стихам и поэмам, по многочисленным публикациям и книгам, читая которые каждый, кто чуток к русскому языку, узнаёт со всеми поэтическими подробностями, как «Расплескался на тыщи лет серединной России свет». Наряду с человеческой, житейской судьбой развивалась, обрастая фактами и подробностями, поэтическая судьба Анатолия Белова.
В своё время известный своими педагогическими способностями в работе с молодыми литераторами ленинградский поэт Леонид Хаустов сказал Анатолию Белову после ознакомительного разговора с ним: «Не знаю, каким Вы будете поэтом, но человек Вы интересный, хороший». И «заплюсовал» десяток его стихотворений для публикации в журнале «Аврора» и альманахе «Молодой Ленинград», прибавив письменно, что на книгу стихов еще не хватает, но заявка сделана серьёзная.
Первую книгу Анатолия Белова «Новый возраст», вышедшую в 1976, прочитал и я. В памяти моей остались стихи о Селигере. И едва ли случайно попала ко мне, составителю сборников «Окно-89» и «Лица», подборка А.Белова «Золотые плоды». Очное же знакомство с поэтом состоялось весной 1996 года на одном из заседаний секции поэзии, где он читал свои новые стихи, оживая после долгой болезни. В большинстве своём это были баллады, в которых прослеживалась цельность поэтического мироощущения, заметно было наработанное с годами мастерство, и привлекала внимание содержательная наполненность и завершённость прочитанного им. С потрясающей трагической правдивостью прозвучала тогда баллада «Горький юмор», которую автор некоторое время опасался публиковать, объясняя, что клинические случаи литературой не рассматриваются.
По всему было видно, что Анатолий Белов уже обрёл умение гармонично выстраивать циклы стихотворений, создавать словесные полотна, где одно стихотворение продолжает и дополняет другое, обозначая и образовывая основные поэтические мотивы.
Всё это наиболее отчётливо выразилось в сборнике «Круг поднебесный», вышедшем в 1998 году. В опубликованных в этой книге балладах, а также в написанных в это время и позднее поэмах Анатолий Белов подошёл к решению серьёзных, больших тем в русской поэзии – не только исторических или современных, но и вечных. Среди баллад особенно выделяются и наверняка не устареют со временем такие, как «Душа отречься не готова», «Плач по старшему брату», «На кладбище кукушка куковала». В них поэт демонстрирует основательность подхода к заданным темам. Он не пытается удивить ни острой полемической мыслью, ни сверхновым словоизречением. Нынешнее время он принимает как данность, фиксируя зорким взглядом художника слова все большие и малые изменения в судьбе России. Многие его строки – не только надежда на возрождение страны, но и попытка указания необходимых для этого путей и дел. Такова баллада «Рубит новую баню сосед». Ей созвучна и написанная не так давно и вошедшая в сборник «Клик ястребиный» баллада «Русский мёд» с такой вот концовкой:
Нектар копить бы да пергу.
Следить бы зорче за приплодом…
…До бесконечности могу
вести беседы с пчеловодом.
Он бодр и мудр, как деды встарь
среди полей равнины древней…
…Полмира мёдом затоварь,
простая русская деревня.
И всё это – не выдуманное, не вымученное, а увиденное своими глазами, выхваченное из реальной жизни, собранное по крупицам в одно целое, неразрывное с общей нашей судьбой.
Смиряя свои недуги,
в кругу записных ловчил
доспевшие без натуги
я песни в душе скопил, –
внешне спокойно говорил поэт два десятилетия назад, загоняя внутрь себя некоторую обиду на недопонимание, а иногда и неприятие его творчества. Сегодня же это спокойствие исходит изнутри души благодаря приобретенной с годами мудрости, дающей право сказать: «Всё раздаю, что собрал по крупицам». А собрано много. «Я, как сорока в гнездо, всё тащу в стихи и почти всё пристраиваю на своё место», – сказал на одном своём выступлении Анатолий Белов, удивлявшийся когда-то, что написанное им вроде бы для себя становится интересным для других.
С годами к долго считавшемуся «молодым» поэту пришло понимание своей значимости в русской поэзии: ведь написано им достаточно много и почти ничто не устаревает, не теряет в своей художественности, что-то лишь переходит из категории сегодняшнего времени в прошлое, становится свидетельством очевидца.
Некоторая потеря работоспособности («Болезни бегут впереди и ямки копают» – таков его очередной афоризм) компенсируется предельной сосредоточенностью на главном – дописать начатое. Но наверняка преждевременны написанные им строчки:
Денёчки золотые
уже не снятся нам –
успеть бы запятые
расставить по местам.
Поэзия – всегда движение, и от поэта Анатолия Белова можно именно сейчас ожидать новых стихов и поэм. Они сами способны двигать поэта вперёд, в неведомое будущее, чтобы что-то увидеть и там:
Осторожно въехали трамваи
в долгие осенние дожди,
иногда на миг приоткрывая
то, что нам грозило впереди.
Невольно подталкивают вперёд и более молодые по возрасту поэты, к стихам которых Анатолий Белов чуток и внимателен. Он добросовестно читает и правит множество рукописей, часто пишет предисловия к сборникам и творческие рекомендации для приёма в члены Союза писателей России. И в ответ едва успевает прочитывать многочисленные поэтические посвящения в свой адрес. Анатолий Белов в устных выступлениях и своих статьях постоянно вспоминает тех, кто помогал в творческом становлении ему самому. Любой поэт не может существовать в одиночку. (Внутреннее одиночество – не в счёт.) Ему необходима творческая среда, где при желании можно почувствовать себя и старше и моложе. В ней неизбежно растёт творческий кругозор и не всегда видимо глазу плавно перетекает и осуществляется преемственность поколений. Вон скольких уже нет! Но есть и новые лица, звучат свежие рифмы, рождаются яркие образы. И это – главное: русская поэзия жива.
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав