Глава сорок третья

Однажды поздним летом Ли пришел домой со своей большой корзиной для покупок. После переезда в Салинас он стал одеваться, как старомодный консерватор. Выходя из дому, он непременно облачался в строгий черный костюм в рубчик. Сорочки он носил только белые, с жесткими стоячими воротничками и предпочитал черные, узкие, шнурком, галстуки, похожие на те, что в свое время были в моде у южных сенаторов. Шляпы у него были тоже черные, с прямыми полями и высокой круглой тульей, которую он никогда не приминал, как будто носил под ней косичку. Словом, одет Ли был всегда безупречно.

Как-то Адам мягко проехался насчет его нарядов Ли осклабился.

– Что делать – приходится, – сказал он. – Только очень богатые люди могут позволить себе плохую одежду, как у вас. Бедные должны хорошо одеваться.

– Бедные! – фыркнул Адам. – Да мы скоро в долг у тебя брать будем.

– Не исключаю, – сказал Ли.

В тот день Ли поставил тяжелую корзину на пол и объявил:

– Хочу попробовать приготовить жаркое в тыкве. Это китайское блюдо, для него нужна мускатная тыква. Меня двоюродный брат научил. Он в Китайском квартале живет, хлопушки и шутихи делает, еще карточный стол держит.

– Я не знал, что у тебя есть родственники, – заметил Адам.

– Китайцы – все родственники, – возразил Ли. А те, которых Ли зовут самые близкие. Правда, у моего брата другое имя – Сю Тен. Недавно приболел он, в деревню уехал и там готовить научился… Taк вот, ставишь тыкву в котел, аккуратно срезаешь верхнюю часть, кладешь внутрь курицу, грибы, водяные орехи, лук-порей, имбиря совсем немножко. Потом закрываешь все отрезанной верхушкой и ставишь на медленный-медленный огонь, томиться должно двое суток. Вкусно, наверное.

Адам полулежал в кресле, закинув руки за голову, и улыбался, глядя в потолок.

– Вкусно, Ли, вкусно.

– Вы даже не слышали, что я говорил.

Адам сел прямо.

– Интересно получается, – сказал он. – Человек уверен, что знает своих детей, и вдруг обнаруживает, что ничего подобного.

– И что же ускользнуло от вашего родительского внимания? – улыбнулся Ли.

– Многое, Ли! – засмеялся Адам. – И представь себе, я узнал об этом совершенно случайно. Конечно, я заметил, что Арон этим летом мало бывает дома, но думал, играет где-нибудь.

– Играет? Да он уж несколько лет, как игры бросил.

– Правда? Но дело не в этом… Так вот, встречаю я сегодня мистера Килкенни – это их директор школьный, знаешь? И он очень удивился, что Арон ничего не сказал мне. Как ты думаешь, чем он был занят все это время?

– Понятия не имею, – ответил Ли.

– Он по всем предметам за последний класс сдал, чтобы выиграть год, и теперь хочет поступать в колледж. И мистер Килкенни считает, что он поступит. Как тебе это нравится?

– Замечательно, – сказал Ли. – Но зачем?

– Я же сказал – чтобы выиграть год!

– А зачем ему год-то выигрывать?

– Черт возьми. Ли! Честолюбие у него, неужели не понимаешь?

– Не понимаю, – невозмутимо ответил Ли. – И никогда не понимал.

– И подумать только – ни разу не обмолвился, – задумчиво произнес Адам. – Интересно, Кейл знает?

– Видно, Арон хочет всем нам сюрприз преподнести. Надо сделать вид, будто мы ничего не знаем.

– Пожалуй, ты прав… И знаешь, Ли? Я горжусь им, очень горжусь. Совсем другим человеком себя чувствуешь. Вот если бы у Кейла тоже честолюбие было.

– Может, оно у него есть, – сказал Ли. – Может, он тоже какой-нибудь сюрприз по секрету готовит.

– Все может быть. Кстати, он тоже все время где-то пропадает, почти не бывает дома – ты уверен, что это хорошо?

– Кейл ищет себя. По-моему, игра в прятки с самим собой – не такая уж редкая штука. Некоторые всю жизнь в нее играют и все без толку.

– Нет, только подумай – за целый год вперед сдать, – повторил Адам. Обязательно надо какой-нибудь подарок ему приготовить.

– Золотые часы, – сказал Ли.

– А что? Немедленно куплю, закажу надпись выгравировать, и пусть лежат. Какую надпись сделать – как ты думаешь?

– Гравировщик вам подскажет… – сказал Ли. – Через двое суток вынимаешь курицу, выбираешь кости, а мясо снова внутрь кладешь.

– Какую курицу, о чем ты?

– О том, как приготовить жаркое в тыкве.

– Слушай, Ли, а у нас денег на колледж Арону хватит?

– Если не будем бросать их на ветер, хватит. И если он будет умерен в желаниях.

– Конечно, будет!

– Я тоже так о себе думал, однако же ошибся. – Ли с удовольствием оглядел рукав пиджака.

Пасторский дом при Епископальной церкви святого Павла состоял из множества помещений. Строили его для священников, имеющих большое семейство. Мистер Рольф был не женат, вел скромный образ жизни и за ненадобностью позапирал большинство помещений, однако когда Арону понадобилось место для занятий, он выделил ему одну большую комнату и вообще всячески помогал ему.

Мистер Рольф привязался к Арону. Ему нравилось его ангелоподобное лицо с гладкой кожей, его узкий таз и прямые длинные ноги. Он любил сидеть с ним в комнате и наблюдать, с каким упорством и сосредоточенностью тот овладевает знаниями. Мистер Рольф понимал, почему Арон предпочитает заниматься здесь: обстановка у него дома отнюдь не благоприятствовала углубленным, несуетным размышлениям. Пастор считал юношу своим творением, духовным сыном, своим даром Церкви. Он, как умел, поддерживал ученика, превозмогающего муки целомудрия, и горячо надеялся, что приведет его в безмятежные воды безбрачия.

Наставник и ученик часто вели долгие доверительные беседы.

– Я знаю, что многие упрекают меня, – говорил мистер Рольф, – за то, что я верую в каноны более высокой Церкви, чем наша. Никто не убедит меня, что покаяние менее важное таинство, нежели причащение. Помяни мое слово: я попытаюсь ввести исповедь в наши обряды, хотя, разумеется, постепенно и осторожно.

– Я тоже буду принимать исповедь, когда стану священником.

– Только помни: это требует величайшей деликатности, – предостерегал мистер Рольф.

– Хорошо, если бы в нашем приходе… я ведь имею право сказать «наш приход», правда?.. Хорошо, если бы у нас было что-то вроде монастыря. Ну, место для уединения, как у августинцев и францисканцев. Так иногда хочется затвориться и очиститься от мирской грязи.

– Я понимаю тебя, – серьезно говорил мистер Рольф. – Однако не вполне с тобой согласен. Вряд ли Господу нашему Иисусу Христу угодно было, чтобы слуги Его не служили одновременно и пастве своей. Вспомни, как Он учил, чтобы мы несли слово Его, помогали больным и бедным и даже сходили в грязь и мерзость, дабы поднять падшего и очистить грешника от скверны. Мы всегда должны держать перед собой Его пример.

Глаза у мистера Рольфа загорелись, голос сделался глубоким, зычным, как бывало, когда он вещал с амвона.

– Может быть, мне не следовало говорить тебе это. Во всяком случае, надеюсь, что ты не попрекнешь меня гордыней. Единственно о славе Всевышнего тщусь. Итак, слушай… Вот уже месяц, как к вечерне приходит одна женщина. Тебе с хоров ее вряд ли видно. Она всегда в последнем ряду садится, по левую сторону от прохода. Погоди, ты тоже должен ее видеть, она ближе к краю ряда сидит. Да-да, с твоего места тоже видно. Лицо ее всегда закрыто вуалью, и она уходит сразу же, как кончается служба.

– Кто она такая? – спросил Арон.

– Думаю, тебе пора знать такие вещи… Мне пришлось навести справки об этой женщине. Она… Ты ни за что не догадаешься. Она… как бы это сказать… хозяйка публичного дома.

– У нас в Салинасе?

– Представь себе. – Мистер Рольф подался вперед. Арон, я вижу, у тебя она вызывает отвращение. Попытайся превозмочь себя. Вспомни Господа нашего и Марию Магдалину. Без гордыни тебе говорю: я был бы счастлив наставить ее на путь истинный.

– Зачем она ходит в церковь? – резко спросил Арон.

– Наверное, за тем, что мы можем даровать ей, а именно – спасение. Задача необыкновенно трудная: такие люди, как она, – они замкнутые, осторожные, надо щадить их самолюбие. Но я уже представляю, как оно будет. В мою дверь раздается стук, и она умоляет впустить ее. И тогда, Арон, мне придется испросить у Господа мудрости и терпения. Поверь, мой мальчик, когда такое случается, когда заблудшая душа жаждет света вышнего, это и есть самое драгоценное и счастливое, что выпадает на долю священнослужителя. – Мистер Рольф едва унимал волнение. – Да ниспошлет Господь мне удачу!

Адам Траск смотрел на военные действия за океаном сквозь призму смутных воспоминаний о стычках с индейцами. Никто толком не знал, как она идет, эта большая, захватившая весь мир война. Ли вчитывался в книги по европейской истории, из обрывков прошлого старался составить картину будущего.

Умерла Лиза Гамильтон – умерла тихо, с едва заметной мученической улыбкой, и когда с лица сошла краска, скулы ее неприятно заострились.

Адам с нетерпением ждал, когда Арон объявит, что сдал выпускные экзамены. В верхнем ящике комода, под стопкой платков лежали тяжелые золотые часы. Он не забывал заводить их и проверял ход по своим часам.

Ли тоже готовился к торжеству. Вечером, после объявления итогов экзаменов, он должен был зажарить индейку и испечь пирог.

– Как насчет шампанского. Ли? – спросил Адам. Праздновать так праздновать!

– Прекрасная мысль, – ответил Ли. – Адам, вы когда-нибудь читали фон Клаузевица?

– А кто это такой?

– Не очень утешительные вещи пишет, – сказал Ли. Шампанского – одну бутылку?

– Одной, пожалуй, хватит. Просто поздравить мальчика. Чтобы торжественно было.

И вот однажды Арон пришел домой и спросил Ли:

– Где отец?

– Бреется.

– Я не буду обедать дома, – объявил Арон.

Он открыл дверь в ванную и сказал отражению с намыленным лицом в зеркале:

– Мистер Рольф пригласил меня на обед.

Адам отер бритву о бумажную салфетку.

– Это замечательно.

– Я хотел принять душ.

– Через минуту я закончу, – сказал Адам.

Кейл и Адам проводили Арона глазами, когда тот прошел через гостиную и, попрощавшись, скрылся за дверью.

– Моим одеколоном надушился, – сказал Кейл. – По запаху чую.

– Видно, важный обед, – заметил Адам. – Отметить хочет, это понятно. Зубрил дай бог.

– Отметить? Что отметить?

– Все экзамены сдал. Разве он тебе не говорил?

– Ах, да! Конечно, говорил. Молодец, мы можем гордиться им. Подарю-ка я ему золотые часы.

– Неправда, ничего он тебе не говорил! – выкрикнул Кейл.

– Да нет же, правда, говорил – сегодня утром.

– Утром он еще ничего не знал. – Кейл встал и вышел из дому.

Сгущались сумерки. Он быстро шагал по Центральному проспекту, мимо городского парка, мимо особняка Джексона Смарта, туда, где кончались уличные фонари и проспект переходил в дорогу, которая потом огибала ферму Толлота и шла дальше.

Часов в десять вечера Ли вышел на улицу, чтобы опустить письмо. На крыльце, на нижней ступеньке сидел Кейл.

– Где ты был?

– Гулял.

– А где Арон?

– Откуда я знаю.

– Кажется, он на что-то обиделся. Не хочешь со мной на почту?

– Не-а.

– Чего ты тут сидишь?

– Арона жду, хочу морду ему набить.

– Не стоит.

– Почему это – не стоит?

– Не сладишь ты с ним. Он же из тебя дух вышибет.

– Пусть вышибет. Сукин он сын!

– Немедленно перестань выражаться!

Кейл рассмеялся.

– Айда лучше на почту!

– Ты фон Клаузевица читал?

– Даже не слышал о таком.

Когда Арон вернулся домой, его, сидя на крыльце, ждал Ли.

– Скажи спасибо, если бы не я, задали бы тебе жару. Иди садись.

– Я спать хочу.

– А ну, садись! Потолковать надо. Ты почему отцу не сказал, что сдал экзамен?

– Он бы не понял.

– Вольно ты хвост распускаешь, недолго и задницу застудить.

– Не нравится мне, когда так выражаются.

– Вот и хорошо, что не нравится. Я ведь специально грубости говорю, чтобы тебе стыдно стало… Арон, отец так ждал этого дня.

– Откуда он узнал?

– Ты сам должен был ему сказать.

– Не твое это дело.

– Ну вот что, ты сейчас пойдешь, разбудишь его и все расскажешь. Хотя я не думаю, что он спит. Иди!

– Я не пойду.

– Арон, – вкрадчиво проговорил Ли, – тебе когда-нибудь приходилось драться с коротышкой, с малявкой, который тебе едва до плеча достает?

– Что ты придумываешь?

– Самая некрасивая вещь на свете. Представь, лезет такой на тебя с кулаками, никак не отцепится, и ты хочешь не хочешь вынужден дать сдачи. Но от этого еще хуже. Стукнув его, ты попадаешь в настоящую беду.

– Не пойму, о чем это ты?

– Арон, если ты немедленно не сделаешь то, что я велю, мы подеремся. Вот смеху-то будет!

Арон хотел обойти Ли, но тот, сжав маленькие кулачки, преградил ему дорогу. Поза, в какой стоял Ли, и весь его вид, были настолько комичны, что он и сам засмеялся.

– Я совсем не умею драться, но попробую.

Арон недовольно отступил и чуть погодя сел на ступеньку крыльца,

– Ну и слава богу! – сказал отдуваясь Ли. – А то бы черт-те что вышло… Арон, почему ты не хочешь сказать, что с тобой? Ты же всегда со мной делился.

Вдруг Арона как прорвало.

– Уеду я отсюда! Противный, мерзкий город.

– Напрасно ты так. Город как город.

– Я здесь никому не нужен. Зачем мы вообще переехали сюда? Не знаю я, что со мной, не знаю! Уеду я. – Арон чуть не плакал.

Ли полуобнял его за широченные плечи.

– Мальчик, ты просто взрослеешь, – сказал он негромко. – Наверно, в этом все дело. Иногда я думаю, что именно в таком возрасте жизнь преподносит нам самые тяжелые испытания. Тогда человек целиком уходит в себя, с ужасом заглядывает себе в душу. Но самое страшное даже не в этом. Человеку кажется, что другие видят его насквозь. И под этим посторонним взглядом все плохое в нас делается чернее черного, а хорошее – белее белого. Но это проходит, Арон. И у тебя пройдет, только потерпи немножко. Понимаю, это слабое утешение. Может быть, ты не согласен со мной, но я не знаю, чем еще я могу тебе помочь. Постарайся понять одну простую вещь: что бы ни происходило, все не так страшно и не так радостно, как кажется. А сейчас иди спать, вот тебе мой совет, а утром встань пораньше и расскажи отцу о своих успехах. Пусть он порадуется. Он очень одинок, и ему хуже, чем тебе. Ведь перед тобой будущее, о нем и помечтать можно. Сделай душевную зарядку, говорил в таких случаях Сэм Гамильтон. Задумай что-нибудь хорошее, глядишь – и исполнится. Попробуй, не пожалеешь. Ну, а сейчас иди спать. Мне еще пирог испечь надо… к завтраку. Да, вот еще что: там отец тебе на подушке подарок оставил.

Дата добавления: 2015-11-30