Сопротивление

Сопротивление делает сильнее и бросает вызов. Такое сопро­тивление проявляется прежде всего там, где могущественные зло­употребляют своим могуществом. Поэтому сопротивление, как правило, оказывается снизу. Сопротивление ставит предел могу­щественным и их могуществу.

Иногда тот, кто оказывает сопротивление, сам хочет прийти к власти. В этом случае его сопротивление служит перевороту. Он может быть оправданным или неоправданным. Если он не явля­ется оправданным и если использующиеся для его совершения средства выходят за пределы необходимого, этому сопротивлению необходимо также оказать сопротивление.

С началом сопротивления начинается состязание в силе, которое приводит либо к равновесию, когда обе стороны взаимно признают друг друга и тем самым идут друг другу навстречу, либо же одна из сторон одерживает верх над другой, подчиняет и одолевает ее, так что сопротивление, в случае, если победившая сторона начинает за­носиться, по прошествии некоторого времени, возобновляется.

Существует также состязание в силе между мыслями или уче­ниями или убеждениями или религиозными «истинами» или же состязание сил в борьбе с властью, которую эти учения дают опре­деленным лицам или объединениям. Поэтому сопротивление этим лицам или учреждениям проявляется в сопротивлении их мыслям или учениям и провозглашаемой ими «истине». Поэтому борьба идей и связанное с ней сопротивление определенным мыслям или утверждениям нередко протекают на фоне властной политики. Это значит, что открытая борьба, если она одновременно угрожает ка­кой-либо властной позиции, пресекается теми, кто стоит у власти. Когда у них было достаточно власти, они часто даже карали за нее, вплоть до применения смертной казни. Эта крайняя форма наказа­ния тех, кто сопротивлялся в своих мыслях, встречалась при дик­татурах, которые также стремились к установлению господства оп­ределенного мировоззрения, например, при национал-социализме или при коммунизме. Еще раньше подобное преследование инако­мыслящих практиковалось и в христианстве, причем оно практи­куется в нем и по сей день, хотя и в ослабленной форме. Оно до сих пор существует в исламе. Поэтому новая революция начинается чаще всего с новых мыслей и новых убеждений, пытающихся ут­вердиться через преодоление прежних мыслей и убеждений.

Мирной революцией при помощи новых мыслей было Просве­щение. Оно поставило под вопрос многие религиозные убеждения и догматы и разоблачило их, как противоречащие опыту и здравому смыслу. Тем самым оно решающим образом ослабило властные позиции церкви. Благодаря Просвещению свобода мысли была признана во многих государствах в качестве одного из фундамен­тальных прав человека.

Однако борьба за приоритет собственных мыслей и убеждений с не меньшей остротой продолжается на других уровнях. Равно как и слежка за инакомыслящими, их очернение и преследование.

Сильнейшая претензия на власть, кроющаяся за определенны­ми мыслями, проявляется в утверждении, что они исходят якобы от Бога, что те, кто провозглашают их, провозглашают их во имя Божье, что те, кто защищают их, защищают их во имя Божье, и что тех, кто отступают от них или ставят их под вопрос, можно во имя Божье проклинать и преследовать. Тем самым тот, кто провозглашает эти мысли, ставит себя на место Бога, и тот, кто преследует отступников, преследует их во имя Божье. Поэтому всякое сопротивление этим мыслям или же попытка разоблачить их подоплеку путем просвеще­ния, представляется не только сопротивлением тем, кто их провозг­лашает. Оно является прежде всего сопротивлением их Богу.

Но что это за сопротивление и какому Богу? Иногда говорят, что наши образы Бога антропоморфны. Это значит, что люди представляют Бога в человеческом образе. Те, кто провозглаша­ют Его «истину» от Его имени демонстрируют Его нам в челове­ческом образе — например, ревнивым, мстительным и карающим. Но что же это в действительности за образ? Он является не только богопротивным, но и бесчеловечным.

Тот, кто испытывает страх перед этим Богом и потому не нахо­дит в себе достаточно мужества оказать сопротивление ему и тем, кто его провозглашает, теряет тем самым и мужество, необходи­мое для того, чтобы приглядеться к нему внимательнее и разли­чать мысли на предмет их соответствия или противоречия нашему опыту и здравому смыслу.

К счастью, существует изречение Бога, во всяком случае, того Бога, который провозглашается христианством, вложенное в его уста и ставящее на место тех, кто Его провозглашает. Оно содер­жится как в Ветхом, так и в Новом Завете. Оно звучит так:

Но вот завет, который Я заключу с домом Израилевым после тех дней, говорит Господь: вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут моим народом. И уже не будут учить друг друга, брат брата, и говорить: «познайте Господа», ибо все сами будут знать Меня, от малого до большого, говорит Господь, потому что Я прощу беззакония их и грехов их уже не воспомяну более. (Иер 31, 33-34; Евр 10, 17).

«...НЕСЛЫХАННОЕ СРЕДОТОЧЬЕ»

Рильке. Сонеты к Орфею. И/ХХУШ (в переводе В. Микушевича). В перево­де В. Бакусева: «...неслыханную середину».

7 - 9055

СОМНЕНИЕ

Сомневаться значит, что я в чем-то не уверен. Например, я не уверен, является ли правильным то или иное высказывание или утверждение, или понимание, или открытие, соответствует ли оно действительному положению вещей, или же оно является пра­вильным лишь предварительно и частично, или, может быть, даже ложным. Или же я не уверен в том, честны ли со мной те люди, ко­торые что-либо говорят или утверждают, и не пытаются ли они об­мануть меня, сбить меня с толку, причинить мне вред и получить надо мной власть.

Иногда я сомневаюсь и сам в себе — не ошибся ли я, правиль­ными ли было мое решение или действие, и верной ли дорогой я иду к поставленной цели.

К чему приводит сомнение? К тому, что я что-то перепрове­ряю, что я, возможно, приостановлю свое движение, прежде чем сделать следующие шаги, начну искать альтернативы и сравнивать их между собой. Следовательно, сомнение делает меня более осто­рожным и не позволяет мне уходить слишком далеко в неверном направлении.

Усомнившись, я ищу критерии, которые могли бы облегчить мне принятие верного решения и убедиться в том, что нечто явля­ется правильным, или же в том, должен ли я верить кому-либо или нет.

Когда речь идет о ситуациях, можно на основании их воздейс­твия проверять, в какой степени они соответствуют действитель­ности или могут нам помочь — даже там, где точная проверка не­возможна. Ибо, в сущности, многое остается скрытым от нас — за исключением их воздействия, в той степени, в которой мы можем его воспринять. Я могу проверить это и на самом себе: важно ли для меня знать или точно знать что-либо, или же точное знание, возможно, принесет мне только вред, в особенности, в отношени­ях. Например, в отношениях между родителями и детьми, когда родители слишком подробно выспрашивают детей обо всем. Ибо если сомнение заходит слишком далеко, оно превращается в недо­верие. Как только начинает ощущаться недоверие, оно приводит к тому, что нечто начинают скрывать по-настоящему.

Сомнения допустимы, прежде всего, там, где кто-либо хочет обратить других в свою веру. Во что он хочет их обратить? В истин­ную веру или в веру в себя самого? Там, где мы ощущаем рвение, речь навряд ли идет об истине, а скорее всего о власти. Поэтому следует быть осторожными и найти стратегию, при помощи которой мы сможем по возможности уклониться от этой власти. При этом мы должны, прежде всего, остерегаться самому хотеть обра­тить кого-либо.

Многие сомневаются и в Боге. В самом деле? Можно ли вооб­ще в Нем сомневаться? Или же мы скорее сомневаемся в том, что люди говорят о Нем, как будто они могут что-либо знать о Нем? Может быть, дело обстоит даже так: Чем больше мы сомневаемся в том, что о Нем думают и говорят, тем больше части мы воздаем Ему — при условии, если Он действительно существует. Если мы сомневаемся даже в Его существовании — и, таким образом, отка­зываемся от всякого знания о Нем даже и в этом отношении, но при этом не отчаиваемся в Нем, то перед лицом мира — такого, ка­ким он нам открывается — мы становимся как сосредоточенными, так и открытыми и широкими. Мы ощущаем себя ориентирован­ными целиком на него, обращенными на него — и, тем не менее, сдержанными. Таким образом, мы находим путь к благоговейно­му созерцанию, которое приводит нас в состояние глубочайшей созвучности с тем, что отсутствует. Это благочестивое созерцание является одновременно отдачей и благоговением, и оно является пустым — по ту сторону всех сомнений.

ЧИСТОТА

Чистый значит очищенный. Нечто является очищенным, если с него спало нечто, не относящееся к нему. Нечто чуждое, через которое его собственное смешивается с чем-то другим, которое загрязняет его, делает его негодным, отнимает у него его красоту и его ценность.

Быть чистыми могут наши мысли и наши слова. Быть чисты­ми могут наши намерения и наши цели. Быть чистыми могут так­же наша любовь и наши поступки. Но, прежде всего, можем быть чистыми мы сами.

По отношению к кому мы можем быть чистыми? Мы можем быть чистыми по отношению к другим людям, чистыми по отно­шению к нам самим, чистыми перед Богом.

Что означает быть чистыми перед Богом? Прежде всего, что мы не мыслим Его. Каждая мысль о Нем, являясь человеческой мыс­лью, отнимает нечто от Его уникальности, является дерзостью по отношению к Нему.

Я боюсь, что благодаря этим мыслям сам стал нечистым. Ибо как мысль могла бы когда-либо достигнуть Бога или что-либо сде­лать ему? Поэтому мы мыслим нечисто, если размышляем о Нем и если мы мыслим о тех, кто мыслит о Нем. Чистота отпускает и то, и другое, как одни, так и другие мысли. В отношении Бога она лишена мыслей во всех отношениях.

Насколько больше нам угрожает опасность стать нечистыми, когда мы говорим о Боге, может быть, даже так, как если бы мы были с Ним запанибрата? Или если мы выдаем себя за Его слуг или за Его избранников или даже за Его посланцев или замести­телей? Какая тьма должна наступить в душе, которая дерзает на что-либо подобное, и какая тьма — в душах тех, кто слушает таких людей и верит им?

Но и здесь я опять говорю нечисто, как если бы я сам был слу­гой Бога и, как Его слуга, обязан был предостеречь других. Если Бог существует, то ничто не может увести прочь от Него, так же, как ничто не может привести к Нему, как если бы Он неподвиж­но сидел бы в каком-либо месте и можно было бы приблизиться к Нему или удалиться от Него. Но и это также — нечистая мысль.

Так как же мы можем стать чистыми перед Богом, не думая о Нем, не ожидая от Него ничего и никогда не изрекая Его имя на­шими устами? Так же, как нам удается добиться очищения и во всех других случаях. Мы отпускаем все, насколько мы это можем. Мы отпускаем отход и становимся пустыми.

Но это нам удается лишь частично путем собственных упраж­нений. Ибо и это нечисто перед Богом — вправе ли я вообще изре­кать моими устами это имя? Очищение, прокаливающее нас до тех пор, пока мы действительно становимся чистыми перед Ним, мо­жет прийти только от Него, так, что мы не в состоянии знать или назвать это. Но при этом мы с болью узнаем, что нас охватывает нечто, чему мы не можем сопротивляться, но так, что мы, в конце концов, снова находим себя неким непостижимым образом спо­койными и очищенными. Настолько очищенными, что мы можем оставить даже Бога. Правда, сосредоточенными, бодрствующими, бесстрашными, обращенными ко всему, как оно есть, не удержи­вающими ничего и тем самым готовыми к непостижимому для нас Скрытому и Последнему.

Дата добавления: 2015-11-30