2 страница

– Случилось что-то? – Сайфуддин вернулся к забору и мастерски перелез на мою половину.

– Случилось. Ты секреты хранить умеешь?

– Каждый узбек умеет, и я не исключение, – обиженно произнес мой враг.

– Ты только не смейся. Вчера утром со мной случилась беда: мой член стал похож на засохший финик.

– А я причем? – не поверил Сайфуддин.

– Ты дослушай. Я думал, что это болезнь, но одна знакомая врачиха сказала, что это порча. Как ты думаешь, Катька может быть ведьмой?

– Ты, что разыгрываешь меня?

– Хочешь посмотреть? Пошли!

– Не пойду. Потом расскажешь всем, что я на твой член смотрел.

– Да я не шучу! У тебя в телефоне камера есть?

– Есть.

– Неси сюда!

Сайфуддин принес телефон, я стыдливо отвернулся он недоверчивого узбека и, оглянувшись по сторонам, быстро сделал фотографию своего финика (ничего более унизительного я не делал ни разу в жизни).

– На, смотри!

Сайфуддин взял обратно свой телефон, посмотрел на экран и обмер.

– Беда, брат…

– А я тебе что говорю. Так, может быть Катька ведьмой?

– Нет, она на такое не способна. Она девочка добрая. А кто с тобой такое сотворил, должно быть, злой человек, шайтан.

– Ты меня прощаешь? – я все еще верил, что Сайфуддин как-то причастен к делу об уменьшении моего члена.

– Я на тебя зла не держал, просто думал: почему ты меня, так не любишь?

– Да сам не знаю, – замешкался я. – Что-то во мне проснулось непонятное, ненавидеть тебя заставило, – нашел я выход. – Но ты человек хороший, лучше, чем я (я соврал вслух, а про себя подумал, что я-то, конечно, лучше).

– Не лучше, – сказал Сайфуддин. – Мне идти пора, матери надо морковки на плов нашинковать.

– Ты же никому не расскажешь? – посмотрел я в его темно-карие глаза.

– Я – могила! – уверил меня он.

Мы пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны, как два боксера бредут в разные углы ринга. Но наступит осень, и мы снова сойдемся в смертельной битве.

– Сучара! – выругался я вслух. – У него же компромат на меня! Мой крохотный член остался в памяти его узбекского телефона! Мне крышка! Если я, хоть раз подойду Сайфуддину, он опозорит меня на всю республику, и придется мне эмигрировать.

Я пришел домой. Попытался заговорить с отцом, но вновь получил по голове. Трудно быть русским в нашей квартире. Я ушел в комнату, лег на диван и начал шепотом просить Господа о восстановлении размера моего члена: «Господи, если слышишь меня, или чувствуешь мое присутствие в себе, дай мне шанс исправиться, верни мне полноценный размер, и я стану добрым человеком, буду всех на Земле любить и узбеков тоже».

Но Бог меня не услышал. Утром член мой оставался таким же, как и накануне. Порча не снята. Отец уже не бил меня за русские слова, а пытался придумать выход из положения.

– Надо снова Флюру звать, – предлагал он.

– Надо, – отозвался я, по привычке, закрывая голову от удара.

Вечером пришла Флюра Александровна с хрустальным шаром. Как оказалась, она еще с детства почувствовала в себе магический дар и могла найти источник любой порчи.

– Будем искать черную ведьму! – проанонсировала она.

Педиатр села на стул и начала раскачиваться, протяжно завывая. Входила в транс. Шар трясся, она тряслась, а мы с отцом наблюдали за всей этой бесовщиной. Детский врач в своем новом амплуа пугала нас.

– Вижу я свежего мертвеца. Ой, беда... Не спастись тебе. Вижу страшного колдуна, в гробу он воротится, на Землю просится. Говорит, что смеялся ты над ним и в гроб заглядывал…

Флюра Александровна, потная и вся в слезах вышла из непродолжительного транса. Она вопросительно смотрела на меня диким взглядом, а я уже догадался, кто порчу на меня наслал – покойник, что две недели назад из гроба убежать пытался.

– Знаешь, о ком я говорила? – спросила меня Флюра Александровна.

– О покойнике из соседнего дома, которого недавно хоронили. Я над ним посмеялся на кладбище, когда бабушку с дедом навещал.

– Зря ты это сделал. Это ж самый страшный колдун был во всем Забайкалье.

И Флюра Александровна рассказала нам о колдуне. Мы с отцом рты открыли и слушаем…

В восьмидесятых годах прошлого века приехал к нам из Москвы на место бывшего технолога деревообрабатывающего производства молодой, но с недобрым взглядом, мужчина по имени Макар. И с тех пор в Дровяной стали происходить необъяснимые вещи. Люди думали, что это природа над ними издевается, но далеко были от истины они. И вот, к тому, у кого скот дохнет, приходит этот Макар и говорит: «Знаю, как вам помочь. Живет в Москве ведьма сильная, она порчу с вашего дома снимет». Люди не верили, что порчу на них наслали, и слова его игнорировали. И вот однажды у одной семьи все свиньи издохли, тепляк сгорел, сын повесился, муж утонул. И побежала в страхе вдова к Макару, узнать, где живет ведьма московская. Рассказал он ей. Женщина к ведьме съездила, и несчастья ее больше не преследовали. А у Федьки, что за водокачкой жил, пес в страшных мучениях скончался, так он сразу просек, что это дело Макаровых рук. Напился Федька самогона, нож взял и пошел убийцу искать. Нашел Федька его, повздорил с ним, и нож в плечо Макару засадил. Испугался Федька своего преступления, и со всех ног домой помчался. Всю эту живопись Митрич сам своими глазами из окна видел и потом людям рассказывал. А на утро нашли Федьку в кровати: кругом кровь, а ран на теле нет. После этого случая к Макару даже подходить боялись, а из райкома мясо ему домой присылали и картошку.

Шептались, что московская ведьма – макарова сестра, и у них бизнес был организован. Он порчу на семью насылает, а она снимает. Люди последние деньги ей отдавали, чтобы спастись. Процветал этот бизнес до тех пор, пока не поссорились колдун и ведьма. А что поссорились, никто не знает. Потом Макар присмирел и сильных бед жителям Дровяной больше не делал, дорабатывал свой стаж на государственной службе.

– Значит, ты его последняя жертва, – заключила Флюра Александровна. – Срочно вам в Москву к ведьме старой ехать надо, а то ей уже лет восемьдесят. Поди, помрет скоро, а ты, – указала на меня пальцем педиатр, – Останешься с изуродованным членом навсегда. Любви не найдешь, страдать будешь, так и сгинешь в землю сырую, неудовлетворенный полноценной жизнью! К завтрашнему дню адрес ее постараюсь раздобыть, а вы пока билеты до Москвы берите. Денег не жалейте – не в деньгах счастье.

Она ушла домой, а мы с отцом начали собирать рюкзаки и готовиться к долгому путешествию. До Москвы на поезде четыре дня ехать. Завтра вся Дровяная знать будет, что Колька едет в Москву, а вот зачем, будут знать только я, отец, враг мой Сифоров и Флюра Александровна.

Чух-чух, чух-чух. Это не поезд движется, это у меня в голове мысли поехали. Сидим с отцом на вокзале. Он на часы постоянно смотрит, боится на поезд опоздать. Я думаю, как дела у нашей кошки, позаботится ли о ней Флюра Александровна? Она уверяла, что животные ее любят, но вот Белладонна, кажется, другого мнения – расцарапала обе руки доброму педиатру. Надеюсь, они подружатся.

Последний раз на Читинском вокзале я был четыре года назад, когда провожал маму в последний путь, еще не до конца осознавая, что она больше не вернется на Родину. Доедет на поезде до Москвы, сядет в самолет и улетит за океан, в страну, где растут небоскребы вместо сосен. Я не хотел, чтобы мама уезжала на другую сторону света, плакал и держал ее за рукав старенького пальто, которое помнил еще с тех пор, когда был совсем маленьким. Отец стоял в сторонке и курил, ждал, пока я попрощаюсь.

– Мама, не уезжай, мне будет страшно без тебя! Кто будет приходить за мной в школу? Что я скажу ребятам? Они будут смеяться надо мной, потому что у меня нет мамы.

Мама плакала и обнимала меня, но остаться не могла. Любовь к американскому солдату оказалась сильнее, чем ко мне. Так мне казалось в тот день. Она вложила в мою ладонь какой-то маленький металлический предмет и крепко сжала мои пальцы. Поезд зашумел, закричали проводницы, я завыл. Папа тащит меня за руку с перрона, я вырываюсь, хочу бежать за поездом, в котором едет моя мама. Но отец сильнее меня, вырваться не получается. Когда поезд скрылся из виду, я разжал кулак – на моей ладони лежал бледный крестик. Я вспомнил, что видел его на шее у мамы. Теперь это все, что будет связывать меня с ней.

Может быть, сегодня я поеду в том же поезде, в котором ехала моя мать, на том же самом месте; та же проводница принесет мне чая, но она не вспомнит, где могла видеть мои светлые, немного кудрявые волосы и зеленые глаза, которые достались мне от моей мамы. Проводница оставит чай на маленьком столике и уйдет в свое купе. Я отхлебну из казенного стакана жиденького чая, посмотрю в окно и увижу маму, которая вышла на следующей остановке после Читы, решив вернуться. Но этому не бывать – жизнь сурова, особенно к детям.

– До свидания, мама, дальше я буду расти сам…

Поезд прибыл. На перроне началась суматоха, а когда отец видит большое скопление людей, он нервничает и курит одну сигарету за другой, не обращая внимания на страшные картинки с пророчествами: ампутация, импотенция, самоуничтожение, недоношенность, эмфизема.

– Молодой человек, на перроне курить строго запрещено. Затушите сигарету, или я выпишу вам штраф! – сказал, подошедший к отцу, внезапный полицейский.

– Детей своих штрафовать будешь, Алтын! – весело ответил ему отец

– Славка! – закричал полицейский и обнял отца. – Сколько лет, сколько зим?

– Лет шесть не видались. А я смотрю, ты растешь на штрафах! – отец ущипнул полицейского за брюхо.

– Неее, это все на зарплату наросло. Как сам? Встречаешь кого?

– Кого встречать-то? В столицу еду, отдыхать. Работал много.

– Кем?

– Правдорубом.

– Понятно. Может, когда из столицы вернешься, ко мне заскочишь? Водочки выпьем, мясцом закусим. А сын где?

– Так вон он стоит! – показал на меня отец пальцем.

Полицейский подошел и полез обниматься. Странное чувство возникает, когда тебя обнимает полицейский, а вокруг сотни людей. Чувствуешь себя суперзащищенным.

– Я тебя помню еще совсем малым, а ты вон какой стал, мужик!

Мужик с семикратно уменьшенным членом – подумал я. Полицейский по прозвищу Алтын попрощался с нами и пошел дальше штрафовать людей за курение и распитие алкоголя.

– Иди, помоги женщинам! – отец кивнул головой в сторону двух узбекских тетенек, которые не могли запихать огромные клетчатые сумки в поезд.

– Зачем?

– Бляяя, им помощь нужна! Видишь, они не справляются. Или ты узбекам не помогаешь?

Я ничего не ответил и пошел выполнять.

Ох, какие тяжелые. Что у них там? Кирпичи? Раз-два взяли – и баул оказался в тамбуре. И еще, раз-два взяли – и второй баул улегся рядом. Пожилая узбечка вытащила из кармана мандарин и вручила его мне.

– Спасибо, мальчик, вот тебе мандаринка. Ты настоящий мужчина!

За десять минут уже два раза меня назвали мужчиной, не заглядывая в мои штаны, а они бы сильно удивились...

– Поезд отходит. Занимайте свои места граждане пассажиры. Провожающие, покиньте вагон! – весело тараторила проводница.

Мы нашли свои места, убрали рюкзаки под лежанки и уставились в окно. Никто нас не провожает, никому мы не нужны, а вот соседа нашего с лежанки напротив, пришло провожать человек десять.

– Далеко едешь? – поинтересовался у нашего попутчика отец.

– До Новосиба.

– Значит, долго будем соседями.

– Будем! – подтвердил он и выставил средний палец в приоткрытое окно.

Поезд медленно двинулся, люди постепенно замолкли и принялись устраивать свои головы: кто-то привалился на плечо соседа, кто-то пригорюнился у окна, некоторые головы целовались, другие дремали, прислонившись к стенам вагона; а моя голова погрузилась в созерцание пейзажей, которые сначала проплывали мимо, как корабли, а потом стали мелькать, отсчитывая время километровыми столбами.

Чух-чух, чух-чух. А это уже едет поезд. Я пристроился наверху и смотрю в окно. Темно. Лишь иногда виден свет лампочек в редких домах у железной дороги. На небе светит полная луна, которая спешит за поездом, но остается на одном месте. Лес. Родной Забайкальский лес! В тебе можно заблудиться, тебя можно продавать, а вот любоваться тобой может не каждый. Я любуюсь. На высоких соснах живут суетливые белки и бросают в охотников и грибников шишки, давая понять, что лес для человека с недобрыми мыслями – не место. Идешь по лесу, насвистываешь песенку и выходишь на огромную поляну. А на этой поляне растут цветы всех цветов радуги, а посередине поляны ручей бежит с хрустальной водой, в которую опустилась высокая трава своей макушкой и полощет целыми днями ее – с чистой головой жить хочет. На окраине поляны щиплет травку гуран (так в наших краях называют самца косули) и не боится, что я сделаю из него шапку, как раньше делали это мои предки. «Эй, Гуран!» – закричу я. Он гордо поднимет голову и скажет: «Здравствуй, Колька!». Перепрыгнет через ручей и пойдет к своей гураньей семье, о человеке без ружья рассказывать.

На нижней лежанке храпит отец, напротив храпит сосед, за перегородкой храпят еще какие-то люди, храпит целый вагон. А я и не знал, что в России так много храпящих людей. Из них бы получился неплохой хор, который мог бы с большим успехом изводить человека, пытающегося заснуть. Проводница тихо передвигается по вагону, обходя выставленные в проход ноги, идет открывать двери, чтобы запустить новых пассажиров на короткой остановке и выпустить старых. Поезд останавливается на минуту, люди выходят и заходят, стараясь не шуметь.

– Тихо, люди спят, – говорит одинокая мама своему маленькому ребенку, и он замолкает.

Тихо, мы будем спать четыре дня, разбудите нас в Москве, не забудьте. Я подкладываю подушку под голову и засыпаю.

– Эй, вставай, лапшу есть будем! – дергает меня за руку отец.

– Что? где? – не понимаю я.

– С полки не упади, – говорит он, – Мы в поезде уже десять часов, через четыре часа Байкал смотреть.

– Ага, хорошо, – поворачиваюсь я на бок и продолжаю спать.

Иногда я забываю, что у меня уменьшился член, но стоит пойти в туалет, как чувство собственной никчемности вновь возвращается. Я не могу отливать стоя: струя не попадает в унитаз, а разбрызгивать мочу по всему туалету я не стану. Поэтому приходится приспускать штаны, обкладывать ободок унитаза туалетной бумагой и садиться справлять нужду как девочка. Именно в такой унизительной позе я первый раз в своей жизни увидел озеро Байкал. Я даже привстал от его величественного вида, отдавая честь русской природе.

Железная дорога построена так, что, кажется, едешь прямо по воде. Байкал очень близко. Иногда он скрывается за высаженными в ряд березками, но ненадолго. Три часа едет поезд по берегу Байкала, и люди все эти три часа не перестают им восхищаться, особенно дети. Детям нравится все большое, потому что они сами маленькие. Вот и тянутся к небу и большой воде. А родители их за это ругают – боятся, что улетят, или утонут. А мне в детстве разрешали купаться даже в самых глубоких озерах. Остановился бы поезд хотя бы на пять минут, я бы измерил глубину Байкала и на всю жизнь запомнил.

– Ну, как тебе озеро? – интересуется отец.

– Огромное! – я даже выпучиваю глаза.

Но поезд проносится мимо, глаза провожают Байкал и начинают читать газеты, журналы, надписи на упаковках с лапшой и пивных этикетках. В следующий раз увижу озеро, когда поеду обратно из Москвы, но уже с нормальным членом. И надеюсь, радости от Байкала у меня будет больше.

Мы вышли на долгой остановке в Иркутске – пополнить запасы хлеба и колбасы. Проехали уже тысячу километров, осталось еще пять. Иркутский вокзал мало чем отличается от Читинского – такое чувство, что строили его одни и те же люди под предводительством одного и того же бригадира. В маленьких киосках продается все, что необходимого для долгого приключения на железной дороге: пиво, хлеб, колбаса, ножи, фляжки, тетрисы, журналы, компасы, кружки с изображением герба Иркутска (для тех, кто хочет похвастаться, что был в Иркутске) и многие другие интересные вещи. Мы взяли, только хлеб и колбасу.

– Деньги надо экономить на столицу, – поучает отец. – Тратить деньги на родной стороне дурной вкус и непозволительная роскошь.

– А сколько у нас с собой денег? – поинтересовался я.

– Сколько есть – все наши! – он похлопал себя по грудному карману легкой летней куртки и выдал мне двести рублей.

– Возьми две бутылочки хорошего пива, перед сном выпьем, чтобы спать крепче.

– Чтобы спать крепче, водка нужна! – придумал я шутку.

– Ты мне пошути еще, паразит, – сказал отец и дал мне пыром под зад. – Метнись за пивом, а то поезд без нас уйдет!

– Бегу! – и я побежал к киоску.

Пиво мне продали, не попросив паспорта. На восемнадцать, значит, выгляжу – загордился я. Но потом вспомнил про беду в штанах и вновь поник головой. Пусть отец сам две бутылки пива выпьет, я пить не буду – замучусь в туалет бегать, расстраиваться и бумагу РЖД на себя переводить. Ах, отец, воспитатель! Не подумал, что пиво счастливым меня не сделает. Не получилось у него поднять мне настроение.

Что делать в поезде? Я читаю учебник по истории за девятый класс, отец болтает с нашим соседом, базлают о чем-то, но я не вникаю в их разговор. Скоро за окном начнутся скалы Красноярского края, меня заранее предупредил об этом отец. А что такое скала? Камень, который растет вверх, не дающий полноценной жизни. Изредка прорастет на скале дерево, но долго оно не простоит – трудно в камне корням прижиться. Даже на лысых сопках жизни больше. Поезд едет вперед, отец пьет пиво. Он никогда ни пил так много. Наверное, ему скучно. Ему скучно быть со мной в вагоне, когда я молчалив и загружен мыслями о своем уменьшенном члене. В моей голове скоро совсем не останется чистой мысли: все мои мысли станут членистоногими и уведут меня далеко от самого себя. Успокаивает чтение «Всеобщей истории ХХ – начала ХХI века», но и там я вижу свой член. Мой член теперь даже в учебнике по истории. Он рядом со всеми мировыми лидерами, он участвует в войнах и революциях, погибает в катастрофах, летает в космос и каким-то образом причастен к развалу СССР. Я откладываю учебник, не в силах больше совмещать свой член и историю. Я не хочу осквернять историю членом. Пусть отец предложит мне сигарету, я хочу успокоиться. Чувствую себя маленьким ребенком, у которого дрожат губы, когда мама ненадолго отлучатся от его кроватки. Мой член довел меня до слез. Я отвернулся к перегородке и тихо-тихо заплакал.

В середине мая – в начале июня ветра несут в Забайкалье песок из Монголии. Все заносит песком. Если нерасторопная хозяйка не успела занести белье с улицы домой, считай – оно пропало. Белые простыни навсегда останутся грязными и не будут положены на кровати; женские руки разорвут их на тряпочки и отдадут в пользование свои мужьям, которые в гаражах запачкают их мазутом и солидолом. А из карманов чудом спавшихся брюк можно будет целый год вытряхивать микроскопические песчинки. И вот сейчас, стоя в тамбуре, я залез в свой карман и нашел у себя под ногтем еле заметный, блестящий камушек из Монголии.

Мы с отцом помогли нашему соседу вынести пару сумок из поезда на перрон. Отец шепотом сказал мне: «Если почуешь резкий запах, не криви лицо и не зажимай носа. Дыши естественно, иначе местные жители подумают: «приехали, сорок минут на перроне постояли и рожи кривят, а мы этим воздухом каждый день дышим!» и обидятся на нас.

– Дело в том, что ветер приносит в центр города тяжелый дух аммиака и сероводорода со стороны поселка Кудряши, чуть севернее которого находятся очистные сооружения Горводоканала, – чуть позже пояснил отец.

Но в день нашего приезда ветра не было, и я полной грудью вздохнул новосибирского воздуха без зловонных примесей.

Поезд переехал Уральский хребет, и пассажиры к нам в вагон стали подсаживаться чаще. Разговоры стали сложнее, бутылки с минеральной водой поменяли свое названия с «Кука Курортная» (знаменитая минеральная вода в Забайкалье) на «Bonaqua», а это значит – закончилась Азия, началась Европа. Я вернулся к чтению учебника по истории. Чем ближе Москва, тем меньше у меня мыслей о члене, скоро придет ко мне спасение, и я вновь стану нормальным. Отец нашел себе нового собеседника и кажется, он ему нравится больше, чем старый. Они говорят о фильмах, которые я не смотрел и книгах, которые я не читал, смеются, пьют пиво и тайно от проводницы ходят курить в тамбур.

Проводница еще в Чите сказала отцу, когда застукала его с сигаретой:

– Если вы будете ходить курить, то должны взять у меня лотерейный билет от РЖД за сто рублей или «олимпийского тигра» за триста.

– В лотерею мне не везет, а игрушками поздно увлекаться, так, что возьмите пятьдесят рублей и покончим с этим, – предложил отец.

– Да, как вы смеете! – возмутилась она. – Я взятки не беру, вы меня оскорбляете своим поведением! – проводница перешла на визг. – И не смейте больше ходить в тамбур, не то я полицию вызову, и вас из поезда высадят!

Никто отца из поезда не высадил, но визгливая проводница после этого больше не подходила к нам, не предлагала чаю, не мыла пол рядом с нашими лежанками: она мстила моему отцу, как умела.

Через пять часов наш поезд прибудет на Ярославский вокзал, и я собственными глазами увижу Москву. Москва – это история, от которой захватывает дух. Вся страна живет по московскому времени, и я в детстве бежал слушать радио только в те моменты, когда знакомый голос объявлял, сколько времени в столице. А отец стоял рядом с часами, висящими на стене в моей комнате, и подводил минутную стрелку. Он знал, что мне нравится, когда мои часы показывают точное время.

Отец достал из-под своей лежанки наши рюкзаки, мы сдали белье обидчивой проводнице и с нетерпением ждали, когда поезд затормозит, и люди понесутся прочь из него со своими сумками, не в силах больше терпеть стук колес по железной дороге. Спящие просыпаются, молчаливые разговорились, скучные развеселились – все чувствуют конец путешествия. Представляете, каковы мои чувства? Я неописуемо счастлив, мой член скоро вернется к своим первоначальным размерам.

Часть вторая

В детстве я думал, что у каждого города свое солнце. Но, когда подрос, понял, что солнце во всем мире одно. Оно просто кочует из города в город и дает людям свет.

Я стою, подняв голову вверх, и вижу, как теплые солнечные лучи ласкают круглый щит из черного железа с серпом, молотом и надписью «СССР» на центральной башне Ярославского вокзала. Таксисты, приоткрыв окошки своих автомобилей, зовут прокатиться с ними до нужного адреса; дворники чешут асфальт метлами; бездомные с заспанными лицами уже просят милостыню, хотя на часах еще семь утра.

– Ну, что сынок, к ведьме поедем, или Кремль смотреть?

– К ведьме, наверное, – не сразу ответил я, засомневавшись.

– Ах ты, паразит! Тебе член твой дороже Кремля?

– Нет, – возмутился я. – Поедем смотреть Кремль.

Люди… Мне кажется, что некоторых из них я уже где-то видел. Может быть, в телевизоре? Они так же шли по своим делам, а камера снимала их лица и показывала всей стране в новостях. Много людей… Если сейчас остановиться на месте, то затопчет меня толпа и не заметит, что Колька перед ними стоит – забайкальский парень.

Набились в вагон – не продохнуть; лица у всех серьезные, электронные книжки читают, а кто победнее – бумажные книги, а кто беднее бедных – газету в руках держит, что из стопки при входе в метро бесплатно взять можно. И я взял газету, домой вернусь – на стену повешу, будет доказательство, что в столице побывал. Отца зажали двое крупных мужчин. Он не может пошевелиться, покраснел весь, нервничает от того, что народу туча. А я ему предлагал на автобусе ехать, но он отказался.

– Кто в метро не бывал – считай, Москвы не видал! – сочинил он на ходу, и мы спустились в подземелье.

Долго мы ехали до Кремля, чуть не заблудились, а у людей спросить постеснялись – скажут, что понаехали из деревни, даже не знают, где Кремль стоит.

Вот он, Красный! Спасская башня. На ней часы знакомые всем русским с детства. Отец фотографирует.

– Давай я тебя сфотографирую, а потом ты меня! – предлагает он.

Я фотографироваться не хочу. Спросите, почему? Представьте, что стоите вы напротив Кремля, а в ваших штанах практически нет члена. И что, приятно вам будет разглядывать снимок, зная, что перед вами главная святыня России, а в штанах ваших пустота?

– Давай я тебя сфотографирую, а сам в следующий раз, – говорю я отцу.

– А что так?

– Не могу я сейчас.

В Дровяной светофоров нет, а в Москве они понатыканы на каждом углу, и чтобы перейти дорогу, нужно стоять долго и ждать, пока загорится зеленый. Многие не выдерживают испытания ожиданием и бросаются прямо под колеса автомобилей. А из автомобилей раздаются ругань водителей и протяжные гудки. Такие гудки в Дровяной можно услышать только по двум поводам: похороны или свадьба. А здесь, кажется, ежеминутно людей женят, или хоронят.

С каждой минутой на улицах становится все труднее дышать. Душно. Асфальт пристает к подошвам. Добродушные с виду продавцы зовут остудиться под кондиционерами и выпить бесплатной воды. Да, укрыться от жары здесь негде, а в магазин зайдешь – и все деньги у тебя выманят. Купи это, купи то! А не купишь, так тебя обматерят, наверное. У нас в Дровяной так бы и сделали.

– Зачем в магазин ходишь, если покупать ничего не хочешь? Иди-ка ты, парень, и не приходи, пока не решишь, что тебе нужно, а то нормальным покупателем весь товар загородил!

А что мне надо? Мне надо, чтобы член мой поскорее вырос, но вам об этом не обязательно знать, господа работники торговли.

Бродить долго по незнакомому городу нам не с руки: мешают большие рюкзаки за спинами, люди, которые плотными рядами ходят взад и вперед, несмотря на палящее солнце. Хочется помыться, выпить трехлитровую банку кваса за раз и положить на голову тряпочку, смоченную холодной водой.

– А помнишь, как ты в пять лет ко мне подбегал и Москву просил показать? – вспоминает вдруг отец.

– Помню.

И я действительно помнил. Отец сжимал мою голову своими ладонями так, что уши плотно прижимались к ним. Я держался своими ручонками за его запястья и взмывал в воздух.

– Вот она! – мой взгляд проходил сквозь сопки. – Вот она, Москва! Какая она красивая и большая! Папа, я вижу ее…

Мы вышли на станции метро Медведково. Если бы у нас в Забайкалье так назвали какой-нибудь район, вы смогли бы увидеть памятник бурому медведю, или самого медведя, который встречал бы вас на автобусной станции с хлебом и солью, пританцовывая на задних лапах. А зачем московскую станцию так назвали, если никаких медведей тут нет и быть не может? Для меня это еще одна великая тайна, связанная с Москвой.

Дверь открыла молодая женщина, а не дама в годах, как нам обещали. На руках она держала смуглого ребенка, который спал, запрокинув голову.

– Проходите, – пригласила дама. – Ноги вытирайте! Я весь день полы намывала – гостей ждала.

– Вы..?

– Да, это я, – прервала вопрос хозяйка и унесла спящего ребенка в комнату.

Эта женщина, похожая на какую-то американскую актрису неопределенного возраста, оказалась нашей ведьмой. Отец сразу же оценил ее фигуру и ноги беглым взглядом, а я даже и не помнил, когда он в последний раз так смотрел на представительницу противоположного пола. После того, как мы проводили маму на другую сторону Земли, отец не повстречал ни одной подходящей кандидатуры. Мама была умная и красивая, хорошо одевалась, могла поддержать любую беседу. Большинство женщин в Забайкалье совсем не такие. Им некогда быть красивыми и умными, поскорее бы замуж выйти, пока берут. Конечно, есть красивые и умные, но им обычно около тринадцати, как Катьке Филипповой. Но с Катькой отец жить не согласится, да и она вряд ли захочет. У нее перспектива наметилась – за границу свалить, в Узбекистан. Вот она с Сайфуддином любовь и крутит. Не достанется ни отцу, ни мне.

Комнат в квартире было три. В одну из них заселили нас с отцом: два дивана, пустой шкаф, телевизор, тумбочка, полка с книгами – вот и все убранство, а нам лучшего и не надо.

На кухне в кружках дымился чай, ведьма разогревала в микроволновой печи булки, пахло свежим сдобным тестом.

– Вы не стесняйтесь, – повернулась к нам ведьма. – Присаживайтесь. Мы же с вами уже как родственники. Брат мой глупость сделал, а мне – расплачиваться. Злым он был, злым и умер. И я злая. Знаете, сколько на мне грехов? Много. Вы молодые о грехах своих не рассказываете, видно, думаете, нет их у вас, а время придет, посмотрите, сколько грехов накопилось. Расплачетесь.

Это, наверное, она про меня говорит, я ведь здесь самый молодой, кроме ребенка, а он не считается, – подумал я.

Она достала булочки из печки, села рядом с нами за стол и продолжила рассказ.

Дата добавления: 2015-11-30