История всемирной литературы 17 страница

Никто из английских писателей, ее современников, не сравнился с Остен в правдивом описании любви, ее превратностей, ее диалектики («Доводы рассудка», 1817). Джордж Мередит, писатель другой эпохи, внимательно изучивший мастерство психологического рисунка Джейн Остен, говорил, что именно ей впервые в английском романе столь верно удалось изобразить «пылающее сердце».

Первой из английских писателей она отказалась от «всеведения» автора, стремясь к объективному изображению жизни. Поэтому она максимально драматизирует эпическую форму. И с этой точки зрения ее романы можно сопоставить с пьесами. Остен как бы «уходит» из повествования, ее собственная авторская позиция «стерта», свое отношение к происходящему она скрывает за тонкой иронией. В середине XIX в. нечто подобное, развивая традиции Филдинга, но не Остен, попытается сделать Теккерей в своей «Ярмарке тщеславия»: не раскрывая своего отношения к происходящему, он поведет сложную, пока еще незнакомую XIX веку игру с читателем. Основой поэтики, средством выражения точки зрения стал разработанный Остен диалог, в котором слова не обязательно соответствуют чувствам и настроениям действующих лиц, но при этом передают внутреннее эмоционально-духовное состояние персонажа.

Произведения Остен необычайно лаконичны. Она очень экономна при обрисовке фона, приводит только немногие детали, которые помогают раскрыть характер или внутреннее состояние персонажа. И в этом тоже новаторство Остен, ее завет искусству будущего.

Иллюстрация:

Д. Остен

Гравюра, опубликованная в 1870 г.
в мемуарах Э. Остен-Ли

О важности эстетики Просвещения в становлении английского реализма свидетельствует и творчество Томаса Лава Пикока (1785—1866), создателя «романа идей» в английской литературе.

Пикок известен преимущественно своими ранними книгами: «Хедлонг Холл» (1815), «Мелинкорт» (1817), «Аббатство кошмаров» (1818). Именно в этих произведениях сформировалась модель романа Пикока и определились особенности его поэтики. Это романы-дискуссии, романы-беседы, в центре которых не столько события и анализ характера, сколько обсуждение проблемы, диалог интеллектуалов-чудаков. Так оживает, перевоплощаясь в романе XIX в., драматизированная эссеистика XVIII в. От Пикока тянется традиция к тенденциозной литературе 40-х годов — к литературе чартистов (романы Томаса Уилера, Эрнеста Джонса), к творчеству писателей идеологической группировки «Молодая Англия» (например, Дизраэли).

116

Выступал Пикок и как критик, он автор известного трактата «Четыре века поэзии» (1820) и воспоминаний о Шелли. Однако, с точки зрения литературной полемики эпохи, особый интерес представляет все же не эссеистика Пикока, а его романы, в частности «Аббатство кошмаров». Как и роман Остен «Нортенгерское аббатство», вышедший в том же 1818 г., «Аббатство кошмаров» Пикока — роман-пародия, высмеивающий художественные каноны, а главное — эстетические издержки предромантизма и романтизма.

Хотя образы романтиков сатирически окрашены (в персонажах романа узнаются реальные фигуры — Вордсворт, Кольридж, Саути, Байрон, Шелли), а сам романтический тип мышления (экзальтированность, тяга к одиночеству, разочарованность героя) зло высмеивается, отношение Пикока, как и Остен, к романтизму неоднозначно. Он критикует романтизм за забвение традиций Просвещения, за преувеличение роли чувства и воображения, за мистику, но одновременно признает несомненную значительность эстетических идей романтиков. Пикок отдал изрядную дань романтизму в своих произведениях «Дева Мэриан» (1822), «Несчастная Эльфина» (1829).

Творчество Пикока позволяет затронуть и еще одну проблему — специфику литературной борьбы в годы становления английского реализма. Английские писатели-реалисты этого времени не оставили после себя литературных манифестов: теоретические положения рассеяны в предисловиях (Вальтер Скотт «Уэверли»), в переписке (Дж. Остен, Ш. Бронте, У. Теккерей). Однако самая интересная и значительная форма литературной борьбы этой эпохи — полемика, содержащаяся в самих художественных произведениях (в «Ювенилиях», «Чувстве и чувствительности», «Нортенгерском аббатстве» Остен, «Аббатстве кошмаров» Пикока). В 30—40-е годы эта традиция была продолжена Теккереем в его пародийных повестях.

Романтизм и реализм, как уже говорилось, начали складываться в Англии практически одновременно, а отсюда специфическое для литературы страны взаимопроникновение этих художественных систем. Исторический, реалистический роман был в значительной степени разработан романтиком Скоттом. Глубоко современное, диалектическое изображение противоречий личности мы находим в единственном романе Эмили Бронте «Грозовой перевал» (1848), теснейшим образом связанном с эстетикой романтизма. И даже в тех случаях, когда наблюдается неприятие романтической поэтики (Дж. Остен, позже У. Теккерей), романтизм оказывает весьма важное воздействие на английских реалистов.

Однако становление английского реализма XIX в. отличается не только взаимодействием и взаимоотталкиванием эстетических систем. Это и сложный процесс, носивший далеко не всегда равномерно поступательный характер. Открытия Остен — ее драматический метод, психологизм, ирония — были утрачены в эпоху Вальтера Скотта, когда искусству было дано «историческое направление» (Белинский). И лишь в 60—80-х годах вспомнили, что у позднего Диккенса, Теккерея, у Дж. Элиот и Э. Троллопа была предшественница — Джейн Остен.

Правда, ей не был доступен социально-исторический размах Скотта. Различие между писателями проявилось даже в жанрах, в которых они выступали: эпопея — у Скотта, нравоописательный психологический роман — у Остен. Как говорил Белинский, Скотта не слишком заботило «существование внутреннего человека». Отсюда бесцветный характер главных персонажей, которые описаны, а не раскрыты автором, отсюда активная позиция повествователя — он еще не испытывает надобности «спрятаться», «исчезнуть» из собственной прозы.

Скотт породил целую «историческую» эпоху в английском романе: жанр исторического романа стал очень популярен в XIX в. Его опыт был освоен шотландскими и ирландскими романистами, учившимися изображать национальную историю. Было у Скотта немало и талантливых эпигонов, которые превратили исторический роман в роман развлекательный: Фредерик Мэрриет (1792—1848) умело сочетал собственные впечатления от путешествий по Средиземному морю и в Индию с «готикой» и бытописанием. Очень популярный у читателей XIX в. Эдуард Булвер-Литтон (1803—1873), корифей «ньюгетского романа» (от названия тюрьмы в Лондоне), т. е. романа о великосветских преступниках, тоже соединял историю с «готикой» («Последние дни Помпеи», 1834; роман о Французской революции «Занони», 1842).

И все же открытиями Скотта в полной мере воспользовались не англичане, а французы — Бальзак и Стендаль, Мериме, которые настойчивее, чем английские романисты, выявили единство, существующее между судьбой индивидуума и историей. Английские реалисты, конечно, усвоили заветы Скотта, но не столь непосредственно, как Бальзак в «Человеческой комедии». Многие обратились к историческим произведениям (Диккенс — «Барнеби Радж», «Повесть о двух городах»; Ш. Бронте — «Шерли»;

117

Теккерей — «Генри Эсмонд»). Но английские реалисты сделали еще один шаг вперед: они перевели историю с гигантской общественной платформы в область человеческих, семейно-личных отношений, в которых особенно ясно просматривался интересующий их нравственный аспект явлений. При осмыслении природы реалистического искусства XIX в. нельзя забывать и традицию Шекспира. Возрожденческая традиция реализма (юмор, основанный на любви и сострадании, смешение комического и трагического, интерес к личности, высвобожденной из-под власти рока, но в самом развитии подчиненной социальным и психологическим законам, безбрежность, неукротимость фантазии) по-разному обнаруживается у Остен, Диккенса, Теккерея, сестер Бронте. И к восприятию этой традиции английских писателей тоже в значительной степени подготовили романтики, по-новому прочитавшие Шекспира. Они увидели в его драмах столь близкую им стихию бесконечного движения, борения страстей, смешения общественного и личного. Демократизм Диккенса в немалой степени восходит к гуманизму Шекспира. Диккенс сознательно создавал свои произведения для читателей среднего класса. Романтический пафос в расчете на такую аудиторию снижался до сентиментальности мелодрамы. А ее нередко и поныне ошибочно принимают за «вульгарность».

Осмысляя специфику английского реализма XIX в., важно отметить, что определяло его критическое начало. Англия стала первой классической буржуазной страной, и потому совершенно закономерно, что в 30—40-е годы XIX в. ни в одной другой европейской стране различие между богатыми и бедными не чувствовалось так остро, как в Англии. В промышленности мелкое производство вытеснялось крупным, и мелкие производители превращались в наемных рабочих крупного предпринимателя.

Французская революция испугала английскую аристократию, и в начале века эта аристократия стала еще крепче держаться за свои права, традиции, предрассудки. Избирательная система была построена в Англии таким образом и на таких началах, что бедняки были практически лишены возможности иметь своего представителя в парламенте. Таким образом, тяжелое экономическое положение народных масс закреплялось и политическим бесправием.

Следствием этих политических и экономических причин стала мощная борьба за реформы, которая развернулась в Англии в первые десятилетия XIX в. Ее вдохновителем был утопист Роберт Оуэн (1771—1858). Он, как и многие другие утопические социалисты первой половины века (Сен-Симон, Фурье), веря в совершенство человеческой личности, полагал, что достаточно указать на несправедливость, как богатые поймут ложность своего положения и станут сторонниками равенства и убежденными противниками угнетения.

В 1813—1816 гг. выходит сочинение Оуэна «Новый взгляд на общество, или Опыты о принципах образования человеческого характера». Характер человека, пишет Оуэн, есть результат условий его жизни и воспитания; не личность, а общество несет ответственность за преступления; для того чтобы человек был добрым, необходимо создать условия, которые бы способствовали развитию лучших сторон личности. В этом же сочинении Оуэн дает убедительную картину тяжелого материального положения рабочих, критикует социальный порядок, при котором человек теряет все человеческое и превращается лишь в придаток машины.

Насколько Оуэн силен в критической части своего сочинения, настолько он слаб в его позитивной части. Его идеализм и утопизм в полной мере проявляются, когда он пытается указать средства к исправлению существующего порядка. Он верил в нравственную проповедь (заметим, как и многие его современники), но при этом малое значение придавал объективным экономическим условиям. Однако при всей наивности учение Оуэна сыграло важную роль. Его идеи, его пафос определяли духовный климат эпохи. Он дал мощный толчок социальному брожению, столь сильному в эти десятилетия.

В 1838 г. была опубликована знаменитая хартия, положившая начало важнейшему социально-реалистическому движению XIX в. — чартизму. Стоит отметить, что, хотя сам Оуэн никогда не сочувствовал чартизму, хартия была составлена его последователем.

Чартистское движение просуществовало в стране в течение двух десятилетий. Сколь бы неоднозначно, противоречиво, а в целом ряде случаев и откровенно негативно ни было отношение английских писателей-современников к чартизму, все они так или иначе откликнулись на него в своих произведениях. Творчество Диккенса, Теккерея, Гаскелл, Дизраэли, Ш. Бронте, Карлейля — как бы различны по художественному дарованию, эстетическим и политическим взглядам ни были эти писатели — невозможно понять без учета опыта чартизма.

Весьма красноречивый пример — литературная деятельность Бенджамена Дизраэли (1804—1881), лорда Биконсфильда, с 1868 г. премьер-министра Великобритании. Крупный политический

118

деятель, по убеждениям консерватор, Дизраэли в романах «Конингсби» (1844), «Сибилла, или Две нации» (1846), созданных в атмосфере «голодных сороковых», пришел к выводу о существовании двух наций — бедных и богатых.

Однако, как бы сильно ни было выражено критическое начало в творчестве английских реалистов, не менее важно и начало собственно позитивное — утверждение идеала. И в этом английский реализм вновь обнаруживает свою связь с романтизмом.

Даже когда романтизм исчерпал себя как направление, романтически-утопическое отношение к действительности продолжало определять поиски многих английских прозаиков. В Англии романтизм как отношение к жизни существовал столь долго, потому что его «питательной средой» было, кроме всего прочего, активное неприятие философии позитивизма, получившей столь бурное развитие в стране.

Социальный критицизм Дизраэли — одна из сторон его дарования. Но Дизраэли был также одним из членов «Молодой Англии», политической группировки, верившей в «золотой век» гармонических отношений, якобы существовавших в докапиталистической Англии. Сходная установка обнаруживается и у Булвера-Литтона в его романтических исторических романах. Утопия гуманных человеческих отношений есть у Диккенса, Гаскелл, христианского социалиста Рида. В сущности, можно сказать, что через увлечение утопией, за исключением Джейн Остен, Уильяма Теккерея, Эмили Бронте и писателей-чартистов, прошли практически все английские реалисты первой половины XIX в.

Бесспорное подтверждение сосуществования романтизма и реализма в английском романе первых двух третей XIX столетия — творчество Элизабет Гаскелл (1810—1865). Автор социальных и нравоописательных романов, множества рассказов и повестей, первой весьма компетентной биографии Шарлотты Бронте, Гаскелл по типу творчества и темпераменту — писательница школы Диккенса. Дело не только в том, что в течение ряда лет она была соратницей Диккенса по его журналу «Домашнее чтение» («Хаусхоулд ридинг»), главное, что сближает ее с Диккенсом, — художественный метод. Реалистически верные, документально точные картины положения рабочих в Англии, переживающей или уже пережившей промышленную революцию, сочетались у нее с романтическо-утопическим, «рождественским» восприятием действительности, особенно ощутимым в концовках ее произведений. Многое роднит повесть Гаскелл «Крэнфорд» (1853) с произведениями Диккенса: и добрый юмор, и сказочные рождественские мотивы. Мирок эксцентричных старых дев Крэнфорда — их чаепития, забавные, а часто просто невероятные истории, которые случаются с ними, — не просто трогателен и сентиментален. Как Дингли Делл в «Пиквикском клубе», как светлые персонажи зрелых романов Диккенса, он становится выражением продуманной и прочувствованной этической программы — добра и сострадания. Видимо, именно эту сторону произведения имела в виду Шарлотта Бронте, когда назвала «Крэнфорд» живой, выразительной, энергичной, мудрой и вместе с тем «доброй и снисходительной» книгой.

Маркс назвал Гаскелл в числе виднейших реалистов Англии первой половины XIX в. Давая писательнице столь высокую оценку, Маркс прежде всего имел в виду «Мэри Бартон» (1848). Роман посвящен трагической судьбе английского трудового народа в «голодные сороковые», его отчаянной, обреченной на поражение борьбе за политическую хартию. Можно сказать, что книга Гаскелл настоящее социологическое исследование промышленного города. Даже убийство, совершенное Бартоном и придающее произведению некоторый сенсационно мелодраматический оттенок, имеет под собой реальную социальную подоплеку.

Существует определенное сходство между работой Энгельса «Положение рабочего класса в Англии» и книгой Гаскелл. Описания жизни пролетариев, которую Энгельс наблюдал в английских промышленных городах, и в первую очередь в Манчестере, сходны с некоторыми сценами из романа «Мэри Бартон».

Хотя объективно книга Гаскелл подводит к тем же выводам, что и работа Энгельса, писательница в соответствии со своей «религией сердца» переносит конфликт из сферы социальной в нравственную. Она верит во взаимопонимание между хозяевами и рабочими, искренне считает, что предприниматель может духовно переродиться и, думая о благе бедняков, пойти на реформы. В известной степени этот роман положил начало английскому социальному роману на рабочую тему; за ним последовали такие произведения, как «Шерли» (1849) Шарлотты Бронте, «Олтон Локк» (1850) Кингсли, «Тяжелые времена» (1854) Диккенса.

Гаскелл не создала ни одного исторического романа. Но, как и большинство писателей-реалистов этой эпохи, она обладала чувством историзма. Она изображала людей, порожденных новой буржуазной действительностью. Это нувориши, выскочки, дельцы. Историческое чувство привело их и к новому пониманию времени. Для Гаскелл важна категория памяти,

119

сохраняющей знания о прошлом, создающей дистанцию во времени. А потому и ее герои, особенно персонажи конца 50—60-х годов, показаны в психологическом развитии (например, образ Торнтона в «Севере и Юге», Сильвия и ее возлюбленные в одноименном романе).

Такой взыскательный критик и изысканный стилист, как Генри Джеймс, весьма высоко ценил Гаскелл. Ей были неведомы размах Диккенса и неистовство страсти Ш. Бронте. Но там, где Диккенс иногда излишне сентиментален, Гаскелл убеждает спокойствием, правдой психологического рисунка, добрым юмором и иронией.

Не менее яркая страница в истории английского реализма XIX в. творчество Шарлотты Бронте (1816—1855). Социальный критицизм романов Шарлотты Бронте очевиден: резкая критика образования («Джейн Эйр», 1847), положения трудящихся («Шерли»). Но все же самой сильной стороной дарования Шарлотты Бронте было изображение внутреннего мира человека.

Романы Шарлотты Бронте — это вариации автобиографии. Уже в первом романе «Учитель», который не увидел свет при жизни автора, любовная история Уильяма Кримсворта, поехавшего искать счастья в Бельгию, очень напоминает эпизод из жизни самой Бронте. Она тоже, спасаясь от тягостной обстановки дома провинциального пастора в Йоркшире, уехала в Бельгию, училась в пансионе мсье Эгера, в которого страстно влюбилась. Именно эта глубоко личная «история любви» с некоторыми изменениями повторена во многих романах Бронте. Правда, по мере того как крепло мастерство Ш. Бронте, все убедительнее становился психологизм ее образов. В этом смысле вершиной является последнее из завершенных произведений Бронте — «Виллет» (1853).

Не всегда сюжетные линии у Бронте получают последовательное развитие, части бывают не соразмерны по отношению друг к другу, встречаются нелогичности, таинственные совпадения, она любит романтические контрасты, морализирует — во всяком случае, склонна каждый эпизод — важный или малозначительный — рассматривать с точки зрения борьбы греха и добродетели.

В историко-литературном плане творчество Шарлотты Бронте — еще одно доказательство близости романтической и реалистической эстетики в искусстве первой половины XIX столетия. Не случайно в переписке с Генри Льюисом, будущим теоретиком английского натурализма, она всячески отстаивала право писателя на преувеличения, необузданные эмоции. Своими учителями она одновременно считала Жорж Санд и Теккерея. Именно Теккерею, не слишком жаловавшему романтиков, в частности ту же Жорж Санд, она посвятила второе издание «Джейн Эйр», произведения, в котором без труда угадывается романтическая стихия. Может показаться парадоксом, но Шарлотту Бронте привлекли сдержанность Теккерея, его лаконизм.

Реалистический образ вырастал у Бронте из романтического. Весьма своеобразно идет у Бронте вытеснение романтической эстетики. Ее герои — выходцы из самых неромантических слоев общества: гувернантки, учительницы, священники, мелкие предприниматели. К «неромантичности» постепенно эволюционировал и сюжет. В «Виллет» нет уже таких патетических сцен, как встреча после долгой разлуки слепого Рочестера и Джейн («Джейн Эйр»), но есть психологически точная история любви молодой девушки.

И даже в такой романтической теме, как любовь, страсть, она если и не следовала нормам вполне реалистической эстетики, то, во всяком случае, наметила путь для будущих художников-реалистов. Джордж Элиот, которая, несомненно, многим обязана Ш. Бронте, писала: «Я только что вернулась к реальному миру, меня окружающему. Читала «Виллет» — еще более удивительную книгу, чем «Джейн Эйр». Сила ее почти сверхъестественная».

Особое место в истории английского романа, в частности романа психологического, принадлежит младшей сестре Шарлотты Бронте, Эмили (1819—1848), даровитой поэтессе, автору единственного романа «Грозовой перевал», вошедшего, однако, в золотой фонд национальной и мировой классики. Формально эта книга вписывается в традицию «готических романов» о роковой любви, происках злодеев, мистических событиях. Налицо все признаки жанра: месть, смерти, искалеченные судьбы, тайны и мистика — например, умершая героиня Кэтрин является после смерти Хитлиффу. Но главное — не это внешнее сходство, а отличие произведения Эмили Бронте от образцовой «готической прозы» и викторианского романа.

Этой писательнице, так рано и драматически ушедшей из жизни, обладавшей в основном лишь интуитивными знаниями о человеке и его судьбе, было несвойственно традиционное для ее времени изображение ангелоподобной добродетели, чужд какой-либо нравственный ригоризм. Добро и зло у нее не противопоставляются, они существуют в сложнейшей психологической взаимосвязи, не знакомой ни раннему Диккенсу, ни Теккерею до «Генри Эсмонда», «Пенденниса» и «Виргинцев».

120

Эмили Бронте трудно соотнести с какой-либо литературной школой, направлением. Как это ни парадоксально, они оказались тесны для нее, автора одного романа. Она, писавшая в 40-е годы, уже мастерски владела приемами, которые были открыты английскими писателями-психологами лишь во второй половине и конце века. Собственно, от нее в значительной степени тянется традиция к Харди и Конраду. Но в то же самое время она была близка и романтикам — во всяком случае, в своем стремлении, точнее — упрямом стремлении, перенести конфликт из этической сферы, «поля действия» викторианского романа, в область философско-эстетическую. Как и романтики, она жаждала гармонии бытия, пусть даже и трагической. В этом отношении развязка романа со смертью главной героини — не разрешение сюжетных линий, а восстановление попранной гармонии: возлюбленные, не сумевшие соединить свои судьбы при жизни, обретают друг друга в «вечности». Любовь в ее романе предстает сокрушительной, чуть ли не демонической, не подвластной никаким разумным установлениям силой. Жизнь и смерть не противопоставлены друг другу, а существуют в сознании писательницы в удивительном, каком-то естественном единстве, что, в свою очередь, придает ее прозе особую философскую глубину; здесь она выступает преемницей Блейка. Для Эмили Бронте вопросы общественной жизни вторичны. Личность, характер она рассматривает не в отношении к обществу, к другим людям, но в соотнесении с временем, космосом.

О любви, теме, оказавшейся во многом недоступной викторианским романистам, она писала без фальши, искусственности, риторики, с глубоким психологизмом.

Не меньший психологизм она проявила в трактовке темы наследственности, которая до нее была затронута в английском романе лишь Джейн Остен («Доводы рассудка»). Дети в «Грозовом перевале» — психологическое «продолжение» своих родителей, а не рупоры идей, как это бывало не раз у Диккенса (Оливер, Поль Домби).

Далекая от художественных веяний эпохи, чуждая эстетическим диспутам, которые вела ее сестра, Эмили Бронте интуитивно верно решала вопросы повествовательного искусства. Обладавшая поистине неисчерпаемым воображением, она тем не менее способна была обуздать себя. Ее роман выстроен до мелочей, в нем при всем переплетении судеб, кипении страстей нет ничего лишнего, художественно неоправданного. Все досконально продумано, взвешено. События в «Грозовом перевале» показаны через восприятие персонажей, которые не являются непосредственными участниками драмы. Среди них — Нелли Динз, служанка Линтонов, мистер Локвуд. Такой повествовательный прием придавал свежесть, непосредственность восприятия разворачивающейся драме и в то же время позволял сохранить «объективность». Автор смело прерывает повествование: голос одного рассказчика перебивает голос другого: восприятие повествующего объективно. Удивительно, какая уверенная рука была у этого автора единственного романа.

Общие закономерности развития искусства в Англии в первую половину XIX в. имеют много общего с развитием критического реализма в других странах Европы, но сохраняют при этом и свою национальную специфику, выражающуюся в первую очередь в своеобразном сочетании реализма с романтизмом, в особом, подчеркнутом интересе к нравственно-эстетической проблематике, интересе, укоренившемся в английской словесности с эпохи Просвещения и не ослабевшем в XIX столетии.

120

ДИККЕНС

Честертон, автор одной из самых глубоких книг о Диккенсе, писал: «Диккенс был так популярен, что мы, современные писатели, даже не можем себе представить, сколь велика была его слава. Теперь не существует такой славы».

Конечно, не всегда Чарльз Диккенс (1812—1870) пользовался такой славой. После смерти писателя, на протяжении более чем полувека, к его книгам относились скептически-пренебрежительно, а его самого зачислили в разряд развлекательных авторов. Одним из таких критиков-ниспровергателей был Оскар Уайльд: только тот, с иронией писал он о «Лавке древностей», у кого сердце из камня, прочтет сцену смерти Нелл без смеха. Общим местом литературоведческих работ все чаще становилось положение, что Диккенс проигрывает при сопоставлении с Теккереем, Троллопом, Бальзаком, Флобером, Тургеневым. Однако даже в те годы Генри Джеймс, особенно ценивший высокое профессиональное мастерство и сам изысканный стилист, восторженно отзывался о Диккенсе. Ему вторили Гиссинг, Честертон, Шоу. Время показало их правоту: Диккенс действительно один из великих и самых популярных писателей в мировой литературе.

По безудержной, неуемной силе воображения его можно сопоставить с Шекспиром. Именно воображение, фантазия населили его мир бессчетным количеством персонажей. Это многоликий

121

Иллюстрация:

Ч. Диккенс

Гравюра с портрета кисти Д. Маклиза. 1839 г.
Лондон. Национальная портретная галерея

и многокрасочный писатель: добродушный юморист и карикатурист в начале творческого пути; полный трагизма, скепсиса, иронии — в конце. Это романтик-мечтатель, жаждавший Правды, создавший в своих романах гигантские гротески не только сил зла, но и добра. Но он же трезвый, суровый реалист, писатель-демократ, отразивший глубокие социальные, политические и экономические сдвиги, которые переживала Англия в период 1830—1870 гг., поставивший в своих романах важнейшие вопросы времени, постоянно и настоятельно требовавший улучшения жизни простого народа.

Диккенс — крупнейший писатель-урбанист и тонкий психолог. На страницах его шестнадцати романов, многочисленных рассказов, очерков, заметок, эссе возник монументальный образ Лондона. Это и писатель, обладавший, как писал Достоевский, «инстинктом общечеловечности». Его влияние испытали такие разные художники, как Джозеф Конрад, Генри Джеймс, Франц Кафка, Уильям Фолкнер, Томас Стернз Элиот, Марсель Пруст. Этот список без труда можно было бы продолжить. Достоевский постоянно подчеркивал идейную, эмоциональную, художественную связь с Диккенсом. Поразительные в своем психологизме

122

образы Ставрогина и Настасьи Филипповны «берут начало» в творениях Диккенса: они зародились в раздумьях писателя над характерами Стирфорта и Эдит Домби. Многим обязаны Диккенсу и другие русские классики — например, Лесков и Тургенев.

Слава пришла к Диккенсу очень рано — в 21 год — и не покидала его до последнего часа. В 1833 г. никому не известный репортер опубликовал в журнале «Мансли мэгэзин» свой первый рассказ «Обед в аллее тополей», который положил начало «Очеркам Боза», вышедшим отдельным изданием в 1836 г.

Эта книга важна уже тем, что в ней наметились контуры художественного мира Диккенса: повышенный интерес к быту, нравам, людям, внимание к подробностям, выписанным с документальной, репортерской точностью, умение сразу же, по-журналистски, приковать внимание к событиям, насмешить историей, смахивающей на анекдот, поразить великодушием юмора по отношению к любимым героям — простым, «не мудрствующим лукаво» людям.

Преступление было одной из излюбленных тем газетчиков. Но в ее трактовке у Диккенса зазвучала несвойственная сенсационной прозе тех лет интонация — нравственные раздумья о добре и зле. Здесь впервые у Диккенса, хотя еще довольно неуверенно, была сформулирована мысль о «разумности не ума, а сердца», которая в дальнейшем разовьется в целую «рождественскую философию» Диккенса.

«Очерки Боза» — это и важный этап в становлении поэтики Диккенса: он обращает особое внимание на связь, существующую между человеком и его окружением, характером и предметами одежды и обихода. «Очерками Боза» Диккенс вошел в литературу, «Посмертными записками Пиквикского клуба» (1836—1837) он утвердил себя в ней. Формально «Пиквикский клуб» — спортивная повесть, в жанровом отношении восходящая к роману «больших дорог», весьма распространенному в эпоху Просвещения, к которому, однако, продолжали обращаться и прозаики XIX столетия. Эта форма позволяла в любой нужный момент прервать повествование, ввести новые темы, с легкостью представить новых героев. Странствия пиквикистов: пожилого джентльмена, бывшего банковского служащего мистера Пиквика, «ученого», который отправляется в «научное» путешествие по Англии в сопровождении своих друзей: Уинкля, кстати единственного спортсмена, Тапмена, Снодграсса и преданного слуги Сэма Уэллера — дали возможность Диккенсу воссоздать современную Англию. Есть в романе и меткие сатирические зарисовки, предвосхищающие сатирические полотна зрелого Диккенса: откровенная насмешка над системой парламентских выборов в Англии (выборы в Итенсуилле), гротескное изображение косности английского суда (суд над мистером Пиквиком за мнимое нарушение мнимого обещания жениться на миссис Бардль).

Дата добавления: 2015-11-30