Трудная весна 91-го

Вот местные жители, и вот их герой

Голос из толпы: «А когда водка будет?»

Ельцин: «Её держит в руках центр. Надо за­брать у него водку». Недолго думает, хмурится, шевелит губами и добавляет: «И Кремль».

Всё правильно. Жителям — водку! Ельцину — Кремль! Богу — Богово!

………….

Саша Полковник рассказывает: «Сегодня сон приснился, страшный сон. Поверишь ли, вдруг снится мне сам Джордж Буш, будто хлопает он в ладоши и припевает: «Мишенька, попляши, ласко­вый, попляши».

«Ну и что? Плясал Горбачёв?» — «Нет, ты же знаешь, Горбачёв в Японию уехал».

………….

В газете так и написано: «Ворона кричит: «Разор... разор...» Потом устроилась на ветке поудобнее и уже внятно про­кричала: «Разорили!»

А чего раньше молчала? Давно надо было кричать.

………….

И всё-таки опять и опять лезет в голову мысль: а ведь хорошо мы и никогда не жили, в этом Пол­ковник прав. У нас то великокняжеская межусо­бица, то смута, то отделение окраин.

Историк тоже соглашается: «Слишком велика у нас страна, мы никогда не знаем, что же проис­ходит у нас на самом деле. И управители наши не знают. То, что в Москве начинается во здравие, то в Анадыре обязательно закончат за упокой».

«Да, — говорю я, — нам только разреши жить плохо, а уж всё остальное мы сделаем сами».

Т. В. ПОДГОРНОВА

НЕУТОМИМЫЙ ХРОНОЛОГ

Когда-то Розанов отметил, что историю пишут смерды. Вас. Вас. раздражался, читая, как Цари и князи говорили языком Костомарова и Карамзина. Святая простота. Современные российские "историки" – не только смерды, но еще наперсточники и фальшивомонетчики. Русская история, богословие, литература, музыка – богатейший пласт мировой культуры. Здесь можно греться, питаться, казаться большим любому анекдотчику, лабуху, заштатному дьячку. В телеящике и прессе снуют, балагурят, поучают, грассируют радзинские, уминские, швыдкие, якубовичи... Ну не любят чужое, и шут с ними. Печальней и обидней, когда среди них усердствует свой или мимикрирующийся под своего.

За последние пять-семь лет на Русскую историю и литературу обрушился рьяный ударник литературного вала Н. Коняев. И если раньше его повести и рассказы, появлявшиеся в журналах, можно было принять как неудачный перевод с суахили, то теперь перед нами популярный богослов, критик, историк, писатель и, наверное, поэт. Еще секретарь Союза писателей России, извиняюсь, если не так. По "Народному радио" другой секретарь того же Союза писателей рекомендует коняевские книги, а его "Русский Хронограф" даже как учебник для школ и вузов. Дай волю этому союзнику Коняева по Союзу, и студентов заставят учиться по таким учебникам. Мои же знакомые прихожанки приносят в храм или ко мне в библиотеку с недоумением, а иной раз и с возмущением его статьи в журналах, газетах и уже десяток изданных его книг. Батюшка благословил не читать. Хорошо. Можно и не читать, да и читать это невозможно. Но этот деятель-стахановец завалил все редакции своими творениями – нет отбоя. Мы с девчонками хотели, грешным делом, проучить хулителя, но попавший нам в руки Н.Коняев оказался безобидным, скромным писателем из Ханты-Мансии, открестившимся от нашего Н.Коняева, как от чумы.

Простите мне эмоции, теперь постараюсь хладнокровно, и, если получится, с любовью предложить вам цитаты из книг и статей Н. Коняева.

В "Русском Хронографе" первая из дат Русской истории: "19-е января 570 года. Родился пророк Мухаммед". "Хронограф" вышел поздно и московские мусульмане, не зная этого, праздновали день рождения пророка не на Крещение, как предложил Коняев, а в конце апреля.

Ни один исторический персонаж не вызывает никаких симпатий у нашего автора. Святой ли, герой ли – все одно. Вот "главный спальничий и собутыльник Михаила 3-го, Василий", а вот "побочный сын князя Святослава... матерью его была Ольгина ключница – Малуша". Прости Господи, любезный, посмотрите в справочниках, кто такие спальничий, сытники, ключники царей и князей. Великий равноапостольный князь Владимир родился от ключницы Великой княгини, а не, скажем, от мадам Коня[евой]. Мать Малуша была из знатнейшего русского рода! Ее брат Добрыня – главный посадник Новгорода. И как наш уважаемый хронолог только разбирает, какие дети побочные, а какие нет? Ведь у Святослава-нехристианина было много жен.

Равноапостольный "Владимир бежал" (струсил), "Увеличение гарема Владимира до необычайных размеров", святой благоверный Михаил Тверской, муж Анны Кашинской, "оклеветал митрополита Петра". А в житиях святых мы читаем: "Михаил Тверской, закованный в железо, читал Псалтырь, когда к нему пришли убийцы...".

История России – это история Русской Церкви в миру. Здесь же история другая, детективная, постоянный поиск криминала и сплошная путаница в именах и датах. Кассиан Босой у него Вассиан и т.д.

А вот перл "историка": "1584 год, 18 марта. Собравшись поиграть в шашки, умер Иоанн Грозный"! И все. Федерация Русских шашек подает на "историка" в суд.

"1091 год. 14 августа в Ростове объявился волхв, но вскоре погиб".

"1092 год. Летописи зафиксировали нашествие бесов в Полоцке".

"1302 год. Обручение шекспировских героев Ромео и Джульетты". Может, это ошибка и это вовсе не "Хронограф", а какая-нибудь "Занимательная История"? В следующих томах появится Герасим или Чебурашка?

Есть ли кто-либо из исторических персоналий, к кому благоволит наш историк? Да, Адашев. Курбский, Патриарх Никон. Святитель Божий Филарет Дроздов в переписке с архиепископом Алексием возмущается: "Для чего Палмер (католич. дьякон) хочет Российской иерархии всей духа Филиппова и Никонова, которым случилось быть в состязании с земной властью, а не духа Святителей Алексия и Петра, которые в мире с земной властью апостольски проходили свое служение?" Как видите, здесь Коняев последователен и не одинок.

Желая блеснуть церковными знаниями, он Кириопасху десятки раз называет "Кариопасха". Или вот, на стр. 61: "1060 год 1-е августа. Медовый Спас. Внезапная смерть Генриха 1-го во Франции". Чудак человек! Зачем ему сказали, что 1-го августа Медовый Спас? Теперь у него в "Хронографе" с Рождества Христова 1-е августа – Медовый Спас. Ни покойный Генрих, ни русская Анна Ярославна, а с него и все ее соплеменники не знали, и еще 800 лет не будут знать, что в 19-м веке Праздник происхождения (изнесения) Креста Господня в народе будут называть Медовым Спасом.

Ранее, в книге с мудреным названием и сомнительным содержанием – "Облеченный в орудие света", наш "богослов" в уста дьякона вложил возглас: "Яко за Царя всех подъимем ангельски..." Не знаю, что коняевский дьякон поднимает за Царя, и за какого Царя, не известно. Кого-кого, а Царей наш новоявленный "историк" не жалует. У дьякона на литургии есть возглас; он его произносит в Алтаре пред Престолом, но не "за Царя", а "за Царя (Христа)". И не "ангельски", а "ангельскими".

"Русского Хронографа" я увидела только первый том, наверное, будут еще несколько. Все это нечитаемо и никому не нужно. И сколько бы его не рекламировал секретарь Союза писателей, я своим детям, как и любая русская мама, эти книги не дам.

Смешон и косноязычен не только "Хронограф", но все, что наиздавал за эти годы писатель с Севера. Вот выборочно из других книг и журналов:

"17 февраля 1589 г. на русский престол был избран Борис Годунов. Романовы тоже вступили в борьбу за русский престол, но развернутые ими против Годунова действия совершались пока тайно, и долгое время оставались неприметными для сторонних наблюдателей. Однако сделавшегося вдруг подозрительным Бориса Годунова Никитичам обмануть не удалось..." (Н. Коняев. "Святой и его время" ж. "Новая книга России"). Разоблачитель коварных интриг Коняев не ведает, что цари не выбираются, как Ельцин или Путин, а наследуют престол.

А вот как описывает это время историк, один из раздражителей наивного Розанова: "...затем доносы сделали свое дело и относительно семьи Романовых... Мы видели какие большие права имели они на престол после смерти Феодора Иоанновича, вследствие чего сложился даже рассказ, что Царь Феодор, умирая, вручил свой царский жезл Феодору Никитичу, но, "чтобы избавить свое любезное отечество от внутренних междоусобий и кровопролитий, Феодор Никитич, – говорит Исаак Масса (тоже не русский), – знавший, что он своими действиями может причинить отечеству великую опасность, передал корону и скипетр Борису". Вообще, по всем отзывам, братья Никитичи отличались всеми высокими душевными свойствами, искони присущим членам благородного рода Кобылиных-Кошкиных – Захарьиных – Юрьевых – Романовых. Почти все они были казнены." (А. Нечволодов. "Сказание о Русской Земле").

Но читаем нашего горе-историка дальше: "26 октября 1601 года началась расправа Бориса Годунова со своими коварными союзниками. Ночью стрельцы подожгли дом бояр Романовых..." У Карамзина и у др. историков четко стоит дата: "в июне 1601 г. исполнился (над Романовыми) приговор боярский..." С датами, как мы отмечали и с источниками наш мэтр не дружит, мягко говоря. А навязчивые повторы про хитрость и коварство Романовых – это, видимо, месть. Ржет и бьет копытами зооморфный предок-тотем средневекового угрофина, взывает к мести, не дает покоя. Как же он, наверное, "благодарен" большевикам за то, что советская власть дала его великому народу письменность. А может его народ имеет территориальные претензии к России? Бог весть.

Если в Русской Истории для Коняева ни святых, ни светлых имен нет и это можно понять, то для видимой исторической достоверности осветлил бы ландшафт, архитектуру или быт. Ан нет, все худо: дикое поле, бесы, голод, мор, пожары...

Кроме творений Коняева и Радзинского, изданы и переизданы почти все русские летописи и исторические документы – не надо потеть в архиве. Забелин, Кондратьев, Поссевин и многие другие расписали Москву и округу до улицы, до дома. Но чтобы описать драматичную сцену поджога дома Романовых, надо придумать, что Москва того времени – это деревянные избушки на курьих ножках, узкие улицы, возле костров греется полуголая толпа. А если бы он потрудился открыть какие-нибудь документы, воспоминания того времени, то мог бы понять, что поджог в 17-м веке в Москве был совершенно исключен. Вот, например, антиохийский архидьякон Павел Аллепский (тоже ведь не русский) пишет, побывав в Москве в середине того века: "В городе поставлен субаши (полицейский офицер), который объезжает его ночью и днем, из-за опасения пожара... Если случится пожар ночью или днем, из того квартала дают об этом знать: спешат на колокольню и бьют в колокол об один край, чтобы услышали сторожа, находящиеся постоянно на кремлевской стене... Сторожа наблюдают постоянно летом и зимой, поочередно, ночью и днем, и как только заметят огонь, хотя бы за Земляным валом, сильно звонят в колокол... Услышав его звон, все ратники, находящиеся в той стороне, тотчас узнают, где пожар, спешат с секирами и кирками, разрушают все, что кругом пожара и тушат его. Если пожар велик, является и народ, а кто поленится и не придет, тот подвергается строгому наказанию от субаши".

Но коняевские стрельцы подожгли-таки каменный дом Романовых. Зачем? Все историки говорят о Царе Борисе, что он был осторожный и расчетливый человек, посему он поступил проще: "имение и вотчины взяли в казну" (Карамзин).

Далее "историк" сожалеет, что со слугами поступили более жестко, чем с господами. Романовых нужно было убить, сжечь и залить кислотой. Так, что ли?

Сравним, как написано у Нечволодова: "...После этого все Романовы были заключены под стражу со всей родней и друзьями... братья Никитичи и их племянник князь Иван Черкасский не раз были подвергнуты пытке. Пытали также и их людей, как мужчин, так и женщин, требуя, чтобы они показывали против господ. Но те, однако, ничего не показали... – и далее, – Из пяти братьев Никитичей только двое пережили ужасы ссылки; невольный инок Филарет и Иван Никитич; Александр же, Михаил и Василий скончались почти одновременно – в феврале и марте 1602 г.". В 1606 году мощи Михаила Никитича обретены нетленными и почитаются, как мощи местночтимого благоверного князя Михаила. "Историку", конечно, не до этого, он весь в праведной борьбе. Перепутал или переставил даты, и вот уже Гришка Отрепьев, живший некоторое время в холопах у Романовых, становится "царём дома Романовых". "Меньше года длилось правление первого царя из дома Романовых", – заявляет Коняев, имея в виду Лжедмитрия. Дом Романовых ведет свою родословную линию от Царского рода Валтасара. И Отрепьев, и Коняев, если бы даже женились на барышнях из дома Романова, не были бы никогда ни писателем, ни царем из дома Романова!

Коняев: "Подготовленный Федором Никитичем кандидат в самозванцы, слухи о котором, как свидетельствуют современники (какие современники? – Авт.) уже тогда ползли по Москве... Как известно, Григорию Отрепьеву удалось уйти. Он (по-видимому, в начале розыска) покинул Романовых и укрылся, приняв постриг, среди чернецов Чудова монастыря. Звали его теперь Григорием".

Нечволодов: "Юрий (имя Отрепьева, о чем не знает Коняев. – Авт.), с детства был обучен грамоте и обнаружил хорошие способности, затем он служил некоторое время в холопах у бояр Романовых и князя Бориса Черкасского... Будучи около четырнадцати лет от роду, Юрий под влиянием каких-то опасностей со стороны подозрительного Бориса Годунова, может быть и вследствие излишних разговоров о сходстве с царевичем Димитрием, исчезает из Москвы и начинает скитаться по разным монастырям, причем игумен Трифон, основатель Успенского монастыря в городе Хлынове (ныне Вятка), постригает его в 1595 г. с именем Григория". Стало быть к 160! году, когда начались аресты Романовых, Отрепьев уж целых шесть лет как стал монахом, и больше года был уже иеродьяконом Чудова монастыря. Более того, в "Извете" старца Варлаама сказано, что он на второй неделе Великого Поста познакомился с Григорием и они вместе пошли в монастырь в Чернигове. После этого, как известно, самозванец пошел в Киев и дальше в Литву. Но нашему наперсточнику хочется связать Отрепьева с Романовыми, и он ловким шулерством переставил даты, изменил местонахождение самозванца – и все готово.

Но неутомимый Коня[ев] идет дальше: "Для того чтобы освободить для Филарета Никитича место, согнали с Ростовской кафедры достойнейшего иерарха Русской Церкви святителя Кирилла (Завидова), который был хиротонисан несколько месяцев назад". Филарету Никитичу якобы "приглянулась" Ростовская кафедра. "В начале 1612 года, когда патриарх Филарет отбыл в Польшу, ярославцы пригласили своего святителя снова занять освобожденную епархию". Все историки наоборот свидетельствуют, что Филарет "откланял" митрополичий сан и отказывался от кафедры. Коняевское же "Отбывает в Польшу" здесь звучит, как отъезд на отдых заграницу после северодвинской ссылки.

Карамзин: "Лжедмитрий вызвал и невольного опального инока Филарета из Сийской пустыни, чтобы дать ему сан митрополита Ростовского; сей добродетельный муж, некогда главный из вельмож и ближних царских, имел наконец сладостное утешение видеть бывшую супругу и сына. С того времени инокиня Марфа и юный Михаил, отданый ей на воспитание, жили в епархии Филаретовой близ Костромы в монастыре св. Ипатия".

Посмотрим, как "отбыл в Польшу" митрополит Филарет: "Филарет с немногими усердными воинами и гражданами заключился в Соборной церкви: все исповедались и причастились святых тайн и ждали неприятеля или смерти... Двери пали: добрые ростовцы окружили Филарета и бились до совершенного изнеможения....Злодеи-победители схватили митрополита и, сорвав с него ризы святительские, одели в рубище... Филарета повезли в тушинский стан как узника, босого в одежде литовской, в татарской шапке: но Самозванец готовил ему бесчестье и срам иного рода: встретил его знаками черезвычайного уважения; назвал патриархом; дал ему святой пояс и святительских чиновников для наружной пышности, но держал его в тесном заключении, как непреклонного в верности к Царю Василию (Шуйскому)" – Карамзин.

Затем временное освобождение и – в стан к врагу в качестве посла. "...Вопреки всему священному для государей и народов, взяли послов... еще мало: ограбили их, как в темном лесу или в вертепе разбойников; отдали их воинам. Повезли в ладиях к Киеву; бесчестили, срамили мужей, винимых только в добродетели, в ревности к отечеству и к исполнению государственных условий!..", – продолжает Карамзин. После их еще девять лет томили в неволе. У Коняева это просто: "отбыл в Польшу".

Досталось от "историка" и первому Царю нз рода Романовых: "В этом качестве (митрополита Ростовского) и довелось ему (Кириллу) принимать на царствование Михаила Федоровича, сына своего утеснителя". Опять подтасовка: удалил с кафедры Лжедимитрий, а все одно – утеснители Романовы. Для оправдания придумал термин "историки романовской школы". Ученик школы Радзинского звучит почетней.

Так написаны статьи и целые книги про всех, кого любят и чтят в России: про Владыку Иоанна, Св. Александра Невского, поэта Руцова, композитора Гаврилина и про русских Царей. Нет ни одного святого места, куда бы не проник лукавый взор нашего неутомимого хронолога. И ничем его не остановить. Вцепился он в Русскую историю и будет ее мучить до тех пор; пока не "соберется поиграть в шашки".

Сергей ВОЛЬСКИЙ

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС

ВСПЛЫЛ, КАК ПОДВОДНАЯ ЛОДКА

Нет, прямо-таки никак не разобраться нам с национальным вопросом. Ну не дает покоя этот треклятый вопрос некоторым из наших писателей. Как будто стоим мы на пороге светлого будущего, и других вопросов уже не осталось, кроме этого, одного-единственного, который позарез надо решить для полноты счастья.

Этот вопрос всплыл как-то сам собой – как вражеская подводная лодка у наших балтийских берегов – на очередном собрании СПб отделения Союза писателей России, состоявшемся 20 апреля 2005 г. Началось, казалось бы, с пустяка: И.И. Сабило, который вел собрание, проинформировал присутствующих о том, что в состав координацион­ного совета ассоциации писательских союзов вошел Илья Штемлер. И все было бы ничего, если бы Иван Иванович при этом не добавил: «русский писатель». Это и оказалось той глубинной бомбой, которая потревожила лежавшую на грунте субмарину. Короче говоря, «вспени­лось синее море» – и национальный вопрос тут же всплыл на поверхность.

Владимир Алексеев, воспылав праведным гневом, с ходу торпедировал ничего не подозревавшего Ивана Ивановича громогласной репликой: «Это не русский писатель! Это русскоязычный!» Застигнутый врасплох Иван Иванович принялся растерянно обороняться, что-то о русской литературе говоря, которой все мы служим независимо от национальности, но тут же был торпедирован повторно – и выкинул белый флаг. Так Штемлер был определен в «русскоязычные». Что ж, как говорится, туда ему и дорога.

Но, наблюдая за этим неравным поединком, я, ничтожный раб Божий, вдруг сомнениями стал обуреваем: а справедливо ли будет заставлять одного Илью Петровича отдуваться за всех самозванцев, возомнивших себя русскими писателями? И не пора ли вообще навести порядок в наших нестройных рядах?

Полистал я тут на днях «Литературный энциклопедический словарь» (М., 1987) и ужаснулся: сколько же там самозванцев!.. Д.И. Фонвизин, Н.В. Гоголь, В.И. Даль, А.И. Дельвиг, В.К. Кюхельбекер, Н.И. Греч, Л.А. Мей, А.А. Блок, М.И. Цветаева, Б.А. Пильняк, О.Ф. Берггольц... Ой!.. От одного перечня худо становится. Все они почему-то названы русскими писателями. По какому праву? Кто позволил?

Пора переделать этот чертов «Литературный словарь» и каждому указать его место. Для этого необходимо создать в нашем Союзе писателей комиссию, которая и определит, кто там на самом деле русский, а кто – так, русскоязычный. Председателем комиссии я предлагаю назначить неистового борца за расовую чистоту русской литературы Владимира Алексеева. И пусть уж заодно разберутся с Пушкиным и Лермонтовым, поскольку их национальная принадлежность тоже какая-то сомнительная.

А потом стоило бы взяться и за иностранных писателей. У них там тоже с национальным вопросом не все в порядке. Бардак, одним словом. В том же «Литературном энциклопедическом словаре» евреи Генрих Гейне и Лион Фейхтвангер почему-то названы немецкими писателями, словак Шандор Петефи – венгерским, албанец Бранислав Нушич – сербским и т.д. и т. п.

В общем, есть где разгуляться. Было бы желание. А желания – хоть отбавляй! «За работу, товарищи!» – как сказал наш незабвенный Никита Сергеевич.

«МНЕ ЕСТЬ ЧТО СПЕТЬ,

ПРЕДСТАВ ПЕРЕД ВСЕВЫШНИМ...»

(К 30-летию со дня смерти Владимира Высоцкого)

1.

Вот уже более четверти века минуло с той поры, как не стало этого талантливейшего поэта и актера, выдающегося барда, снискавшего всенародную любовь, но так и не добившегося при жизни официального признания. Коллеги-актеры и признанные поэты завидовали его по­пулярности, и это главная причина, по которой так и не удалось ему стать ни заслуженным артистом РСФСР, ни членом Союза писателей.

Известные поэты снисходительно похлопывали его по плечу, указыва­ли на неудачные строчки и советовали более тщательно работать над стихами. Их раздражала его всенародная слава, они не понимали, в чем секрет этой феноменальной популярности и, фактически отка­зывая ему в поэтическом даровании, говорили, что успех ему обеспе­чивают гитарные аккорды и специфический голос. Но они как-то упускали из виду, что в тот период в СССР повсеместно функциониро­вали клубы авторской песни и активно работали десятки талантливых бардов, среди которых, несомненно, выделялись Окуджава, Городницкий, Визбор, Кукин. Были среди бардов и люди с музыкальным образованием, настоящие профессионалы, которые и на гитаре играли и пели гораздо лучше, чем Высоцкий. Но никому из них не удалось добиться всенарод­ного признания. Так что гитара и качество голоса решающего значения не имели. Людей брали за душу СТИХИ Высоцкого, которые он доносил до них единственным доступным ему способом.

Он появился очень вовремя. Это был период, когда кончилась так называемая «оттепель» и постепенно таяли связанные с нею надежды. Началась эпоха безвременья или застоя, как ее теперь называют. Амбициозные, умело рядившиеся под бунтарей Евтушенко и Вознесенский поняли, что дальше действовать на нервы властям уже небезопасно, и принялись сочинять хвалебные оды режиму: Евтушенко написал поэму «Братская ГЭС», Вознесенский – «Лонжюмо» (славословие вождю миро­вого пролетариата). Народ безмолвствовал. Этот период как нельзя лучше характеризуют строчки Владимира Маяковского, написанные совсем о другом времени:

Улица корчится безъязыкая,

Ей нечем кричать и разговаривать.

И вот в этот духовный застой внезапно, резко, энергично ворвался голос живой, трепетной души, способной так искренне страдать и радоваться, любить и ненавидеть, что поначалу это казалось неправдоподобным. Это ошеломило. Такого в России давно уже не было. Начина­ющий поэт громко, во всеуслышание заговорил о том, о чем думали люди, о чем молчали или шептались на кухнях. И улица обрела голос. И затурканный крестьянин, и зэк, и обойденный наградами ветеран войны ощутили себя людьми, обрели самоуважение, ведь поэт говорил от их лица, говорил то, что они хотели, но не умели выразить словами.

Особо хотелось бы отметить, как органично в творчестве Владимира Высоцкого возникли элементы сатиры и юмора. Это было, с одной стороны, естественное мироощущение, своего рода протест против официоза, с другой – следование великим традициям русской литературы. В его песнях – и разудалый частушечный лад, который так любил Некрасов, и злая сатира в духе Салтыкова-Щедрина, и колкая ирония, свойст­венная баснописцу Крылову («Жираф большой – ему видней».) Харак­терно, что потребность в сатире и юморе всегда возникала в самые мрачные периоды русской истории. В николаевскую эпоху жесточайшей цензуры Гоголь создал гениальную комедию «Ревизор», в дикий период созревания революционной ситуации, ознаменованный разгулом террора творил Саша Черный. А когда свершился октябрьский переворот и страна захлебывалась людской кровью, Аркадий Аверченко, редактировавший до этого самый популярный в России журнал «Сатирикон», написал книгу «Дюжина ножей в спину революции». (Даже Ленин оценил талант автора и распорядился впредь печатать произведения эмигранта Аверченко в газете «Правда».) Ильф и Петров создавали свои бессмерт­ные романы в тот период, когда над страной сгущались черные тучи и уже маячила тень ГУЛАГа. (Роман «Золотой теленок» вышел в 1931, когда был арестован мой дед Герберт Зуккау – первый переводчик на русский язык «Похождений бравого солдата Швейка».) Они глумились над этой властью, используя так называемый «эзопов язык». Власть поняла это позже, когда авторов уже не было в живых. И в полной мере отыгралась на Михаиле Зощенко, последнем гениальном сатирике XX века.

Потом было только дешевое зубоскальство. (Все мы помним журнал «Крокодил».) После «оттепели» власть предержащие с подозрением относились ко всему, что, с их точки зрения, расшатывало устои системы. Даже в безобидных шутках эстрадного автора Жванецкого им виделась какая-то крамола. Иногда доходило до полного абсурда. Так была запрещена и долгое время не транслировалась по радио песня Бабаджаняна «Лучший город земли» – из-за того, что написана она была в ритме твиста...

Особое место в творчестве Высоцкого занимают песни о войне. Он написал о ней так, как до него не писал никто. Отчаянная удаль штрафников («Штрафные батальоны»), боль от потери друга («Он не вернулся из боя»), психологизм воздушной дуэли в совершенно неожи­данном ракурсе («Песня самолета-истребителя»), несгибаемость и сила духа русского солдата, заставившего забуксовать мощную, хорошо отлаженную машину вермахта («Мы вращаем землю», «Сыновья уходят в бой», «Черные бушлаты»), один из трагических итогов великой победы («Братские могилы») – все это выражено так ярко, эмоционально и образно, что стало уже как бы страницей летописи Великой Отечест­венной войны. Не случайно песню «Братские могилы» записал на радио неподражаемый Марк Бернес – артист, сроднившийся с военной тема­тикой и обладавший уникальным даром вникать в самую суть песни, подавая ее как нечто личностное, глубоко пережитое и выстраданное. Он никогда не пел плохих песен, и всё, что он исполнял, было уже неотделимо от него: «Темная ночь», «Любимый город», «Три года ты мне снилась», «Журавли» и т.д.

2.

Вообще трудно понять, с чего в официальных кругах советской литературной элиты укоренилось пренебрежительное отношение к песне как к «низкому» жанру. Ведь песня всегда была выражением души русского народа. Трудно назвать такого русского поэта, на стихи которого не были написаны песни или романсы. (Это уникальное явление. Ни в одной стране мира нет ничего подобного. Кстати говоря, первый на Руси стихотворец Боян был поэтом-песенником да к тому же еще и бардом, поскольку пел свои песни, аккомпанируя себе на гуслях.) В советское время появились поэты, которые занима­лись в основном сочинением песен, и наиболее талантливые из них стяжали славу как раз в этой области.

Тут хотелось бы сделать небольшое отступление. Недавно я прочитал книгу Роберта Рождественского «Разговор пойдет о песне», где извест­ный поэт пытается разобраться, от чего зависит популярность той или иной песни в народе, и почему зачастую становятся популярными песни с откровенно слабыми текстами. Как ни странно, он так и не приходит ни к какому выводу, хотя ответ лежит на поверхности. В молодости я несколько лет работал со многими ленинградскими композиторами (написал больше 50 песен) и в процессе этой работы уяснил для себя, что все песни разделяются на две категории: в одних превалируют стихи, в других – музыка. Приведу только два примера. Более чем популярная – известная во всем мире – песня В. Соловьева-Седого «Подмосковные вечера» на стихи М. Матусовского обрела крылья и разлетелась по свету исключительно благодаря яркой мелодии. Стихи здесь довольно посредственные и есть даже совсем неудачные строчки, что не преминул заметить Михаил Задорнов: «Что ж ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня?» А вот с песней «Журавли» (музыка Я. Френкеля, стихи Р. Гамзатова в переводе Н. Гребнева) ситуация прямо противоположная: здесь незамысловатая мелодия играет вспомогательную роль, является своего рода ритми­ческой основой, призванной подчеркнуть достоинства прекрасного стихотворения. В этом же ряду надо упомянуть и песню на стихи М.Исаковского «Враги сожгли родную хату». И все же в советской песне на первом месте, как правило, всегда оставалась музыка.

Но было одно удивительное явление, не поддающееся никакому анализу. Я имею в виду работу замечательного поэта-песенника Алексея Фатьянова. Вспомним хотя бы его песни «Соловьи» и «Где же вы теперь, друзья-однополчане?» Здесь невозможно определить, что главное. Создается ощущение, будто стихи и музыка создавались одновременно, на каком-то невероятном пределе человеческих воз­можностей. Профессионал высочайшего класса Фатьянов, обладавший к тому же незаурядными музыкальными способностями, не просто писал песенные тексты – он жил в песне, был неотделим от нее. И любой работавший с ним композитор, вероятно, уже интуитивно ощущал необходимость подняться до уровня этого мастера.

Потом были отдельные удачи у отдельных поэтов, но никому не удавалось достичь подобных высот. И только в начале 70-х годов прошлого века появился еще один выдающийся поэт-песенник – Леонид Дербенев. Он сделал то, что раньше казалось невозможным: соединил эстрадную песню с поэзией. (До него тексты эстрадных песен отли­чались крайней примитивностью, поэзия там и не ночевала.) Помните песенку о белых медведях из фильма «Кавказская пленница»? «Трутся спиной медведи о земную ось», и от этого «вертится быстрей Земля» и раньше повстречают друг друга влюбленные. Легкий, непритязательный мотивчик и сильный поэтический образ. Дербенев написал песни ко всем кинофильмам Л.Гайдая, и практи­чески в каждой из них стихи превалируют над музыкой. Многие его песни, созданные с разными композиторами, до сих пор на слуху: «Всё могут короли», «Городские цветы», «Великаны и гномы», «Три белых коня», «Снится мне деревня», «Сяду в скорый поезд», «Куда уходит детство?», «Не волнуйтесь, тетя», «Живи, страна»... Перечисление заняло бы не одну страницу... А песня из фильма «Земля Санникова». Мало кто помнит этот фильм, но яркие строчки мастера зажили своей жизнью, уже в отрыве от фильма и музыки:

Призрачно всё в этом мире бушующем,

Есть только миг – за него и держись.

Есть только миг между прошлым и. будущим,

Именно он называется «жизнь».

22 ноября 2002 года состоялась торжественная церемония открытия именной звезды Леонида Дербенева на Площади Звезд у концертного зала «Россия» в Москве. Дербенев был назван одним из самых выдающихся поэтов-песенников XX столетия.

Он ушел из жизни десять лет назад – 22 июня 1995 года. С его уходом кончился «золотой век» российской эстрады. Как и Алексей Фатьянов, он так и не был принят в Союз писателей.

3.

Ни в одной стране мира поэзия не была так тесно связана с музыкой, как в России. И в начале XX века произошло то, что должно было произойти: поэтов неудержимо потянуло подбирать к своим стихам мелодию и исполнять их с эстрады. В этом амплуа автора-исполнителя приобрел популярность Александр Вертинский. Игорь Северянин, музыкальностью стихов которого восхищались гениальные композиторы Сергей Прокофьев и Сергей Рахманинов, исполнял свои стихи речетативом, в котором просматривалась мело­дическая основа. Алексей Фатьянов, обладавший прекрасным голосом, сам пел свои песни.

Потом поэты взяли в руки гитары. Появились барды. Немало популярных песен было написано Кукиным, Окуджавой, Городницким и другими.

В связи с вышесказанным появление Владимира Высоцкого кажется вполне закономерным. И все же прямых предшественников в России у него не было. И дело тут не только в том, что он был намного талантливее их всех, и строчки его стихов сразу врезались в память, входя в обиход крылатыми словами и выражениями. Он удивительным образом проник во все сферы общества, прочувствовав всё то, что волновало людей, и ярко, афористично, с тонким психологизмом выразил самое сокровенное. Его уникальный дар созревал из трех слагаемых: поэтический талант, мастерство драматурга (ведь боль­шинство его песен – это монологи, то есть произведения, созданные по канонам драматургии) и чисто актерское умение вживаться в образ. К этому надо, пожалуй, добавить и врожденную музыкальность. И хотя профессиональные композиторы не признавали его своим (вероятно, справедливо), совершенно очевидно, что ни одному барду, даже Окуджаве, не удалось сочинить столько запоминающихся мелодий.

4.

Прямого предшественника Владимира Высоцкого звали Пьер Жан Беранже и жил он во Франции в первой половине XIX века. Этот поэт тоже писал так называемые песенные тексты (правда, музыку он не сочинял, а использовал мелодии старых песен) и тоже не пользовался официальным признанием, зато имел всенародную популярность. Его песни не удовлетворяли изысканным вкусам правителей Франции и прочих вельможных особ, которые считали поэта чересчур вульгарным. А он презирал снобов и был своим для простого люда.

Обладая искусством говорить с народом на его языке, Беранже смело использовал бытовую лексику, употреблял выразительные обороты раз­говорной речи и зачастую строил стих в расчете на простонародное произношение. Песня Беранже вобрала в себя все литературные жанры: тут и лирическое излияние, и любовный монолог, и философское раз­мышление, и пародия, и сатира, и жанровая сценка. Герои его песен – жители парижских пригородов, завсегдатаи кафе-шантанов, обитатели чердаков, мелкие чиновники, гризетки, бродяги, трактирщицы, отстав­ные солдаты и маркитантки. Под пером Беранже они впервые обрели лицо и судьбу.

Высоцкого отделяют от Беранже полтора столетия и несколько границ, и кажется удивительным, как много общего в их творческих биографиях, в их восприятии окружающего мира и способах самовыражения. Но не стоит забывать, что во Франции литературный процесс происходил гораздо интенсивнее, чем в России. (К примеру, гениальный француз­ский драматург Жан Батист Мольер создавал свои бессмертные комедии в ХYII веке, когда в России еще не было профессионального театра.) Пик творческой активности Беранже пришелся на годы Реставрации (1815-1830), аналогичные нашему периоду «застоя», когда творил Высоцкий. Оба эти режима чувствовали свою несостоятельность и по мере сил старались укротить вольнодумцев. Беранже дважды побывал за тюремной решеткой, Высоцкого попросту замалчивали, отказывая ему в официальном признании.

В 1857 сотни тысяч парижан, презрев официальный запрет всяческих сборищ, вышли на улицы, чтобы проводить в последний путь народного поэта Франции. И потом на его могилу постоянно несли цветы.

В 1980 сотни тысяч москвичей и тех, кто сумел попасть в Москву во время Олимпиады, шли на Таганку, чтобы проститься с не признан­ным властями народным поэтом России. Позже по телевидению показали кадры, снятые любительской кинокамерой. В скорбной очереди стоял известный актер и поэт Михаил Ножкин, автор замечательной песни «Последний бой». По его лицу текли слезы, и он даже не пытался их сдержать. Уж он-то как никто другой понимал всю невосполнимость этой утраты...

5.

В 1993 некоронованными королями шоу-бизнеса при прямом попусти­тельстве (если не по заказу) «демократов», приватизировавших власть в Государстве Российском, был подло убит феноменально одаренный Игорь Тальков (поэт, композитор, певец, аранжировщик, актер). Демократические оборотни не простили ему строчек:

Перестроились ублюдки во мгновенье ока,

И пока они у власти, всем нам грош цена.[6]

Последствия этого убийства только сейчас можно оценить в полной мере. После смерти Высоцкого Тальков был единственным, кто мог успешно противостоять той пошлости, которая хлынула на эстраду. Но он не вписывался в демократическую систему оболванивания русского народа – и его устранили. И содеялась тьма. На телеэкранах запрыгали бесы: геи, гермафродиты, лесбиянки и прочие твари, поющие козлиными голосами чудовищную ахинею. Ни одного просвета не оставили. И нынешняя безбашенная молодежь уже не знает, что были на Руси великие поэты и композиторы, были выдающиеся певцы и музыканты. Уже встает из пепла погоревший на прошлых выборах одиозный Союз правых сил. И Чубайс уже провел генеральную репетицию конца света в отдельно взятой стране. Загонщики четко знают свое дело. «Идет охота на волков...» В роли волков – русский народ с его многовековой культурой.

А тем временем французы проголосовали против европейской конституции – так называемых капиталистических ценностей (иначе говоря, воинствующей бездуховности) – и заявили о необходимости сохранения национальной самобытности. Они дорожат своей культурой. Не то, что мы...

Александр ЛЮЛИН

РАЗОБЛАЧЕНИЕ

Ты розою иерихонскою

Цветешь; но лжива красота:

Не то блудница вавилонская,

Не то – святая простота.

В тебе желания, о женщина,

Плодятся, жалят и шипят;

Ты, словно яблоня, увешана

Грехами – с головы до пят.

Ты ловишь чудные мгновения

Прекрасных чувств, которых нет,

А в общем-то обыкновенная

Ты истеричка зрелых лет.

Ты, человеконенавистница,

Клянешь весь мир, впадая в раж,

Используешь ты, тщась возвыситься,

Религиозный антураж.

(Третируя чужие мнения,

Презрев святую благодать,
Об аскетизме, о смирении

За чашкой чая рассуждать –

Уж то-то славное занятие!

Но есть новозаветный стих,

Реченье Сына Божье Матери:

Ты соблазняешь малых сих).

Поверь отцы святые, милая,

О блудной дочери скорбя,

Ожгли бы жгучею крапивою

По голой заднице тебя.

Послушай, женщина скандальная, –

Есть жертвенная красота:

В ком нет любви и сострадания,

В том нет и не было Христа.

* * *

Больной бесцельно суетится,

А умные живут молча:

А ну, как вправду воплотится

Все, сказанное сгоряча?

Покуда не одряхло тело,

Источник света не погас, –

Знай: слово это тоже дело:

Добро твори не напоказ.

В уединении слышнее,

Будь ты монах или офицер,

Отчетливее и страшнее

Движение незримых сфер.

Как необъезженные кони,
Слова не слушаются нас…

Но есть молитвы, есть иконы,

Есть храм, алтарь, иконостас!

Слов необузданных, случайных,

Слов многих – не произноси:

Подвижническое молчанье

Существовало на Руси.

* * *

Зябко поводя плечами,

Вся красива на вид,

Оля, полная печали,

В платье розовом стоит.

Платье, в меленьких цветочках,

Хорошо сидит на ней.

Оля среднего росточка,

Все при ней.

С тайно нежностью любима,

Замечтована до дыр,

И глазами голубыми

Озирает Божий мир.

Есть в речах ее нескромных

Злой язвительности яд.

А в глазах ее огромных

Слезы круглые стоят.

* * *

Ну ладно, милая, пока!

Простимся в книжном магазине.

Утихла ревности тоска, –

Знать, не люблю тебя отныне.

Ни честных глаз, ни лживых уст

Знать не хочу. Сожжен любовью,

Я оставляю – дом ваш пуст,

А все свое беру с собою.

Солдат иного бытия,

Я бы религиознопленным.

Спокоен и бесстрастен я

В нечувствии окаменелом.

Не возбуждайся, не грози

И не востри кошачьи когти.

Сиди вот, яблоко грызи,

Или кусай со злости локти.

Мне указательным перстом

Ты не указывай дорогу!

На этом встретимся? На том? –
Сие известно только Богу.

Ну вот. Я, вроде, все сказал.

Возьми назад слова-гранаты:

Я все свое с собою взял,

А ты… Чужого мне не надо.

* * *

Не ругайся ты, Бога ради,

А оставь за меня свечу:

Жить по совести, жить по правде

Я на этой земле хочу.

Я хочу избежать позора.

И на кладбище, средь берез,

К небесам воздымаю взоры,
Очи, полные горьких слез.

Жизнь выстраивая упрямо,

Благодатный увижу ль свет?

Я к тебе обращаюсь, мама,

Ведь у Господа мертвых нет.

От шрапнели, от бомб фугасных,
Застрахован я по судьбе,

Догорит свеча и погаснет,

Милая, сама по себе.

Озари же, святое Слово,

Непутевую жизнь мою:

Я раскаиваюсь, но снова

Низко падаю, но – встаю.

Я исправиться обещаю:

Я плохой, да не хуже всех,

Так зачем же я согрешаю,

Если знаю, что это грех?

* * *

Ты, моя тоскующая муза,
Посмотри: чужое все кругом!
Я поэт Советского Союза,
Родины, захваченной врагом.

Мне обрыдли враки про ГУЛаги
И про миллион невинных жертв:
Все виновны, так как все не благи,
Все греховны – те, кто жив, кто

мертв.

Изменили воинской присяге,
Пионерской клятве «Будь готов!»
Вывесили власовские флаги,
Всюду понатыкали крестов.

Враг безжалостен и агрессивен,
Для страданий сердцем умерев.
Я ж люблю Советскую Россию,
Презираю рабскую эРэФ.

Валентина неёлова

ПОЗДНЕЕ ПРОЗРЕНИЕ

О КНИГЕ А. ЛЮЛИНА

«ЛЮБИ ОТЕЧЕСТВО ЗЕМНОЕ». «АПИ». 2006

1.

«Имеющий уши – услышит,

Имеющий очи – узрит:

Дата добавления: 2015-11-30