|
Читайте также: |
Эпоха породила также и такие варианты положительной личности, которые в той или иной степени отличались от официального. Один из них был близок официальному — чиновник, находящийся на службе, образованный и принципиальный. Его отличает истовая преданность интересам простого народа, которая проявляется в энергичной деятельности на официальном посту (начальник уезда, например, как это было реально с Пак Чивоном, Чон Ягёном, Пак Чега и другими сирхакистами). В основе этого варианта положительной личности лежит откорректированный сирхакистской мыслью древний конфуцианский идеал чиновника, заботящегося о вверенных ему подданных, как о детях. Сирхакисты, считая готовность к реальной деятельности и участие в ней главным в современном образованном человеке, требовали от чиновника «внимательно вслушиваться в стоны народа». (Ср. приведенное ниже стихотворение Ли Ёнхю.)
Другой вариант положительной личности — человак, свободный от социальных обязательств, или — представитель социальных низов, ценность которого определяется высокими нравственными достоинствами, трезвым умом и его практической деятельностью на благо общества.
606
Этот тип положительного героя возник в результате синтеза нескольких культурных тенденций. В нем угадываются древние конфуцианские представления о высокой нравственности человека как об основной ценности, не зависящей от сословной принадлежности. В нем можно усмотреть и воздействие даосской мысли, склонной к парадоксу, породившей идеал нищего мудреца (ср.: Чжуан-цзы был крайне беден и жил тем, что плел на продажу сандалии), а также идеи утилитаризма — производительного труда, приносящего практическую пользу людям — идеи, развитые еще в трудах древних китайских мыслителей. Кроме того, можно предположить и влияние древних корейских воззрений на личность и социум, сложившихся в Объединенном Силла, согласно которым состояние социума и космоса зависят от любого человека безотносительно к его социальному положению и возрасту, а также — архаической ритуальной традиции, в которой высшее знание связывалось со старостью и нищенством (ср. фигуру старца-жреца в солярном культе). И, разумеется, этот идеал поддерживался демократическими тенденциями эпохи, отражавшими рост активности среднего сословия и низов общества.
По-прежнему продолжает существовать традиционный тип литературного героя, за которым стоит вполне реальная для того времени модель поведения и образа жизни, — чиновника, ушедшего со службы, порвавшего с миром суеты и удалившегося на лоно природы. Тема ухода от мира, появившаяся в корейской литературе в XII—XIII вв., оставалась одной из постоянных ее тем вплоть до XX в. Порожденная социальной нестабильностью, особенно актуальная в периоды обостренной борьбы придворных партий, она звучит и в XVIII в., питая пейзажную лирику. Однако если ранее уходу со службы корейская общественная мысль не находила достойной альтернативы, то в период расцвета «Сирхак» она противопоставила анахорету идеал положительной личности сирхакистского типа. Эта оппозиция хорошо заметна в упомянутом стихотворении Ли Ёнхю, в котором автор, напутствуя своего друга — чиновника, едущего на должность, предостерегает его от сочинения пейзажных стихов.
Укрепляет свои позиции в литературе герой (и автор) из средних и низших слоев общества, вошедший в нее веком ранее благодаря поэзии на родном языке. В прозе — повести и романе — это обездоленный герой, который обретает славу и высокие посты только благодаря личным качествам. Не претендуя на нормативность, он вносит свою долю в общий идеал эпохи, утверждая активную жизненную позицию личности.
606
ПОЭЗИЯ НА ХАНМУНЕ
В этот период необычайно высоким был престиж словесности на ханмуне. Она была не только официальной словесностью корейского государства, но и несла передовые идеи и новое знание, и она же отвечала национально-культурной потребности в освещении и изучении собственных духовных ценностей. По-прежнему почетное место в ней занимала поэзия, развивавшаяся в пределах заданной китайской традицией системы жанров. Заимствованная в древности, эта система была жесткой, нормативной в своих формальных проявлениях. Однако в своем содержании корейская поэзия на ханмуне была достаточно свободна: актуальность отдельных жанров и их содержание определялись эпохой — они находились в прямой зависимости от идеологических процессов, шедших в корейской культуре.
Характерной особенностью времени было внимание к поэзии акпу (кит. юэфу), виду литературы, традиционно связанному с народным поэтическим творчеством. В течение XVIII в. создается более десятка сборников, содержащих иногда до ста и более произведений, как, например, сборник Ли Ика «Акпу Сонхо», оказавший большое влияние на творчество поэтов-современников. Акпу этого периода слагались на сюжеты древних преданий и легенд, посвящались мифологическим и историческим персонажам корейской древности. Например, сборник Лим Чхантхэка (1680—1721) «Хэдон акпу» («Акпу Страны, что к востоку от моря»), содержащий 35 произведений, включает «Стихи о Тангуне», стихи «Тигр Пэктусана» и др., обращенные к мифологическому и историческому прошлому корейского народа. Сборник Ли Гванса (1705—1777) «Тонгук акпу» («Акпу Восточного государства») содержит 30 стихотворений; среди них — «Алтарь на горе Тхэбэксан» — стихотворение, посвященное славным страницам корейской истории, «Улица, над которой луна ясна» — стихотворение, героем которого является легендарный жрец древности Чхоён, и т. д. В акпу авторов XVIII в. отражались раздумья об историческом прошлом страны, как, например, в «Пяти произведениях в стиле акпу», созданных выдающимся историком Ан Джонбоком («Сдерживаю чувства, вглядываясь в историю Восточного государства» и др.).
Особое направление в акпу составляют стихотворения — переводы народных песен или корейских стихов, написанных в народном стиле, а также — корейских поэтических произведений в жанре сиджо. Сборник Хон Нянхо «Чхонгу тангок» («Короткие напевы Страны
607
зеленых холмов»), акпу Нам Юёна (1698—1773) и др. В этот период на хамун переводятся не только сиджо, но и произведения, созданные в другом национальном поэтическом жанре — каса. Именно в XVIII в. были переведены известные поэмы Чон Чхоля (1537—1594).
Обращение авторов XVIII в., писавших на ханмуне, к поэзии на родном языке было одним из проявлений внимания корейской культуры к своим национальным истокам. Такого рода переводческая работа свидетельствует о стремлении деятелей корейской культуры «повысить в ранге» поэтические произведения на родном языке, введя их в сферу словесности на ханмуне. За этим кроется также желание помочь национальной поэзии обрести известность за пределами страны. Сходное явление в истории Кореи отмечалось ранее, особенно в IX—X вв., во времена широких контактов корейского государства с внешним миром, стимулировавших вспышку национально-культурного самоутверждения перед лицом Китая.
Эта тенденция корейской культуры XVIII в. — обостренный интерес к национальным аспектам корейской духовной культуры — проявлялась прежде всего в деятельности сирхакистской группы во главе с Ли Иком и Ли Ёнхю (лит. имя — Отшельник из Хехвана). Изучение отечественной истории, преданий, легенд и т. д. накладывало отпечаток не только на поэтическое творчество. Оно отражалось и на их общественно-политической мысли, сказываясь в стремлении нащупать пути развития своего государства, отечественной культуры на основе усвоения знания иных стран и осмысления собственного исторического опыта. Высшим проявлением этой тенденции было творчество выдающегося мыслителя Чон Ягёна, предложившего программу преобразований общества на базе утопических идей о социальной справедливости, подсказанных архаическими общинными традициями.
Заметные сдвиги происходили почти во всех видах и жанрах поэзии на ханмуне, в том числе и в стихах — си (кит. ши). При сохранении традиционной тематики (социальная критика, пейзажная лирика и т. д.) характер их содержания явно менялся, приближаясь к корейской действительности XVIII в. Примером может служить стихотворение Ли Ёнхю «Отшельник из Хехвана черновиком стихотворения — си напутствует Сима-посла по имени Гвансе, едущего на должность в Ёнчхон»:
Средь простого народа в обычае — простые слова.
Литераторы же их не употребляют.
Вы — разом оправдайте их,
Дайте понять литераторам их важность.
Ёнчхон — захолустье, да к тому же — малое.
Занять в нем высокий пост — это и есть думать о людях.
Прошу Вас, делая вид, что любуетесь солнцем, луной и скалами,
Внимательно вслушиваться в стоны народа.
Знаками на письме не воспевайте ветер и луну,
В словах не устремляйтесь к чаре с вином.
Рассказывайте только о должности, которую вы исполняете.
Это и полагайте истинным литературным творением!
Иллюстрация: Ким Дурян. Горы и реки в лунную ночь.
XVIII в.
Сеул. Национальный музей
В этом стихотворении автор обращается к своему единомышленнику, поэту Сим Гвансе. В нем слышится сирхакистский призыв к конкретному действию на благо общества: вникать
608
в нужды обиженных и страждущих, помогать им, не позволять себе даже в свободное время отвлекаться на воспевание пейзажей и вина — вот истинное назначение человека, находящегося на государственной службе. Отражение же этой деятельности в поэтическом слове — основная задача сирхакиста как поэта.
Поэзии на ханмуне, обращенной к социальной проблематике, особенно творениям сирхакистов, свойственна резкая публицистичность. Однако это не мешало им быть талантливыми пейзажистами и тонкими лириками. Многогранным было творчество Чон Ягёна, равно сильного и в социальной критике (например, стихотворение «Охваченный тревогой», в котором он с болью и горечыо пишет об алчности, жестокости власть имущих и о низком нравственном состоянии общества, не способного дать им отпор), и в пейзажной живописи словом (например, «Вода и камень», стихотворение, в котором мастерски воссоздана картина столкновения противоборствующих сил природы). Пак Чивону принадлежат стихи, содержащие резкую критику конфуцианских схоластов, далеких от понимания жизненных интересов государства, отставших от времени и смешных в своих амбициях представлять истинное знание («Отшельнику из Чхвасо»). В то же время современники высоко оценивали небольшое, полное трагизма стихотворение Пак Чивона «Ёнам вспоминает усопшего старшего брата» и поэму «Из беседки Чхонсок наблюдаю, как рождается солнце», состоящую из семидесяти строк.
Поэма занимает особое место в корейской литературе XVIII в. В ней сопоставлены два плана. Один — это план конкретного пейзажа, который открывается взору из знаменитой беседки Чхонсок (Скопление скал), расположенной на морском побережье в горах Кымгансан. Он изображается как динамическая картина восхода солнца над бурным и холодным морем, насыщенная цветом, звуком, движением. Второй план — мифологический — грандиозная панорама действия космических сил, облеченных в мифологические образы. Рождение солнца изображается в поэме как результат столкновения мощных космических сил, мешающих появлению солнца, с силами, содействующими его рождению, в ходе вечного взаимного противоборства которых появляется дневное светило.
Поэт, наблюдающий с обрыва в ночной темноте бурю на море, внимающий грохоту волн о скалы и вою ветра, ощущающий пронзительный холод, становится причастным космическому действу. Реальный ночной пейзаж воспринимается как зрелище первозданного хаоса, которое сменяется картинами титанических усилий божеств, стремящихся явить миру солнце. Этапы его зарождения и появления — этапы перехода к организованному космосу. Предвестие восхода — начало устроения мира:
Небо и земля не расчленены,
но начинают обретать границы.
Красной чертой
единое делится надвое вдоль.
Солнце рождается трудно. Прослеживаются все этапы его появления, отмеченные особыми разновидностями формы, все переходы его очертаний — от крохотной красной точки (прыщика на лице воды) к тонкой красной черте, затем — к зыбкому прямоугольнику, а от него — эллипсу (вытянутое, как кувшин) и, наконец, — к кругу (колесо повозки). И за каждый этап идет сражение. Но вот битва выиграна, силы света торжествуют над силами хаоса, холода и мрака:
Почти круглое, но еще не подобное колесу,
а вытянутое, будто глиняный кувшин,
Оно то появляется, то погружается в воду,
и словно слышится плеск волны о скалу.
Десять тысяч вещей стали видны,
как и в прошлый день.
Будто есть некто, кто обеими руками
разом поддерживает его и вздымает вверх!
Так настает новый день.
Пак Чивон в поэме обращается к китайским мифологическим образам, обнаруживая блестящую эрудицию в области китайской древности. Однако сам факт обращения поэта к солярному мифологическому сюжету — рождению солнца — может рассматриваться как дань местной мифологической традиции, в которой (в отличие от китайской) солярная проблематика занимала центральное место. Внимание к мифологической проблематике сближает поэму Пак Чивона с поэзией акпу, обращенной к корейским мифам, преданиям и легендам.
Поэзия на ханмуне в это время осознавалась как явление, принадлежащее собственно корейской литературе и культуре, обладающее присущими только ей особенностями. «Я — кореец. И с удовольствием слагаю корейские си», — писал Чон Ягён. Это осмысление базировалось не только на личном поэтическом опыте мыслителей-сирхакистов. Оно поддерживалось и корейской наукой того времени, вырастая как неизбежное следствие настойчивого изучения деятелями «Сирхак» отечественной культурной традиции — истории, языка, литературы. Поэзия на ханмуне в этот период исследуется в связи с проблемами корейского языка и фонетики. Создаются различные словари — китайско-корейские и словари китайских рифм. Так, в словаре
609
рифм, составленном знатоком поэзии, известным ученым и государственным деятелем Хон Гехи (1703—1771) были учтены фонетические изменения, происшедшие в корейском языке за последние столетия.
Осознанию поэзии на ханмуне как национального корейского достояния способствовало еще одно существенное обстоятельство. XVIII в. был временем активных дипломатических и торговых контактов корейского государства со своими соседями. И у корейцев появилась возможность сравнивать стихи на ханмуне с современной им поэзией Китая, а также — с китаеязычной поэзией Японии и Вьетнама. Кроме того поэзия на ханмуне играла большую роль как средство общения. Во время встреч корейцев с представителями стран дальневосточного региона, для которых китайская письменная традиция была важнейшей составной частью их культуры, обычно «спрашивали кистью», «разговаривали, взяв кисть и бумагу», т. е. апеллировали к значению иероглифа, минуя фонетику. Во время дипломатических встреч было принято экспромтом сочинять стихи и обмениваться ими. Особой популярностью пользовались «стихи на рифмы заданного стихотворения»: в стихотворном ответе полагалось использовать рифмы стихотворения, с которым обращался собеседник. Не случайно послами назначались видные государственные деятели, которые были одновременно известными учеными и поэтами. В состав посольств включались люди, способные наилучшим образом представить корейское государство перед лицом внешнего мира. Так, одно из них, посетившее Пекин в 1760 г., возглавлял Хон Гехи, который ранее, в 1748 г., направлялся во главе большого посольства в г. Эдо, столицу Японии. В составе посольств в Китае побывал ряд сирхакистов (Хон Дэён, Пак Чивон, Пак Чега), некоторые — неоднократно. Поэтическое дарование нередко являлось главным резоном в пользу включения того или иного чиновника в состав посольства.
Особую значимость имели посольства в Пекин. Они позволяли приобщиться к культуре современного Китая и через него к достижениям европейской цивилизации. По традиции прибывшие с посольством корейцы устанавливали отношения с посольствами других стран, находившимися в то же время в Китае. Так, в XVII—XVIII вв. сложились дружественные отношения между корейскими и вьетнамскими посольствами. На встречах во время бесед «с помощью кисти и бумаги» происходил обмен стихами, обсуждались литературные и научные проблемы. Эти беседы были не только приятным препровождением времени на одинаковый манер образованных людей, но — контактами лучших умов Кореи и Вьетнама (Хон Гехи — Ле Куй Дон) в тот период, когда Дальний Восток был охвачен идеями социальных преобразований на основе реального знания и уважения к внесословной ценности личности. Дружеские и творческие связи поддерживались перепиской и сохранялись на долгие годы.
Ни до, ни после корейская поэзия не выходила в столь широких масштабах за пределы государства, как в XVIII в. Например, как сообщал в своем отчете на имя государя Ким Ингём (см. ниже), за время пребывания на территории Японии членами корейского посольства 1763—1764 гг. было сочинено и подарено жителям этой страны несколько тысяч стихотворений. Эти экспромты ценились не только как поэтические произведения, но и как образцы каллиграфии. В одном из своих произведений Пак Чивон сообщает интересные сведения о рано умершем талантливом поэте У Сане и приводит его стихи. У Сан не был оценен по достоинству у себя на родине, но его талант был признан в Японии, которую он посетил в составе посольства в качестве переводчика. По пути в Эдо он по просьбе местных жителей написал и раздарил автографы нескольких сотен стихотворений. На обратном же пути — узнал, что они уже были напечатаны и получили широкое распространение. Встречи послов при дворе протокольно фиксировались; записывались также и стихи, которыми обменивались обе стороны. Они объединялись в сборники и тиражировались ксилографическим способом. Таким образом факты дипломатических контактов (посольства в Японию, например, в XVII—XVIII вв. посылались раз в десять — двадцать лет), перерастали в литературные явления. Корейская поэзия на ханмуне проникала в соседние страны и иными путями. Известны отдельные случаи издания сборников корейских поэтов за рубежом, как, например, сборника стихов выдающейся корейской поэтессы XVI в. Хо Нансорхон (впервые издан в Японии в 1692 г. и вторично в 1711 г.).
609
ПОЭЗИЯ НА КОРЕЙСКОМ ЯЗЫКЕ
Корейская поэзия на родном языке в жанрах сиджо и каса в XV—XVII вв. постоянно находилась в поле зрения образованной части общества. Эти традиции унаследовало и XVIII столетие. Однако в связи с общим подъемом культуры и приобщением к литературной жизни средних и низших слоев, поэзия на родном языке переходит в их руки. Именно литераторы из низших и средних слоев общества в это время собирают поэтические произведения на родном языке, изучают их, издают антологии.
610
Широкий размах приобретает исполнительская деятельность с целью пропаганды лучших поэтических творений, которую ведут профессиональные певцы и музыканты.
Особую роль в эту пору играет содружество поэтов во главе с Ким Чхонтхэком и Ким Суджаном (1690—?), получившее название «Собрание поэтов на горе Кёнджонсан» («Кёнджонсан кадан»). В него входили Ким Юги, Ким Сонги, Пак Мунык, Тхак Джухан и др. В основном это были люди не служилые, не знатные или занимавшие высокие должности, но оставившие службу ради занятий поэзией, как Ким Чхонтхэк и Ким Суджан. Однако по уровню духовных и литературных запросов члены «Собрания поэтов» не уступали литературной элите. Они исполняли и обсуждали стихотворения, изучали и анализировали произведения прославленных поэтов, корейских авторов древности и современности. Показательно одно из длинных сиджо Ким Суджана:
Я видел сон. Я встретил «небожителей, изгнанных с небес».
В Юэянский терем мы вместе поднялись
И сели пировать как лучшие друзья.
Там были Лу Чжун-лянь, Ду Му, Су Ши,
Люй Янь, Лю Лин и Бо Цзюй-и,
Наш Чхве Чхивон и Цзя Сю-фу...
В этом стихотворении названы имена лучших с точки зрения Ким Суджана мастеров стиха. Из них семь — китайские поэты и один — корейский. Набор имен «лучшей восьмерки» нестандартен: в него не вошли, например, имена великих поэтов эпохи Тан — Ли Бо и Ду Фу, которых было принято называть в числе первых, но оказались включенными Лу Чжун-лянь, Люй Янь, Цзя Сю-фу, творчество которых сравнительно редко привлекало внимание корейцев. Это характеризует Ким Суджана как автора с широким кругозором, достаточно свободного в своих поэтических пристрастиях.
Знаменательным является и обращение к имени Чхве Чхивона (857—?), крупнейшего поэта древности, писавшего на ханмуне, чье поэтическое наследие долгое время оставалось как бы в тени. Оно говорит о переоценке ранней национальной поэтической традиции, в чем сказался дух времени — внимание к собственным культурным корням и уважительное отношение к поэзии на ханмуне.
За исключением Ким Чхонтхэка и Ким Суджана, известных авторов, оставивших после себя до ста и более сиджо и длинных сиджо, остальные участники «Собрания поэтов» снискали популярность прежде всего как профессиональные музыканты, певцы-исполнители и лишь немногие как поэты-творцы, создавшие всего по два — три сиджо. Основная заслуга этого поэтического общества — собирательство и пропаганда корейской поэзии на родном языке. Его лидерам корейская культура обязана появлением двух крупнейших антологий корейской поэзии. В 1727 г. увидели свет «Чхонгу ёнон» («Песни Страны зеленых холмов») Ким Чхонтхэка. В эту антологию вошло около тысячи стихотворений на корейском языке в различных жанрах. В 1763 г. завершил работу над антологией «Хэдон каё» («Песни Страны к востоку от моря») Ким Суджан, включивший в нее около 900 корейских стихотворений.
Деятельность лидеров «Собрания поэтов» оказала большое влияние на корейские поэтические круги. Возможно, в этом же столетии были изданы «Когым кагок» («Напевы древние и новые»), «Тон га сон» («Избранные песни Востока»). Первая антология включает в себя около 300 стихотворений корейских поэтов (на родном языке) и китайских авторов, вторая — более 200 стихотворений на корейском языке. Всего на протяжении XVIII—XIX вв. было создано около десятка различного рода поэтических антологий.
По мнению историков корейской литературы, XVIII в. — это время хождения по торным дорогам, уже проложенным предшественниками, время собирания и издания антологий, однако это столетие выдвинуло ряд поэтов, стихи которых способны украсить любую антологию. Это прежде всего Ким Чхонтхэк и Ким Суджан, Чу Ыйсик и Ким Самхён, Чо Мёнхи и Ли Джонбо, Ким Дусон и др.
Все большее место занимают в поэзии на родном языке длинные сиджо. В них, пожалуй, ярче всего выражено новое мироощущение эпохи. Человек, в силу даосско-буддийских воззрений традиционно ощущавший себя частицей великого и вечного космоса, здесь перестает осознаваться некоей сущностью, лишенной социально-бытовых примет, равно как и — звеном в социальных отношениях «высшего» уровня: государь — подданный. Почувствовав себя свободным, не привязанным ни к какому сверхпорядку, он обращается к чисто человеческому миру. Этот мир, своего рода микрокосм, не так уж велик, но зато центр его — земной человек, радующийся жизни или сетующий на свои житейские незадачи, посмеивающийся и над другими, и над самим собой, метко и зло клеймящий бездельников и дармоедов. И все, что связано с его немудреной жизнью, — любовные интрижки, семейные ссоры, торговля на базаре — отныне важно и достойно быть предметом поэзии. Изменение картины мира, которое привело к рождению веком ранее длинных сиджо, объясняется осознанием в обществе сложности
611
и многообразия материального мира и обычной человеческой жизни. Происходит резкий поворот к конкретному изображению действительности, увеличивается вес бытовой и психологической детали. В поэзию вливается разговорная речь, большое место начинает занимать диалог:
«Когда за рекою на Лунной скале
Ночью сова закричит,
Это примета верная:
Скоро умрет наложница —
Дура, змея ехидная,
Молодая, да ранняя».
«Что это вы, госпожа,
Несусветное говорите?
Я-то знаю, тогда умрет
Первая жена — старая хрычовка.
Поделом! Не следит за хозяином,
Лишь завидует юной наложнице».
(Сиджо неизвестного автора.
Перевод Н. Мальцевой)
Казалось бы, в длинных сиджо отвергается все, что предшествовало им в поэтической традиции. Однако это не так. Идет обычный процесс переосмысления традиции в новую эпоху. Необычна сама эпоха. В длинных сиджо, если приглядеться внимательней, свободно развиваются самые различные возможности древней поэзии хянга (VI—X вв.), каё периода Корё (X—XIV вв.), сиджо, а также каса. Человек в длинных сиджо активен как личность, ему свойственно стремление к энергичному самоутверждению. И мы узнаем этот импульс: нечто похожее было в хянга и сиджо. Однако здесь утверждает свое человеческое достоинство личность социально приниженная.
Человек в длинных сиджо динамичен, склонен к «перемещениям» («С молодой своей женою поселился я в горах...»), в чем можно усмотреть явное сходство с каё (например, «Зеленые горы»), не говоря уже о каса. К каё восходит также то внимание к любовной тематике, которое занимает в длином сиджо едва ли не центральное место. Лирический герой любовных стихотворений, независимо от того, «он» это или «она», одинаково деятелен, обладает большим чувством юмора, наблюдателен. При этом ему не чуждо стремление взглянуть на себя со стороны именно в тот момент, когда он оказался в смешной ситуации:
Мой милый, за горой живущий,
Мне обещал: «К тебе приду!»
И я, поужинав пораньше,
Встречать любимого пошла.
Прошла сквозь первые ворота —
Ворота снова предо мной.
Вот я взбежала на пригорок
И, руку приложив к глазам,
Смотрю на гору пред собою,
На тех, кто там идет, гляжу.
Там что-то вдалеке чернеет
Или белеет — не пойму.
Решила я, что это милый,
И шляпу за спину скорей,
Чулки за пазуху я прячу
И в руки башмаки беру.
По кочкам я бегу, по лужам, —
Стрелою я лечу туда,
Чтоб лаской милого приветить,
И что же вижу пред собой?!
Да это конопли охапки,
Что в третий день седьмой луны
В снопы связали для просушки, —
Так я обманута была.
И хорошо, что ночь настала,
Что было бы со мною днем?!
Меня бы люди засмеяли...
(Перевод А. Ахматовой)
Иллюстрация: Син Юнбок. У лотосового пруда.
XVIII в.
Сеул. Национальный музей
Появление в длинных сиджо точки зрения на себя со стороны отражало общую тенденцию в корейской поэзии на родном языке — усиление психологизма в восприятии внешнего мира
612
и повышенное внимание к смене психологических состояний личности.
Примерно та же эволюция, которую проделало сиджо на пути к длинному сиджо, произошла и с другим традиционным жанром средневековой поэзии на корейском языке — каса. Жанр каса (поэма) более полутора веков развивался под влиянием творчества выдающегося корейского поэта Чон Чхоля (1537—1594), чьи пейзажные и любовные поэмы вызывали много подражаний, вплоть до копирования названий (о жанре подробно см. в т. III и IV наст. изд.). В XVIII в. появляются кихэн каса (путевые записи), которым присущ резко увеличившийся объем (в некоторых кихэн каса содержится более тысячи полустиший). Их авторами были люди, которым по долгу службы или по каким-то непредвиденным обстоятельствам пришлось побывать в соседних странах.
Кихэн каса — путевые записи, представляющие своего рода корейскую поэтическую параллель дневниковой прозаической литературе на ханмуне, сравнительно немногочисленны. Ярким примером путевых записей, созданных во время деловой поездки, является «Ильдон чаню га» («Путешествие в Японию», точный перевод заглавия «Песнь о путешествии в Страну, что к востоку от Солнца»). Ее автор, Ким Ингём, в пятидесятисемилетнем возрасте проделал путешествие из Сеула в столицу Японии Эдо (совр. Токио) и обратно, которое длилось около года. В посольстве, состоящем из пятисот человек, он занимал ответственную должность. Будучи человеком поэтически одаренным, признанным современниками за свои стихи на ханмуне (именно за этот свой талант он был включен государем Ёнджо в состав посольства), Ким Ингём остался в истории корейской литературы прежде всего как автор «Путешествия в Японию» — самой длинной, по-видимому, поэмы в корейской литературе. («Путешествие в Японию» содержит более двух тысяч полустиший).
Внимание автора поэмы привлекают различные стороны действительности — быт посольства, конфликты между посольскими чиновниками и местной корейской администрацией, обычаи японцев, контакты членов посольства с местным населением, приемы при дворе, красоты японской природы, панорама столицы и т. д. Почти в любом фрагменте поэмы, относящемся к пребыванию посольства на японской земле, дается сравнение с корейской действительностью. Например, панорама Эдо:
Посмотришь на четыре стороны —
Вид — только в обморок упасть.
Домов — и много же,
Тысячи тысяч, а то и больше, кажется.
Столицу нашего государства
С востока на запад всю пройди —
Будет разве десяток ли? Еще, пожалуй, и не будет.
Даже знатным и богатым министрам,
И тем у нас законом запрещено иметь дома, площадью в сто канов.
А эти чертовы японцы строят дома не менее, чем в тысячу.
И среди них поганцы, что побогаче, кроют их медью вместо черепицы,
Украшают червонным золотом. И роскошь же — невероятная.
А пойди с юга на север —
Сто ли, не меньше, наберется.
Кварталы среднего сословия — без промежутков
Так сплошь и лепятся друг к другу.
А в центре города река — Нанпхаган (яп. Сумидагава, — М. Н.)
С севера на юг течет.
В Поднебесной такую панораму
Где еще отыщешь?!
Переводчик, видевший Пекин,
В компании с нами оказался,
Так он сказал, что здесь не уступают
Китаю в великолепии...
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав