Читайте также: |
|
Та зима 1917 – 1918 годов была мрачным, тяжелым временем. Немцы продвигались вперед, сокрушая все перед собой. За три месяца англичане потеряли триста тысяч человек убитыми и ранеными. Во многих частях французской армии начались волнения. Россия вышла из войны. Отдохнувшие и усиленные новыми пополнениями и новым снаряжением германские дивизии были переброшены с восточного фронта на западный. Судя по всему, война была безнадежно проиграна.
Настал уже май, а в боевых действиях участвовало только двенадцать американских дивизий, и лишь летом восемнадцатого началась систематическая переправка наших войск в Европу. Союзные генералы грызлись между собой. Немецкие субмарины топили наши транспорты.
Вот тогда мы, наконец, уразумели, что война – отнюдь не лихой кавалерийский наскок, а кропотливый, изнурительный труд. Зимой мы совсем упали духом. Улеглось возбуждение первых недель, а упорства и привычки к затяжной войне мы пока не выработали.
Людендорф был несокрушим. Ничто не могло остановить его. Он наносил удар за ударом по потрепанным английским и французским армиям. Мы уже начали опасаться, что не успеем соединиться с ними и окажемся один на один с непобедимой германской машиной.
Многие старались не замечать тягот войны, искали утешения кто в фантазиях, кто в пороках, кто в безрассудных развлечениях. Пошла мода на гадалок и предсказателей, в пивных не было отбоя от народа. Другие старались избавиться от растерянности и гнетущего страха, уходили в себя, замыкались в личных радостях и личных бедах. Как мы могли забыть все это? Первая мировая война вспоминается ныне совсем иначе: цепочка легких побед, парады вернувшихся фронтовиков, знамена, оркестры, безудержное хвастовство, драки с треклятыми бриттами, которые воображали, будто войну выиграли они и только они. Как быстро мы забыли, что в ту зиму нам никак не удавалось побить Людендорфа, и мы умом и сердцем приготовились к поражению.
Адам Траск был не столько опечален происшедшим, сколько огорошен. Он хотел вообще уйти из призывной комиссии, однако ему предоставили отпуск по болезни. Целыми часами возился он с левой рукой, держал ее в горячей воде и растирал жесткой щеткой.
– Это нарушение кровообращения, – объяснял он. Как только кровообращение восстановится, будет действовать нормально. А вот глаза меня беспокоят. Никогда на глаза не жаловался. Наверное, надо врачу показаться, пусть очки выпишет. Я и в очках – как тебе нравится? Уж и не знаю, сумею ли к ним привыкнуть. Сегодня надо бы к доктору сходить, да голова немного кружится.
Адаму не хотелось признаваться, что головокружения у него довольно сильные. Он передвигался по дому, только опираясь на стены. Ли нередко приходилось помогать Адаму подняться с кресла или утром с кровати, он завязывал ему шнурки на ботинках, потому что левая рука у него почти не слушалась.
Едва ли не каждый день Адам заговаривал об Ароне.
– Я могу понять, почему мальчиков тянет в армию. Если бы он мне сказал, что хочет завербоваться, я бы попытался отговорить его, но запрещать… запрещать бы не стал, ты же знаешь.
– Знаю, – отвечал Ли.
– Почему он тайком – вот этого я не могу понять. Почему не пишет? Мне казалось, что я знаю его. Абра от него не получала писем? Уж ей-то он должен написать.
– Я спрошу у нее.
– Обязательно спроси. И поскорее.
– Говорят, муштруют их здорово. Может, просто времени нет.
– Какое там время – черкнуть открытку.
– Сами-то вы писали отцу, когда служили в армии?
– Думаешь, подловил? Нет, не писал я, и ты знаешь, почему. Я не хотел идти в армию, это отец заставил. Он обидел меня. Так что у меня причина была. А Арон он ведь так успевал в колледже. Оттуда даже письменный запрос пришел, ты сам видел. Уехать, все бросить, даже одежды не взять и часы золотые.
– Зачем ему в армии гражданская одежда? И часы золотые тоже ни к чему. Там один цвет – хаки.
– Наверное, ты прав. Но все равно я его не понимаю… Надо что-то с глазами делать. Не могу же я постоянно тебя просить почитать мне. – Зрение на самом деле серьезно беспокоило Адама. – Строчки вот вижу, а слова расплываются, – говорил он. По десять раз на дню он хватался за газету или за книгу, а потом огорченно откладывал ее.
Чтобы Адам не нервничал понапрасну, Ли старался побольше читать ему вслух, но посреди чтения тот часто засыпал. Потом, очнувшись, спрашивал:
– Ли, это ты? Или Кейл? Странно, в жизни глаза не беспокоили. Надо завтра же врачу показаться.
Как-то раз в середине февраля Кейл пришел в кухню к Ли.
– Все время о глазах говорит. Давай сводим его к врачу.
Ли варил абрикосовый компот. Он быстро закрыл дверь и вернулся к плите.
– Не надо ему к врачу.
– Почему не надо?
– Не глаза это, по-моему. И если врач подтвердит, он еще больше расстроится. Повременим, пусть оправится от удара. Я ему все читаю, что пожелает.
– А что с ним?
– Не хочу гадать. Вот если мистера Эдвардса попросить, чтобы заглянул… Просто так, проведать.
– Ну, как знаешь, – сказал Кейл.
Ли спросил:
– Ты Абру последнее время видишь?
– Факт, вижу. Но она меня избегает.
– И что, догнать не можешь?
– И догнать могу, и повалить могу, и стукнуть как следует, чтоб не молчала. Могу, но не буду.
– А все-таки стоит попробовать растопить ледок. Иногда стена только с виду крепкая и неприступная, а тронешь пальцем, и она разваливается. Подкарауль Абру где-нибудь. Скажи, что мне нужно с ней поговорить.
– И не подумаю.
– Угрызаешься, да?
Кейл молчал.
– Разве она тебе не нравится?
Кейл молчал.
– Слушай, если так будет продолжаться, я не ручаюсь за последствия. Ты себя доведешь. Не держи это в себе, раскройся. Тебе же лучше будет.
– Рассказать отцу, что я сделал? – воскликнул Кейл. – Если хочешь, расскажу!
– Нет, Кейл, не надо. Пока не надо. А вот когда он поправится, тебе придется рассказать. Ради самого себя. Одному нести такую ношу не под силу. Она задавит тебя.
– А, может, так и надо, – чтобы меня задавило.
– Замолчи! – спокойно и презрительно оборвал его Ли. – Пожалел, видите ли, Кейла Траска. Поблажку самому себе сделал, только дешевый это ход. Так что лучше помалкивай.
– Сам-то ты не помалкиваешь.
Ли переменил тему.
– Не пойму, почему Абра к нам не заходит. Ни разу не была.
– Зачем ей теперь приходить.
– Нет, на нее это не похоже. Тут что-то другое. Ты ее видел?
– Я же сказал – видел! – хмуро бросил Кейл. – Ты, похоже, тоже тронулся. Три раза с ней заговаривал. Ничего слышать не желает. Уходит и все.
– Тут что-то не то. Она же хорошая женщина, настоящая.
– Девчонка она, вот кто, – возразил Кейл. – Смешно называть девчонку женщиной.
– Ошибаешься, Кейл, – проникновенно сказал Ли. Некоторые с самого рождения женщины. Абра красива, как взрослая женщина, она смелая, сильная… и умная. Все прекрасно понимает, на вещи смотрит трезво. Давай спорить, что она по пустякам волноваться не станет, не зловредная и не ломака – разве что из кокетства поломается немного.
– Высоко же ты ее ставишь.
– Да, высоко, и потому думаю, что сама она не перестала бы навещать нас, – сказал Ли и добавил: – Соскучился я по ней. Попроси ее зайти ко мне. – Уходит она, я же сказал. – А ты догони. Скажи, что я скучаю и хочу ее видеть.
– Вернемся к разговору об отцовских глазах? – спросил Кейл.
– Не стоит.
– Может, поговорим об Ароне?
– Тоже не стоит.
Все переменки на следующий день Абра была среди подруг, и, лишь выйдя из школы после занятий, Кейл увидел, что она идет домой одна. У ближайшего угла он свернул на параллельную улицу, обежал квартал и, рассчитав время, выскочил из переулка как раз перед идущей Аброй.
– Привет, – сказал он.
– Привет. Значит, мне не показалось, что ты сзади крадешься.
– Не показалось. Я квартал обежал, чтобы подкараулить тебя. Поговорить надо.
Абра внимательно посмотрела на Кейла.
– Если поговорить, то зачем бегать и караулить?
– Я же в школе хотел поговорить, но ты не соизволила.
– Ты был не в духе. Не люблю разговаривать, когда человек не в духе.
– Откуда ты знаешь, что я был не в духе?
– По лицу было видно, по походке. Вот сейчас ты в духе.
– Да, в духе.
– Ты не хочешь взять мои книги? – улыбнулась Абра.
У Кейла сразу отлегло от сердца.
– Ну, ясное дело, – заторопился он. Сунув стопку книг под мышку, Кейл зашагал рядом с Аброй. – Ли просил передать, чтобы ты зашла повидаться.
– Правда? – оживилась она. – Скажи, обязательно приду. Как отец?
– Так себе. Глаза беспокоят.
Они шли молча, потом Кейл не выдержал и спросил:
– Об Ароне знаешь?
– Знаю, – откликнулась она и добавила: – Открой мой дневник на второй странице.
Кейл вытащил из стопки учебников дневник. Внутри была вложена простенькая открытка. На ней было нацарапано: «Дорогая Абра! Я как в грязи вывалялся. Совсем не пара тебе. Ты ни в чем не виновата. Нахожусь в армии. К отцу не ходи. Прощай, Арон». Кейл захлопнул дневник.
– Сукин сын! – пробормотал он.
– Что ты сказал?
– Ничего.
– Я все равно слышала.
– Ты знаешь, почему он уехал?
– Нет. Хотя если подумать… как дважды два сходится. Но я не хочу гадать. Я пока не готова… то есть, если ты сам не захочешь сказать.
Неожиданно Кейл спросил:
– Абра, ты… ты меня очень не любишь?
– Это ты меня недолюбливаешь. Только не знаю, за что.
– Я… Боюсь я тебя.
– Боишься? Неужели я такая страшная?
– Знаешь, сколько я тебе гадостей делал. И вдобавок ты невеста моего брата.
– Какие гадости? И вовсе я не невеста.
– Хорошо, я скажу. – В тоне Кейла звучала горечь. – Только учти, ты сама попросила… Наша мать была проститутка. Она держала в нашем городе публичный дом. Я давно об этом узнал. В День благодарения я повел туда Арона, чтобы он полюбовался на свою мамочку. Я…
– Ну, а он что? – взволнованно перебила его Абра.
– Он? Распсиховался весь. Стал на нее орать. Потом, когда мы вышли, сшиб меня на землю и убежал. Наша дорогая матушка наложила на себя руки, а отец… с ним что-то странное происходит… Ну вот, теперь ты все обо мне знаешь. Теперь имеешь полное право не знаться со мной.
– Теперь я его понимаю, – произнесла она задумчиво.
– Кого, Арона?
– Да.
– Он был хороший… Нет, почему был? Он и сейчас хороший. Добрый, неиспорченный, не то что я.
Они шли медленно и молчали. Потом Абра совсем остановилась, остановился и Кейл, в она посмотрела ему прямо в лицо.
– Кейл, а я ведь давным-давно про твою мать знаю.
– Откуда?
– Мои родители об этом разговаривали. Они думали, что я сплю, а я все слышала. Кейл, я хочу тебе что-то сказать. Мне трудно говорить про это, но молчать еще труднее. Лучше сказать. Я уже не маленькая девочка, какой была совсем недавно. Я стала взрослой. Ты понимаешь, о чем я?
– Понимаю.
– Ты уверен?
– Уверен.
– Ну, смотри. Теперь самое трудное… Мне надо было это раньше сказать… Я разлюбила Арона.
– Разлюбила? Почему?
– Я очень старалась разобраться… Когда мы были маленькие, мы с ним придумали красивую сказку и начали жить в этой сказке. Потом я подросла и поняла, что мне нужно что-то другое, настоящее, а не придуманное.
– Но ведь…
– Подожди, дай мне досказать. Я переменилась, а Арон так и остался, каким был. Не повзрослел. Может, он вообще никогда не станет по-настоящему взрослым. Ему нравился этот придуманный мир, в нем все так, как он хочет. Он даже подумать не смел, что у сказки может быть другой конец.
– А ты?
– А я не хочу терпеливо дожидаться, как и что получится из этой сказки. Я хочу жить взаправдашней жизнью. Понимаешь, Кейл, мы с ним разные, настолько разные, что почти чужие. Мы цеплялись за сказку по привычке. Но я больше не верю в красивые сказки.
– Что же будет с Ароном?
– Он всегда старался, чтобы получилось, как он хочет. Ради этого готов все вверх дном перевернуть.
Кейл стоял, уставившись в землю.
– Ты мне не веришь? – спросила Абра.
– Разобраться пытаюсь.
– Понимаешь, ребенку кажется, что он центр Вселенной. Все, что делается вокруг, делается для него одного. Другие люди в его глазах просто куклы, с которыми он играет. Но когда ребенок подрастает, он начинает сравнивать себя с другими, узнает себе цену, находит свое место в мире. Начинает понимать, что не только люди что-то должны ему, но и он должен людям. Это гораздо труднее, зато справедливее. Я рада, что ты рассказал мне про Арона.
– Рада?
– Да, рада. Теперь я убедилась, что была права. Узнать плохое про собственную мать – это удар. Арон не перенес удара, потому что он разрушил придуманную им сказку. А другого, реального мира он не хочет знать. Вот он и перевернул все вверх дном, все поломал. Он и меня поломал, когда объявил, что хочет быть священником.
– Это надо обмозговать, – проговорил Кейл.
– Давай сюда мои книги, – сказала Абра. – И передай Ли, что я приду. Я теперь свободна. Мне тоже надо кое-что обмозговать. Знаешь, Кейл, мне кажется, я тебя люблю.
– Я нехороший.
– Именно за то, что ты нехороший, – Кейл не чуял под собой ног.
– Она завтра придет! – с порога крикнул он Ли.
– Что-то ты взбудоражился, – ответил тот.
В дом Абра вошла на цыпочках. В прихожей прокралась вдоль стены, где не скрипел пол, хотела было подняться к себе по устланной ковром лестнице, но передумала и пошла в кухню.
– Пришла, – встретила ее мать. – Подзадержалась.
– Надо было остаться после уроков. Как отец, лучше?
– Думаю, что да.
– Что доктор сказал?
– То же самое, что вначале, – переутомление. Ему нужен отдых.
– По его виду не скажешь, что переутомился.
Мать открыла ящик, вынула три картофелины и положила их в раковину.
– Отец очень стойкий человек, дорогая. Никогда не пожалуется на здоровье. Зато я хороша, могла бы и догадаться. Столько сил отдавал на помощь фронту, и это не считая собственной работы. Доктор говорит, что такой человек может сразу слечь.
– Можно, я загляну к нему?
– Видишь ли, Абра, мне кажется, ему не хочется никого видеть. Давеча судья Кнудсен звонил, так отец велел сказать, что спит.
– Тебе помочь?
– Пойди сначала переоденься. Не дай бог, запачкаешь новое платье.
Абра прошла на цыпочках мимо отцовского кабинета и поднялась к себе. Ее комната слепила полированными поверхностями мебели и яркими, цветастыми обоями. Фотографии родителей в рамочках на столе, стихотворные послания в рамочках на стенах, туфли, аккуратно поставленные рядышком у кровати на натертом полу, – решительно все на своем, раз и навсегда определенном месте. Мать все делала так, как хотела: кормила ее, выбирала платье, устанавливала распорядок жизни. Абра давно отказалась от мысли завести себе личные, только ей принадлежащие вещи. Даже в собственной комнате она не знала уединения. Уединялась она единственно в свои мысли. Несколько писем, которые она хранила, находились в гостиной – были спрятаны в двухтомных «Воспоминаниях Улисса С. Гранта»
. С тех пор, как генеральские мемуары сошли с печатного станка, ни одна живая душа в доме, кроме нее самой, не прикоснулась, насколько ей было известно, к их страницам.
Абра не задумывалась, почему ей сейчас так хорошо. Многое она сердцем чувствовала и не любила говорить. Она прекрасно знала, к примеру, что отец вовсе не болен. Скрывает он что-то. А вот Адам Траск, напротив, точно болен: она видела, как он, шаркая ногами, брел по улице. Интересно, мать знает, что отец притворяется?
Абра скинула платье и надела ситцевый сарафанчик, предназначенный для работы по дому. Причесав волосы, сна прошла на цыпочках мимо комнаты отца и спустилась вниз. Там она вытащила из дневника открытку, полученную от Арона, и в гостиной вытряхнула из второго тома «Воспоминаний» его письма, плотно сложила и, подняв юбку, засунула их под резинку панталон. Письма немного выпирали на животе, но на кухне она надела передник, и стало совсем незаметно.
– Можешь почистить морковь, – сказала мать. – Вода вскипела?
– Закипает.
– Тебе нетрудно положить бульонный кубик в эту чашку? Доктор сказал, что отцу очень полезен бульон.
Когда мать понесла наверх дымящуюся чашку, Абра открыла мусорную топку в газовой плите, кинула туда письма и подожгла.
Мать вернулась, потянула носом.
– Дымом пахнет.
– Это я мусор сожгла. Ведро было полно.
– Надо спрашивать, прежде чем берешься что-нибудь делать, – сказала мать. – Я коплю сухой мусор и по утрам обогреваю им кухню.
– Прости, мама, я не подумала.
– Пора научиться думать о таких вещах, дорогая. Ты какая-то рассеянная последнее время.
– Прости, мама.
– Бережливость – это статья дохода. В столовой зазвонил телефон. Мать пошла туда, сняла трубку, и Абра слышала, как она сказала: «Нет, к нему нельзя. Доктор запретил. Нет-нет, категорически никаких разговоров. Ни с кем».
Вернувшись в кухню, она сказала:
– Это опять судья Кнудсен.
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав