|
Читайте также: |
Госпожа Хон из дворца Хегён (так официально звали автора сочинения) начала писать свои записки в 1795 г., когда ей было 60 лет, и закончила их через десять лет. Автобиография состоит из 19 глав, в них в хронологической последовательности излагается история жизни госпожи Хон при дворе, рассказывается о трагической смерти мужа — наследного принца Садо и о других событиях, свидетелем и участником которых она была. Повествование ведется от первого лица, отличается живой манерой изложения и эмоциональностью. Об этом говорят даже названия глав, в которых нет скрытых литературных намеков, они не украшены поэтическими фигурами, как это характерно для романов. Например, «Избрана на выборах невесты для государя», или «Жизнь в особом дворце и его нравы», «Горе в доме» и т. д.
Большое место в произведении занимает описание эмоциональных состояний женщины — волнение в связи с болезнью мужа, тревога за отца, попавшего в опалу, беспокойство о сыне. Как запись непосредственных впечатлений очевидца событий, сочинение Хон по форме близко дневниковой литературе.
XVIII столетие было временем бурного развития литературы. Все изменения, которые происходили в ней, отражают общекультурную эволюцию, высшим проявлением которой было формирование и расцвет «Сирхак». Познавательный интерес к миру и людям его населяющим раздвинул границы внешнего мира и помог осознать место собственной культуры в дальневосточном регионе. Познавая внешний мир, человек одновременно открывал и самого себя. Огромный внешний мир оказался непредсказуемым, пребывание в нем требовало огромного внутреннего напряжения. Этот заряд эмоций требовал выхода и находил его в точном изображении в слове пережитых тревог, волнений, страданий и радостей. Особое внимание литературы в эту пору привлекают чувства человека.
В это время обнаруживается стремление осознать свою культуру не только «пространственно>>, но и во времени: обратившись к собственной истории и опыту других стран, трезво оценить положение своего государства, его экономику, социальную структуру и т. д. с тем, чтобы определить пути развития на будущее, выбрав, по возможности, лучший путь. Разумеется, эти проблемы должны были решать достойные люди. Не случайно в центре внимания сирхакистской мысли и, соответственно, литературы XVIII в. находится проблема ценности личности. Обращение к личности вне сословной ее принадлежности ввело в литературу нового героя, он активно входил в литературу и общественную жизнь, выступая не только героем, но и автором поэтических произведений на родном языке, их исполнителем и собирателем.
Все эти тенденции привели к появлению новых видов и жанров корейской литературы на родном языке и к перестановке акцентов в пределах словесности на ханмуне. Гораздо большую роль, чем когда-либо ранее, в корейской литературе начинает играть лично увиденное и пережитое. В поэзии на первый план выходят такие жанры, в которых личное наблюдение становится непременным условием. Одной из особенностей эпохи становится усилившееся взаимовлияние жанров, опирающихся на более или менее общие эстетические установки, что влечет образование новых видов и форм литературы на корейском языке. Развивается проза на родном языке. В XVIII в. были заложены все возможности для стремительного развития литературы на родном языке, которые и реализовались в XIX столетии.
Вьетнамская литература [XVIII в.]
619
ОБЩЕСТВЕННАЯ СИТУАЦИЯ
И ОСОБЕННОСТИ ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОЦЕССА
В XVIII в. продолжался процесс формирования территории Вьетнама. Она расширялась за счет освоения земель на юге, в долине Меконга, где вьетнамские феодалы успешно соперничали с вассалами сиамского короля. Отсутствие тесных экономических связей между вновь осваиваемыми и исконными землями еще во второй половине XVI в. привело к постепенному формированию двух обособленных княжеств: северного («Внешний удел») и южного («Внутренний удел»). Хотя государь, «сын Неба», утратил реальную власть, правители княжеств не решались свергнуть старую династию Ле, которая оставалась символом утраченного единства страны.
620
В жизни страны происходили значительные перемены. Росли торгово-ремесленные центры — города, а также ремесленные поселения, специализировавшиеся на выделке тканей, гончарных изделий и даже на печатании книг, изготовлении лубочных картин. Князья Чини на севере и Нгуены на юге создавали монетные дворы, судоверфи, оружейные мастерские. Добывались полезные ископаемые, велась оживленная торговля. Однако феодалы, официально провозглашавшие политику «подавления торговцев», душили хозяйственную инициативу ремесленников и купцов, чиня произвол и взимая всяческие поборы.
Общий рост культуры, правда, повлек за собой некое «наведение лоска» на государственный фасад — отказ от некоторых наиболее одиозных форм узаконенного феодалами насилия: например, в 1721 г. было отменено как мера наказания членовредительство; теперь преступников заставляли чистить клетки, в которых содержались боевые слоны.
В тот период класс феодалов во Вьетнаме не был однородным. Конечно, в XVIII в. существовали и помещики, но чаще всего феодал во Вьетнаме, как и в Китае, был одновременно государственным чиновником, получавшим свою долю в зависимости от места, которое он занимал в огромном бюрократическом аппарате. Путь к государственной должности, а стало быть, и к официальному положению в обществе, лежал через отбор, осуществлявшийся посредством системы государственных экзаменов, заимствованной из Китая. При этом из-за коррупции, даже открытой торговли должностями немало ученых-конфуцианцев, кандидатов на должности, главным образом из числа бедных и разорившихся представителей ученого сословия, оказывались вне государственной службы. Они становились учителями, врачевателями — это был своеобразный слой феодальной интеллигенции.
К ней относился и весьма характерный для XVIII в. особый тип небогатого, не связанного со службой ученого-книжника. Некоторые из бедных ученых участвовали в крестьянских восстаниях, нередко возглавляли их. В этой среде находили естественную почву оппозиционные идеи. Росло недовольство существовавшими порядками и в среде крестьянства, поскольку все более усиливались позиции нового эксплуататора — помещика-землевладельца, который захватывал также и административную власть в деревне.
Крестьянство, доведенное до отчаяния, бралось за оружие — XVIII столетие было во Вьетнаме веком восстаний. «На востоке и на юге, — писал историограф, — народ поднимался где тысячами и сотнями, а где более чем десятками тысяч; люди шли с вилами и дубинами, нападали на деревни и селения, грабили поместья, крепости; двор же не мог им воспрепятствовать». В последней трети века невиданная дотоле по размаху крестьянская война тэйшонов (1771—1802) смела враждовавшие между собой княжеские дома, но крестьянские вожди сами основали новую династию. Тэйшоны дали отпор попытке маньчжурских феодалов превратить Вьетнам в китайскую провинцию, сокрушили многотысячную армию короля Таиланда. Вьетнам стал единым. Впервые в истории Вьетнама для борьбы с крестьянским движением феодалы обратились за помощью к европейской державе — Франции, а в ставке владетельного князя Нгуен Аня, будущего императора За Лонга, в роли его ближайшего советника появился миссионер — епископ адранский Ж. Пиньо де Беен, инициатор первого неравноправного договора Вьетнама с Францией. У Нгуен Аня на службе состояло немало европейцев.
XVIII век, который потряс своими грозными восстаниями прочность феодальных порядков во Вьетнаме, дал жизнь новым социальным течениям.
Передовые мыслители XVIII — начала XIX столетия, в подавляющем большинстве своем ученые-конфуцианцы, выступали с критикой существовавших порядков с позиций конфуцианского идеала. Одним из излюбленных объектов критики была феодальная бюрократия. «Есть такие, кто, став чиновником, хватает взятки, закрывая на все глаза, сея бесчестность», — писал ученый Фам Динь Хо (1768—1839).
Появлялись различные проекты реформ, в том числе «очищения» экзаменационной системы, посредством которой формировался чиновничий аппарат. Ученый Фан Хюи Тю (1782—1840) предлагал провести передел земли, чтобы «каждая пядь земли была распахана, чтобы каждый простолюдин имел поле, чтобы избавить бедноту от голода и нищеты». Ле Куй Дон (1726—1783) и Фам Динь Хо ратовали за развитие ремесел и торговли. Критиковались установления, нравы и обычаи общества, в частности осуждался брак, заключаемый из корыстных побуждений.
В связи с развитием и углублением научных знаний начинается наступление, пока осторожное, на бессмысленное эпигонство и схоластику. Вырабатывается рационалистический взгляд на книги конфуцианского канона как на произведения определенной эпохи, а не как на священные тексты, дающие ответ на вопросы любого времени. Это было характерно и для передовых
621
мыслителей Китая XVII—XVIII вв. Важнейшая мысль, которую выдвигали вьетнамские философы конца XVIII — начала XIX в., — утверждение и обоснование необходимости научного познания и научных исканий. Прямых посягательств на классический канон еще не было, но конфуцианская догматика по существу отвергалась. Фан Хюи Тю писал в начале XIX в.: «Ученый, читая книги, помимо конфуцианских классических книг и династийных историй, должен опрашивать широко, разыскивать вокруг, искать вдали, черпать вблизи, изучать, чтобы прийти к истине, только тогда он будет достоин славы человека широких познаний».
Накопление положительных знаний и утверждение права на оригинальное мышление оказалось тесно связанным с отношением к европейской науке. Ученый и поэт Ле Куй Дон, который в своих трудах первым во Вьетнаме упоминает о России — «Московии», проявлял живой интерес к европейской образованности: «Книги людей Западного океана (т. е. европейцев. — Н. Н.) появились в самое позднее время, мысли их необычны... Они (европейцы. — Н. Н.) многоопытны, в измерениях умелы, потому китайцы всецело в том им доверяют и не смеют их порицать». Относительно доверия китайцев к европейским наукам Ле Куй Дон впадал в некоторое преувеличение, самого его привлекали у европейцев скорее всего точные науки: астрономия, математика, география. Современник ученого Чан Зань Лам писал о Ле Куй Доне, что «не было книги, которую бы он не прочитал, не было вещи, о которой он не прознал бы все».
Ле Куй Дон стремился, не порывая с конфуцианством, обосновать право на усвоение европейских знаний: «Вижу, что рассуждают они (европейцы. — Н. Н.) о географии, земном шаре, горах и холмах, морях и реках, приливах и отливах, о ветрах и дожде в большинстве случаев истинно».
Эта жажда знаний направлялась также на литературу и фольклор. Ле Куй Дон и Фан Хюи Тю создали большие библиографические труды, которые можно рассматривать как первые обзорные работы по истории вьетнамской литературы.
Литераторы XVIII — начала XIX столетия, острее чем когда-либо прежде чувствовавшие свою связь с народным творчеством, записывали произведения фольклора. На рубеже XVIII—XIX вв. во Вьетнаме были сделаны первые записи народных песен. Ле Куй Дон записывал короткие забавные рассказы, причем свои записи он предварял такими рассуждениями: «И книги из деревенской глуши, слова, услышанные на дорогах и в переулках, без робости взяв кисть, приобщаю к записям». Он считал, что «не следует пропускать ни единого слова».
В народном творчестве этого времени усиливались сатирические тенденции, что не всегда нравилось даже передовым мыслителям эпохи. Так, о народном театре тео, в котором широко использовались фольклорные сюжеты и часто исполнялись комические сценки, Ле Куй Дон с нескрываемым неодобрением писал: «Тот, кто шутовством посягает на доброе имя отцов и матерей, именуется комедиантом. Действо, порочащее государя и чиновных особ, — это и есть тео». Известна песня, высмеивающая могущественного в 80-е годы XVIII в. временщика Хоанг Динь Бао:
Вельможи сановные, видно,
Ослепли все, как один;
Не видят; средь царских жен нежится
Регент — наш господин.
Во второй половине XVIII в., как полагают, оформился цикл анекдотов о Высокоученом Куине. Этот персонаж выражал стремление личности к самоутверждению в условиях всеподавляющей деспотии. Его смех — это смех человека, который стоит, низко склонив голову перед всемогущими повелителями (иначе ему эту голову снесет меч палача), и, внешне оказывая знаки почтительности, одновременно умно и дерзко над ними издевается. Герой другого цикла анекдотов, формировавшегося в то время, — Высокоученый Мясник невежествен и глуп, его карьера предстает как результат комических случайностей. Этот, выражаясь словами А. М. Горького, «иронический удачник» давал саркастическую оценку правящих верхов с точки зрения низших социальных слоев.
По-видимому, в XVIII в. возникают также исторические песни, посвященные вождям крестьянских восстаний и имеющие особую обличительную направленность. Герой «Песни о юноше Лиа» произносит инвективу в адрес феодалов:
«Отчего жестоки они,
Бедняков не жалеют?
Поистине: стая собак они!»
Рассердился Лиа, разгневался...
Изображение героических персонажей, выступающих в защиту поруганной справедливости, равно как и обличительно-сатирические тенденции, свойственные фольклору, — все это нашло преломление и в литературе, развитие которой шло в сложных условиях. Как и в предыдущем веке, вьетнамская литература продолжала
622
развиваться на двух языках: общерегиональном (китайском) литературном языке, который во Вьетнаме назывался ханваном, и на национальном языке с использованием особой иероглифической письменности тьыном. Начиная с конца XVII в. и в XVIII в. произведения, написанные на вьетнамском языке, запрещались. Монархи из меценатов превратились в злобствующих гонителей. Обусловлено это было тем, что в обстановке обострявшихся социальных противоречий литература (особенно произведения на вьетнамском языке) часто становилась рупором неофициальных и, с точки зрения властей, крамольных идей. Литература на родном языке, которая была доступна народу (певцы и сказители доносили эти произведения до неграмотной массы крестьянства), вызывала раздражение у властителей, стремившихся утвердить свою «избранность», свое монопольное положение в области духовной культуры и отгородиться от народа непонятным ему письменным языком ханваном — языком, вообще плохо воспринимаемым на слух. Правители Северного Вьетнама были озабочены тем, чтобы отучить своих подданных от чтения книг на вьетнамском языке, ради этого они не останавливались перед сожжением как ксилографических изданий, так и деревянных досок, с которых они печатались. В те времена бытовал печальной памяти афоризм: «Просторечье — отец неприличия».
Но знаменательно, что сановники княжеского двора, стремясь довести до сведения народа волю правителя, вознамерившегося искоренить поэзию на вьетнамском языке, воспользовались формами, ею же самой выработанными. Довольно гладкими вьетнамскими стихами, сложенными по повелению князя Чинь Така, в 1760 г. княжеские сановники выносили смертный приговор литературе на вьетнамском языке, не замечая, что тем самым они признают ее жизненность.
Показательно, что под репрессии не попали высокопоставленные авторы, развлекающиеся вместе с князьями Чинями сочинением стихов на вьетнамском языке. Очевидно, литературные произведения преследовались не столько из-за их языковой принадлежности, сколько из-за содержания, которое не устраивало феодальных правителей.
Литературный труд поэтов, писавших по-вьетнамски, не приносил им ни славы, ни богатства, а мог навлечь на них только немилость. Не спасали и самоуничижительные строки, которые ставили авторы в конце произведений, чтобы подчеркнуть, что они рассматривают плоды своего творчества как несерьезное, развлекательное чтиво. Поэтому многие писатели почитали за благо скрывать свое авторство; так во вьетнамской литературе появилось значительное количество анонимных произведений. Но была и другая причина анонимности, она заключалась в сближавших литературу с фольклором особенностях создания и бытования некоторых литературных жанров (например, «простонародных» повествовательных поэм), в эту эпоху поэмы бытовали и в устной и в письменной форме, нередко их сочинителями выступали народные сказители.
Система жанров, сформировавшаяся во вьетнамской литературе уже в XVII в., не претерпевает в XVIII столетии коренных изменений (в наибольшей степени новыми жанрами обогащается проза на ханване), но серьезные перемены происходят внутри уже сложившихся жанровых форм. В литературе преобладает сознательное стремление, ни в коей мере не отказываясь от традиций, творчески развивать их, откликаясь на требования изменяющейся жизни. И если в прошлом сила традиций выражалась подчас в крайних формах — призывах к простому подражанию («подлежит вам шаг за шагом следовать за древними, приняв их за образец», — наставлял учеников поэт Фунг Кхак Кхоан, 1528—1613), то в XVIII в. авторитет древних авторов привлекается уже для того, чтобы оправдать и защитить новое в литературе. Ле Куй Дон писал: «Люди минувших времен говорили: сочиняя стихи и прозу, делая записи о событиях, одного лишь опасайтесь — неизменности; хотели они сказать этим, что следует из слов и мыслей, принадлежащих древним, выковывать новое, а не брести старыми путями».
Вопреки господствовавшим ранее дидактическим взглядам конфуцианцев на литературу, считавших, что «сочинения для того и служат, чтобы через их посредство распространять истинное учение», все явственнее звучит мысль о самостоятельном эстетическом значении литературы. Поэт Фам Нгуен Зу (Тхать Донг) утверждал, что «поэзия — это лишь вид искусства» и что «в поэзии мы выражаем свои устремления, с тем чтобы дать выход вдохновению». Такие высказывания вызывали резкую реакцию у сторонников консервативных взглядов: «Писания Тхать Донга будто мечущаяся лодка без привязи, будто взъярившаяся лошадь...» — иронизировал один из них.
Характерная черта литературы XVIII в. — пристальное внимание к судьбе, чувствам, чаяниям человека. Ранее интересы личности отходили далеко на задний план перед непререкаемостью конфуцианских принципов беспрекословного подчинения подданного — монарху, сына — отцу, жены — мужу. Сетуя на падение
623
престижа конфуцианства, литератор Нгуен Тхиеп (1723—1804) отмечал как одну из важнейших причин этого явления рост материальных интересов в жизни общества:
Святое учение пришло в упадок,
О, сколь темны души людские!
Узрев золото, о себе забывают,
Очертя голову, за ним кидаются...
К попытке властей, например, в 1761 г. привести к послушанию подданных, напомнив им о «Сорока семи поучениях» князя Чинь Така (моральном кодексе вьетнамского конфуцианства), народ, как о том сообщает хроника, «оставался безучастным, считая, что это не стоит внимания».
Литература XVIII в. уже смелее вторгается в частную жизнь, хотя утверждение прав человека поступать по своему усмотрению в условиях того времени сочеталось с более или менее терпимым отношением к догматам конфуцианской морали (ее не ниспровергали, а попросту обходили), а также с тенденцией к пессимистической самоуглубленности, идущей от буддизма.
Передовые литераторы того времени активно выступали в защиту поэзии больших мыслей, против распространенных тогда среди служилой знати пустых формалистических упражнений в стихотворчестве. «Основа стихов — в мыслях, — писал Ле Хыу Чак (1720—1791), — если мысль глубока, то и стихи прекрасны».
Историко-эпическая поэма становится последним словом уходящего XVII столетия; в XVIII в. эпическая героика отходит на второй план. Зарождается жанр лирической поэмы и наступает настоящий расцвет повествовательной поэмы. Во вьетнамской поэзии появляются новые мотивы, идеи, образы. На жанровую природу поэтических произведений и на само стихосложение сильное влияние оказывает устная народная поэзия.
623
ПОЭЗИЯ МАЛЫХ ФОРМ
НА ХАНВАНЕ
Поэзия малых форм, как и в предыдущие века, ориентировалась на устоявшиеся каноны поэтики, но в XVIII — начале XIX в. нарастают новые тенденции: появляется новая тематика (бытовые жанровые зарисовки, нередко из городской жизни), интерес к оригинальной образности; усиливается социально-бытовая конкретность лирического героя. Идеализация в поэзии сельской жизни с ее немудреными насущными заботами и простыми радостями была обусловлена неприятием корыстолюбия и карьеризма служилых феодалов. Отсюда — кажущаяся простота, например, в поэзии Нго Тхи Ыка (1709—1736), намеренный отказ от усложненности поэтического языка и поиски свежих образов, выразительных жизненных черт, жестов, психологически достоверной детали. Имея в виду свой отход от подчеркнуто усложненного книжного стиля, он писал: «Сочинения не требуют от меня больших трудов — лишь бы найти нужные слова». Вот, в частности, строки его стихотворения «Бабушка возвращается к вечеру с рынка»:
Вернулась с рынка, дети улыбкой
встречают уже в переулке
И радостно делят между собою
сладкие хлебцы.
Обращение к житейской тематике резко расширило диапазон высокой поэзии на ханване, она теперь охватывала и городскую жизнь, например, в стихах Ле Куй Дона:
Флаги винной лавки полощутся
над людною улицей.
Взмахнул рукой торговец —
и кто-то уже пьян.
Но воссоздание частных картин жизни отнюдь не заслонило издавна существовавшую в поэзии традицию обобщенно-философского осмысления действительности. Явно усиливаются в стихах и ритмической прозе мотивы социальной критики. Так, аллегория придает обобщающую силу «Напевам познавшего мир», принадлежащим Нго Тхе Лану:
Есть в глубоких пещерах волки и тигры.
Есть в глубоких водах чудовища-рыбы и крокодилы.
Пиками и секирами люди грозят.
Куда же от зла укрыться?
В лесных чащобах — слепни,
У стоячей воды — москиты.
Отчего даже эти мельчайшие твари
Только и ищут, как уязвить человека?
Нгуен Ми Хао (XVIII в.) в предисловии к «Сборнику стихов о ветре и бамбуке» Нго Тхе Лана отмечал, что «поэт пишет об окружающих предметах, чтобы выразить затаенную мысль». Образ враждебного мира — мира насилия и гнета — приобретает конкретные очертания в ряде произведений на ханване у Фам Нгуен Зу (1740—1786), написавшего стихи «Поражен вестью о том, что мать, измученная голодом, съела собственное дитя» и произведение ритмической прозы (фу) «Старинный дворец Нгуенов», в котором автор обращается к владетельному князю:
624
Величавы золотые стены, а народ твой — с пустыми руками.
Блещут слитки серебра, а народ твой бедствует в нужде.
Народ гол, народ нищ, ты же спокоен в своем дворце.
Довольство в твоем сердце, радость в твоих глазах...
Случалось, что стихи на ханване как бы заменяли записи впечатлений в дневнике путешественника, поэтому в поэзию входили конкретные наблюдения, что раздвигало ее рамки. Поэт XVIII в. Нгуен Тон Куай из поездки с посольством в Китай привез стихотворный сборник; в самих названиях стихотворений отмечены вехи странствований поэта: «Ночь в Лангшоне», «Озеро Дунтин». Он часто исходит из личного впечатления, вводит оригинальные образы, что с удовлетворением отмечал Фан Хюи Тю: «Слова отточены и новы, пришлись нам по нраву». Чинь Хоай Дык (1765—1825) рисует в своих стихах Кампучию, которую посетил в конце XVIII в., — «Озеро-море» (Тонле-сап), «Древний каменный город» (храмы Ангкора).
Малые стихотворные формы на ханване были той частью вьетнамской литературы, которая иногда переходила национальные границы Вьетнама. Известно, что вьетнамские послы в Пекине (а среди них были и видные поэты) встречались с учеными-книжниками государства Рюкю, обменивались стихами не только с цинскими чиновниками, но и с послами Кореи. «Корейцы — по характеру своему люди утонченные и предупредительные, понимают толк в чтении книг, весьма способны к литературе, любят учтивость», — писал Ле Куй Дон, вспоминая о встречах с корейскими послами в 1760 г., старшим из которых был известный ученый и поэт Хон Гэхи. Во время этих встреч объяснялись с помощью китайской иероглифики: «Расстелив циновки, пригласили друг друга сесть, разговаривали, взяв кисть и бумагу, взаимно преисполнились добрых чувств».
Корейские послы написали к сборнику стихов Ле Куй Дона два предисловия, в которых они выразили свое понимание значения корейско-вьетнамских контактов: «Изволили вы одарить нас чудными строками — встретились разные края небес. Донеслись до нас прекрасные, словно золото и яшма, слова Южных земель (Вьетнама. — Н. Н.), унесем их, напевая, в Восточные пределы (Корею.— Н. Н.)». Вьетнамско-корейские общекультурные и литературные контакты играли определенную роль в расширении горизонтов вьетнамской литературы: тот же Хон Гэхи был видным деятелем движения «Сирхак» («За практическое знание»), а встречавшийся с ним Ле Куй Дон стал впоследствии автором крупнейших энциклопедических трудов во Вьетнаме XVIII в.
624
ПОЭЗИЯ МАЛЫХ ФОРМ
НА ВЬЕТНАМСКОМ ЯЗЫКЕ.
ХО СУАН ХЫОНГ
Замечательного расцвета достигла в XVIII в. поэзия малых форм на вьетнамском языке. Причем опыт фольклора, который способствовал демократизации литературы и усилению ее национального своеобразия, воспринимался на уровне образно-стилистической фактуры, на уровне жанровой, а также формально-просодической организации стихотворения. Видимо, на рубеже XVIII—XIX вв. появляются небольшие поэмы, которые представляют собой ряд лирических народных песен (казао), преимущественно любовного и шуточного содержания. На их компоновку наложил отпечаток репертуар распространенных во Вьетнаме песенных праздников, во время которых поются одна за другой песни, близкие по тематике. Такова, например, по своей композиции анонимная поэма «Родная стихотворная речь».
В поэзии малых форм оживали застывшие поэтические символы, утрачивали свою условность фигуры, входившие в канонический набор (рыбарь, дровосек, пастырь, пахарь). В стихах Мак Тхиен Титя (середина XVIII в.) эти фигуры уже не условные обозначения совершенномудрых мужей, бегущих от суеты, а образы простых тружеников, занятых своим делом.
Литературный (а не фольклорный) характер стихотворения иногда подчеркивался языковыми средствами, введением строк на ханване, как в стихотворении «Птица в клетке», в котором с большой силой передан дух мятежного свободолюбия. Авторство его традиция приписывает вождю одного из крупных крестьянских восстаний Нгуен Хыу Кау (казнен в 1751 г.). Птица — образ, символизирующий свободолюбие, —
Случая ждет, чтоб пробить
Клетку из туч,
Крылья расправить и взмыть
За десять тысяч высот к Серебряной реке.
Путы жаждет порвать,
Другом стать Ворону Золотому.
Поэт использует здесь образы дальневосточной мифологии и поэзии, называя Млечный путь — Серебряной рекой, а Солнце — Золотым Вороном. Эти традиционные метафоры удачно сочетаются в стихотворении с новыми образами (вроде клетки из туч), создавая особую выразительность.
625
Поэт Фам Тхай (1777—1813), известный своими просодическими экспериментами, в то же время стремился к естественности поэтической речи. В «Стихах, посланных возлюбленной Чыонг Куинь Ньи», Фам Тхай писал:
Вздохни о счастии вдвоем
и оглядись кругом.
Неужто же мирская пыль
зерцало загрязнит?
(Перевод Д. Самойлова)
Жизнелюбивые мотивы, забвение конфуцианских моральных догматов — все это требовало новых форм поэтического воплощения, которые поэты находили, опираясь на фольклор.
Необычным содержанием наполняется малая стихотворная форма в творчестве поэтессы Хо Суан Хыонг (конец XVIII — начало XIX в.), которая разделяла критические взгляды на буддийское духовенство, ханжей-конфуцианцев и смело их выразила в своем творчестве.
Она довела до виртуозности издавна культивировавшееся умение в четырех или восьми стихотворных строках высказать многое. Но в ее стихах появляется простонародное выражение, даже замаскированная эротика. О чем бы ни говорила поэтесса, она всегда умеет вызвать в сознании читателя еще и образ человеческого тела. Образность у Хо Суан Хыонг включает в изобилии «низкие» и вместе с тем характерные для Вьетнама реалии (плод хлебного дерева, пышка и т. д.).
С ее поэзией во вьетнамскую литературу вошла новая эстетическая система. Творчество Хо Суан Хыонг представляется как бы прорывом в сферу высокого художественного слова той непризнанной народной культуры вьетнамского средневековья, которая проявлялась на народных празднествах, на импровизированной сцене народного театра, в песнях отнюдь не невинного содержания.
Двуплановость и эротика, свойственные стихам Хо Суан Хыонг, характерны и для некоторых пародных лубочных картин того периода, остроумных народных анекдотов о Высокоученом Куине. Отдельные строки поэтессы прямо намекают на известные анекдоты.
Интересен излюбленный Хо Суан Хыонг прием перенесения образов ученых-конфуцианцев — поборников благочестия, буддийских священнослужителей и т. д. — в подчеркнуто грубую сферу, в сферу материально-телесную.
В творчестве Хо Суан Хыонг пейзажная лирика, столь характерная для вьетнамских поэтов, занимает значительное место. Но необычны сами эти пейзажные зарисовки. Сюда, как и в другие ее стихи, вторгается чувственная плоть. Когда Хо Суан Хыонг непосредственно изображает «нагую натуру» («Девушка, заснувшая в полдень»), то она тоже обращается к опыту пейзажной лирики («Ниже цветущих холмиков спущен розовый край наряда»). Поэтесса создает двуплановые стихотворения, где наряду с пейзажем возникает гротескный образ человеческого тела, которое сливается с землей, с ее выпуклостями и впадинами:
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав