Читайте также: |
|
— Я держу лямку, — сказала она. Поль медленно просунул руку в песок рядом с рукой матери и нащупал лямку.
— Давай вместе, — скомандовал он. — Только потихоньку. Главное — не порвать.
Они потянули, и яма почти до конца заполнилась песком. Когда лямка показалась на поверхности, Поль отпустил ее и начал откапывать мать. Потом они вдвоем вытащили мешок на поверхность.
Через несколько минут они стояли на скальном склоне, держа мешок за лямки. Поль посмотрел на мать. Ее лицо и джубба были испачканы пеной. Там, где пена подсохла, налип песок. Казалось, кто-то из озорства закидал ее мокрым зеленоватым песком.
— Ну у тебя и видок! — улыбнулся Поль.
— На себя посмотри!
Оба расхохотались, а потом вдруг заплакали.
— Это все из-за меня, — сказал Поль. — Будь я повнимательнее, ничего бы не случилось.
Она пожала плечами и почувствовала, как с одежды отвалились песочные лепешки.
— Сейчас натяну тент, — продолжал Поль. — А джуббы лучше снять и хорошенько вытрясти.
Он взял мешок и отвернулся.
Джессика кивнула и вдруг почувствовала, что у нее нету сил отвечать.
— Смотри-ка, в скале есть отверстия под колышки! Кто-то уже ставил здесь тент.
Почему бы нет? подумала она, встряхивая плащ. Место вполне к этому располагает — с трех сторон закрыто высокими каменными стенами, с четвертой — выходит на соседнюю гряду, километрах в четырех. Достаточно высоко, чтобы не бояться червей, и достаточно близко к пустыне, чтобы начать следующий переход.
Она оглянулась и увидела, что Поль уже поставил влаготент. Натянутая на распорки ткань выступала бледным пятном на фоне скал, Поль встал рядом с ней и поднял бинокль. Он направил масляные линзы на позолоченные утренним светом далекие утесы и подрегулировал внутреннее давление.
Джессика следила за тем, как он изучает мертвый — словно уже наступил конец света — пейзаж, ощупывая взглядом русла песчаных рек.
— Там что-то растет, — сказал Поль.
Джессика подошла к тенту, нашла в вещмешке запасной бинокль и вернулась к Полю.
— Вон там, — показал он правой рукой, держа бинокль в левой.
Она посмотрела туда, куда он показал.
— Сагуаро. Одни голые ветки и колючки.
— Поблизости могут быть люди, — предположил Поль.
— Возможно, это только остатки испытательной биологической станции, — возразила мать.
— Вряд ли, слишком далеко к югу, — Поль опустил бинокль и потер лицо под респиратором. Он ощутил, как пересохли и обгорели губы, почувствовал привкус пыли во рту.
— Похоже, в этих местах могут быть вольнаибы.
— А можем ли мы рассчитывать, что они настроены дружелюбно? — спросила Джессика.
— Каинз обещал, что они нам помогут.
Тот, кто живет в этой пустыне, должен постоянно чувствовать себя в отчаянном положении, подумала она. Я это сама испытала сегодня, А когда люди в отчаянном положении, они могут убить нас из-за нашей воды.
Она закрыла глаза, и, словно по взмаху волшебной палочки, в мозгу всплыла сцена из жизни на Каладане. Однажды они решили устроить себе каникулы и отправились путешествовать — она и герцог Лето, Поль тогда еще не родился. Они плыли на юг мимо роскошных джунглей, над головами нависала листва кричаще яркого зеленого цвета, а в дельте реки показались такие же зеленые рисовые поля. По обоим берегам разбегались, словно муравьиные тропы, дороги, а по ним сновали люди с перекинутыми через плечи поплавковыми шестами. Когда они добрались до моря, то увидели, что оно расцвечено лепестками парусов сцепленных по две и по три джонок.
Все это было в прошлом.
Джессика открыла глаза и увидела мертвую пустыню, на которую наползала дневная жара. Ей показалось, будто она в преисподней и неутомимые черти поддают жару, так что воздух над раскаленным песком дрожит, как над сковородкой. Далекие скалы впереди были видны словно через мутное стекло.
Выдающийся в пустыню каменный склон был припорошен тонким слоем песка. Дунул утренний ветерок, снялись со скалы ястребы, и тонкое покрывало песка с шелестом осыпалось вниз. Песок уже перестал падать, но Джессика по-прежнему слышала шелест. Он становился все громче — звук, который, услышав однажды, невозможно забыть.
— Песчаный червь, — прошептал Поль.
Он появился справа, продвигаясь величественно, ничего не боясь. Это производило сильное впечатление. Извивающийся песчаный холм разрезал дюны от края до края, насколько хватало глаз. Холм стал еще выше и вдруг рассыпался в пыль, точно волна морского прибоя. Червь продолжал двигаться влево и наконец скрылся из виду.
Шелест постепенно стих. Все смолкло.
— Я видел космические фрегаты — они меньше, — прошептал Поль.
Она кивнула, не отрывая взгляда от пустыни. Там, где только что прополз червь, простирался бесконечный, смыкавшийся с небом песок, который манил и отпугивал их.
— Когда мы отдохнем, — сказала она сыну, — нужно будет продолжить твою учебу.
Он подавил в себе раздражение:
— Мама, тебе не кажется, что мы могли бы обойтись...
— Сегодня ты впал в панику. Ты знаешь свой мозг и бийоговские нервные центры гораздо лучше, чем я. Но ты должен научиться владеть прана-мускулатурой своего тела. Иногда тело, Поль, способно выкидывать фокусы, которых никак от него не ждешь, и я научу тебя, что делать в таких случаях. Ты должен уметь управлять каждой своей мышцей, каждой клеточкой тела. Посмотри на свои руки. Мы начнем с мускулов пальцев, с сухожилий и чувствительности кожи, — она повернулась к сыну спиной. — А теперь пойдем под тент.
Поль растопырил пальцы левой руки, посмотрел, как мать забирается внутрь через входную диафрагму, и подумал, что если она так решила, то разубедить ее невозможно... придется согласиться.
Чтобы из меня ни делали, я уже стал тем, что я есть, подумал он.
Посмотри на свои руки!
Поль взглянул на свою кисть — такой несоизмеримо ничтожной казалась она по сравнению с только что проползшим червем.
Мы пришли с Каладана — этот рай на земле определял весь наш образ жизни. Тем, кто живет на Каладане, не нужно строить рай своими руками — ни на деле, ни в мечтах: мы и так постоянно видели его вокруг нас. И мы заплатили цену, которую всегда платят люди, достигшие рая при жизни, — мы размякли, потеряли остроту восприятия!
Принцесса Ирулан, «Беседы с Муад-Дибом».
— Так ты и есть тот знаменитый Джерни Халлек?
Халлек стоял на пороге круглого помещения, выбитого в скале. Помещение служило своеобразной приемной. Напротив, за металлическим столом, сидел контрабандист в вольнаибской джуббе. Его глаза были не сплошь синими, в них было два разных оттенка, — значит, он питается не только аракианской пищей. Помещение один к одному копировало командирскую рубку космического корабля — по окружности стены протянуты кабели, светятся обзорные экраны, под экранами — пульты дистанционного управления, сам стол тоже полукругом выступает из. стены.
— Я — Стабан Туйк, сын Эсмара Туйка, — сказал контрабандист.
— Значит, это тебя я должен благодарить за помощь?
— Хм-м-м, благодарить. Садись.
Из стены рядом с экраном выдвинулось плоское сиденье, и Халлек со вздохом опустился на него, чувствуя, как он устал. В темной поверхности стола он увидел свое отражение. Халлек усмехнулся — он выглядел совершенно измотанным. От усмешки длинный шрам на его некрасивом лице стал еще более безобразным.
Он перевел глаза со своего отражения на Туйка. Теперь Джерни ясно видел в чертах контрабандиста фамильное сходство: такие же, как у отца, тяжелые, нависшие над глазами брови и грубые, словно вырубленные из камня, нос и щеки.
— Ваши ребята сказали мне, что твой отец мертв — его убили Харконнены.
— Харконнены или предатель из ваших, — ответил Туйк.
На мгновение гнев заставил Халлека забыть об усталости. Он резко выпрямился и спросил:
— Ты можешь назвать его имя?
— Мы не знаем наверняка.
— Суфир Хайват подозревал леди Джессику.
— Гм-м, ведьму из Бен-Джессерита... возможно. Но Хайват сам попал в плен к Харконненам.
— Я слышал, — Халлек глубоко вздохнул. — Похоже, нам предстоит еще немало поработать мечом на этой планете.
— Мы не будем делать ничего, что привлекло бы к нам внимание.
Халлек оцепенел.
— Но...
— Мы рады предоставить убежище тебе и остальным, кого мы спасли. Ты говорил о благодарности — отлично. Вы отработаете свой долг. Мы всегда сможем подыскать дело для хорошего человека. Хотя, если вы предпримете хоть малейшую попытку выступить против Харконненов, мы прикончим вас на месте.
— Послушай, парень, но ведь они убили твоего отца!
— Возможно. И если это так, я скажу тебе то, что обычно говорил мой отец тем, кто действует необдуманно: «Камень — тяжелая штука, песок — тоже, но ярость глупца тяжелее того и другого».
— Так что же, ты собираешься оставить все как есть?
— Я так не говорил. Я сказал только, что я не позволю посягать на наш договор с Гильдией. Гильдия требует от нас осмотрительных действий. Есть много разных способов погубить врага.
— Гм-м-м.
— Именно, гм. Если ты настроился отыскать ведьму, ищи сколько тебе угодно. Но хочу тебя предупредить, что ты скорее всего опоздал... к тому же мы сомневаемся, что она та, кого ты ищешь.
— Хайват редко ошибался.
— Он оказался в руках Харконненов.
— Думаешь, он предатель? Туйк пожал плечами.
— Все это бесполезные рассуждения. Мы думаем, что ведьма мертва. По крайней мере, так считают Харконнены.
— Я вижу, ты много чего знаешь про Харконненов.
— Предположения, догадки... слухи и сплетни.
— Нас семьдесят четыре человека, — сказал Халлек, — Если вы серьезно намерены оставить нас у себя, мы должны быть уверены, что наш герцог мертв.
— Есть люди, которые видели его тело.
— А мальчик... молодой господин Поль? — Халлек попытался сглотнуть и не смог из-за комка в горле.
— Последнее, что нам известно, что он вместе с матерью затерялся в песчаной буре. Похоже, даже их костей никто никогда не увидит.
— Так ведьма тоже погибла... все погибли.
Туйк кивнул.
— А Зверь-Раббан, говорят, снова усядется на Дюне.
— Граф Раббан Ланкевайльский?
— Да.
Халлеку понадобилось некоторое время, чтобы подавить ярость, которая чуть не прорвалась наружу. Задыхаясь, он произнес:
— С графом Раббаном у меня личные счеты. Я должен ему отплатить за свою семью... — он потер шрам на нижней челюсти, — и за это тоже.
— Нельзя безрассудно рисковать сразу всем, чтобы свести личные счеты, — нахмурился Туйк, глядя, как заиграли желваки на лице Халлека, а в глазах под голыми веками появилось вдруг отсутствующее выражение.
— Я знаю... я знаю... — Халлек глубоко вздохнул.
— Своей службой ты и твои люди можете заработать право покинуть Аракис. В Империи много мест, где...
— Я освобождаю своих людей от всех обязательств. Пусть выбирают сами. А я остаюсь здесь — с Раббаном.
— Пока ты в таком настроении, я не уверен, что мы будем в тебе очень заинтересованы.
Халлек уставился на контрабандиста.
— Ты сомневаешься в моих словах?
— Не-е-т.
— Вы спасли меня от Харконненов. Герцогу Лето я больше не нужен. Поэтому я останусь на Аракисе — с вами... или с вольнаибами.
— Мысль — неважно, высказанная или невысказанная, — это уже реальность, и человек сразу становится зависимым от нее. Что ж, тебе придется узнать, что у вольнаибов граница между жизнью и смертью не слишком отчетлива и ее можно перейти совсем незаметно.
Халлек на миг закрыл глаза, чувствуя, как снова наваливается усталость.
— «Где ты, Господь, что вывел нас из пустыни и пропасти?» — прошептал он.
— Не спеши, и день мести придет, — отозвался Туйк. — Спешка — орудие шайтана. Отвлекись от своего горя — мы тебе в этом поможем. На свете есть три вещи, дающие облегчение сердцу: зеленая трава, вода и красота женщины.
Халлек открыл глаза.
— Я предпочел бы кровь Раббана Харконнена, текущую по моим ногам, — он посмотрел на Туйка. — Ты думаешь, этот день придет?
— Мне нет дела до того, как ты встретишь завтра, Джерни Халлек. Я могу только помочь тебе пережить сегодня.
— Тогда я принимаю твою помощь и остаюсь здесь до того дня, пока ты не прикажешь мне отомстить за своего отца и за остальных, кто...
— Послушай-ка, славный воин, — оборвал его Туйк. Он наклонился через стол так, что его голова оказалась на уровне плеч, и пристально посмотрел на Джерни. Лицо контрабандиста внезапно сделалось похожим на иссеченный ветрами камень.
— Вода моего отца... я сам отплачу за нее. Собственным мечом.
Халлек в свою очередь уставился на Туйка. В эту минуту контрабандист напомнил ему герцога Лето — храброго предводителя, уверенного в своем положении и своих действиях. Он очень походил на герцога... каким тот был до Аракиса.
— Хочешь, чтобы мой меч был рядом с твоим? — спросил Халлек.
Туйк снова откинулся назад и расслабился. Он молча изучал собеседника.
— Почему ты назвал меня славным воином?
— Ты единственный из приближенных герцога, кому удалось прорваться. Враг значительно превосходил тебя, но ты сумел его опрокинуть... Ты победил их так, как мы побеждаем Аракис.
— То есть?
— Не думай, что мы тут живем в свое удовольствие — нас здесь просто терпят. Аракис — наш враг.
— А-а-а, и вы не хотите, чтобы у вас появились новые враги?
— Именно.
— Интересная тактика. Это вольнаибы придумали?
— Возможно.
— Ты говорил, что жизнь у вольнаибов покажется мне несладкой. Это потому, что они живут в пустыне, в открытых песках?
— Кто знает, где живут вольнаибы? Мы, например, считаем Центральное плато необитаемым. Но сейчас я бы предпочел обсудить...
— Говорят, что Гильдия старается не прокладывать маршруты своих транспортов над пустыней. Но ходят слухи, будто там можно найти настоящие оазисы. Если только знать, где искать.
— Слухи! — фыркнул Туйк. — Похоже, ты выбираешь между мной и вольнаибами? У нас здесь достаточно безопасно: сич выдолблен в глубине скалы, есть тайные резервуары с водой. Мы живем как цивилизованные люди. А вольнаибы — просто несколько шаек оборванцев, которых мы используем для добычи пряностей.
— Но они умеют убивать Харконненов.
— Хочешь знать, к чему это приведет? Даже сейчас на них охотятся, как на диких зверей, — с лазерными пистолетами, потому что у них нет щитов. А скоро и совсем уничтожат. Почему? Потому, что они умеют убивать Харконненов.
— Харконненов ли? — спросил Халлек.
— Что ты хочешь сказать?
— Ты разве не слышал, что среди людей Харконненов могли быть и сардукары?
— Опять слухи.
— А погром? Такие дела не в стиле Харконненов — слишком дорогое удовольствие!
— Я верю только тому, что вижу собственными глазами. Решай сам, славный воин. Я или вольнаибы. Я обещаю тебе убежище и возможность добраться до человека, чья кровь интересует нас обоих.
Халлек колебался: Туйк был явно расположен к нему и говорил мудрые вещи, но Джерни что-то смущало, и он никак не мог понять что.
— Полагайся на самого себя, — продолжал контрабандист. — Вспомни, кто принимал решения, когда нужно было вывести твоих ребят из окружения? Только ты. Так что решай.
— Придется. Значит, герцог и его сын погибли?
— Так думают Харконнены. В подобных вопросах я склонен им доверять, — мрачная улыбка пробежала по его лицу. — Но это единственное, в чем я им доверяю.
— Пусть будет так, — повторил Халлек. Он протянул вперед правую руку — большой палец плотно прижат к поднятой вверх ладони в традиционном жесте. — Я отдаю тебе свой меч!
— Принимаю.
— Хочешь, чтобы я уговорил моих людей?
— Ты собираешься позволить им выбирать самим?
— До сих пор они шли за мной, но большинство из них родилось на Каладане. Аракис оказался не таким, каким они его представляли. Они потеряли здесь все — кроме своих жизней. Я бы предпочел, чтобы они сейчас решали сами за себя.
— Сейчас нет времени для половинчатых решений. Они привыкли идти за тобой.
— Другими словами, они тебе нужны?
— Нам всегда нужны опытные бойцы... а сегодня нужнее, чем когда-либо.
— Ты принял мой меч. Хочешь, чтобы я уговорил их?
— Я думаю, они пойдут за тобой, Джерни Халлек.
— Надеюсь.
— Непременно пойдут.
— В таком случае, могу я действовать на свое усмотрение?
— Да, действуй.
Халлек откинулся на высокую спинку своего мягкого кресла и почувствовал, каких усилий стоило ему это незначительное движение.
— Тогда я сейчас же займусь размещением и обеспечу их всем необходимым.
— Поговори с моим прапорщиком. Его зовут Друск. Скажи ему, что я распорядился выдать вам все, что ты скажешь. Я подойду чуть позже. Мне нужно сначала присмотреть за отправкой пряностей.
— Удача бродит где захочет, — улыбнулся Халлек.
— Именно, — кивнул Туйк, — Смутное время — самое подходящее для нашей работы.
Халлек встал, услышал, как еле слышно прошуршал фотозамок, и почувствовал, как воздушная завеса качнулась за его спиной. Он развернулся, нырнул в открывшийся проход и вышел из помещения.
Он очутился в просторной зале — той самой, куда его и его ребят привели адъютанты Туйка. Длинная и узкая, она была выдолблена прямо в скале. По гладким, почти полированным стенам можно было догадаться, что здесь работали лазерными резаками. Потолок уходил вверх так высоко, насколько позволяла естественная кривизна горного склона, и благодаря этому внутри постоянно циркулировали воздушные потоки. Вдоль стен были стойки с оружием.
Халлек не без гордости посмотрел на своих людей — все, кто был еще в состоянии стоять, стояли. Никто не расслабился и не поддался усталости. Медики контрабандистов сновали среди них, ухаживали за ранеными. Слева он увидел поплавковые носилки, и возле каждого раненого стоял его товарищ — солдат Атрейдсов.
Девиз, с которым Атрейдсы воспитывали своих людей — «Мы сами за себя постоим!» — сделал их крепче любой скалы, подумал Халлек.
Один из его офицеров шагнул ему навстречу. В левой руке он держал вынутый из чехла девятиструнный бализет Халлека. Офицер резко взмахнул рукой, отдавая честь, и сказал:
— Господин полковник, врач говорит, что Маттай безнадежен. У них здесь нет ни пластиковых костей, ни искусственных органов — только средства первой помощи. Маттай знает, что ему долго не протянуть, поэтому у него есть к вам просьба.
— В чем дело?
Офицер протянул ему бализет.
— Он сказал, что с песней ему было бы легче умирать. Вы ее знаете... он вас часто просил ее спеть, — у офицера на секунду перехватило дыхание. — Она называется «Моя крошка», господин полковник. Если бы вы...
— Я знаю, — Халлек взял бализет, вытащил из кармашка на деке медиатор. Он извлек из инструмента мягкий аккорд и обнаружил, что тот уже кем-то настроен. Глаза Халлека пылали от гнева, но он постарался придать лицу безмятежное выражение, шагнул вперед и забренчал на струнах, через силу улыбаясь.
Несколько его людей и врач склонились над ближними носилками. Когда Халлек подошел поближе, кто-то начал тихонько подпевать, легко подхватив ритм знакомой мелодии:
Моя крошка стоит у окошка,
Солнце светит в стекло.
Как же мне повезло —
Золотая совсем моя крошка!
Приди ко мне,
Мне с тобою легко и тепло...
Ко мне, ко мне —
Мне с тобою легко и тепло.
Певец замолчал, потянулся перевязанной рукой к человеку на носилках и прикрыл ему веки.
Халлек последний раз провел по струнам и подумал: Теперь нас семьдесят три.
Обычному человеку не так-то просто разобраться в частной жизни Императорской Семьи, поэтому я хочу, чтобы вы представили ее, глядя как бы изнутри. У моего отца, я полагаю, был только один настоящий друг: граф Казимир Фенринг, генный евнух и один из искуснейших и смертельно опасных бойцов Империи. Однажды граф, подвижный и уродливый человечек, привел отцу новую рабыню-наложницу, и моя матушка сразу же отрядила меня шпионить — выяснить, что из этого последует. Мы все шпионили за отцом — для собственной безопасности. Разумеется, что ни одна из рабынь-наложниц, которых моему отцу дозволялось иметь по соглашению между Гильдией и Бен-Джессеритом, не была вправе родить Императорского Наследника, но тем не менее вокруг этого велись постоянные и настойчивые интриги. В искусстве избегать орудий убийства мы — моя матушка, сестры и я — стали настоящими профессионалами. Пусть мои слова покажутся кому-то ужасными, но я не уверена, что мой отец не был причастен к этим бесчисленным покушениям. Императорское Семейство не похоже на другие семьи. Итак, появилась новая рабыня-наложница: рыжеволосая, как мой отец, стройная и изящная. У нее было сложение танцовщицы, а в ее психогенную обработку, несомненно, входило искусство обольщения. Отец долго смотрел, как она, обнаженная, позировала перед ним. Наконец он сказал: «Она слишком красива. Мы прибережем ее для подарка». Вы не представляете себе, какую панику в Императорском Семействе вызвало это хладнокровное решение. В конечном счете именно утонченные и продуманные ходы были смертельно опасными для всех нас.
Принцесса Ирулан, «В доме моего отца».
Поздним вечером Поль стоял возле влаготента. Расщелина, которую он выбрал для лагеря, лежала в глубокой тени. Он вглядывался в скалы, торчащие далеко в песчаных просторах, и прикидывал, стоит ли будить спавшую в палатке мать.
Сразу за их укрытием разбегались бесконечными складками дюны. Они лоснились в лучах заходящего солнца, и их тени, эти маленькие кусочки наступающей ночи, казались жирными, как сажа.
Все было ровным, плоским и гладким. Его взгляд пытался нащупать хоть что-нибудь, нарушающее эту плоскость. Но до самого горизонта он не смог отыскать ничего в жарком мареве — ни цветка, ни подрагивающей былинки, которая выдавала бы движение ветра... только дюны и эти далекие скалы под раскаленным серебряно-синим небом.
А что, если там вовсе не одна из заброшенных испытательных станций, засомневался он. Что, если там нет никаких вольнаибов, и растения, которые мы видим, появились там совершенно случайно?
Во влаготенте проснулась Джессика. Перевернулась на спину и увидела сквозь прозрачный полог Поля. Он стоял к ней спиной, и что-то в его позе напомнило ей его отца. Джессика почувствовала, что невыразимое горе вновь переполняет ее, и отвела взгляд.
Она подрегулировала влагоджари, освежилась глотком воды из кармана влагоуловителя на задней стенке тента, выскользнула наружу и потянулась, расправляя затекшие после сна мышцы.
Не оборачиваясь, Поль сказал:
— Я обнаружил, что от тишины тоже можно получать удовольствие.
Как ловко человеческий мозг умеет перенастраиваться в зависимости от того, что его окружает, подумала она и вспомнила одну из бен-джессеритских аксиом: «Под давлением обстоятельств человеческий мозг может сориентироваться в любую сторону — к плюсу или к минусу, включиться или выключиться. Его следует представлять как некий спектр возможностей, на одном конце которого — отрицательном — полная бессознательность действий, а на другом — положительном — сверхвосприятие. Направление, в котором начнет действовать мозг в чрезвычайных обстоятельствах, в значительной степени определяется подготовкой».
— Мы могли бы здесь хорошо жить, — произнес Поль.
Она попыталась увидеть пустыню его глазами, стараясь воспринимать суровые условия жизни на Аракисе как нечто несущественное и пытаясь представить себе все те возможные варианты будущего, которые просмотрел Поль. Одному все равно было бы здесь тоскливо, даже если не бояться, что кто-то стоит за твоей спиной, что кто-то на тебя охотится.
Она шагнула к Полю, подняла бинокль, подрегулировала масляные линзы и принялась рассматривать далекий скальный склон. Да, за тем камнем в самом деле растет сагуаро... и еще какие-то кактусы. Как выгоревшая подстилка, стелется невысокая, желто-зеленая от лежащей на ней тени трава.
— Я сворачиваю лагерь, — сказал Поль.
Джессика кивнула, подошла к краю расщелины, откуда вся пустыня была как на ладони, и перевела бинокль влево. Там сверкали белизной соляные отложения, окаймленные сероватым ободком грязи. Настоящее белое поле. Белизна — символ смерти. Но эта соль говорила о другом — о воде. Когда-то поверх сияющей белизны плескалась вода. Джессика опустила бинокль, поправила джуббу и прислушалась к движениям Поля.
Солнце опустилось еще ниже. По солевым отложениям потянулись тени. На горизонте буйствовали краски заката. Надвигающаяся темнота словно пробовала песок, прежде чем с размаху навалиться на него. Антрацито-черные тени все расширялись и расширялись, и наконец густая ночная тьма окутала пустыню.
Звезды!
Джессика завороженно смотрела на них. По звуку шагов она поняла, что Поль подошел и встал рядом. В безмолвной ночи звезды представлялись чем-то единственно важным, казалось, все пронизано устремленностью к ним. Тяжесть дня ослабевала. Мягкий, словно пух, ветерок коснулся ее лица.
— Скоро взойдет первая луна, — сказал Поль. — Все упаковано. Я установил било.
Может, нам суждено сгинуть в этом аду, подумала Джессика. И никто этого не узнает. Ночь заполнила темнотой впадины между дюнами и прикоснулась своим черным крылом к ее лицу, неся с собой запах корицы. Волна запахов нахлынула на нее.
— Здорово пахнет, — заметил Поль.
— Я чувствуй даже сквозь фильтр, — ответила Джессика. — Целое состояние. Только вот купишь ли на него воду? — она указала вперед. — Искусственного освещения там не видно.
— Вольнаибы наверняка спрятали свой сич в скалах, — сказал Поль.
Справа над горизонтом развернулась серебряная лента: всходила первая луна. Вот она поднялась выше, и стал виден силуэт ладошки на ее поверхности. Джессика принялась рассматривать блестевший перед ними серебристо-белый песок.
— Я установил било в самом глубоком месте расщелины. После того как я подожгу запал, у нас будет минут тридцать.
— Минут тридцать?
— Потом оно начнет... подманивать червя.
— Да, конечно. Я готова.
Он отошел назад, и она услышала, как он продвигается обратно в глубь расщелины.
Ночь — это туннель, подумала она. Дыра в завтрашний день... если только у нас будет завтра. Джессика потрясла головой. Почему я чувствую себя такой разбитой? Я, кажется, была подготовлена и для более тяжелых ситуаций!
Поль вернулся, взвалил на спину рюкзак и начал спускаться к ближней дюне, которая застывшей волной расстилалась перед ним. Там он остановился, поджидая мать. Поль слышал, как она мягко продвигается следом. Холодная дробь крупных песчинок — морзянка пустыни — звучала в такт шагам, как будто отсчитывала последние метры безопасного пути.
— Мы должны идти неритмично, — сказал Поль, вызывая в памяти воспоминания о том, как ходят люди по открытой пустыне, — настоящие воспоминания и воспоминания провидческие.
— Посмотри, как я пойду. Так ходят по песку вольнаибы.
Он шагнул на наветренный склон дюны и пошел вдоль него, припадая на одну ногу.
Джессика шагов десять наблюдала за ним, потом пошла, подражая его походке. Она уловила, в чем дело: шаги должны напоминать простое смещение песка... словно это ветер бежит по дюнам. Но мышцы сразу запротестовали против таких неестественных, ломаных движений: шагнуть... споткнуться... споткнуться... шагнуть... шагнуть... подождать... споткнуться... шагнуть...
Время застыло как студень. Казалось, поверхность скалы не думает приближаться. Она по-прежнему возвышалась вдали.
Бом! Бом! Бом! Бом! Бом!
В расщелине за спиной вдруг загудел барабан.
— Било, — прошептал Поль.
Било продолжало гудеть, и им стоило большого труда не подстраивать свой шаг под его удары.
Бом... бом... бом... бом...
Они скользили по залитой лунным светом чаше, и гулкий бой била казался причудливым сопровождением яркого театрального действа. Вверх и вниз по расплескавшимся в бесконечности дюнам: шагнуть... споткнуться... подождать... шагнуть... Через песок, дробинками выкатывающийся из-под ног: споткнуться... подождать... подождать... шагнуть...
И все это время их слух напряженно пытался уловить знакомое шипение.
Звук наконец появился и оказался таким тихим, что шорох их шагов его заглушил. Но он нарастал... нарастал и приближался откуда-то с запада.
Бом... бом... бом... бом... — гудело било.
Громкое шипение разорвало ночь позади них. Не останавливаясь, они повернули головы и совсем рядом увидели гребень червя.
— Вперед, — прошептал Поль. — Не оглядывайся.
Казалось, расщелина разорвалась от яростного скрежета. В глубокой тени оставленных ими скал раздался звук рухнувшей вниз каменной лавины.
— Вперед, — повторил Поль.
Он видел, что они достигли той невидимой черты, где обе скалы — та, что впереди, и та, что сзади, — кажутся уже одинаково далекими.
А позади них продолжал свистеть в ночи гигантский бич, пытаясь сокрушить камень.
Они шли и шли... Тупая боль в мышцах достигла такой степени, когда все уже становится безразлично, но Поль видел, что заветный склон вдалеке стал выше и круче.
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 38 | Нарушение авторских прав