История всемирной литературы 45 страница

Национальный общественный подъем, который после Великой французской революции пережил на Западе известную паузу, здесь в

300

большинстве стран непрерывно нарастал вплоть до восстания Костюшко, революции 1848 г. и других демократических выступлений. И поэтому фольклорная линия национальной культуры (меньше стесняемая придворными, сословно-аристократическими, а также буржуазно-мещанскими канонами и вкусами) в Средней и Юго-Восточной Европе подчас заметней. Небезынтересно в этой связи, что виднейший венгерский поэт-просветитель Чоконаи-Витез — недоучившийся школяр, а большинство его произведений, ставших классическими в венгерской литературе, — жизнелюбиво-фольклорны по содержанию и форме.

И классицизм нельзя здесь поэтому просто уподобить западному (например, французскому XVII в.). Он не только преломляется сквозь призму идей энциклопедистов, творчества Вольтера, Руссо и не только принимает освободительно-патриотическую окраску. Складываясь в борьбе с косно-сословным сарматским (Польша) и контрреформационным иезуитским (Венгрия) барокко, он отчасти усваивает также барочно-фольклорные элементы. Сильнее и отчетливее всего классицизм вследствие специфических условий (критико-теоретическая деятельность образованных меценатов) заявил о себе в Польше. Но и там он выступил не в самом строгом и изысканном, а подчас почти простонародно пестром облачении (сошлемся хотя бы на традиции народно-ярмарочных представлений, бытовизм ситуаций и языка в комедиях Богомольца).

Многие литературы Юго-Восточной и Центральной Европы (болгарская, чешская, словацкая) в XVIII в., по выражению восточноевропейских просветителей, подчас как бы «возрождались» после длительного упадка, вызванного османским нашествием или габсбургским завоеванием. Отсюда — термин «национальное возрождение», которым нередко обозначается в них период Просвещения и романтизма. Это национальное возрождение не тождественно западноевропейскому Ренессансу. Национальному возрождению в Центральной и Юго-Восточной Европе не свойствен повышенный интерес к античности и т. п. Но роль новой «античности», несомненно, выполняло в известной мере собственное культурное наследие (а также соседних литератур и народов), в том числе ренессансное и не в последнюю очередь фольклорное. Фольклорно-ренессансный элемент был ферментом нового роста, носителем художественной преемственности, который и в барочном, классицистском или сентименталистском преломлении воплощал непрерывность и своеобразие традиций, свидетельствовал о внутренней органичности в этих литературах также и Просвещения, не сводимого к одним западным веяниям.

В поисках образцов художники, поэты, теоретики нового литературного подъема обращались, кроме западноевропейских, раньше всего к традициям Реформации и Ренессанса в своих странах. Но когда письменных традиций не хватало, они обращались к народному творчеству, которое часто помогало восстановить связь времен, перекинуть мосты через провалы, образовавшиеся в результате жестокого порабощения и преследований. В особенно же угнетенных, культурно обездоленных странах (как Словакия) оно и вообще оказалось почти единственным источником формирования новой литературы.

Борьба с завоевателями, которая вовлекала в общественное движение большие массы народа, с одной стороны, подготовила страны Центральной и Юго-Восточной Европы к восприятию просветительских идей, а с другой — побудила литературу обратиться к собственным национально-героическим и социально-освободительным художественным традициям, включая фольклорные. Не случаен поэтому тот сознательный интерес к фольклору у просветителей этих стран (Качич-Миошич в Хорватии, Палоци-Хорват в Венгрии), который выразился позже в собирании ими же народных песен. Это не только предромантическое явление, но и органическая потребность национального сопротивления, возрождения или обновления литературы. Язык песен если не ложился в основу, то по крайней мере помогал становлению литературного языка. Заложенное же в них народное жизневосприятие служило подчас опорой творческого вдохновения и кладезем художественных находок Чоконаи-Витезу и Фазекашу, Трембецкому, Красицкому или Заблоцкому.

Уже из сказанного видно, что литературы центра и юго-востока Европы во многом занимают как бы промежуточное, срединное положение между западноевропейской и русской, частью расходясь с одной, частью сходясь с другой. Видно также, что, несмотря даже на неблагоприятные исторические причины (национальное становление в условиях инонационального господства), литературы Центральной и Юго-Восточной Европы обладали своими внутренними самобытными возможностями. Недостаточно было бы поэтому говорить только об их «отставании» сравнительно, допустим, с западной. Перед нами — особый, но полноправный вид или тип литературного развития, которое, несмотря на затрудненность, задержку, обещало новый рост и подъем. Самим сознанием этой задержки ”отставания“ — и неразрывным

301

с ним обращением к собственному (и зарубежному) культурному наследию — порождался, в частности, достойный всякого уважения морально-патриотический пафос тех благородных ревнителей отечественного образования, культуры и литературы, гордых своим призванием, счастливых верой в их будущее, которыми так богат в этой части Европы XVIII век. Это сознание было мощной движущей силой и дальнейшего развития среднеевропейских, южнославянских и балканских культур и литератур. На рубежах Европы Западной и Восточной уже тогда закладывались подготовленные прошлым и важные для ближайшего будущего качества и особенности, которые, развернувшись, принесли потом, в XIX и XX вв., этим странам и их литературам заслуженную известность и общеевропейское признание.

Таковы идеи (и, можно сказать, пафос) славяно-балканского единства. Тесное соседство многих национальностей в сердце Европы и на Балканах в общих государственных границах порождало не только трения, распри, но и понимание нераздельности исторических судеб, которое укрепляла вековая борьба против османских поработителей, австро-немецких угнетателей. Память об этой борьбе (которая, предшествуя образованию наций, была свободна от националистической ограниченности!) будила у многих просветителей мысли о необходимости дружбы народов, важности союза их и на будущие времена. Конкретно-политическую форму это стремление к солидарности обрело, например, у греческого поэта Ригаса, который выдвигал идею федерации балканских народов для свержения оттоманского ига. В иной, антигабсбургской форме она оживала у венгерских дворянских и крестьянских демократов начала XIX в., преломлялась отчасти в романтике славянской общности и т. д.

Убеждение, что дружба национальностей — залог свободы и счастья, не только хорошо гармонировало с просветительским принципом терпимости; оно становилось тем народным содержанием этого понятия, которое оно здесь подспудно приобретало. Так, популярность впоследствии на землях Габсбургской империи гетевской идеи «мировой литературы» нельзя объяснить одним лишь желанием подняться над национальной ограниченностью, цивилизоваться и догнать Европу. Эту популярность питало опять-таки взаимное уважение нужных друг другу, сильных сообща народов; понимание широкого значения, абсолютной художественной ценности даже самых малых, но своеобразных по облику литератур.

Вследствие этой особо тесной духовной близости достижения одной литературы очень быстро находили подчас дорогу к соседним, содействуя их росту, восполняя пробелы и становясь общим культурным достоянием. Так, перевод стихотворения Чоконаи «Любовная песнь к фляжке в жеребячьей шкуре» стал одним из первых художественных произведений также на среднесловацком наречии (на основе которого стал складываться словацкий литературный язык). Басням серба Обрадовича в значительной мере обязана своим появлением и басня румынская. Патриотические песни Ригаса завоевали большую популярность также в Молдавии и Валахии и т. д. Все это не значит, что подобной же — и куда большей, поистине революционизирующей — идейно-художественной роли не играли произведения выдающихся западноевропейских просветителей. Факты быстрого внутрирегионального восприятия имеют другой смысл. Они оттеняют родство традиций и целей, взаимопонимание и взаимопомощь в давней обоюдной и согласной борьбе.

Особые национально-исторические обстоятельства определили в основном и систему литературных жанров в этих странах Европы. Кроме несколько иного их соотношения сравнительно с западноевропейским, она вообще более подвижна, не знает столь обязательных правил и авторитетов. Значительно более видное место занимает здесь гражданственно-патриотическая лирика, годы расцвета которой совпадают с подъемами национального самосознания и освободительной борьбы (в том числе демократического движения в Западной Европе). В Польше — это время восстания Костюшко, третьего раздела (а позже наполеоновских войн); в Греции, Молдавии и Валахии — приближения русских войск, грозивших турецкому владычеству, успехов русского оружия, вселявших надежду на освобождение. В Венгрии и Греции — это и годы Французской революции, которая вызвала прилив мятежных настроений, обострила недовольство абсолютизмом Габсбургов и деспотизмом Порты.

Во многих литературах Средней и Юго-Восточной Европы в эпоху Просвещения зарождается национальная драма, в которой раньше всего утверждается классицизм. Однако первенствует не трагедия (пусть даже не на античные, но, как в Польше, Венгрии, на более злободневные и гражданственно заостренные национально-исторические темы), а социальная и социально-бытовая комедия (жанр, особенно развитый в польской литературе). Мольер, а чаще Гольдони решительно одерживают верх в качестве художественных образцов над Расином и даже Вольтером. С этими более «земными» вкусами и творческими устремлениями вполне созвучно в поэзии преобладание над

302

одой басни, а также сатирико-пародийных форм и народной песни. В разных видоизменениях, в сплаве с элементами рококо, традициями Возрождения и барокко песня из устной стихии постепенно подымается (например, у Красицкого или же у Чоконаи) на высоту письменного лирического жанра.

Вместе с тем не будем забывать, что собственно художественное творчество — писательство в эпоху Просвещения в некоторых странах этой части Европы иногда еще только выделялось из общегуманистической деятельности, более широкой сферы образованности. Начатки повествовательного искусства, изобразительного мастерства, литературный стиль еще зрели, складывались в других, ученых по своему роду, особенно исторических, сочинениях (Некулче, Д. Кантемир в Молдавии), в эпистолярном жанре. Повсюду опаздывает роман: первый польский роман, «Приключения Миколая Досвядчиньского» И. Красицкого, произведение с чертами просветительского реализма, появился в 1775 г. Роман «Фанни» единственного венгерского сентименталиста Й. Кармана — в 1795 г.

При общности определенных черт и явлений, которые, отличая литературы Средней и Юго-Восточной Европы от западных, позволяют объединить их вместе и отчасти приблизить к русской, налицо также большая неравномерность в становлении и росте. В различных литературах очень по-разному развиты и соотносятся жанры и художественные направления, традиции и влияния. Если в венгерской литературе (сравнительно с Молдавией или Хорватией) довольно сильны демократические барочные традиции, которые не отметаются Просвещением, а вместе с народно-поэтическими становятся подчас почвой, куда падают семена французского или веймарского классицизма, то в Греции, например, барокко почти не развито или отсутствует. Письменная (учено-книжная и общественно-публицистическая) традиция дальше отстоит там от фольклорной и заметней испытывает именно французское (хотя не столько литературное, сколько философское) воздействие. Вместе с тем греческая поэзия (в годы Французской революции) возвышается под влиянием героических идеалов античности до революционных од, которых не знала тогда, скажем, болгарская или молдавская и т. д.

Внутренняя неравномерность развития каждой из названных литератур сама является, однако, признаком их своеобразия, подтверждая их известную общность в этой части Европы.

Польская литература [XVIII в.]

302

САРМАТСКОЕ БАРОККО

Первые десятилетия XVIII в. ознаменовались углублением социально-политического и экономического кризиса феодальной Речи Посполитой.

Сказались как последствия изнурительных войн минувшего столетия, крестьянские бунты и освободительное движение на порабощенной Украине, так и отсталость крепостнических методов ведения хозяйства, низкий уровень ремесленного производства в городах, лишенных прав еще в конце XVI в. Отсутствие сильной централизованной власти, расшатываемой законодательством шляхетской республики начиная с XVI в., привело к тому, что страна превратилась в конгломерат феодальных провинций. Магнаты, которые ради собственной выгоды не останавливались даже перед национальной изменой, периодически, опираясь на всецело зависевшую от них мелкую и среднюю шляхту, срывали (по праву liberum veto) общегосударственные сеймы. Речь Посполитая, как федеративное польско-литовское государство, была многонациональной, в ее границы входили украинские, белорусские, латышские и молдавские земли. Клонящаяся к упадку, раздираемая внутренними, в том числе национальными, противоречиями и притом лишенная регулярной, по-современному оснащенной и организованной армии, страна стала все чаще привлекать внимание соседей. Заинтересованные в ослаблении Речи Посполитой, они бесцеремонно вмешивались в ее дела то прямо, то под видом поддержки какой-либо из враждующих группировок.

Победившая в минувшем столетии Контрреформация наложила характерный отпечаток на мировоззрение, мораль и культуру шляхетской Речи Посполитой. Религиозный фанатизм и ханжество; убогий умственный кругозор, ограниченный элементарными познаниями в риторике и катехизисе; убежденность в национальной исключительности, неприязнь к иностранцам и сословная спесь; культ «воинских доблестей», падение нравов, презрение к труду, неимоверная жестокость к крепостным и кичливость мифическим происхождением от древних сарматов

303

— все это называлось «сарматизм» и стало объектом критики тех, кто подготавливал «просвещенный век», как в 60-е годы нарекли свою эпоху поборники преобразований. Идеология сарматизма не только обусловила характер воззрений, образ жизни и психологию шляхты, но и предопределила облик литературы и искусства «сарматского барокко», которое просуществовало до XIX в.

Сарматское барокко, которое выкристаллизовалось во второй половине XVII в., было продуктом массовой шляхетской культуры эпохи Контрреформации. Оставаясь в тени высокого барокко, оно постепенно стало преобладающим, а с начала XVIII в. — и единственно существующим. В литературе сарматского барокко идеология сарматизма, религиозно-проповедническая тематика, суеверие и фанатизм, переплетавшиеся с панегиризмом в честь сильных мира сего, выступали в сочетании со специфическим стилем, где логическое построение фраз заменялось напыщенным пафосом, а нагромождение риторических фигур, равно как макаронизмы и характерные латинские инверсии, призваны были демонстрировать антично-псалтырную эрудицию авторов, прошедших монастырские школы. Примитивный ритмический строй, однообразная силлабическая структура и ходульная образность свидетельствовали не только о низкой поэтической культуре тех, кого на уроках поэтики и риторики учили не понимать литературу, а рифмовать и ораторствовать на заданные темы по заданным правилам. Это была и своеобразная иллюстрация последствий Контрреформации, которая пресекла идейно-философские традиции национального Ренессанса, а своей замкнутой концепцией католической идеологии и культуры привела ею же насаждаемое барокко к вырождению. Стилистические нормы сарматского барокко отражены в целом ряде теоретических трудов, среди которых особой известностью пользовалась «Польская молва» (1720) иезуита К. Верушевского, «Рассудительный поляк» (1730) иезуита В. Быстшоновского.

Характерным свидетельством тогдашнего образа мышления, психологии и вкусов является энциклопедия ксендза Б. Хмелевского «Новые Афины, или Академия всевозможной учености полная» (1745—1746) — пестрая и колоритно изложенная полигисторская смесь фактов, поучений, советов, где средневековые представления, вера в чудеса, сказочная экзотика сочетались с полезными сведениями из солидных научных трудов. В глазах потомков это творение стало символом эпохи, ее мировосприятия, потребностей и культуры.

Как и в минувшем столетии, множество произведений распространялось в рукописях: подавляющая часть типографий была в ведении монастырей и духовных организаций; властвовала католическая цензура. С конца XVII в., когда на польский трон стали избираться саксонские короли, двор, чуждый польской культуре, прекратил ей покровительствовать. Ослабла и поддержка магнатов-меценатов, что тоже сказалось на литературе. Среди литераторов этих лет, чье творчество зачастую граничит с графоманией, известность приобрели иезуит Ю. Бака и религиозный поэт-лирик К. М. Юневич. Эпику, наряду с латинскими и польскими поэмами на темы национальной истории, представляют зарифмованные библейские сюжеты и агиографические повести экс-короля С. Лещиньского, воеводы Я. К. Яблоновского и других, которые продолжали традиции мессиад и христиад XVII в. Своеобразием художественного примитива, обаянием сказочности интересны комедии и трагедии Уршули Радзивилл (1705—1753), написанные для придворной сцены ее мужа, гетмана М. К. Радзивилла в Несвиже (Литва). Наряду с использованием тематики мистерий, преданий о мучениках, сюжетов барочных романов, восточных повестей и фольклорных мотивов У. Радзивилл первой обратилась к комедиям Мольера, переделывая их в духе сарматского барокко.

Растет также популярность западноевропейских романов, которые, как и в XVII в., перекладывались преимущественно стихами. Огромным успехом пользуются «Дианея» Дж. Ф. Лоредано, «Верный Колоандр» Дж. А. Марини. В 1747—1748 гг. вышел перевод популярного на Западе романа Х. Ф. Геллерта «Жизнь шведской графини фон Г***», с которым связано зарождение сентиментализма в немецкой прозе. Переводились (и переделывались) французские прециозные романы мадемуазель де Скюдери, мадам д’Онуа, К. де ла Форса, дидактический роман «Приключения Телемака» Фенелона, а также авантюрные и «скандальные» романы Н. Бодо де Жюи, Ж. Прешака и многих других.

Для развития польской художественной прозы симптоматично творение А. П. Заторского «Дополнение» (1746), которое было своеобразным продолжением его книги о хорошем тоне. «Дополнение» имеет форму переписки нескольких пар друзей и влюбленных. Демонстрируя условно-изысканный (в соответствии с западноевропейским этикетом) стиль письма, автор одновременно воспроизводит конфликт, лежащий в основе отношений корреспондентов. Тем самым возникло произведение, стоящее на грани письмовника и романа в письмах. Несомненной заслугой Заторского была оригинальная для

304

данного периода польской литературы попытка отобразить на родном языке мир интимных переживаний. В письмах персонажей напыщенные сарматско-барочные тирады нередко уступают место естественной, лишенной инверсий и макаронизмов речи. Кроме того, сам способ изображения конфликта знаменует достойный внимания шаг на пути к психологизированному портрету.

С эпическими жанрами, в частности с романом, связано в значительной мере творчество, пожалуй, наиболее одаренного автора сарматского барокко — Эльжбеты Дружбацкой (1695—1765), одной из довольно многочисленных писательниц-женщин, которые именно тогда вошли в польскую литературу. Ее перу принадлежат религиозная эпика и стихи, а также стихотворные романы, фабула которых восходит к мифологии, фольклору и французской прециозной прозе. Особенно интересна, однако, поэма «Описание четырех времен года», где картины природы далеки от распространенных аркадских шаблонов и отражают своеобразное и художественно чуткое восприятие ее поэтессой.

На общем фоне поэзии сарматского барокко привлекает внимание творчество А. Кемпиньского как продолжателя традиций народно-городской (совизжальской) поэзии и одного из первых в XVIII в. собирателей фольклора. Он и сам писал в стиле фривольных мазурских припевок. В этой части своего творчества Кемпиньский выступает как предтеча поэтов сентиментализма и рококо, которые обращались к фольклору в поисках новых тем и средств художественной выразительности.

Национальная драматургия как на школьной, так и на магнатской сценах находилась в упадке. Угасал народный (совизжальский) театр, еще в минувшем столетии сдавленный тисками католической цензуры и преследовавшийся властями. При дворе во время правления Августа II (1697—1733) предпочтение отдавалось веяниям, идущим из Франции. Как и в Дрездене, на семи варшавских сценах иностранные (преимущественно французские) труппы знакомили польскую публику с Расином, Корнелем, Мольером, Детушем, Мариво и новейшей французской драматургией. По-видимому, польская сцена оставалась на довольно высоком уровне, если еще Лесаж в «Жиль Блазе» словами одного из героев превозносил игру польских актеров и их декламационное искусство.

Политическая литература, как и в прошлые времена, была весьма обширна. С 40-х годов, когда шляхта оказалась на грани экономического краха, а над страной нависла угроза потери независимости, в образованной среде появились первые призывы к исправлениям и усовершенствованиям. Бурную полемику вызвала брошюра короля-изгнанника, осевшего во Франции, тестя Людовика XV, С. Лещиньского «Глас свободный, свободу защищающий» (1749). Наряду с требованием создать регулярную армию, ограничить liberum veto, в ней заявлялся протест против узаконенного произвола шляхты над крепостными. Брошюра многократно переиздавалась в Польше и Франции, оставив значительный след в политической публицистике этих стран. Известность приобрел и трактат воеводы С. Гарчиньского «Анатомия Речи Посполитой» (1751), где критика дезорганизованной государственной системы сочеталась с яркими картинами упадка городов, крестьянской нужды, паразитизма духовенства. Автор тяготел к концепции абсолютизма и анализировал уроки реформ Петра I.

Новые, просветительские идеи приходят прежде всего из Германии. Это, по-видимому, было обусловлено как соседством и династическими связями, так и существованием многочисленных польских землячеств в Дрездене, в Лейпциге (свое значение имело и большое число немцев в польских городах среди промышленников, купцов, банкиров, ремесленников, печатников, медиков, гувернеров). Начинает складываться польская раннепросветительская философия recentiorum, основанная на учении Вольфа. Схоластическим авторитетам противопоставлялись Декарт и Гассенди, рационалистический эмпиризм Лейбница, эмпиризм Ньютона; были попытки реабилитировать систему Коперника. К концу правления Августа II формируется (во главе с С. Понятовским, отцом будущего короля-просветителя) партия европейски образованных магнатов Чарторыских, которые, ориентируясь в новых общеевропейских веяниях, видят необходимость реформ.

Распространению новых философско-эстетических и экономических течений способствовали научная периодика В. Митцлера де Колофа (50-е годы), ученика Вольфа и Готшеда, и развитие прессы (находившейся с 30-х годов в руках иезуитов). Большую роль в расширении культурных горизонтов и возрождении некоторых прерванных Контрреформацией (вторая половина XVII в.) ренессансных традиций сыграла первая публичная библиотека (1747), созданная на личные средства канцлером, епископом краковским, меценатом А. С. Залуским (1695—1754) совместно с братом Ю. А. Залуским (1701—1773) — епископом киевским, крупнейшим библиофилом, эрудитом и посредственным поэтом. При библиотеке братья пытались создать научное общество, причем образец они

305

видели не на Западе, а в основанной Петром I Петербургской Академии, призванной служить не только науке, но и делу общественных реформ.

Ю. А. Залуский сплачивает единомышленников, издает произведения некоторых писателей национального возрождения и 5-томное собрание современных поэтов (1752—1756). На общем фоне сарматского барокко Ю. А. Залуский выделяется своим увлечением французским классицизмом. Он переводит сатиры Буало, интересуется творчеством Мариво и Вольтера. Прогрессивная деятельность сочеталась у Залуских, деятелей переходного периода, с типично контрреформационными воззрениями (что отражалось в самом сарматско-барочном стиле их творений). В подобном свете предстает и воевода Ю. А. Яблоновский — человек с европейским образованием, член нескольких академий, автор исторических трактатов, поэт и основатель научного общества «Societas Jablonoviana» в Гданьске в 1761 г. (переведенное в 1768 г. в Лейпциг, это общество существует там по сей день).

305

ПРЕДШЕСТВЕННИКИ ПРОСВЕЩЕНИЯ

Одним из основных объектов борьбы кануна просветительского перелома (40—60-е годы) становится система образования, находящаяся в ведении монастырей. Поиски новых путей связаны с деятельностью Станислава Конарского (1700—1773). Выходец из обедневшей шляхты, преподаватель поэтики и риторики в варшавском колледже ордена пиаристов, Конарский выступал за светский характер воспитания, предлагая создать специальное государственное учреждение, которое приняло бы систему образования под свой контроль. В 1740—1753 гг. он в духе своих идей реформирует школы пиарского ордена, вводит в программу польский и иностранный языки (преподавание велось на латыни), уделяя особое внимание естественным и точным наукам, географии и истории.

Бурю протестов у защитников феодальной старины и противодействие реакционной части духовенства и папского нунция вызвала также политическая деятельность Конарского. Его идея просвещенного абсолютизма была изложена в четырехтомном трактате «О действенном способе проведения совещаний» (1760—1763), где наряду с критикой магнатского своевластия и проектом переустройства сейма, послушного орудия феодалов, автор требовал полной отмены liberum veto. Этот отважный удар по идеологическим основам шляхетской республики предвещал новый этап борьбы просветителей, многие из которых вышли из школ Конарского.

С именем «того, кто осмелился мыслить» (надпись на медали, выбитой просветителями в честь Конарского) связаны и новые тенденции в литературе: борьба за чистоту национального языка, продолжение ренессансных традиций, обращение к поэтике классицизма, противопоставляемой — идейно и эстетически — сарматскому барокко. Автор латинских стихов, Конарский создает первую в Польше классицистическую трагедию («Трагедия Эпаминонда», 1756), где античный сюжет используется для воплощения современной проблематики (конфликт мыслящей личности с догматами устаревшего механизма власти).

С особой выразительностью новые тенденции проявились на школьной сцене, издавна используемой и как амвон (пропаганда католицизма), и как кафедра (наглядные уроки поэтики и риторики). Здесь польские пиаристы опирались на теорию и репертуар французских иезуитов (Г. Ле Же, Ш. Поре, Ж. дю Серсо и др.). Постановки осуществлялись на латинском, французском и польском языках. Рос интерес и к «светскому» классицизму. Наибольшим успехом пользовался Вольтер, затем шли Корнель, Расин, Мольер. Театр пиаристов стал своего рода примером для просветителей начала 60-х годов, когда начали создаваться театральная доктрина и сам общедоступный театр. Еще ранее опыт пиаристов оказал также воздействие на иезуитов и светскую сцену — королевскую и магнатские.

Королевский театр при Августе III (1734—1763) находился во власти итальянской моды. Король приглашал итальянские оперные и балетные труппы, выстроил театр, вмещавший свыше 500 зрителей. Ведущее место в репертуаре занимали произведения П. Метастазио (музыка Баха, Генделя, Хассе и др.). Наряду с Веной и Дрезденом Варшава становится крупным центром оперного искусства. Большим успехом пользовалась и commedia dell’arte. На королевской и магнатских сценах более или менее регулярно выступали также иностранные труппы, в репертуаре которых были Корнель, Расин, Мольер, Мариво, Детуш, Дидро, что не могло не сказаться на формировании вкусов (и моды). Свидетельство — магнатские сцены с их частично профессиональными труппами, которые ставили французскую классику (также в переводе). В этом отношении особенно интересен театр Вацлава Жевуского (1706—1779) в Подгорцах. Его классицистические трагедии и комедии 50-х годов, идейно чуждые Просвещению, вместе с тем высоко оценивались впоследствии просветителями, видевшими в них и реальное осуществление принципов классицистической эстетики, и первый опыт создания польской политической

306

трагедии («Жулкевский», 1758; «Владислав под Варной», 1760). Особо отмечалась чистота его языка, свободного от макаронизмов. В этом Жевуский следовал линии Конарского. Полемизируя же с эстетикой сарматского барокко (стихотворный трактат «О науке поэтической», изд. 1762), он выступал как поборник классицистической поэтики, опирающийся на традиции античности (Гораций), национального Возрождения и современной французской литературной теории (Буало).

На общем фоне сарматского барокко драматургические, поэтические и литературно-теоретические творения В. Жевуского — явление оригинальное и по-своему исключительное. Отражая политические устремления поборников сарматизма, отстаивая незыблемость устройства Речи Посполитой, Жевуский продолжал и развивал основные идеи сарматского барокко. Однако благодаря полемике с художественными концепциями, являющимися органичной частью сарматской идеологии и культуры, с поэтикой и риторикой сарматского барокко его творчество в перспективе общелитературного развития стало одним из источников того национального классицизма, который связан с идеями Просвещения.

Дата добавления: 2015-11-30