История всемирной литературы 76 страница

Иллюстрация:

К. Паламас

Портрет 1910-х годов

Слияние с природой, зрелую красоту которой Сикельянос воссоздает с самозабвенным упоением первозданных пластических, порою мифологизированных образах и в ослепительном буйстве красок, слияние с народом, в котором он видит носителя древних традиций и непреходящих духовных ценностей, восприятие греческой истории как единого непрерывного процесса, устремленного, как и история всего человечества, через тернии к торжеству добра и справедивости, и наконец, восприятие роли поэта как своего рода мессии, призванного проникнуть в первоосновы жизни, открыть людям их смысл и осветить им путь в лучшее завтра, — этот сразу же заявленный круг тем Сикельянос разрабатывает и в многотомной поэтической композиции «Пролог к Жизни» (1915—1917), и в поэмах «Матерь Божия» (1917) и «Пасха греков» (1918), и позднее в цикле произведений 20—30-х годов.

Удивительная внутренняя цельность художественного мира Сикельяноса, казалось бы не затронутая ураганом исторических катаклизмов XX в., была явлением единственным в своем роде. В отличие от него, сверстники и вначале единомышленники Сикельяноса, М. Авгерис и К. Варналис, вскоре переживут радикальный мировоззренческий перелом и соответственно — переворот в своем творчестве. М. Авгерис надолго оставит поэзию, он посвятит себя критике и станет одним из основоположников марксистского литературоведения в Греции. Под непосредственным влиянием социалистических идей резко меняет свое поэтическое амплуа Костас Варналис. На смену блистательному

506

циклу парнасски отшлифованных стихотворений, воспевающих красоту природы и человека, древнее наследие Греции, сокровища ее мифологии (сб. «Соты», 1905), приходят произведения вдохновленные новыми гуманистическими идеалами эпохи, побуждающими человека к активной борьбе за свои права, за лучшее, справедливое будущее для всех.

Между тем на периферии греческой литературной жизни, в далекой Александрии, поэт Константинос Кавафис (1863—1933) ищет и находит свой путь художественного осмысления кризисной эпохи, которую переживает мир. Обращаясь к сюжетам древности, он стремится создать исторические модели, которые раскрывали бы глубинное постижение современности, акцентируя главное внимание на явлениях упадка и разложения старого мира. Эпико-драматический склад художественного мышления Кавафиса побуждает его к выбору краткой, сжатой формы, мобилизующей возможности драматического искусства. Связанные внутренними сюжетными сцеплениями, его миниатюры, темы которых он черпает главным образом из античной истории, составляют своеобразную малую эпопею, обретающую панорамность и особый динамизм художественного обобщения, обладающую определенным единством и — что еще более важно — выявляющую характер эпохи, передающую течение исторического времени. Творческий метод Кавафиса, во многом отвечающий духу реализма, предвосхищал некоторые важные открытия мирового реалистического искусства XX в.

В прозе и драматургии Греции движение к реализму было более последовательным и динамичным. Как и в поэзии, начало века ознаменовалось здесь усиленным влиянием западно-европейского символизма. Однако основанная в 1901 г. труппа К. Христоманоса «Нэа скини» («Новая сцена») с большим успехом ставила не только Ибсена и Метерлинка, но также Тургенева, Л. Толстого, Чехова, а из отечественной драматургии — Григориоса Ксенопулоса (1867—1951), который уже в 90-е годы XIX в. стал одним из первопроходцев греческой реалистической социально-бытовой прозы и драматургии. Развивая эту линию художественного поиска, Ксенопулос четко улавливает черты нового, капиталистического уклада. Социальные конфликты и морально-психологическая проблематика его пьес фиксируют воцарение духа наживы, циничного практицизма, воинствующего эгоизма. В драме «Тайна графини Валерены», поставленной Христоманосом в 1904 г., упадок знатной семьи Валерисов трактуется драматургом как следствие натиска новых хозяев положения — буржуа, причем финансовому банкротству Валерисов сопутствует нравственное очерствение и развращение представителей молодого поколения, охотно принимающих нравы новой социальной среды. Протестуя против деградации гуманистического идеала, Ксенопулос пишет три драмы о женских судьбах — «Фотини Сандри» (1908), «Стелла Виоланди» (1909), «Рахиль» (1909), в которых обличает бесчеловечность господствующей семейной морали, общественные предрассудки, религиозный фанатизм, калечащие души, попирающие человеческое достоинство, губящие благородные чувства. Актуальные социальные проблемы затрагивают в своих пьесах Я. Камбисис, П. Нирванас, Д. Тангопулос, С. Мелас. В творчестве Я. Камбисиса и С. Меласа ощутимо влияние западноевропейского натурализма, а позднее и символизма («Сын тени С. Меласа).

В конце XIX — начале XX в. проявившиеся в греческой прозе натуралистические тенденции сыграли своеобразную роль катализатора критических настроений. Элементы натуралистического письма как бы заостряли первые попытки социального осмысления действительности, растущее стремление писателей к точности и достоверности. На смену идиллическим картинам бытописательной прозы выступали суровая трезвость изображения, анализ — с позиций не только нравственных, но и социальных. Вышедшие из бытописательной школы Александрос Пападиамантис (1851—1911) и Андреас Каркавицас (1866—1922) создали ряд произведений, в которых натуралистические тенденции функционируют как предельно акцентированные реалистические черты (повесть А. Каркавицаса «Нищий», 1896; повесть А. Пападиамантиса «Убийца», 1903).

Эту тенденцию в первые десятилетия века продолжают рассказы и повести Г. Ксенопулоса (повесть «Честь брата», 1916), Д. Вутираса (1871—1938), К. Пароритиса (1878—1931). Они вводят в греческую литературу тему городских низов, без прикрас воссоздавая их нужду и бедствия. Натуралистические приемы используются писателями как действенные средства социальной критики, которая, однако, еще не достигает широких обобщений. Вдохновляющим импульсом и образцом в разработке темы городского «дна» для греческих прозаиков, несомненно, служит открываемое ими в это время творчество Горького. В натуралистической манере, но вместе с тем с тонкой психологической мотивированностью воссоздает К. Христоманос (1867—1911) быт мелкобуржуазного афинского квартала. Его роман «Восковая кукла» (1911) не поднимается до реалистической типизации, но все же вносит существенную

507

лепту в освещение нового для греческой литературы героя — «маленького человека».

Главные достижения греческой прозы первого двадцатилетия XX в. связаны с именами Константиноса Хадзопулоса (1869—1920) и Константиноса Теотокиса (1872—1923). Во время своего пребывания в Германии в начале века оба они испытали сильное влияние социалистических идей и немало способствовали их популяризации в Греции. Так, Хадзопулос перевел на греческий язык «Манифест Коммунистической партии», который был опубликован в 1909 г. в рабочей газете города Волос и в 1913 г. вышел отдельным изданием; создал просуществовавший, правда, всего лишь год «Социалистический союз» (1909), ратовавший за распространение и социалистических идей, и разговорного народного языка — димотики. Хадзопулос написал также серию статей о теории и практике социалистического движения. К. Теотокис, происходивший из знатной феодальной семьи, о. Корфу, отрекается в 1909 г. от земельной собственности, основывает в 1911 г. «Социалистическое общество о. Корфу», активно занимается непосредственной просветительской деятельностью среди рабочих и крестьян, участвует в идеологической полемике на страницах прессы, мужественно защищая и поддерживая все прогрессивные общественные начинания.

Как и другие их современники и соотечественники, Теотокис и Хадзопулос выходят из бытописательной школы, но уже первые их рассказы конца XIX в. обнаруживают в стилевой манере авторов формирующиеся черты критического реализма. За пристальным вниманием к бытовой детали угадывается не сентиментально-идиллическое любование патриархальной крестьянской жизнью, а стремление выявить многообразную детерминированность характеров обстоятельствами среды и времени. Их видение действительности свободно от прекраснодушных националистических иллюзий, исполнено взыскательного гуманистического критицизма.

В прозе Хадзопулоса, начинавшего свой путь как поэт-символист, ощущается сильная лирическая струя, подчеркнутое внимание к создаваемой эмоциональной атмосфере действия, к тонкой, выполненной в импрессионистическом ключе психологической характеристике персонажей. В повести «Осень» (1917) эти стилевые качества предстанут особенно заостренными, что даст критике основания считать ее первым символистским опытом греческой литературы в прозе. Между тем основное направление прозы Хадзопулоса несомненно пролегает в русле реализма. Его рассказы и повесть «Любовь в деревне» (1910) беспощадно обличают отсталость греческой деревни, ее нравственное оскудение под разлагающим агрессивным воздействием буржуазного аморализма, губительный фетиш частной собственности. «Городская» повесть Хадзопулоса «Замок Акропотамоса» (1909) изображает мелкобуржуазную среду греческой провинции, тусклое однообразие ее буден, разъедающее устои семьи, подтачивающее жизненные силы героев, их надежды на что-то лучшее. Авторское стремление раскрыть социальные корни пагубных явлений не схематизирует жизненного материала, не вызывает ощущения заведомой заданности. И развитие сюжета, и лепка характеров, и язык повествования с усиленной ролью гибкого точного диалога отличаются естественностью и художественным мастерством.

В аналогичном аспекте пытливое социальное исследование греческой действительности предпринимает и К. Теотокис. Его первые рассказы рубежа веков «Ссуда», «Еще?», «Жизнь в деревне», «Честный мир» — скупые, строгие художественные показания, в которых стремление к достоверности часто обретает натуралистическую окраску, — содержат зерна осознанного протеста против социальной несправедливости, порождающей не только бедствия, нищету, невежество, но и чудовищные пороки, калечащие человеческую личность.

В последующих произведениях Теотокиса тяга к постижению глубинных причин волнующих его социальных явлений побуждает писателя к выбору развернутой фабулы и более просторной прозаической формы. Так, в повести «Честь и деньги», печатавшейся в «Нумасе» в 1912 г. и изданной отдельной книгой в 1914 г., он выходит далеко за пределы документальной фиксации выразительных самих по себе драматических жизненных коллизий. Уже название новеллы выдвигает ее центральную проблему — убийственную для чести человека, для всего мира его чувств власть денег, которая становится главным двигателем жизни общества. Конфликт повести развивается на тщательно выписанном конкретном социальном фоне, вмещающем не только непосредственно связанные с ним исторические обстоятельства — разорение и деградацию полуфеодального сословия, выдвижение дельцов новой, капиталистической формации, рост самосознания в рабочей среде, но и панораму более широкого охвата — картину бюрократического государства с алчным и бездушным механизмом управления, с фальшивой демагогией официальных обещаний.

После повести «Честь и деньги» Теотокис приступит к осуществлению еще более масштабного

508

замысла — романа «Рабы в своих оковах» (работа над ним будет в основном завершена в 1916 г., но в свет роман выйдет лишь в 1922 г.). Обращаясь все к той же теме — вырождение аристократии, тщетно пытающейся удержать свои привилегии и готовой на любой компромисс, а также восхождение буржуа, в среду которых пробиваются и ловкие выскочки из низов, — Теотокис пытается высветить в ней новую грань, выявить эволюцию социального феномена во времени. Он отмечает, насколько быстро утрачивают буржуа исходный динамизм созидательной деятельности, и связывает надежды на общественное обновление с социалистическими идеями, носителем которых выступает в романе Алкис Созоменос. Это один из первых в греческой литературе образов нового героя, не принимающего сложившихся общественных установлений, ищущего путь активного действия. Верный исторической правде, Теотокис не скрывает естественных слабостей (колебания, отвлеченный альтруизм), которыми отмечены первые шаги социалистического движения в Греции, но, безусловно, отдает свои симпатии идеям радикального преобразования общества, освобождения его от оков социальной несправедливости.

Наряду с присущей писателю художественной объективностью в романе «Рабы в своих оковах» заметно усиливается оценочное начало. Реалистическое искусство Теотокиса поднимается на новую высоту, обретает еще большую социально-критическую силу. Переводчик Флобера и Тургенева, знаток современной западной и русской реалистической литературы, он открывает в греческой прозе новые идейно-эстетические горизонты, к которым — своими путями — начинают устремляться и другие его соотечественники. Продолжающееся освоение ими опыта мировой литературы критического реализма XIX в. обогащается знакомством с новейшими вершинными достижениями реализма XX в.

Новый этап мировой истории, начавшийся после первой мировой войны, а также национальные потрясения, связанные с греко-турецкой войной 1919—1922 гг., ускорят процесс социального и национального самосознания в греческом обществе, что найдет непосредственное отражение и в литературе.

Албанская литература [на рубеже XIX и ХХ веков]

508

ПРОБЛЕМЫ И ЭПОХА

Литературный процесс в Албании рубежа XIX—XX вв. по-прежнему протекал в русле национального возрождения (Рилиндье Комбэтаре, 1840—1912). Разногласия в освободительном движении касались прежде всего путей устранения иноземного господства (восстание или конституция) и решения национально-правового вопроса (политическая независимость или административная автономия). Усилия радикального течения были направлены на сплочение албанцев независимо от имущественного положения и конфессиональной принадлежности (ислам, православие, католицизм), для подготовки всеобщего вооруженного выступления в союзе с другими угнетенными народами империи и национально-буржуазным движением младотурок. Перевес в пользу повстанческого крыла движения (первые албанские четы возникли в 1905 г.), обусловленный революционной ситуацией на Балканах, наступил после падения султаната и победы младотурецкой революции. И хотя ограниченные конституционные свободы не оправдали ожиданий албанцев, они содействовали активизации освободительных сил. Смягчение политического режима способствовало оживлению деятельности просветительских обществ, периодических изданий в зарубежных центрах албанской эмиграции, помогло связать движение на периферии с ее главными силами. Открываются национальные школы и клубы. Развитие пан-тюркистских тенденций младотурецкой политики и усиление гнета по отношению к покоренным народам ускорили начало вооруженных действий в Албании и привели к провозглашению 28 ноября 1912 г. ее независимости от Турции.

Лидеры Рилиндье верили, что феодальные отношения привнесены османами, что ликвидация иноземного владычества повлечет за собой и крушение феодализма. Поэтому освободительную борьбу они считали также социальной, сближая ее по духу с буржуазными революциями, и в первую очередь — с французской революцией 1798 г. Идеи единства, равенства и братства стали девизом национально-освободительных выступлений.

Противопоставление Албании султанской Турции сопровождалось оживлением интереса к западной культуре, отрывом от арабо-персидской

509

литературно-языковой традиции и особым вниманием к собственному духовному наследию. Выразителем этих тенденций стала печать патриотических обществ албанской эмиграции в Болгарии, Румынии, США и в самой стране. Она стимулировала успехи отечественной культуры и гуманитарных наук, способствуя литературной обработке и сближению основных диалектов албанского языка — северного (гегского) и южного (токского). Наиболее крупные периодические издания «Национальный календарь» (1897—1915, София), «Албания» (1897—1909, Брюссель, затем Лондон), «Нация» (1906—1909, Бостон) и др. — публиковали материалы по истории, этнографии, фольклору и литературно-критические статьи, отвергавшие прежние эстетические каноны. Большой интерес вызывали античные традиции и европейское искусство нового времени, особенно Просвещение и романтизм. Переводами античной и европейской классики албанская литература как бы подключалась к процессам, происходившим в других литературных ареалах Европы, приобщалась к новым художественным системам.

Связь просветительских и национально-освободительных задач национального возрождения и позднее ускоренное формирование литературы способствовали также тому, что просветительский и романтический стили, трансформировавшись, образовали синтез просветительско-романтической художественной формы. Ее утверждение отразило общность антифеодальных и буржуазно-гуманистических устремлений искусства позднего Рилиндье, где албанские романтики выступали носителями просветительских идей. Наиболее органично воплотилась эта типологическая особенность в новых областях национальной литературы — драматургии и новеллистической прозе, вызвав к жизни национально-патриотическую трагедию и романтический фабульный рассказ.

При географической распыленности очагов национальной культуры вне Албании и их обособленности в стране особую роль в литературном процессе эпохи Рилиндье играли крупные писатели, которые придавали «персональное» своеобразие развитию литературы.

509

ПИСАТЕЛИ СЕВЕРНОЙ АЛБАНИИ

Североалбанскую поэтическую линию, в становлении которой известную роль сыграли находившиеся в Шкодре католические монашеские ордена и итальянская литература, продолжили Луидь Гуракучи, Ндре Мьеда и Дьердь Фишта.

Несмотря на различие во взглядах и принадлежность к разным социальным кругам, все трое занимались просветительской деятельностью — унификацией системы албанского письма на латинской основе (при их активном участии латинский графический принцип был утвержден на национальном конгрессе в Монастыри, ныне г. Битола, в 1908 г.), открытием школ, типографий, публикацией книг и способствовали созданию единой национальной литературы, которая опиралась, в частности, на традиции античной культуры. Древний мир они воспринимали как воплощение гражданственности и героического духа, а в греко-латинском искусстве видели органичное сочетание совершенной формы и высокого содержания. В трактате Л. Гуракучи (1879—1925) «Албанское стихосложение» (1904) впервые шла речь о необходимости историко-филологического изучения античности, освоения ее искусства и обогащения средств художественной выразительности албанской поэзии. Вводя правила версификации, Гуракучи, вслед за Аристотелем и Буало, делал различие между творческой сущностью поэзии и техникой владения внешней формой, предостерегая от излишнего увлечения ею. В трактате присутствовали идеи необходимости создания новых строфических форм и метров, совершенствования старого албанского тонического стиха и сближения поэзии с народным творчеством. Преемственная связь шкодранской поэзии с фольклором проявилась и в широком обращении к мифологии. Наряду с античными богами в поэтический контекст вводились сюжеты и образы народной фантазии: символы мужества албанцев — драконы, плодородия и справедливости — Красавица земли, охранительных сил природы — лесные девы Заны, зла и порока — лугаты (вампиры) и др.

Основные тенденции шкодранской поэтической школы наиболее ярко выражены в творчестве Ндре Мьеды (1866—1937). Доктор философии и теологии, обучавшийся в семинарии иезуитов в Шкодре и в высших духовных заведениях за границей, Мьеда был исключен из ордена за свободомыслие. Получив скромную должность приходского священника в северогорной Албании, он посвятил себя лингвистике, просветительству и литературе; главным его призванием стали поэзия. Важнейшее произведение Мьеды периода позднего Рилиндье, которое поставило его в ряд лучших национальных поэтов, — сборник «Ювенилия» (1917). Обличением иноземной деспотии, историческими сюжетами, идиллическими родными пейзажами и картинами мирного труда албанцев, ностальгией изгнанника по далекой отчизне поэзия Мьеды близка албанской лирике XIX в.

510

и в то же время во многом отлична от нее. Романтические картины албанской жизни, абстрактные образы героев, носителей национальных черт, сменяются у него драматичными сценами будней горской деревни с ее заботами, радостями и печалями (поэма «Греза жизни»). В повествовательном стиле, лишенном риторичности прежней поэзии, заметно проступают антифеодальные и антиклерикальные мотивы: «Под гнетом горя бедняк томится, // Беда повсюду за ним влачится...» («Плач соловья». Перевод Д. Самойлова) или: «Помощи не жди от неба // И любви от богача» («Сирота». Перевод А. Ладинского).

При четко выраженном субъективном начале (поэт — свидетель и певец бедствий народа) в поэзии Мьеды определилась идея общей борьбы и коллективного подвига, в котором героические персонажи как бы концентрируют волю и энергию всей нации. Восстановление нарушенной в стране гармонии он представлял себе весьма расплывчато — в духе борьбы североамериканских колоний Англии за независимость под предводительством Вашингтона. Именно в таком ключе решена эта тема в поэме «Свобода» (1901—1911). Мировоззрение поэта, у которого религиозное сознание сильно гуманизировано и мерой всего сущего определен человек, — оптимистично. Один из лейтмотивов Мьеды — вечное движение и обновление жизни, торжество добра над злом и справедливости над насилием: «Недаром время меняет лики, // Восстанет малый, падет великий, // За днем ненастным придет весенний. // Воспой веселье!» («Плач соловья». Перевод Д. Самойлова).

Написанные в виде венка сонетов поэмы «Лиссус» (Лиссус — греческое название города Леж, основанного эллинами, 1921) и «Шкодра» (1940) посвящены истории двух древних албанских городов, их иллирийским, греческим и римским правителям и сопротивлению османам. Поэт, тяготевший к мифологическим парафразам и аллегориям, под покровом которых выступали земные проблемы, Мьеда значительно расширил экспрессивные возможности поэтического языка.

Активное воздействие на дальнейшее развитие североалбанской поэзии и канонизацию гегского варианта языка оказал францисканский монах, затем священник и епископ Дьердь Фишта (1871—1940), Издатель газеты «Почта Албании» (1901—1940), журналов «Утренняя звезда» (1914—1944) и «Лека» (1929—1944), Фишта также увлекался фольклором, лексикологией и литературным творчеством. Он перевел «Одиссею» и пятую песнь «Илиады». Из художественных сочинений Фишты (религиозная и лирическая поэзия, сатира, драматургия, проза) наиболее значительна эпическая поэма «Горная Ляхута» (1905—1930). Тридцать песен-сказаний в стиле северных рапсодий, которые исполнялись певцом под наигрыш ляхуты (народного однострунного смычкового инструмента в северной Албании), повествуют о быте, нравах и антитурецкой борьбе современных Фиште горских родов — фисов. События охватывают решающий в истории освободительного движения период от Берлинского конгресса 1878 г. до Лондонской конференции послов 1913 г., где решался вопрос о государственном статусе Албании. Выбор эпической формы поэмы определялся не только интересом Фишты к гомеровскому эпосу: поэт был убежден в близости социальных структур Древней Греции гомеровской эпохи и северогорной Албании, что порождало и типологическое сравнение поэтических традиций. Фишта склонен был к тенденциозной идеализации патриархального быта и пуританских добродетелей горцев, противопоставленных средневековому укладу Османской империи. Отсюда две основные краски в стилистике поэмы — патетика и сатира (не без влияния «Генриады» Вольтера). Поэтизирующей и сатирической линиям подчинены сюжеты и герои народной мифологии. Положительным персонажам благоприятствуют обстоятельства и антропоморфная природа, врагов преследует злой рок, темные силы и духи.

510

ЮЖНОАЛБАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Выдающимся преемником южноалбанской литературно-языковой традиции был Андон Зако-Чаюпи (1866—1930). Получив (1893) в Швейцарии степень доктора права, он посвятил себя адвокатуре и обосновался в Каире. Здесь он вступил в члены каирского филиала стамбульского патриотического общества и вскоре заявил о себе как острый публицист, талантливый поэт и критик радикальных взглядов. После 1908 г. Чаюпи занял непримиримую к пантюркизму младотурок позицию, считая союз с ними серьезной помехой освобождению Албании. Наибольшей силы обличения и политической трезвости достигла его поэтическая мысль в гражданской лирике, в пародийной поэме «Ветхий завет» (1903) и сатирических стихотворениях и баснях сборника «Отец Томори» (1902) — по древней легенде хребет Томори был обиталищем языческих богов и обладал охранительной для албанцев и губительной для врагов тенью. В стилистике сборника, состоящего из трех частей («Родина», «Любовь», «Быль и небылицы»), сохранено традиционное для народной смеховой культуры расчленение комического и серьезного. Частные и социальные

511

пороки изображены сатирическими красками, положительным идеям и гражданским добродетелям сопутствует гимново-одический тон. Поэт разделяет пафос просвещения, борьбы с тиранией султаната и идеологией абсолютизма, которыми была исполнена деятельность левого крыла Рилиндье. Его восхищает высокое этическое самосознание героических эпох. Однако он далек от желания возрождать, в отличие, например, от Д. Фишты, патриархальные правовые нормы и средневековый кодекс чести. Накал антитурецкой борьбы, вызывает в его памяти Францию 1789 г., взятие Бастилии, «разжегшей пламя мятежей», он обращает к албанцам призыв вновь раздуть этот пожар «во имя правды и свободы». Пламя, огонь, пожар, побеждающие тьму и несущие тепло, добро и свет, — постоянная метафора лирики Чаюпи, новая для албанской поэзии. Будущую Албанию он видит республикой. «Время монархов прошло, а там, где они еще есть, их стараются сбросить», — писал он. Особую роль на пути к разумному государственному строю писатель отводил этико-эстетическому воспитанию, веря в нравственную поучительность искусства при условии, что оно правдиво и эмоционально. Подражание древним тоже получило у Чаюпи иное направление. Он не стремился антикизировать стиль, обращался к христианским, а не античным мифам и широко использовал в лирике песенные формы. Любовь для Чаюпи — неиссякаемый источник жизни, высшее проявление человеческого в человеке, идеальное выражение его природы. Вместе с тем главная тема любовной лирики Чаюпи, как и в народной песне, — разлука, вызванная обстоятельствами, неразделенным чувством, смертью, а излюбленный жанр, в котором ему не было равных, — элегия. Тоска по рано умершей жене, грустные мысли о старости и смерти, скорбные жалобы на бренность бытия составляют содержание стихов, которые и поныне восхищают проникновенным лиризмом. Из поэтических переводов Чаюпи наибольшую историко-литературную ценность представляют басни Лафонтена (1921) и сборник санскритской поэзии «Цветы Индии» (1922).

Известен Чаюпи и как один из первых албанских драматургов, автор пьес «Богатырь своей земли» (1908), «Четырнадцатилетний жених» (1902) и «После смерти» (1910), предназначенных для любительских театральных обществ, возникших в начале века при национальных патриотических клубах. Профессионального театра в Албании не существовало. Первые пьесы, написанные на турецком языке С. Фрашери (1850—1904), были поставлены в 1876 г. на сцене Османского театра в Стамбуле. Действие первой пьесы Чаюпи, псевдоисторической трагедии в стихах, происходит в XV в. при дворе султана Мурада II в момент, когда его заложник — сын албанского князя Дьона Кастриоти, Скандербег, — решает восстать против него и, пользуясь дворцовой смутой, поднимает народ на борьбу. Историческая мотивация у Чаюпи условна, и писатель прибегнул к ней сознательно. Говоря в предисловии пьесы о специфичности законов поэтического воображения, он отстаивал право драматурга на свободную романтизацию действительности и опирался на суждения Аристотеля о правдоподобии и правде в искусстве. Основное назначение трагедии Чаюпи видел в пробуждении у албанцев антимонархических чувств и повстанческих настроений. Главный конфликт — противоборство враждебных сил — тирания (султан и его двор) и угнетенные (Скандербег и его сторонники) — дополнен в пьесе частным конфликтом персонажей, связанных между собой родственными узами, дружескими отношениями и долгом чести. Все это вплетено в мелодраматическую интригу, частично составляющую предысторию основных событий.

Одноактную комедию нравов «Четырнадцатилетний жених» Чаюпи выдержал в традициях бытового реализма, использовав грубоватый юмор балканского ярмарочного театра и его типажи. В пьесе действуют два главных героя из православных крестьян: муж-простак и ловкая практичная жена. В центре пьесы — ее хлопоты по устройству женитьбы подростка-сына на двадцатилетней крестьянке. Мать мечтает заполучить помощницу в доме. Распространенная в балканском фольклоре тема крестьянского брака по сговору решена в сатирическом ключе осмеяния косности деревенского быта. Если для Фишты и ряда других писателей этих лет поглощаемая чужеродной социальной жизнью патриархальная крестьянская среда привлекательна прежде всего как островок национальной этнической самобытности и поэтому поэтична, то для Чаюпи — сторонника буржуазно-демократических преобразований — она неприемлема и порочна как порождение феодальных отношений. Одноактная комедия-памфлет «После смерти» направлена в политическом отношении против соглашательства с младотурками группы лидеров освободительного движения албанцев; в социально-просветительском — против разногласий среди мусульманской и христианской верхушки; наконец, в социально-нравственном — против людских пороков, тормозящих общественный прогресс.

Дата добавления: 2015-11-30