Глава тридцатая

Не только во времена библейские, но и в начале века случались еще на земле чудеса. Через неделю после инструктажа по главной улице Кинг-Сити шумно проехал форд и остановился, сотрясаясь, у почты. За рулем сидел Адам, рядом с ним – Ли, а позади восседали оба мальчика пряменько и важно.

Адам взглянул себе под ноги, и все четверо хором пропели:

– Нажать тормоз – снять газ – выключить. Мотор взревел и заглох. Адам откинулся на спинку, посидел измочаленный, но гордый; затем сошел на тротуар, вошел в здание.

Почтмейстер поглядел на него сквозь прутья позолоченной решетки.

– Вы, я вижу, приобрели одну из этих чертовых тарахтелок, – сказал он.

– Приходится не отставать от времени, – сказал Адам.

– Вот увидите, мистер Траск, придет пора, когда не останется ни одной лошади.

– Может, и так.

– Весь облик края из-за них переменится. Уже всюду они тарахтят, продолжал почтмейстер. – Даже у нас в конторе перемены. Раньше люди заявлялись за почтой раз в неделю. Теперь заезжают каждый день, а то и по два раза. Не терпится им получить свой дурацкий прейскурант «Товары почтой». Все на колесах. Все торопятся.

Он говорил с таким ожесточением, что Адаму ясно стало – у него еще нет форда, и он завидует.

– Ни за что не куплю, – заявил почтмейстер, и это значило, что жена уже давит на него. Давление исходит именно от женщин. Автомобиль для них вопрос престижа, общественного положения.

Сердито порывшись среди писем в ячейке «Т», почтмейстер бросил Адаму длинный конверт.

– До встречи в хирургической палате, – ядовито сказал на прощание. Адам улыбнулся ему, взял письмо и вышел.

Когда человек редко получает письма, он не спешит вскрыть конверт. Прежде взвесит его на руке, прочтет, кем и откуда послано, вглядится в почерк, в дату и надпись на штемпеле. Уже подойдя к форду, Адам все разглядывал конверт. В левом углу напечатано; «Беллоуз и Харви, юристы»и адрес – городок в Коннектикуте, на родине Адама.

– Я знаю их обоих, – сказал Адам бодрым голосом, и Беллоуза и Харви, хорошо знаю. Что это я им занадобился? И как раздобыли мой адрес? – Он прищурился на конверт. Повернул его задней стороной, посозерцал.

– Ответ на эти вопросы, возможно, содержится в письме, – сказал Ли, наблюдавший с улыбкой.

– Пожалуй, – сказал Адам. Решившись распечатать, он достал карманный ножик, раскрыл большое лезвие, оглядел конверт, нет ли где щели, куда бы сунуть это лезвие, но не нашел таковой; определил положение письма в конверте, рассмотрев его на свет; встряхнул конверт, сдвинув письмо от края, и вспорол этот край. Дунул туда, двумя пальцами вынул письмо, стал медленно читать. Тон у письма был раздраженный.

«Мистеру Адаму Траску, Кинг-Сити, Калифорния. Милостивый государь, вот уже в течение шести месяцев мы всеми возможными способами пытаемся разыскать Вас. Мы поместили объявления в газетах по всей стране, но безуспешно. Лишь после того, как местная почтовая контора передала нам Ваше письмо к брату, мы смогли установить Ваше местонахождение».

«Сердятся адвокаты», – подумал Адам. Но в следующем абзаце тон резко менялся.

«Считаем своим печальным долгом сообщить Вам, что брат Ваш, Карл Траск, умер. Скончался он 12 октября от легочного недуга, проболев две недели. Прах его покоится на кладбище Тайных Братьев. Надгробие еще не поставлено. Полагаем, что этот скорбный долг Вы пожелаете исполнить сами».

Адам вдохнул всей грудью, перечел абзац и медленно выдохнул воздух, чтобы не получилось театрального вздоха.

– Мой брат Карл умер, – сказал он.

– Сочувствую вам, – сказал Ли.

– Он наш дядя? – спросил Кейл.

– Да, ваш дядя Карл, – сказал Адам.

– И мой тоже? – спросил Арон.

– И твой тоже.

– Я не знал, что у нас есть дядя, – сказал Арон. Мы понесем ему на могилу цветы. Абра поможет. Она это любит.

– Могила далеко – на другом конце страны.

– А мы вот как сделаем, возбужденно сказал Арон. – Когда повезем цветы маме, то и дяде Карлу повезем. – И добавил грустно: – Жаль, он был жив, а я его не знал. – И подумав: «Что-то у нас все родственники неживые», спросил: – Он был хороший?

– Очень, – сказал Адам. – Он был единственный мой брат – вот как у тебя Кейл.

– Вы тоже близнецы?

– Нет, просто братья.

– Он был богатый? – спросил Кейл. – Откуда к нему богатство? А ты почему спрашиваешь?

– Если б он был богат, то наследство досталось бы нам. Так ведь?

– Когда умирает близкий, нехорошо говорить о деньгах. Мы печалимся, потому что он умер, – строго сказал Адам.

– Как я могу печалиться? – сказал Кейл. – Я его даже ни разу не видел.

Ли прикрыл губы рекой – спрятал улыбку. Адам вернулся к письму; с нового абзаца тон его опять менялся.

«На нас, как на доверенных лицах покойного, лежит приятный долг сообщить Вам, что брат Ваш, благодаря своему трудолюбию и здравомыслию, скопил порядочное состояние; стоимость его земли вместе с ценными бумагами и деньгами превышает сто тысяч долларов. Завещание его, составленное и подписанное им в нашей конторе, находится у нас на руках и будет выслано Вам по получении Вашего запроса. Согласно завещанию все деньги, имущество и ценные бумаги должны быть разделены поровну между Вами и Вашей женой. Если жена Ваша умерла, все состояние отходит к Вам. В случае же Вашей кончины все достается жене. Но судя по Вашему письму. Вы живы и здравствуете; примите же поздравления от Ваших покорных слуг, Беллоуза и Харви.

Джордж Б. Харви «.

И внизу листа приписка от руки:

«Дорогой Адам! Не забудь слуг твоих во дни благоденствия твоего. Карл был скаред. За каждый доллар держался мертвой хваткой. Желаю вам с женой радости от этих денег. Нет ли в ваших местах вакансии для хорошего юриста (то есть для меня)? Твой старый друг Дж. Харви».

Адам поднял глаза на мальчиков, на Ли. Все трое ожидали, что он скажет еще. Адам сжал губы. Вложил письмо обратно в конверт, спрятал во внутренний карман пиджака.

– Какие-то сложности? – спросил Ли.

– Нет.

– Мне показалось, вас что-то озаботило.

– Нет. Просто брата жаль.

Адам старался освоиться с вестью, и мысли беспокойно копошились, как наседка на гнезде. Надо будет потом, у себя в комнате обдумать… Он сел за руль, уставился отсутствующим взглядом на рычаги. Он начисто забыл, что с ними делать.

– Подсказка требуется? – спросил Ли.

– Странно! – сказал Адам. – Не помню, с чего и начать.

– Искра вверх – газ вниз – переключить на «Бат», затянул негромко Ли вместе с мальчиками.

– Да, да. Конечно.

Зажужжала пчела в аккумуляторном ящике; заведя рукояткой мотор, Адам кинулся дать искру и переключить на магнето.

Когда медленно подъезжали к дому по выбоинам дубовой аллеи. Ли сказал:

– Мясо купить забыли.

– А ведь и верно. Обойтись не сможем?

– Яичница с грудинкой устроит?

– Вполне. Вполне устроит.

– Завтра вы отправите ответное письмо. Тогда и мясо купите.

– Пожалуй, – сказал Адам.

Пока готовилась еда, Адам сидел, глядя куда-то перед собой. Он уже понимал, что ему не обойтись будет без Ли, – пусть даже Ли только выслушает, одно уж это поможет прояснить мысли.

А Кейл повел брата в сарай, где отдыхал форд. Открыл дверцу, сел за руль.

– Залезай, садись рядом, – сказал он.

– Отец нам не велел, – возразил Арон.

– Он не узнает. Садись!

Арон робко сел на краешек сиденья, затем поглубже. Кейл завращал руль влево-вправо.

– Ду-ду! – И тут же: – А сказать, что я думаю? По-моему, дядя Карл был богатый.

– Нет, не был.

– Спорим на что хочешь.

– По-твоему, отец врет.

– Да нет. Но спорим, дядя был богатый. Помолчали. Кейл яростно рулил, мчась по воображаемым извивам трассы.

– Спорим, что дознаюсь, – опять заговорил он.

– Каким способом? – спросил Арон.

– А на что поспоришь?

– У меня ничего нет.

– А свисток из оленьей кости? Ставлю этот шарик мраморный против твоего свистка, что нас отошлют спать сразу после ужина. Спорим?

– Ну, спорим, – неуверенно сказал Арон. – Зачем нас отсылать так рано?

– Отец захочет поговорить с Ли. А я подслушаю.

– Ты не посмеешь.

– Посмею.

– А я скажу отцу.

Взгляд у Кейла стал холодным, лицо потемнело. Он придвинулся к брату, понизил голос до шепота:

– Не скажешь. А то я скажу, кто украл у него ножик.

– Никто не крал. Ножик у него. Он конверт им разрезал.

Кейл криво усмехнулся.

– Завтра у него этого ножика не будет, – пригрозил он.

И Арон понял угрозу и понял, что бессилен перед ней и сказать отцу не сможет. Кейлу опасаться нечего.

Кейл увидел на лице у брата смятение, беспомощность, и это исполнило его чувством собственной силы. Он радостно ощутил, что способен перехитрить, перемудрить брата. И даже, возможно, отца. А вот китайца Ли – нет. Разум Ли понимающе-спокойно, без усилия опережает Кейла и всегда ждет там впереди, чтобы в последний миг предостеречь: «Не делай этого». Кейл питает к Ли уважение и побаивается его. А вот Арон, так беспомощно сейчас глядящий, в руках у Кейла как податливая глина. И внезапно сердце Кейла затопила любовь к брату, захотелось защитить слабенького. Кейл обнял Арона одной рукой.

Арон не сбросил руку, но и не прижался к брату. Чуть отстранился и взглянул ему в лицо.

– Что так смотришь? – спросил Кейл. – Никогда не видел, что ли?

– Не знаю, зачем тебе все эти штуки, – сказал Арон.

– Какие штуки?

– Все эти уловки-украдки.

– Какие уловки-украдки?

– Ну, с кроликом тогда, и за руль сейчас сел без разрешения. И Абре что-то сказал. Не знаю что, но она из-за этого коробку выбросила.

– Хо, – сказал Кейл, пряча смущение. – Не знаешь, а, небось, хочется узнать.

– Нет, не хочется, – медленно проговорил Арон. Хочется только узнать, зачем тебе все это. Ты всегда хитришь, ловчишь. А для чего? Какая в этом радость?

Боль пронзила душу Кейла. Все его хитрости показались ему бесчестными и скверными. Брат разглядел их, раскусил его. И Кейл затосковал по любви Арона. Ощутил себя растерянным, потерянным и сирым.

Арон открыл дверцу форда, слез наземь, ушел из сарая. Кейл повращал еще баранку, силясь вообразить, что мчится по дороге. Но воображалось плохо, и скоро он тоже вернулся в дом.

Отужинали, и когда Ли помыл посуду, Адам сказал:

– Идите-ка, ребята, спать. День был утомительный.

Арон взглянул на Кейла, медленно вынул из кармана костяной свисток.

– Не надо, – сказал Кейл.

– Он теперь твой, – сказал Арон.

– Не надо мне его. Не хочу.

Арон положил свисток на стол, сказал:

– Возьмешь, когда захочешь. Он будет тут лежать.

– Кончайте, мальчики, – вмешался Адам. – Я сказал – идите спать.

– А почему? – спросил Кейл, умело придав лицу наивно-детское выражение. – Еще же рано.

– Правду говоря, мне надо потолковать с Ли. А уже сумерки, и во двор идти поздно, так что идите в постель – во всяком случае, к себе в комнату. Поняли?

– Да, отец, – сказали оба мальчика и вслед за Ли пошли коридором в глубь дома, в свою спальню. Потом в ночных рубашках вернулись сказать отцу спокойной ночи.

Ли возвратился в гостиную, закрыл дверь. Взял в руки костяной свисток, оглядел, положил обратно.

– Любопытно бы знать, что было предметом их спора.

– Какого спора? – спросил Адам.

– Они до ужина о чем-то поспорили, и после ужина обнаружилось, что Арон проиграл спор, – и вот он расплатился. О чем шла у нас речь за столом?

– Помню только, что я велел им идти спать.

– Ну что ж. Может быть, это раскроется позднее, – сказал Ли.

– Ты, по-моему, придаешь слишком большую важность ребячьим делам. Пустяки какие-нибудь, наверное.

– Нет, не пустяки. – И, помолчав. Ли сказал: – Мистер Траск, вы полагаете, что устремления людей приобретают важность лишь с определенного возраста? Разве у вас теперь чувства острей или мысли ясней, чем в десять лет? Разве звуки, краски, запахи мира вы воспринимаете так же ярко и живо, как тогда?

– Пожалуй, ты прав, – сказал Адам. – Время старит и печалит, и мало что дает человеку сверх этого. Те, кто думает иначе, впадают, по-моему, в одно из величайших заблуждений.

– И еще оно дает воспоминания.

– Да, воспоминания – единственное оружие времени против нас. О чем вы хотели со мной говорить?

Адам вынул письмо из кармана, положил на стол.

– Прочти это письмо, прочти внимательно, а потом поговорим о нем.

Ли достал свои узкие, полукружьями, очки и надел. Развернул письмо под лампой, прочитал.

– Что скажешь? – спросил Адам.

– А есть в наших местах вакансия для юриста?

– Какая вакансия? А, понимаю. Шутить изволишь.

– Нет, – сказал Ли. Это по-восточному, непрямо и учтиво, я даю понять, что желал бы узнать ваше мнение прежде, чем выразить свое.

– Ты это мне в укор говоришь?

– Да, в укор, – сказал Ли. – Отложив в сторону свою восточную учтивость, скажу прямо, что старею и становлюсь брюзглив. Раздражителен становлюсь. Разве вы не слышали, что все китайцы-слуги, старея, сохраняют верность, но характер у них портится.

– Я не хотел тебя обидеть.

– Я не обиделся. Вы хотели поговорить о письме. Так говорите, и я пойму из ваших слов, могу ли сказать, свое честное мнение или же будет разумней поддержать ваше собственное.

– Не пойму я это завещание, – сказал Адам растерянно.

– Но вы-то ведь знали своего брата. И если не можете его понять, то как же могу я, никогда его не видевший?

Адам встал и вышел в коридор; он не заметил тени, скользнувшей за дверь. Принес из своей комнаты блеклый коричневый дагерротип и положил на стол перед Ли.

– Вот это мой брат Карл, – сказал Адам и, вернувшись к двери, затворил ее.

Ли вгляделся в старинную, на металле, фотографию, наклоняя ее под лампой в одну, в другую сторону, гася блики.

– Давным-давно снято, – сказал Адам. – Еще до того как я в армию ушел.

– Трудно разобрать, – сказал Ли, нагнувшись ближе к металлической пластинке. – Но, судя по выражению лица, я бы не сказал, что у вашего брата было очень тонкое чувство юмора.

– У Карла его не было вовсе, – сказал Адам. – Он никогда не смеялся.

– Я не о том. Читая в письме об условиях завещания, я подумал, что он, возможно, обладал чувством юмора, но грубым и жестоким. Он любил вас?

– Не знаю, – сказал Адам. – Иногда казалось, что любил. А однажды он чуть не убил меня.

– Да, это есть у него в лице – и любовь, и способность убить. И сочетание этих двух свойств сделало из него скрягу; скряга, скаред – это ведь, испуганный человек, прячущийся за крепостной стеною денег. Он знал вашу жену?

– Да.

– Любил ее?

– Терпеть не мог.

– В сущности, это не важно, – вздохнул Ли. – Не в этом же ваша проблема?

– Не в этом.

– И вы хотите ее четко выразить и рассмотреть?

– Вот именно.

– Ну что же, я слушаю вас.

– Голова моя что-то плохо работает.

– Хотите, чтобы я разложил за вас карты? Со стороны иногда видней.

– Давай, раскладывай.

– Хорошо же. – И вдруг Ли хмыкнул, на лице у него выразилось удивление. Худенькой рукой он взялся за подбородок, сказал: – Черт побери! Странная мысль мелькнула.

Адам пошевелился неуютно.

– О чем ты? Не скрытничай, – раздраженно произнес он. – А то смотрю на тебя, как неграмотный в книгу.

Ли, не отвечая, достал из кармана трубку – медную круглую чашечку с тонким, черного дерева чубуком. Набил чашечку-наперсток табаком тонкой, как волос, резки, зажег, длинно пыхнул четыре раза и положил трубку, и она погасла.

– Это опиум? – жестко спросил Адам.

– Нет, – ответил Ли. – Это дешевый сорт китайского табака, неприятный на вкус.

– Зачем же ты куришь его?

– Не знаю, – сказал Ли. – Наверно, потому что, как мне кажется, он проясняет мне ум. – Ли сощурил веки. Ладно, попробую расправить ваши мысли, как лапшу после нарезки, и просушить на солнце. Эта женщина и посейчас жива, и посейчас ваша жена. По букве завещания ей достается пятьдесят с лишним тысяч долларов. Это крупная сумма. На эти деньги можно сделать много добра и много зла. Знай ваш брат, где она и чем занимается, пожелал бы он оставить ей эти деньги? Суд всегда бывает склонен выполнить волю завещателя.

– Нет, не оставил бы ей брат, – сказал Адам. Но тут же вспомнил визиты Карла к девушкам в гостиницу, на верхний этаж.

– Решите-ка, подумайте-ка за него, – сказал Ли. То, чем занимается ваша жена, само по себе ни хорошо, ни худо. Святость может произрасти из любой почвы. На эти деньги она, возможно, сотворит какое-нибудь доброе дело. Нет мощнее толчка к творению добра, чем угрызения совести.

– Она сказала мне, что сделает, когда накопит деньги, – поежился Адам. Тут убийством пахнет, а не добрыми делами.

– Значит, по-вашему, лучше, чтобы у нее этих денег не было?

– Она грозилась погубить многих уважаемых людей в Салинасе. И это в ее силах.

– Понятно, – сказал Ли. – Я рад, что мое дело тут сторона. У этих уважаемых людей, должно быть, порядком подмокла репутация. Значит, по-вашему, нравственнее будет не давать ей этих денег?

– Да.

– Ну что ж. Она здесь безымянна и безродна. Шлюха возникает, как гриб из земли. Если она и узнает об этих деньгах, все равно без вашей помощи не сможет их заполучить.

– Пожалуй. Да, без моей помощи она их вряд ли получит.

Ли взял трубку, медной палочкой выковырнул золу, снова набил табаком. Четырежды пыхнул неторопливо, приподняв тяжелые веки и глядя на Адама.

– Проблема весьма деликатная, – сказал он. – С вашего позволения, я предложу ее на рассмотренье моим почтенным родичам – не называя имен, разумеется. Они обследуют ее тщательно, как мальчишка, выискивающий у собаки клещей. Я уверен, они достигнут интересных результатов. – Он положил трубку на стол. – Но у вас-то нет ведь выбора?

– Ты о каком выборе?

– О том, которого у вас нет. Неужели вы настолько хуже знаете себя, чем я вас?

– Не знаю я, как поступить, – сказал Адам. – Надо будет крепко подумать.

– Я вижу, что теряю время попусту, – сердито сказал Ли. – Вы меня хотите обмануть? Или же и самого себя обманываете?

– Не смей так говорить со мной!

– Но почему же? Я не терплю обмана. Как вы поступите с этими деньгами, совершенно ясно. Написано у вас, так сказать, на челе. Я намерен говорить так, как мне вздумается. Я стал капризен. Не сидится мне уже здесь. Меня манит затхлая вонь старых книг и аромат любомудрия. А вы из двух разных нравственных подходов неизбежно выберете тот, который впитан с детства. Думайте, не думайте – это ничего не изменит. И то, что жена ваша салинасская шлюха, не изменит ни йоты.

Адам встал, нахмурясь гневно.

– Ты решил уйти – и потому стал дерзок, – сказал он, повысив голос.Говорю тебе, что еще не решил, как поступить с деньгами.

Ли глубоко вздохнул. Ладонями оттолкнувшись от коленей, выпрямил свое щуплое тело. Устало подошел к передней двери, открыл ее. Обернулся к Адаму и сказал с дружеской улыбкой:

– Чушь вы собачью говорите!

Вышел и закрыл за собой дверь,

Кейл прокрался темным коридором, скользнул в свою и Аронову спальню. Увидел очертание головы брата на подушке в широкой кровати, но слит ли брат, разглядеть не смог. Бесшумно лег на свое место рядом, тихонько повернулся на спину, заложил руки за голову, сцепил пальцы и стал глядеть на пляшущие мириады цветных точек, из которых состоит темнота. Ночной ветер медленно надул оконную штору и утих, и старенькая штора, шурша, опала.

Серая, ватная тоска окутала Кейла. Зачем, зачем Арон ушел из сарая обиженный? Зачем, зачем было подслушивать за дверью в коридоре? Кейл зашевелил губами в темноте, произнося слова беззвучно и все же слыша их.

– Милый Господи, пусть я буду, как Арон. Пусть я не буду плохим. Я не хочу быть скверным. Сделай, чтобы все меня любили, и я дам тебе все, что хочешь, а если не найдется у меня, то я обязательно добуду, Я не хочу быть скверным. Не хочу быть одиноким. Ради Христа прошу Тебя. Аминь.

По щекам медленно катились горячие слезы. Напрягаясь, Кейл сдерживал, глотал всхлипы.

Арон прошептал сбоку в темноте:

– Какой ты холодный. Ты простыл.

Пальцами коснулся руки Кейла, ощутил пупырышки гусиной кожи. Спросил негромко:

– Ну что, были у дяди Карла деньги?

– Нет, – сказал Кейл.

– А ты долго там пробыл. О чем это отец толковал с Ли?

Кейл молчал – у него еще сжимало горло.

– Не хочешь сказать мне? Ну и не говори.

– Я скажу, – прошептал Кейл. Повернулся на бок спиной к брату. Отец пошлет матери векок. Здоровенный венок из гвоздик.

Арон приподнялся в постели, взволнованно спросил:

– Правда? А как венок доедет на другой край Америки?

– Поездом. Тише говори.

– Но гвоздики же завянут? – перешел Арон на шепот.

– А их льдом обложат, – сказал Кейл. – Вокруг всего венка.

– Так это же куча льду нужна! – сказал Арон.

– Еще какая куча, – сказал Кейл. – Давай спи.

Арон замолчал. Потом шепнул:

– Вот бы хорошо, чтоб венок доехал свежий и красивый.

– Такой и доедет, – сказал Кейл. А мысленно молился: «Пусть я не буду скверным».

Дата добавления: 2015-11-30