Туда уходят умирать коты 1 страница

Алекша Нович

«На смену хорошим книгам, пришли странные книги, - мои книги»

- Я

- Я хочу иметь возможность думать обо всё, без границ! Обо всём том, о чём другие не могут думать. Человеческий разум не в состояние подумать о том, чего не может быть. Если Я смогу думать о том, что не рождается в умах других людей, то Я смогу отодвинуть грани реальности. Вселенная сможет создать то, что раньше не была в состояние создать.

- Ну и что тебя останавливает, - Майя без интереса смотрела в окно, придерживая голову ладонью левой руки.

- Логика! Разум человечества творит превосходно, замечательно. Весь этот стимпанк, фантазии и магия, всё это чудесно, завораживает и вдохновляет, но это всё логично. Всё это может быть, и возможно будет, или было! Ты ведь понимаешь?

- Понимаю… - вздохнула она, и переложила голову с левой руки на правую.

За окном всё ещё продолжалась процессия затмения солнца большой матовой тучей.

- Раньше Я думал, что мне мешает только мораль. Мораль родила для меня понятия противного, оградила меня от львиной доли человеческих мыслей. Но по сути она лишила меня лишь малой части, части которая связана с социумом, а ведь осталось огромное нераспаханное поле нелогичного, иррационального, того что идёт в разрез не то что с общепринятым мнением, то что расходится с сомой природой мышления человека, привитой ему десятками тысяч лет рациональных рассуждений.

- Угу… - Майя поднялась с места и молча вышла из комнаты, а Я продолжил в пустоту:

- Именно это станет основой для нового созидания, основой творчества, умение не отвергать нелогичное, а принимать его как данное. Тогда мы сможем вырваться в новое, наконец-то вырваться в новое… Боже как тесно, как же тесно…

***

Мне было семнадцать. Почему мне хотелось с ней общаться? Ну, она говорила что, её послал на Землю Бог, чтобы изменить общество. За глаза Я немного посмеивался над её глупостью, так как знал, что для этого Бог на Землю послал меня, а о Майе он мне никогда ничего не говорил. Тем не менее, Майя в своих речах была весьма убедительна, по крайней мере, для меня. Ей кстати было четырнадцать.

В семнадцать лет Я последний раз поехал в санаторий, в первый и последний, кстати. И не ради здоровья даже, а так, ради перемен. Горы, свежий воздух, новое общество, много разных прелестей. Так-то в принципе по лагерям детским Я ездил раньше, когда совсем мелким был, последний раз кажется лет в двенадцать, а потом всё, завязал. Ну а тут санаторий.
Санаторий сам находился в маленьком городке, почти в деревне можно сказать, населением с пяток тысяч человек. За одним забором лес, за другим пара улиц, одна из которых считается центральной, но не-потому что находится в центре, а потому что на ней располагались все основные санатории.
В первый же день, когда прибыл с вещами в отряд, оказалось, что Я самый старший средь всех отдыхающих в санатории детей. Через пару месяцев мне должно было стукнуть восемнадцать, а совершеннолетних в детские санатории не брали, вот и выходило так. Плюс Я от природы худой, но рослый, уже тогда рост мой был за метр девяноста, и лицом Я сходил за двадцатилетнего. С самого начала как-то сразу поставил себя особняком от малышни, приноровился клеиться к вожатым, тем, что помоложе и посимпатичнее, и в итоге быстро получит особый статус, практически равноправного с воспитателями помощника. После этого Я уже мог свободно выходить за территорию санатория, гулять по городу, отправляться в магазин и в лес. В общем, там была своя система взаимоотношений, построенная на межличье, её разжёвывать не к чему, не интересно.
Майя кстати тоже была рослой, смуглой, сухой как ствол можжевелового дерева, но рослой. Как правило, рослость девушки определяется только её пропорциями, и всё. Даже если на личико она была бы младенцем, а ростом «метр с кепкой», но с большой грудью, люди бы всё равно говорила «Какая рослая девочка». Вот и она была, личиком девочкой четырнадцати лет, с грудью третьего размера и попой, которая сворачивала шеи взрослых, женатых мужичин.
- Сколько говоришь тебе лет? – спрашиваю у неё Я.
- Я не говорю, и даже не говорила.
- Значит, громко подумала.
- Подумала, - призналась она. – В ноябре семь тысяч триста двадцать два исполнится.
- Так, подожди, - не понял Я сначала. - Так ты что, старше меня выходит?
Меня это как-бы не сильно удивляло, но было немножко некомфортно прикасаться к груди женщины, которая настолько старше меня.

- Ну, Я не знаю… - замялась Майя. – А тебе сколько?
- Мне семнадцать, - честно ответил Я, немного сомневаясь честно ли.
- Ну, ты выглядишь старше, а говоришь вообще как старик. Мне кажется, что у тебя седые волосы, - она правила своею рукой по моей шее и окунула ладонь в ореховые пряди на моём затылке. Волосы у меня тогда были ещё не такие длинные, но причёской Я чем-то смахивал на молодого Ди Кабрио.
- Тебе кажется, - уверил Я её.

Моя левая рука нырнула под её футболку и аккуратно взяла мягкую не целованную, а может и не тронутую ранее грудь.
- А тебя как зовут? – спросил Я.
- Майя, - ответила она, своей левой рукой, делаю такое же действие что и Я своей. Но под моей майкой она встречает лишь маленький бугорок соска, на ребристой, как доска для стирки, груди.
- А меня А….
- Я знаю, - перебила Майя меня.
- Приятно познакомится, - честно сказал Я, вытаскивая руку из-под её футболки.
- Ага, - ответила она, вставая с моих колен. – Ты ведь с третьего этажа?
- Агась…
- А Я с четвёртого, живу в комнате, что посередине. Но меня хотят перевести в другую комнату, или даже на другой этаж, потому что Я по ночам громко говорю, а иногда даже вою...

- Точно! - воскликнул Я, перебив девушку. – А Я всё думал, что мне собаки снились. Так ведь ты почти надо мной живёшь.
- Извини, Я не чайно. Это всё из-за змей летучих. Если их много по ночам, то Я не осознанно вою, их отгоняя.
- Не парься, Я сам такой. Мамка в детстве всё пугалась, что Я по ночам гласогонил постоянно.
Майя что-то услышала и, не сказав ни слова, убежала в сторону столовой.

А всё началось с того, что десять минут назад, Я увидел на лавке рослую, смуглую и сухую как ствол можжевелового дерева девочку, которая в упор разглядывала свою ладонь, как это обычно делаю Я. Я сел рядом, посадил её на колени и спросил, сколько ей лет.

***

Но это, конечно же, была наша не самая первая из первых встреч. Я человек сумасбродный, и это же ценю в людях сильнее благоразумия, но привычки лапать девушек при самой первой из первых встреч не имею. У нас было восемь, или девять первых встреч, встреч при которых мы узнавали имена друг друга, и то, что важно знать о незнакомом человеке при знакомстве. После девятого раза, этот предрассудок как то сам по себе растворился в хуле обыденных небословных диалогов.
Однажды Я шёл через небольшой сад, разбитый на территории нашего санатория. Деревья там были высажены в основном хвойные, точь-в-точь как дикорастущие за забором, но были ещё несколько яблонь и слив. Я увидел девочку, весьма рослую, смуглую и очень сухую, походящую на ствол можжевелового дерева. Она стояла, обняв ствол сосны, и изо всех сил пыталась откусить от него кусок коры. Поначалу мне хотелось воскликнуть, «Дура! Зубы ведь поломаешь», а потом Я понял, что это всё из-за завести. Я может и сам бы хотел сосну цапнуть, только вот зубы у меня хрупкие, и сделай Я так, то поломал бы себе все резцы. А её зубы видно были прочнее, и она их поломки не боялась, что подсознательно меня сильно задевала, и мой разум, чтобы лишить себя комплекса неполноценности, решил издать оскорбительный крик, дабы прервать этот немой акт подтверждения моей ущербности в этом мире. Но Я остановил свой острый язык, и в самом деле, не уподобляться же мне неуподобляемым. Я молча подошёл к девушке и поинтересовался о причине её действий, через фразу:
- Что делаешь?

Она же возмущённым, почти гневным тоном гавкнула на меня:
- Да кто ты такой чтобы судить делаю Я что либо, или не делаю!

На момент, длиной чуть больше дождевого червя, хвост, или голова которого тогда торчала из-под мокрой земли, пахнущей размокшим в воде углём, Я задумался, «Были ли у Шекспира дети?». В чём вроде смысл? Просто Шекспир сказал знаменитую фразу «А судьи кто?», которую Я тут же вспомнил от слов девочки про то, что кто Я такой, чтобы судить. И разум мой, желая схватиться за интересное, дал мне пару вопросов касающихся личности Уильяма. Парадоксально, но так Я обычно и размышляю, на две-три мысли вперёд, что в принципе и становится причиной моей гениальности, которую другие не замечают. Ну, всё правильно, Я уже понял, что Я гений, но почему Я гений, окружающие понять не могут, так как к тому моменту Я уже понял что ошибался, а потом, что снова прав, и всё это за одно мгновение, длиной чуть больше дождевого червя, хвост, или голова которого торчит из-под мокрой земли, пахнущей размокшим в воде углём. Потому что если человек видит что Я пробежал кросс на триста метров и стою у финиша, он верит что Я его пробежал, а если он не видел, как Я его бежал, и видит меня сразу у финиша, он думает, что Я просто там стою и ничего не делал для того, чтобы там оказаться.
Я промолчал в ответ на грубость девочки, и продолжил немое созерцание момента рождённого непонятным мне позывом. Девочка со всей своей девичьей силы, желая, во что бы то ни стало откусить этот несчастный кусок сосновый коры, со стуком вгрызается в ствол дерево. Слышан характерный хруст. Один вопрос… что издало хруст? Кора сосны, или зубы девочки? Подсознательно Я желал, чтобы это были зубы. И Я бы был тогда прав, и Я бы был тогда добродетель и мудрец, ибо Я наперёд бы знал что будет, а «Дура! Зубы поломаешь», не сказал бы только потому, что хотел дать девочке опыт, невозможный передать ничем кроме боли. И был бы мой комплекс не комплексом неполноценности, и истинным инстинктом сохранения. Но нет! Хрустнула кора. Девочка с куском сосны в зубах, отжалась от дерева и сплюнула кору наземь.
- Ура! – воскликнул Я как маленький, стараясь как можно более искренне порадоваться достижению, которого сам бы не смогу достичь. И самое главное, что всё-то Я вижу, что творится во мне, в разуме и под разумом. Наблюдаю Я за этим и как будто со стороны, и только выводы делаю, где Я себе смешон, а где Я собой горжусь. И даже это Я за собой замечаю, как Я замечаю. Помню как Задиг, из произведенья Вальтера говорил, что одна из практичных способностей философа, это замечать вокруг то, что другие не замечают. Но то-то было вокруг, а это внутри. И все эти рассуждения опять занимают момент, чуть длиннее дождевого червя, который вы сами знаете, что делает и где делает, и как даже пахнет то, в чём он это делает.

- Как тебя зовут? – спрашиваю Я девочку, которая принялась мягко поглаживать то место, с которого только что содрала кору.
- Майя, - уже нежно ответила она мне.
- Это ты воешь по ночам на четвёртом этаже? – немного возмущённым тоном начал Я.
- Нет.

- Врёшь! – воскликнул Я разъярённо.
- А кто ты такой, чтобы судить, вру Я или нет? – повернулась она ко мне, оставив раненное дерево на том месте, куда её внимание уже не вернётся.
- А у Шекспира были дети? – уже спокойно спросил Я.
- Ты ведь гений, да? – так же спокойно ответила она мне вопросом на вопрос.
- Я считаю что да, но мне кажется, Я ошибаюсь.

- Мне недавно тоже казалось, что у тебя волосы седые.
Мне не с того не с сего стал так скучен этот разговори, что в мгновение захотелось его прекратить. Не чувствую себя в себе, Я схватил Майю за плечи и зажимая второй рукой ей рот с силой придавил её к раненной сосне.

- Я ценю тебя Майя за умеренность в словах, она дарит мне возможность быть с тобой без тебя, быть одним без одиночества и собой в полной мере, без воздействия из вне. Спасибо тебе за это.

***

Больше всех пейзажей, Я люблю пейзажа гор с высоты полёта голубя. Почему не с высоты полёта орла? Потому что, когда орёл поднимается на любимую мною высоту, он не созерцает красоту, он ищет мелкую дичь, его взгляд устремлён только в поиске пользы, он лишён немого созерцания, ради громкого молчания. Голубь же не разглядит с той высоты своих зёрен, он увидит рельеф зелёных складок на полотне Кавказа, слой зелёного мха в высоту столетних елей, озёра и реки, малые по ширине, но глубокие в своём понимание, голубь увидит самое красивое солнце, потому что будет видеть моими глазами. Можно конечно посчитать что это грубо, считать, что это солнце самое красивое, только потому, что его созерцают моими глазами, но разве с этим можно поспорить? Образ совершенства складывается внутри моего разума, из того что Я когда либо знал, и только Я знаю что для меня красиво, и только моими глазами Я могу увидеть красоту. Запомните это, если будите читать мои слова дальше, именно эта строчка многое объяснит, если кто-то, конечно, захочет что-то понимать. Но вообще Я попрошу вас вчитываться не в мои мысли, а в свои мысли, чтобы ваши глаза видели вашу красоту, и вы получали от этого удовольствия. Пусть Я рисую горы, но если вы любите пустыни, то это пустыня, и плевать что Я там говорю, это пустыня и точка.

Хляби небесные разверзлись сильнее тысяч плачущих матерей, потерявших сыновей на войне. Дождь не ведая тактичности огромными мужицкими кулаками колотил по окну, желая, чтобы его непременно пустили на порог. В горах так принято, здесь даже у дождей взрывной характер, они начинают ссору на пустом месте в считанные секунды, но побушевав, выпустив пыл на окружающих, без извинений уходят к себе домой, на вершины у подножия снежных шапок.
У нас в отряде на третьем этаже была общая комната с большими застеклёнными окнами, выходящими на сторону леса. В этой комнате стоял телевизор, аудио-система и разные настольные игры, ничего интересного, в общем-то. Я туда вообще редко заходил, так как там обычно тусилась куча малышни, общение с которыми плохо влияло на мой сияющий разум.

Тогда же всех повели на обед, а Я остался на этаже, так как с утра сходил в магазин, и решил пообедать бутербродом со сгущёнкой. Немного поразмышляв, Я понял, что одной сгущёнки будет вполне достаточно. Я взял банку, открывашку, ложку и пошёл в ту самую пустую комнату. Но комната оказалась не пуста. У окна на подоконнике, поджав к большой груди колени, сидела девочка, смуглая, с длинными чёрными волосами, сухое тело которой походило на ствол можжевелового дерева. Сначала Я было расстроился, что не получится насладиться своим обедом в одиночестве, бесшумно созерцая кавказский дождь, ломящийся в комнату через окно. Но девочка сидела молча, не двигаясь и, кажется, даже не дыша. Я сел на подоконник прям напротив неё, она никак не прореагировала. Лицо её мне было чем-то знакомо, наверное, Я видел её в столовой, где собирались все отряды вместе, или быть может на вечерней дискотеке, но вот так близко, Я её видел впервые.

- Так темно, да? – проговорил Я осторожно, как будто палкой пытался разбудить змею, дремлющую в камнях.
Змея не просыпалась.

- Вроде день, должно быть светло, а из-за дождя даже неба не видно. И цвета везде такие мягкие, Я бы даже сказал мра…

- И тебе не стыдно? – смачно перебила она меня, не отрывая взгляда от того, что было не видно мне за густым дождём.
- Стыдно… - признался Я, опустив взгляд себе на ладони. И вправду некрасиво получилось, сидела девочка одна в комнате, хотела насладиться одиночеством, а тут пришёл такой Я, с банкой сгущёнки, и начал нарушать не только одиночество, но и тишину.
- А тебе-то самой не стыдно, а? – пошёл Я в атаку сам.
- А за что это мне должно быть стыдно, - оживилась девочка, наконец-то оторвав взгляд от окна (что Я принял как свою победу).
- За то, что пришла в чужой отряд, и заняла пустую комнату, ту которую Я хотел занять сам.
Она опять отвела взгляд куда-то далеко в сторону леса и понимающе сказал:
- Да, стыдно…

Я взял открывашку и, уперев банку в подоконник, быстро откупорил жестяную крышку. Зачерпнув несколько больших ложек белой, приторно сладкой густоты, Я спросил девочку:
- А ты с какого отряда?

- С четвёртого, - ответила она.
Из-за сгущёнки все мои слова получались какими-то сладко чавкующими, что со стороны Я был похож на слаборазвитого умом обжору.
- А зовут тебя как?
- Майя, а тебя как?
- Алекша. Это альтернатива имени Саша, только более редкая, на севере в основном так в деревнях Александров и Алексеев называют. Ты же знаешь, это одно и то же имя, Александр и Алексей. Просто после крещения Руси имя Алекса, что значит «защитник» пришло в русскую культуру в двух ипостасях АЛЕКСандр и АЛЕКСей. А Алекша, это еврейский вариант имени Алекса, так же как Алёша-Лекша, так как в ивриде нет звука «С», он заменялся на «Ш», и поэтому, кстати, не Иисус-Иса, а Иешуа.

- Я тебя не спрашивал об этом… - так сухо сказала Майя, что Я сразу всё понял.

- Извини, просто все спрашивают, вот Я и на автомате…
После такого немногословного упрёка умничать, или разводить патетику не хотелось. Настроение стало тоскливее серости дождя. Я поднялся, взял с подоконника свою сгущёнку и вышел из комнаты.

***

- Сколько говоришь, тебе тогда лет было?
- Я не говорю, и даже не говорила…
- Значит, громко подумала.

- Да, такое может быть. Кажется семь. Я тогда в первый класс пошла, мне нужно было прочитать стих про учителей на линейке. Я стаю, на сцене в актовом зале, а на меня в упор триста пар глаз глядят. Я думаю, «Они смотрят и ждут, а чего ждут? Как Я начну стишок рассказывать?», и поняла что нет, что они ждут того, когда Я его читать закончу, потом, как закончат петь старшеклассники, закончит свою длинную речь директор, завуч и пяток учителей, потом они будут ждать, когда смогут забрать обратно своих детей, будут ждать автобуса на остановке, будут ждать, когда автобус довезёт их до дома, будут ждать, когда смогут сесть на диван перед телевизором, будут ждать, когда кончится сериал чтобы лечь спать, перед сном у них в голове мелькнёт мысль «Побыстрей бы завтрашний день, а то столько дел не сделанных», и они будут ждать завтрашнего дня, всю ночь.

- И что же ты сделала? – спросил Я, приподнимаясь с земли на локтях.

- Ничего, Я тоже ждала. Потом, когда ждать надоело завучу, он вывел меня со сцены, извинившись перед зрителями.
- Интересно…

Я лежал на земле с редкой травой. Когда-то зелень в этом участке сада была высажена искусственно, и подразумевалось, что расти она здесь будет густым зелёным ковром, но то только подразумевалось. Рядом со мной лежала девочка, с фигурой женщины. Ростом она была мне чуть ниже плеча, но таких созревших девочек обычно было принято называть рослыми. Волосы её были черны как сажа, как сажа так же были черны её глаза. Смуглая, сухая как ствол можжевелового дерева, она была и не красива, и не страшна, Я бы сказал, что она была оригинальна в своём образе, и тем самым привлекательна.

Многое прощается людям за их непосредственность, за их странность и даже за безумие. После того как Я осознал это, прощалось всё и мне.

- Тебя, кажется, Майя зовут, да? – спросил Я девушку, присматриваясь к маленькой гусенице, ползущей по её волосам.

- Правильно. А откуда ты знаешь? - искренне удивилась она, и тоже привстала на локотки, чтобы разглядеть моё лицо.

- Нет, мы не знакомы, просто в столовой тебя видел, и слышал, как к тебе кто-то по имени обращался.

Так-то конечно можно было сказать, что просто угадал и явить себя перед ней как колдуна (так обычно и делаю), но солнце было высоко, день был ясный, и врать перед лицом такого чистого неба было как-то лень. Опять же мой дар просто в наблюдательности, за тем, что вокруг и за тем, что внутри, этого уже достаточно чтобы среди людей прослыть колдуном.

- А откуда твоё имя? – решил поинтересоваться Я.

- Из уст отца, - явила она мне ответ, который Я никак не ожидал.
- Нет. Я имею ввиду, какие корни у него, греческие, или еврейские?

- Ну, Майя, это сокращённо от Манефии. Я точно не знаю, откуда оно, судя по звучанию еврейское скорей всего, просто Я родилась в день её именин, и отец настоял, чтобы меня назвали именно так.

- Понятно… - Я громко зевнул и плюхнулся обратно в редкую траву. Солнце припекало мягко, как это бывает только на Кавказе, а рядом была только тишина.

***

Я тогда писал сборник рассказов «SPFRCCFH», правда название это Я придумаю только через пару лет, когда решу что подобное дерьмо таки можно преподнести людям. Но писателем называться уже тогда было не стыдно, стыдно мне было никогда. Я выходил в общей двор санатория, и как Пабло Пикассо кричал «Я же Пикассо! Я гений!», Я кричу «Я же Нович! Я гений!».

И всем всё равно на книги, меня любят только за учтивость, наглую смелость и уверенность в собственной правоте. Но это было дано мне природой, и Я не хочу выходить победителем за счёт того, что мне кто-то когда-то дал. Книги, это-то что Я создал Сам, Я хочу гордится своим детищем, а не детищем своих родителей. Но мне хлопают, жмут ладони, признают гением современности, не прочитав ни одного моего рассказа.

Я выхожу на трибуну и восклицаю перед лицами вожатых, персонала обслуги санатория, перед детьми, что развесив уши, наматывают на кулачки сопли:
- Права на свободу имеют только рабы, так как только они знают её цену!
Спускаюсь с трибун и не слышу оваций, но слышу шум одобрительного клокотания, «Да-да, действительно, так и есть. Здраво, здраво…». Захожу за угол, и становится так тошно. Нагнулся уперевшись ладонями в колени и глубоко дышу. Это был конкурс ораторского искусства, что проходит в санатории каждый заезд. И каждый заезд побеждает оратор, но не писатель. В этом заезде победил Я.

Дышу так громко, что только и слышу, как воздух со свистом проникает в ноздри, оттуда в трахею, лёгкие и обратно. Дышу, наверное, слишком сильно, так как уши начинает закладывать стук бьющегося сердца.

- Извините, - где-то в доли раздался неуверенный девичий голос.

Смотрю на асфальт, а на нём тень, прямо передо мной.

- Я хотела спросить у вас…

Поднимаю голову, а голос всё равно как будто издали. К голове прилило слишком много крови, в глазах немного темнеет, но через пару секунд всё проходит. Передо мной стоит девочка, на лицо лет четырнадцать, может быть пятнадцать, весьма рослая, но не ростом, а фигурой (почему-то принято называть девочек рослыми, если у них большая не по годам грудь и попа, и независимо какого они роста), с длинными чёрными волосами и тонкими губами тёмно бежевого цвета. Она стоит ровно, в клешёной короткой юбочке. Руки девочки убраны за спину, и всё её тельце в данный момент походит на сухой ствол можжевелового дерева. Она неловко раскачивается на каблучках чёрных сандалий и спрашивает:

- А разве не вы написали «Права на свободу имеет только тот, кто никогда не был рабом! Ибо только Он с рабством не смирился!»?

Я встал как вкопанный, мне кажется, что у меня даже был в этот момент приоткрыт хлебальник, так как гортань как то разом пересохла, а слюна стала уж слишком густой.

- Да, было такое… - промолвил Я.

- А почему вы тогда сказали с трибуны обратное? – продолжала интересоваться девочка.

Я немного пришёл в себя, и постарался выдать как можно более достойный ответ на достойный вопрос.

- Так Я ведь писатель, а не оратор. Так ведь? Если их жизнь не позволяет им читать, то она и не будет позволять им видеть мою истину. Чихал Я на то, что говорю, в глаза иль за глаза. В слова Я труда не вкладываю, слушать трёп тоже не больно сложная задача. Истинных мыслей моих достоин только друг, а другом мне станет каждый, кто найдёт в себе силы открыть и прочитать то, во что Я силы все свои вложил.

- Я вам друг? – спросила она с улыбкой, решив подловить на слове.

- Лучший, - честно ответил Я.

Это был первый и последний раз, когда мы говорили с Ней о моих книгах.

Девочку, оказалось, зовут Майя, она живёт на четвёртом этаже, практически надомной. Когда она узнала, что Я пишу, и буду выступать на конкурсе ораторов, Майя нашла мои работы в интернете, проштудировала их, и ждала выступления. За это Я поклялся перед ней, что когда-нибудь сделаю её бессмертной, и расселю её сущее по тысячам умов. Она же пообещала прочитывать каждое моё произведение самой первой, и до сих пор сдерживает своё обещанье.

***

С каждым днём мой круг общения в санатории сужался всё больше. Мне надоедало ждать, ждать пока человек выскажется мне, расскажет, что ему снилось, что он ел на завтрак, чтобы просто попросить его что-то сделать. Надоело ждать коллективного обеда, если есть хотелось сейчас, надоело ждать, пока люди поймут то, что Я им сказал сейчас. Мне надоело ждать, поэтому Я стал меньше говорить и больше писать. Теперь ждал не Я, а книга, книга ждала читателя, а не Я слушателя.

Майю же ждать не приходилось, парой мне казалось, что даже Я немного припаздываю за ней, и это меня неописуемо радовало. Обожаю быть слабым в отношениях двух людей, есть куда расти и некого тянуть за собой.

***

- Я два раза лежала в психиатрической лечебнице, - сказала Майя это невзначай, как об имени своей бабушки, но при этом, давая понять, что хотела бы развить эту тему разговора.

- Почему? – решил Я поддержать её. Удивительного в таком признании Майи для меня ничего не было, жизнь часто сводили меня с людьми, которые лежали в псих-лечебнице, или собирались туда ложится в скором времени. Поэтому меня интересовал только вопрос «Почему?», по какой причине Майю положили в психиатрическую лечебницу, и не более.

- Первый раз Я была совсем маленькая. Я поздно начала общаться с ровесниками, и вообще разговаривать, а когда начала общаться в начальной школе, то постоянно, ежесекундно испытывала приступ агрессии при тесном контакте с одноклассниками. Первое время мне удавалось сдерживать порывы, но в один момент, Я просто поняла, что не хочу этого делать. Было два случая, когда Я не смогла сдержать свою агрессию. Первый раз был, когда ко мне подошёл мальчик, чтобы попросить линейку, Я воткнула ему эту линейку в глаз. Линейка прошла под глазное яблоко, и глаз мальчику удалось сохранить. Меня на время отстранили от занятий, а инцидент списали на детское хулиганство и неосторожность в обращение с канцелярией. Какое-то время ко мне никто не подходил, и мне было очень комфортно. Но в начале второго года обучения к нам перевели новую девочку. Тогда был второй случай. Она не знала, что Я не люблю, когда ко мне подходят люди. Ей показалось, что Я некий «козёл отпущения» в классе, раз со мной никто не общается, а так как она была новенькой, ей нужно было быстро самореализоваться в обществе, сделать она это хотела за счёт моей тихости. Я тогда собирала вещи в портфель, а она стояла прямо напротив. Она высмеивала мой пинал и ранец, громко, чтобы это слышали другие девочки. Я даже не посмотрела на неё, подняла рядом стоящий стул и ударила им девочку по голове. Она сразу упала и уже ничего не говорила, а Я продолжила собирать вещи. Я точно не знаю, но вроде с девочкой было всё очень плохо, она почти месяц пролежала в коме и перенесла несколько операций. Тогда меня направили в лечебницу.

- А почему ты так сделала? – спросил Я.

Саму ситуацию Я понимал, и даже знал, почему Майя так делала, но боялся ошибиться в своих догадках.

- В первый раз Я сидела и рисовала. У меня получался замечательный домик с лиловой крышей. Я его видела в своих фантазиях как наяву, Я чувствовала его цвет, запах, слышала его речь. Я общалась с ним как с живым существом, и он был благодарен мне за то, что Я его рисую. Но тут раздался шум, кривой, противный. Он отвлекал меня как невыносимый зуд, постоянно требуя чего-то, не оставляя меня в покое. Я заткнула этот шум линейкой и продолжила творить свой домик дальше.

- Это был мальчик?

- Да, он…

- А во второй раз?

- Во второй раз всё было так же. Только этот шум был намного громче, он относился не только ко мне, а ко всему окружающему миру. Шум, исходящий от той девочки был постоянным, непрерывным, он распространялся на долгие десятки метров от неё, и мешал не только мне, но и другим окружающим её людям, менее шумным чем она. Она была врагом Тишины, ужасным существом, из-за свой глупости несущим вред тем, у кого хватало ума быть чуть потише. Мне хотелось было прикрыть уши самой, чтобы лишить только себя этой мерзости, но это было бы эгоистично с моей стороны. Я подняла стул и почти на месяц избавила мир от этого тирана Тишины, чтобы другие так-же могли жить спокойно.

- Спасибо… - искренне поблагодарил Я Майю, понимая какое благо она совершила для мира в тот день, и какую цену ей пришло заплатить за свой немой порыв.

Поддавшись чистой эмоции, она прыгнула ко мне на шею и крепко-крепко обняла. Нет большего счастья для человека, чем возможность не объяснять важность своих поступков.

***

- А почему второй раз тебя положили в лечебницу? – спросил Я, освободившись от крепких объятий девушки.

- Это было совсем не давно, в прошлом году. Правда тогда Я задержалась в диспансере ненадолго, у меня хватило ума быть более болтливой, чем обычно в разговорах суетных, и более молчаливой в вопросах серьёзных.

Дата добавления: 2015-11-30