|
Читайте также: |
– Хм-м. Не так просто.
– Фонтанелли со временем привык делать заметки на полях, что-то вроде дневника. С кем он говорил, где запахло выгодной сделкой и тому подобное. А это – единственная заметка, которая носит личный характер.
Кристофоро Вакки сел к ее рабочему столу, подвинул лампу ближе и стал читать про себя.
– Действительно, странно, – сказал он и перевел: – «Сегодня говорил с отцом. Может быть, есть выход». Что он имел в виду?
– До сих пор я полагала, что он родился вне брака и его отец неизвестен, – сказала Урсула.
– По крайней мере, так он пишет в завещании.
– В котором утверждает также, что оставляет состояние, а не долги. – Урсула покачала головой. – Я все просчитала. Все годы, все флорины и цехины, марки и пфенниги. Хаос невероятный, но он не ошибся в расчетах. Если у него и были отложены деньги, то из сделок, которые не отражены в книгах.
Патрон осторожно полистал хрупкие старые страницы.
– Когда сделана эта запись?
– В марте 1522 года. – Она сверилась со своими записями в толстой тетради, испещренной колонками цифр: – Тогда его долги составляли почти пятьсот флоринов, и он опаздывал с платежами, пока некий Дж. не выдал ему ссуду в двести флоринов. Иначе не сдобровать бы нашему великому основателю.
Вакки закрыл книгу и отложил ее в сторону.
– И как вы это объясняете себе?
Урсула теребила подбородок.
– Пока никак. Я только знаю, что надо ехать в Рим. Я должна разыскать другие бумаги Джакомо Фонтанелли.
– Бог знает, где они могут быть.
– Их перемещали в этом веке. Наверняка остались какие-то входящие отметки, протоколы, что-нибудь такое, что поможет мне выйти на их след.
– Вы в себя верите?
– Да.
Ей приходилось работать в одном комитете, который после окончания правления Социалистической единой партии Германии принимал кадровые решения о дальнейшей занятости учителей, профессоров и других государственных служащих. У нее обнаружился особый талант находить документы в открытых архивах Штази, службы госбезопасности, и порой она сама пугалась, натыкаясь на бумаги, обличавшие кого-нибудь в сотрудничестве со Штази, хотя эти документы были хорошо спрятаны или неправильно заархивированы. Это было что-то вроде шестого чувства. Да, она верила в себя.
– Хорошо, – сказал патрон. – Мы все организуем. Я знаю людей, которым нужно позвонить, чтобы для вас открылись некоторые двери…
* * *
Стюард, разбудивший его, сделал это не для того, чтобы напомнить ему про обед, а из-за телефонного звонка Маккейна.
– Погибла принцесса Диана, – сказал тот.
Джон приподнялся, переложил трубку в другую руку и стал корчить гримасы, чтобы очнуться из полудремы.
– Что-что? – Влажная жара просто оглушала.
– Разведенная супруга британского престолонаследника. Сегодня ночью в Париже она разбилась в своей машине, налетев на опору туннеля.
– Как же это случилось?
– Кажется, они пытались оторваться от толпы фотографов, которые гнались за ними на мотоциклах. Их было четверо в машине, она, ее друг, водитель и охранник. Трагический случай.
Наконец он смог сфокусировать зрение. Наверное, смог бы назвать и свое имя. Видимо, он должен был испытывать сострадание, но это было ему не по силам.
– И для чего вы мне это рассказываете? Я должен прибыть на похороны?
– Ну, так далеко дело не зашло. Я рассказываю вам об этом, потому что это означает, что все внимание общественности будет приковано к другому и, должен признаться, более интересному событию, чем ваш роман с мисс де-Бирс.
– Ясно. – Может, стоило обидеться на это? – И что, я должен вернуться?
Маккейн хмыкнул:
– Ну, вы, кажется, только того и ждете. Не пойму, неужто вам так плохо с красивейшей в мире женщиной?
– Да нет, уже терпимо.
– Наверное, после того, как вы ее уложили. Ну, ладно. Нет, я хочу вас просить все-таки еще остаться. Я бы понаблюдал, сколько продержится интенсивность этой новости. Судя по всему, пресса входит в затяжной оргазм по этому поводу, но даже похоронам принцессы когда-то приходит конец, и тогда… Останьтесь еще на две недели. Если нам еще есть что инсценировать.
Джон разглядывал свои босые ступни, шевелил пальцами и щурился в бесконечную синеву неба. Он не мог себе представить, что ему придется возвращаться в свой офис.
– Ну, хорошо. Пусть будет так.
«Надеюсь, это прозвучало достаточно самопожертвенно, – подумал он, блаженно растягиваясь на шезлонге. – Кто бы мог подумать, что папарацци могут быть настолько опасны…»
* * *
Маккейн положил трубку, и на лбу у него пролегли морщины мрачной озабоченности. Было пять часов утра, а он еще не покидал своего кабинета. Напротив него стояли три телевизора, показывающие новости параллельно по трем каналам: CNN, NEW и SKY. По четвертому монитору бегущей строкой шли текстовые новости агентства Reuter. За окнами постепенно просыпался Лондон.
– Фостер, – сказал он в сумрачную темноту.
Мужчина, подошедший к столу, был высок и худощав, но больше о нем ничего нельзя было сказать. У него были глаза обсидианового цвета и тонкие усики, но глаза перебывали уже всех цветов, а усики быстро сбривались, если не были приклеены.
– Вчера погибла не только принцесса Диана, – сказал Маккейн, взял тонкую папку из стопки на столе и подвинул ее Фостеру.
Тот молча почитал, посмотрел фотографии.
– Константина Вольпе. И что же с ней случилось?
– Проблема не в ней. Проблема в Марвине Коупленде. Самодеятельный рок-музыкант и, по несчастью, друг мистера Фонтанелли по его прежней жизни. – Он откинулся на спинку кресла и обеими руками прочесал волосы. – По-хорошему сидеть бы ему сейчас не в парижском следственном изоляторе, а в настоящей итальянской тюряге. Мистер Фонтанелли сделал ошибку тем, что спас его тогда. Не сделай он этого, Константина Вольпе сейчас не усугубила бы французскую статистику лишней героиновой смертью.
Фостер вернул ему досье. После прочтения он больше не нуждался в нем.
– И что я должен сделать?
Маккейн снова со вздохом поднялся.
– В аэропорту стоит наготове самолет, который доставит вас в Париж. Как только у французской юстиции начнется рабочий день, вы уже должны стоять у нее под дверью. Вытащите Копленда – под залог, под увещевания, как угодно, и увезите его из страны.
– Куда?
– В Канаду. Там есть одна частная клиника для наркозависимых, она хорошо работает и не задает вопросов, пока оплачиваются ее счета. – Он выдвинул ящик стола и достал оттуда карточку. – Вот адрес. – Достал вторую карточку. – По этому номеру свяжитесь с человеком, который уже давно работает на меня в США. Он вам поможет на месте.
Фостер изучил обе карточки в бледном свете настольной лампы и тоже вернул их.
– Как его зовут?
– Как бишь его зовут, да. – Маккейн задумался. – Скажем, пусть он будет Рон Батлер. – Он выдвинул другой ящик, взял из него стальной ящик и извлек оттуда толстый конверт. – Вот сто тысяч фунтов. Все, что было в сейфе. Если вам понадобится для залога больше, позвоните мне. Позвоните мне в любом случае, как только получите Копленда на руки. Клинику я уже информировал и жду теперь только окончательного подтверждения; администрация клиники работает только днем.
– Хорошо. – Фостер взял конверт и небрежно сунул его в карман. – А клиника… это надежное решение?
– Не забывайте, Копленд – друг мистера Фонтанелли.
– Не забуду.
– Кроме того, могу вас успокоить. Клиника находится в глухом месте, в Квебеке, и там знают, как смотреть за пациентами. Статистика побегов у них лучше, чем в Алькатраце. Оттуда человек выходит только тогда, когда он абсолютно clean, чистый – а иной раз и тогда не выходит. – Маккейн протер свои покрасневшие глаза. – Пока оплачиваются счета. А они будут оплачиваться.
Фостер кивнул. Неужто на его лице промелькнуло подобие улыбки? Нет, наверное, это рефлекс рассвета за окнами.
Маккейн потянулся, потом уронил ладонь на стопку документов.
– Все на сегодня. Как будто мало мне боев со всеми этими картельными исками, судебными разбирательствами и проблемами баланса, еще и хлопочи об этом идиоте, который погубит все, к чему ни прикоснется. Меня тошнит от таких. Идите, Фостер, и, пожалуйста, освободите меня от этой проблемы.
– Будет сделано, мистер Маккейн. – Он коротко кивнул и снова отступил в темноту, растворившись в ней. Но в дверях еще раз обернулся: – Этот случай… Если бы о нем пронюхала пресса, мистеру Фонтанелли было бы неприятно, так?
Маккейн угрюмо кивнул:
– Так.
– В таком случае гибель принцессы нам на руку.
– Да, – коротко ответил Маккейн.
* * *
Яхта шла дальше к югу, сквозь гущу тысячи островов, мимо маленьких и крошечных возвышенностей, скалистых берегов, песчаных откосов, изогнувшихся пальм – где только радар находил достаточную глубину под килем. Патрисия и Бенино ныряли, как только «Прорицание» становилось на якорь, и потом с воодушевлением рассказывали о подводном великолепии кораллов, морских анемонов и рыбных стай, когда Джон встречался с ними за столом. Ему казалось при этом, что в их обращении между собой появилась та доверительность, которая наводила на размышления, не затеяла ли Патрисия интрижку с молодым, красивым представителем правительства. С другой стороны, его это никак не касалось; пусть себе.
Но он заскучал от постоянной дремоты на палубе и дал себя уговорить тоже попробовать понырять. Он дышал под водой через трубку под присмотром тренера, глядя, как те двое дружно, рядышком исчезли в таинственной лазурной глубине, Полюбовался подводной частью корпуса яхты и заскучал. Потом, когда яхта скользила по морю дальше, Джон осваивал дыхание из баллонов, изучал основные знаки жестов и учился натягивать неопреновый костюм. Наконец они снова стали на якорь неподалеку от довольно большого, явно обитаемого острова, у скалистого мыса, за которым начиналась пестрящая на солнце коралловая бухта, узкий песчаный пляж которой был усеян плавниковыми деревяшками.
– Это остров – вы знаете, как он называется? – обратился Джон к посланнику правительства.
Тот был занят своим гидрокостюмом.
– Панглаван, – сказал он, глянув на него с беглой, немного принужденной улыбкой. Джон уже научился интерпретировать такого рода ответы; это значило, Бенино не знал или знал не точно.
В принципе это было неважно. По сигналу тренера Джон вслед за остальными надел маску, поправил дыхательный аппарат и погрузился в лазурную синеву навстречу чудесам нетронутой природы.
Вначале перед глазами у него стояла стена воздушных пузырьков, кислородные баллоны, казалось, хотели отделиться от него, и потребовалось некоторое время, чтобы он управился со всем этим. И когда он наконец огляделся, он увидел лишь подводную пустыню.
Все было мертвым. Горстка мелких тропических рыбок сверкнула над серым морским дном, как будто поспешно удирая отсюда. Когда Джон подплыл ближе, рыбки спрятались в темных провалах окаменевшего кораллового рифа. Джон дотронулся до какого-то камня, и он раскрошился у него в пальцах. Он глянул вверх. К нему подплыла Патрисия со своими длинными, реющими волосами, как русалка, и в ее глазах он тоже прочитал такую же подавленность, какую чувствовал сам.
Они поплыли дальше, Бенино немного впереди, но куда они ни приплывали, всюду находили только серую, безжизненную подводную пустыню. Любая автостоянка перед супермаркетом содержала в себе больше признаков жизни, чем эти коралловая бухта. Наконец Бенино остановился, повернулся к ним и знаком подозвал к себе ближе.
В это мгновение Джон услышал глухое «Бумм!» и тут же второе, и ему понадобилось несколько бесконечных секунд, чтобы понять, что это были взрывы.
Альберто Вакки ждал на открытой террасе перед отелем, когда она вернется из государственного архива, как и во все предыдущие дни. Она не знала, что он делал целыми днями; возможно, у него и не было никаких других занятий, кроме как сидеть здесь, пить капучино и ждать ее.
Она села на свободный стул перед ним, поставив на колени сумку с блокнотами и фотокопиями, и лишь устало взглянула на него.
– Что-то вы рано сегодня, – сказал старый адвокат, с состраданием приняв ее взгляд. – Хотите чего-нибудь выпить? У вас, наверное, горло пропылилось.
– Не только горло, – кивнула Урсула Фален и переставила сумку на третий стул. – Воды, да, пожалуйста. Или виски. Двойной, тройной…
Он подал знак официанту.
– Но, боже мой, это звучит как-то нерадостно.
– Все безнадежно, Альберто. Безвыходно. Мне больше не приходит в голову, под каким ключевым словом я должна вести дальнейшие поиски. У меня такое чувство, будто я все листики этого архива уже перебрала руками.
– Может, прислать вам подкрепление, помощников. Я мог бы организовать нескольких студенток…
– Нет, дело не в этом. Люди, которые мне там помогают, просто замечательные – старательные, подключают и свои мозги, английским владеют лучше меня… Нет, документов просто нет. Точка.
Появился официант, тонкий, темнокожий человек с четко очерченным горбатым носом. Урсула Фален заказала Сан-Пелегрино и кофе con latte, а Альберто Вакки – amaretto.
– Хм-м, – озадачился он после ухода официанта. – Но ведь они были в журнале входящих документов, правильно? Значит, где-то они должны быть.
– Мы обыскали каталог имен. Никакого Фонтанелли. Есть один Вакки, но совсем другой. Мы искали по географическому каталогу, по алфавитному каталогу, по…
Внезапный грохот заставил ее испуганно вздрогнуть. У двустворчатой клапанной двери, ведущей на кухню, произошло столкновение, на полу валялся поднос, осколки зеленой бутылки из-под минеральной воды и стакана, и чуть не плачущей девушке-ученице приходилось выслушивать нагоняй от официанта.
Альберто эта сцена позабавила.
– Такое я здесь уже видел и раньше, – сказал он. – Наверное, им надо было пометить створки табличками, какая входящая, какая выходящая.
– Да, – рассеянно сказала Урсула. – Но я боюсь, они все равно будут сталкиваться. – Позднее солнце лучисто отражалось в осколках стекла. Одна створка все еще продолжала качаться туда и сюда, издавая скрип, похожий на птичье чириканье. Альберто что-то сказал, но она не слушала его, думая о табличках входа и выхода с кухни, и вдруг начала мотать головой. – Ах я, идиотка! Я самая большая идиотка, каких свет…
– Урсула? – встревоженно окликнул ее Альберто. – Что с вами?
Она встала, глянула на свои часы. Она успевала.
– Мне надо вернуться в архив, – сказала она, только сейчас сообразив, что предыдущую фразу нечаянно произнесла по-немецки.
– В архив? Но что вы хотите там перед самым закрытием?
– Журнал исходящих. Я забыла попросить у них журнал исходящих документов.
* * *
Они вынырнули. Бенино сорвал с лица маску.
– Они глушат рыбу динамитом, – взволнованно воскликнул он, огляделся и показал рукой: – Вон там.
Действительно, в четверти мили от них на волнах покачивалась рыбацкая лодка. В ней сидели два рыбака, один греб, а второй орудовал большим черпаком.
– Тогда поплыли отсюда, – сказал Джон и огляделся в поисках «Прорицания», но яхта стояла на якоре за скалой, и ее не было видно.
– Нет, я поплыву к ним, – настаивал уполномоченный правительства. – Глушить рыбу строго запрещено. Динамит разрушает кораллы, разрушает нерестилища… Вы же сами видели. Мой долг задержать этих людей.
– И как вы собираетесь это сделать? Голыми руками? Ведь эти люди – с динамитом!
Но Бенино только упрямо помотал головой, снова надел маску и нырнул в сторону лодки.
– Что будем делать? – тревожно спросила Патрисия. – Не можем же мы оставить его одного.
Джон скривился.
– Мои охранники откажутся от меня, если я поплыву за ним. – Он пошарил у себя на поясе и снял пластиковый футлярчик, который Марко всучил ему перед погружением, расстегнул его и извлек приборчик. – Посмотрим, такой ли он герметичный, как уверяет производитель. – Он включил его, и, на удивление, на мокром приборе загорелся красный светодиод. – Ай да игрушка! – Он нажал кнопку вызова. – Марко? Вы меня слышите?
– Яш шлышу ваш отлишно, – с треском вырвалось из коробочки.
– Марко, приезжайте, пожалуйста, на моторке, – крикнул Джон в запечатанный микрофон, надеясь, что выражается просто и недвусмысленно. – Мы в бухте. И поторопитесь.
В ответ послышалось неразборчивое мхркрхр.
– На лодке, – повторил он. – Скорее.
– Мхр крхр техрх.
Джон посмотрел на красный светодиод, похожий на издевательски мигающий глаз.
– Я сделал все, что мог, – сказал он, отключил прибор и сунул его в держатель на поясе. – Поплыли. Мы же не хотим оставить Бенино одного.
Они сбросили кислородные баллоны и поплыли за ним поверху, не имея никаких шансов его догнать. Видимо, тренированным торсом пловца он был обязан не только генам. И пока они плыли к лодке, на поверхность воды стали всплывать дохлые рыбки, размером все больше и больше, чем ближе они подплывали к лодке.
Оба рыбака отвернулись к другому борту, собирая добычу, и не заметили их приближения. Когда Бенино внезапно вынырнул перед ними из воды, они насмерть перепугались.
Один чуть не выронил свой черпак, другой принялся кричать. Бенино тоже кричал в ответ на языке, который, на слух Джона, представлял собой вариации слов маланг-маланг и алала, и потом принялись кричать все трое.
Тут рыбак с веслом заметил приближение Джона и Патрисии. Он вскочил, угрожающе поднял весло, как дубину, крича и жестикулируя, явно готовый пустить орудие в ход. Другой пытался его уговорить и успокоить, но, видимо, имел мало влияния на своего спутника.
– Боже мой, – крикнула Патрисия, захлебнулась, отплевалась, – он же ударит Бенино по голове!
Джон не ответил, прежде всего потому, что быстрое плавание совершенно выбило его из дыхания. Он остановился и расставил руки, чтобы не пустить Патрисию ближе к лодке. Лодка ходила ходуном и раскачивалась от яростного топота гребца и перевернулась бы, если бы не широкие стабилизаторы по бокам. Дело принимало серьезный оборот.
– Он боится за лодку, – запыхавшись, крикнула Патрисия, колотя руками по воде. – Лодки здесь конфискуют, если застукают рыбака на динамите. Раньше за это полагалась даже смертная казнь.
Джон удивленно глянул на нее:
– Откуда вы знаете?
– Прочитала в путеводителе.
Тогда становилось понятным волнение рыбака. Лишиться лодки означало, без сомнения, гибель. Людей убивали и по меньшему поводу.
Но вместо того чтобы опустить весло на голову Бенино, рыбак внезапно замер, застыл, как статуя, и уставился в сторону горизонта. Они невольно повернули головы туда же: по волнам прямо на них мчалась белая и элегантная моторка с «Предсказания». Только теперь, когда крики стихли, стал слышен приглушенный шум подвесного мотора.
Приземистая фигура рыбака сникла. Он выпустил весло, сел и спрятал лицо в ладонях – заплакал. Второй растерянно смотрел на него, перебирая в ведре пойманных рыбешек и предавшись судьбе.
Моторная лодка мощно подплыла бортом к борту. Марко сидел за рулем, рядом с ним – молодой, жилистый мужчина в солнечных очках, которого, насколько мог припомнить Джон, звали Крисом, это был рыжий ирландец, трудно переносивший тропическое солнце.
– Все в порядке? – встревоженно спросил Марко, спуская веревочную лестницу, по которой они смогли подняться на борт.
Больше всего Джона потрясло то, насколько убогим был улов рыбаков. Рыбешки длиной с ладонь только прикрывали дно пластикового ведра. Вместе с той рыбой, которая пока болталась на волнах, всего этого насилу хватило бы на две жаренки, если есть вместе с плавниками и костями.
– Я не понимаю, – сказал он Бенино. – Какой расчет? Ведь надо еще заплатить за динамит.
У Бенино не было желания вникать в экономические расчеты. Он сидел, дрожащими руками вытирая лицо, и бормотал что-то на своем родном языке.
– Уже девяносто процентов коралловых рифов разрушено динамитом, – вырвалось у него. – Им запрещают, у них отбирают лодки, а они все равно не прекращают.
– Да, – кивнул Джон. – Но для этого, наверное, есть причины?
– Просто они тупые! – Он выглядел на пределе нервных сил. – Тупые, суеверные и толстокожие.
Джон посмотрел на остальных. Марко ждал распоряжений. Патрисия села рядом с Бенино на скамью и колебалась, обнять его или лучше не надо. Оба рыбака поглядывали на них снизу из своей лодчонки, и на их лицах был написан голый ужас.
– Бенино, – сказал Джон, – я хочу посмотреть, как они живут.
Посланник правительства непонимающе взглянул на него.
– Как они живут?
– Да. Их деревню, их семьи, все остальное. Я хочу понять, почему они это делают.
– Зачем?
– Я же сказал: я хочу понять, как они живут.
Широкоплечий филиппинец хотел возразить, но вспомнил, для чего направлен сюда.
– Они живут очень просто. Ничего интересного их жизнь собой не представляет.
– Если я интересуюсь, значит, представляет.
Тот боролся с собой.
– Но это не самая красивая сторона жизни нашей страны. А я должен показать вам красоту. А не убогую рыбацкую деревню.
– На красивую сторону вашей страны я насмотрелся за три недели.
Бенино смотрел в дно лодки, как будто там было что-то притягательное.
– На самом деле мы должны сдать их куда полагается и ехать дальше. Это было бы лучше всего.
– Но не для них. И у меня нет желания изображать из себя полицию. – Джон потер подбородок. – Но, разумеется, я не хочу вас принуждать. Мой секретариат подыщет мне переводчика и отправит его сюда самолетом. Вопрос нескольких часов. – Он солгал, что не хочет его принуждать. Впервые ему пришлось воспользоваться уроками Маккейна о власти и ее применении, и целенаправленно.
И успешно. Бенино невидяще смотрел перед собой. В молчании, которое возникло после слов Джона, можно было форменным образом различить, что он думает. Что его прогонят. Что это будет для него позор.
– Нет, этого не понадобится, – наконец пробормотал он. – Раз уж вам так хочется…
– Спасибо, – Джон указал в сторону рыбаков. – Скажите им, чего мы хотим. Чтобы они отвели нас в свою деревню.
– Прямо сейчас? – взвилась Патрисия. – Нет, Джон, вы не можете так поступить. Мне надо на корабль, смыть соль с волос.
«Разумеется, прямо сейчас, – подумал Джон. – Потом мы их уже никогда не найдем».
– К вечеру вернемся. Бенино, пожалуйста.
Пока Патрисия чертыхалась, посланник правительства перегнулся через борт и поговорил с рыбаками. Тот, который с веслом, приземистый человек со шрамами на лице, был явно главный; другой, у которого, как Джон успел заметить, не хватало на обеих руках по пальцу, что свидетельствовало о том, что он не впервые глушит рыбу динамитом, был хоть и старше, седой и морщинистый, казался подчиненным.
– Они отказываются, – объяснил Бенино. – Они спрашивают, чего нам надо в их деревне. Они думают, мы что-нибудь сделаем их семьям.
– Скажите им, чтоб не боялись. И что мы на них не заявим.
Бенино прокашлялся.
– Если позволите предложить вам… Дайте им немного денег. Пять долларов или десять, это здесь целое состояние. Тогда они вам поверят.
Джон схватился за свой неопреновый костюм. Разумеется, никаких денег при нем не было. Если вспомнить, то с тех пор, как он разбогател, у него практически больше никогда не было при себе денег.
– Есть у кого-нибудь десять долларов? – спросил он, глядя на остальных. – Марко, может, у вас? Я верну.
– С процентами и процентами на проценты? – ухмыльнулся Марко, обшаривая свои карманы. И действительно извлек десятидолларовую купюру и протянул Джону. – Теперь вы мой должник.
– Спасибо. – Он передал купюру Бенино, а тот – рыбакам.
Рыбаки оживились, закудахтали, у гребца загорелись глаза. Они смотрели снизу вверх на сидящих в моторке и взяли деньги.
– Его зовут Педро, а другого Франциско, – сообщил Бенино. – Они поведут нас в свою деревню.
* * *
Деревня стояла так близко к воде, как будто напиравший сзади лес постепенно оттеснял ее в море. Маленькие серые хижины с плетеными стенами и крышами из растрепанных пальмовых листьев стояли тесно, некоторые на сваях над водой или в кронах мангровых деревьев, которые росли из реки. На веревках висели выцветшие лохмотья, в которых Джон только со второго взгляда опознал майки, рубашки и шорты, так же лишь со второго взгляда он рассмотрел чуланы из картона, волнистой жести и пластика, которые были пристроены за хижинами и между ними. Сбежались толпы полуголых детей, завидев большую белоснежную моторную лодку, подплывающую к ветхому причалу словно из другого мира.
– Никого не гладьте по голове, – тихо предупредил Бенино, – детей тоже. Это считается невежливым.
Но такая опасность им не грозила, потому что дети держались на почтительной дистанции и только непрерывно хихикали над плотно облегающими гидрокостюмами. В сопровождении эскорта детей они шли за рыбаками, и Патрисия тоже, хотя она до самого причала повторяла, что ноги ее не будет на этой земле. В лодке остался только Крис.
Уже на причале к ним навстречу вышел мужчина, у которого вместо правой руки был ржавый крюк; они пожали ему левую руку. Перед одной из хижин сидел на стуле мужчина, у которого от обеих ног уцелело только одно бедро, и он держал на этом бедре коричневую бутылку, глядя на гостей мутным взором. Они увидели нескольких молодых мужчин на самодельных костылях, потому что они были одноногие. Еще один остался без рук, и когда провожающие заметили, как это тронуло их гостей, они показали им одного мужчину в хижине, у которого не было ни рук, ни ног. Он был подвешен в мешке к потолку. Они что-то сказали и от души расхохотались; смеялся даже человек, подвешенный к потолку, раскрыв свой неопрятный, щербатый рот.
– Что они сказали? – спросил Джон.
– Что уже без рук и без ног он сделал двух детей, – смущенно перевел Бенино.
Патрисия отвернулась.
– Меня сейчас вырвет, – сказала она.
Это походило на наркотический туризм в чужой мир, на кошмар с картины, изображающей ад. Это была не рыбацкая деревня, а театр военных действий. Люди, казалось, жили прямо на фронте, на минном поле, хотя единственная битва, в которую все они были вовлечены, велась за выживание.
Они дошли до хижины Педро. Его жена, хрупкое существо с большими потухшими глазами, низко поклонилась, и ее муж прикрикнул на нее, чтобы обслужила гостей. Она исчезла и вернулась с опущенной головой, безымянной коричневой бутылкой, из которой пахло алкоголем, и миской холодного риса с подмешанными в него кусочками рыбы. Педро между тем подвел к ним своих детей, числом семь, четверо из которых были сыновья, которых он представил по имени. Потом он жестом пригласил их садиться – для трапезы и беседы.
– У меня еще есть немного денег, – прошептал Марко. – Если уместно будет показать им нашу признательность за гостеприимство. Ведь мы сейчас, наверное, съедим их недельный рацион.
– После, – шепотом ответил Бенино.
Франциско, про которого так и оставалось непонятным, кем он приходится Педро и его семье, остался сидеть с ними, а потом и еще стали приходить деревенские, чтобы посмотреть на пришельцев – хотя никто не осмеливался надолго поднять на них глаза, кроме самых маленьких детей, и принять участие в разговоре.
– Они говорят, что им приходится выходить все дальше в море, потому что вблизи уже ничего не ловится, – переводил Бенино, добавляя от себя: – Чему удивляться, они же все истребили. Включая и самих себя.
С места, на котором сидел Джон, виднелся кусочек берега, на котором жалкий старик, до которого еще не дошли деревенские новости, закидывал и вытягивал сеть, должно быть, мелкоячеистую, судя по тому, какие в ней поблескивали мальки, с ангельским терпением, на одно и то же место.
– Они хоть знают, почему динамит запрещен? – спросил Джон. – К каким последствиям он приводит?
Бенино спросил, собравшиеся рыбаки отвечали, потом Бенино объяснял им явные взаимосвязи, о которых они, судя по удивленным лицам, никогда не слышали. Что коралловые рифы – родина миллионов живых существ, многие из которых являются кормом для рыб, привлекая тем самым косяки. Что динамит все это разрушает. Что они своими попытками увеличить улов истребили самые основы лова, опустошили дно, лишив своих детей пропитания.
Джон снова глянул наружу, на старика на берегу и вспомнил, что он когда-то, сто лет назад, как ему казалось, сидел в своем кабинете и читал книгу об этих взаимосвязях. Тогда он видел все это в другом свете, причем коралловые рифы казались ему пустяком. Теперь он видел действительность. Для этих людей коралловые рифы были вопросом жизни и смерти.
– Они этого не знали, – в замешательстве сообщил Бенино. – Они думали, динамит запрещен потому, что он опасен для самих рыбаков. – Он покачал головой. – Они и сейчас этого не понимают толком…
Патрисия де-Бирс вертела между пальцев кончики волос и придирчиво разглядывала их.
– А почему они вообще начали глушить рыбу? Ведь старый добрый способ действовал веками, а?
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав