А РЕКИ ВСЕ ТЕКУТ 8 страница

Вернувшись снова к своей обычной жизни, стоя у штурвала по двадцать четыре часа без перерыва, не имея времени много думать об Аластере Рибурне и его неожиданном объяснении, Дели все-таки выбрала момент и, как он просил, написала ему, не упоминая, однако, о том, что между ними произошло.

Она писала о своих делах, о плане строительства передвижных складов на озере Виктория, предложенном ею Департаменту общественных работ, о живописи и картинах, которые он ей показывал.

«Вы разбудили во мне огромную жажду жизни; словно я спал годы и теперь пробудился от долгого сна. Я не прошу ничего, кроме разрешения сложить свою жизнь к вашим ногам и умереть, как умирает волна, разбиваясь о берег и уходя в песок, чтобы хоть немного выровнять путь под вашими ногами».

Стоя в одиночестве у руля, Дели иногда предавалась мечтам о жизни с Аластером: купалась бы в роскоши восточных шелков и безмерной роскоши его обожания; укрытая от всех тревог и забот, могла бы весь день заниматься рисованием, потом обсуждать свою работу с художником-собратом, а ночью с радостным волнением ждала бы его в своей постели в прекрасном, доме за озером.

Безумные, нелепые грезы, Дели это знала. Будь она даже свободна, никакая другая жизнь не могла бы сравниться с той, которую она вела. Уже только мысли об этом были предательством по отношению к Брентону и детям. Они нуждались в ней. Но действительно ли они нуждались в ней больше, чем Аластер? Впрочем, суть не в этом: ее долг быть с ними. Долг… Холодное слово, приносящее безрадостное утешение… Поколения строгих непреклонных пресвитериан[32]стояли за ней, выражая свое мрачное одобрение.

– Мэг, твоя мать будет здесь во второй половине дня, – сказала миссис Мелвилл. – Ты сделаешь для нее торт?

– А ты думаешь я забыла? – вскричала Мэг. – Я отмечала на календаре каждый день. – Она отбросила назад прямые черные волосы, жест, который появился у нее в последнее время. Мэг была тоненькая-претоненькая, хотя и не очень высокая, с острыми плечами и длинными ногами – настоящий жеребенок. У нее была бледная, почти бесцветная кожа, но на худом подростковом лице жили огромные, глубокой синевы, глаза.

Не было человека, который не обратил бы внимания на прекрасные глаза Мэг, но самой ей казалось, что они только подчеркивают невыразительность всего остального: курносый нос и прямые непослушные волосы.

Миссис Мелвилл смотрела на нее с обожанием.

– И не представляю, что скажет твоя мать. Ты такая худышка! Без масла и сметаны от тебя бы просто ничего не осталось. Ты недостаточно крепка, чтобы жить на пароходе и питаться чем попало.

Мэг остановилась посреди кухни.

– Недостаточно крепка? Но, Мелви (так она называла свою приемную мать с самого детства), я совершенно здорова, ты же это знаешь!

Однако миссис Мелвилл не сдавалась.

– Тебе не хватает веса и не забудь, ты в таком возрасте, когда ничего не стоит заболеть туберкулезом и зачахнуть. Я бы глаз не сомкнула, если б не знала, что ты три раза в день получаешь горячую пищу и выпиваешь на ночь молоко. Ты не думаешь, что было бы лучше пожить с нами еще годок, другой?

– О, я не знаю… – Мэг была добросердечным ребенком и понимала, что миссис Мелвилл обидится, если она не согласится. Но Мэг скучала по матери и братьям; ах, почему нельзя жить сразу в двух местах! А тут еще Гарри! Если она вернется на пароход, то вряд ли когда-нибудь его увидит.

И она с воодушевлением сказала:

– Мне кажется, я могла бы остаться еще ненадолго, конечно, если мама сможет без меня обойтись.

– Я думаю, будет лучше, если ты сама это предложишь. Твоя мать знает, я всегда рада тебе, и она должна попять: это полезно для твоего здоровья. Да и Гарри будет скучать.

Этот новый поворот темы был подсказан появлением сына. Он прошел прямо к хлебнице и, не глядя на них, отрезал себе кусок фруктового кекса.

– Правда, Гарри? – спросила Мэг, покраснев, но ее румянец был столь бледным, что миссис Мелвилл ничего не заметила, но самой Мэг, казалось, что ее щеки полыхают огнем.

– Ммм… Что правда?

– Мы будем скучать по ней, если она вернется на корабль, не так ли, Гарри? – вмешалась его мать.

– Точно, как о больном зубе. – Он откусил кусочек кекса.

– Гарри!

Он усмехнулся.

– Да это я так. Как ни скучать, если мне больше некого будет дразнить. До смерти люблю смотреть, как ты злишься. К тому же у тебя неплохо получаются кексы.

Для ослепленной любовью Мэг это звучало как романтическое объяснение в любви.

– Ну вот! Видишь? – торжествующе сказала миссис Мелвилл. – А мистер Мелвилл… он считает тебя за свою собственную дочь.

– Спасите меня! Я думал, у меня будет сестренка покрасивее.

– Прочь с дороги, чурбан, мне нужно делать торт, – сказала Мэг, толкая его.

– Сама уходи, худышка-худобышка!

– Гарри, марш отсюда!

После небольшой потасовки он позволил вытолкать себя.

– Сильна!.. – насмешничал он. – Маленькая мисс злючка.

Мэг как раз заканчивала трудиться над тортом, украсив его розой, выжатой из свернутой воронкой бумажки, когда у берега раздался гудок «Филадельфии». Она бросилась из дома, потом вернулась, сняла выпачканный в муке фартук и, перепрыгивая сразу через две ступеньки, вырубленные в крутом откосе, влетела в объятия Дели, как только та ступила на берег.

Дели показалось, что девочка похудела, и она спросила, не много ли ей приходится заниматься домашними делами. О нет, ответила Мэг, она любит эту работу.

Ну как она могла рассказать матери, что сохнет от любви к недавно вернувшемуся солдату, на десять лет старше ее, герою, который потерял на войне два пальца?

Мэг поднялась на пароход, чтобы повидаться с отцом и поцеловать его большое красное лицо в обрамлении пушистых бакенбардов. Он взял ее тоненькие запястья в правую руку, которая была слабее левой, и сжимал до тех пор, пока она не закричала.

– Видишь? Раньше у меня это не получалось. Я скоро снова буду водить пароход.

Мэг крепко обняла его и побежала к братьям.

– Придете на ферму? Я специально сделала торт.

– Тогда хорошего не жди, – сказал Гордон, который уже разложил на корме рыболовную снасть.

– Принеси нам кусок побольше, – сказал Алекс. – Я собираюсь сегодня поплавать.

– Я тоже, – сказал Бренни, который только что появился на борту.

Мэг держала Дели за руку, пока тропинка взбирающаяся вверх по откосу, не сузилась настолько, что они уже не могли идти рядом. Она подумала, что мать превосходно выглядит, даже в своем старом армейском жакете, который, казалось, подчеркивал ее тонкие черты лица и изящные руки. Годы спустя она будет стоять в толпе, приветствующей Эми Джонстон, единственную женщину-пилота из Англии, и отметит ту же кажущуюся хрупкость и такой же девический облик в сочетании с мужской твердостью и решительностью.

В глазах Дели появилось какое-то свечение, молодой задор; хотя ее решение непреклонно, о чем она и сказала Аластеру, приятно все-таки в ее возрасте снова почувствовать себя любимой и желанной.

«Боже, как все сложно!» – с некоторым самодовольством думала она, припоминая настойчивость и Сайрэса Джеймса.

Дели не подозревала, какие сложные чувства пробудила у своей дочери: ей не приходило в голову, что Мэг больше не дитя.

– Я думаю о твоем будущем, дорогая, – говорила Дели. – Тебе не хотелось бы стать доктором? Мне кажется, я могла бы сейчас заплатить за твою учебу. Конечно, учиться придется долго.

– Нет, я хочу быть медсестрой, – не раздумывая, ответила Мэг.

– Прекрасно, по крайней мере у тебя есть какое-то желание. Можно договориться о твоей практике в больнице в Уэйкери? Впрочем, года два тебе еще придется побыть дома: ты слишком молода.

– Дома?

– На пароходе, конечно. С нами. Ты можешь практиковаться на отце. Он говорит, что ты и сейчас гораздо лучшая няня, чем я.

– Это потому, что ты нетерпелива, мама. Л как ты думаешь, я не могла бы остаться здесь еще на год? Мелви говорит, я немного худая. А если буду болеть, меня не возьмут работать в больницу. А правда, что у тебя был туберкулез? Мелви рассказывала…

– Какая чепуха! Диагноз оказался ложным. Она напрасно пугает тебя своими баснями. Во всяком случае, доктор рекомендовал мне жизнь на реке, и, вплоть до этого последнего приступа пневмонии, я была совершенно здорова. Но пока еще я быстро устаю и без тебя мне трудно…

– Конечно, я вернусь, если ты плохо себя чувствуешь! Но… – Слова о Гарри замерли у нее на губах. – Но, может, иногда я смогу сюда приезжать?

– Посмотрим, – сухо сказала Дели, но про себя решила, что заберет Мэг навсегда. Миссис Мелвилл слишком сильно влияет на нее. Дели вспомнила, каким неожиданным тоном разговаривала с ней прошлый раз миссис Мелвилл – тоном собственника. Мэг – дочь Дели, и она не собирается ее ни с кем делить. Хотя, вполне вероятно, очень скоро ей придется уступить Мэг какому-нибудь молодому человеку.

Стояла ранняя весна и, подходя вместе с Мэг к дому миссис Мелвилл, Дели обратила внимание на миндальное дерево, усыпанное цветами. Оно протягивало свои широко раскрытые соцветия жестом, полным искренности и очарования. Казалось, дерево подставляло свою, невинную чистоту грубым ласкам ветра и чувственным прикосновениям самозабвенно трудившихся пчел.

«Брентон, я хочу поговорить с тобой; меня беспокоит Мэг». Если бы она могла обсудить с мужем свои проблемы, переложить груз ответственности на другие, более сильные плечи! Но Дели чувствовала, что такой разговор невозможен. Теперь Брентон был занят только собой, дети интересовали его мало; большую часть времени он проводил, глядя в странную немецкую книгу – Дели сомневалась, что он когда-нибудь ее прочтет, – мрачно размышляя над своим состоянием.

Возможно, ее беспокойство напрасно. Дели не верила, что даже суд присяжных может отобрать ребенка у его матери, если ребенок сам этого не захочет. Но Дели пугало упорное нежелание Мэг возвращаться домой.

Стоя в рулевой рубке, Дели внимательно смотрела вперед, потому что перед ними уже открылся Лонг-Рич. Еще один поворот, и они подойдут к строительной площадке третьего шлюза, где уже всюду идут монтажные работы. Первый шлюз почти закончен, и вскоре, проходя через него, они должны будут платить пошлину.

Лучше было бы устроить склады в Ренмарке и вообще избегать низовья. Но тогда она не увидит ни Сайрэса Джеймса, ни Аластера Рибурна. Без сомнения, это было бы разумно, однако такая возможность не вызвала у нее энтузиазма. Вероятно, как раз сейчас они могли бы ей помочь, хотя Сайрэс слабо разбирался в австралийских законах. Выходя на линию невидимого пока канала, Дели переложила штурвал и опять задумалась о своем.

Ей до сих пор не верилось, что миссис Мелвилл всерьез ополчилась против нее. По-видимому, гибель Джима сильно изменила ее, вывела из обычного состояния равновесия. Дели вспомнила, как запылали щеки миссис Мелвилл, когда она потребовала, чтобы Мэг вернулась с ней на пароход; разговаривая с Дели, она после каждого слова поджимала губы; ее рот был упрямо сжат.

Дели могла бы пойти на компромисс, если бы не странная неприязнь этой женщины, заявившей, что пароход не место для воспитания детей, что ни одна настоящая мать и не подумала бы тащить туда такую хрупкую девочку, и пусть она вспомнит, что уже потеряла одного ребенка!

И вот тут-то Дели пришла в ярость; она выбежала из кухни, не притронувшись ни к чаю, ни к торту Мэг, а миссис Мелвилл кричала ей вслед: «И если ты попробуешь ее забрать, я подам в суд! Суд не позволит тебе разрушать жизнь ребенка».

Мэг в это время вышла, чтобы позвать к чаю мистера Мелвилла и Гарри, и обмена любезностями не слышала. Дели перехватила ее на обратном пути и велела тут же идти на пароход, – они немедленно отплывают вверх по реке. И не нужно складывать вещи, путь возьмет только немного теплой одежды, остальное они купят в Ренмарке. Но Мэг заупрямилась: в этот вечер Гарри пригласил ее поохотиться на лис с прожектором.

А Дели вела пароход с тяжелым сердцем: она оставила свою дочь с женщиной, которая могла настроить ее против родной матери и семьи. Дели не хотела насильно уводить Мэг, и у нее не было времени ждать, пока та переменит свое решение: нужно было пройти строительную площадку третьего шлюза сегодня, пока не закончена перемычка, потому что вскоре поднимется вода, и обходный путь станет почти не судоходным.

Впереди открывалась широкая водная гладь, по одну сторону которой тянулись луга с возвышающимися тут и там гигантскими деревьями, по другую – вздымались на высоту более сотни футов утесы – желтые, слоистые, словно медовые соты. Когда они оказались под утесами, Дели заметила, что колыхание их теней образует у самого подножия зеленые гроты, заполненные папоротниками и мхами, которые росли так низко, что почти купались в воде. На утесах не было ни одного зеленого стебелька; ничего, кроме металлического цветка – пустоцвета – ветряной мельницы да длинных табачных кустов.

«Филадельфия» сделала следующий поворот, и перед Дели открылся вид на третий шлюз. На левом берегу, под утесами, там, где простиралась довольно широкая равнинная полоса, были разбросаны навесы и временные сооружения. Перемычка была как раз посередине реки, а по обеим ее сторонам с бешеной скоростью прорывалась вода. На полном ходу, преодолевая встречный поток, «Филадельфия» подошла к левому берегу и остановилась.

Не доверяя своему решению, Дели хотела поговорить с Сайрэсом Джеймсом и собиралась послать к нему с запиской одного из мальчиков. Гордон и Лимб помогли установить сходни и едва их закрепили, Лимб тут же стал носиться по ним взад и вперед.

Чарли спустил пар, позвал кочегара, приказал ему загасить в топке огонь, и лишь потом поднялся наверх и встал у сходен, опираясь рукой на поручень.

Он стоял, держась за поручень, и вдруг округа огласилась его диким воплем. Выкрикивая ужасные проклятия, он поднял палец кверху и начал яростно сосать его. Затем стремглав бросился вниз и, согнувшись чуть ли не пополам, склонился над землей.

– Ты, сатаненок! – взревел он, распрямляясь и сжимая кулаки. – Ты это нарочно!

– Что он сделал, Чарли? – крикнула Дели, высунувшись из рубки. Лимб предусмотрительно исчез.

– Поставил сходни на термитник, вот что он сделал. Огнем горит! О-о-о, помогите!

– Чарли, иди сюда, я приложу пластырь. Гордон, ты и Лимб отодвиньте сходни, осторожно, вот так… Нам не нужна на борту колония термитов.

Пока она успокаивала Чарли и осматривала его палец, который уже покраснел и превратился в твердый пузырь, на борту без всякого вызова появился Сайрэс Джеймс.

– Похоже, нам придется задержаться, – весело сказал он, приветствуя ее. – Если и дальше так пойдет, тот участок, который мы отвоевали при помощи перемычки у реки, того и гляди заполнится водой и нам придется ждать, пока она спадет.

– Мы-то считаем, высокая вода лучше, чем низкая, – сказала Дели, направляясь вместе с ним в каюту Брентона. – А, Брентон? Разве не так? Мы чуть было не застряли в песке около вашего великолепного шлюза номер один – там было меньше четырех футов, хорошо, что вода вовремя поднялась. – Она говорила много, быстро, чтобы никто не заметил, как перехватывало у нее дыхание от близости Сайрэса Джеймса.

– Высокая вода – хорошая река, – сказал Брентон и в его голосе прозвучало что-то от прежней силы.

– Все это прекрасно, но нам нужно несколько засушливых лет, чтобы сделать шлюзы, и тогда низкой воде конец. С этими шлюзами и дамбой у Хьюма плевать вам будет на любую засуху. А плотина или несколько плотин в устье реки – это было бы идеально. Вы могли бы тогда останавливать реку хоть на полгода, пока вода снова не спадет. Одна дамба огромной длины! – Его серые глаза под густыми темными бровями зажглись каким-то фанатическим светом.

– Вы, инженеры, любите приручать природу, – сказала Дели, – изменять течение рек и перегораживать их дамбами. Но с этой рекой вам не справиться. Если вы слишком стесните ее, она смоет все своим могучим потоком.

– Нет, мэм. Мы умеем обращаться с реками. Все шлюзы имеют заслонки, которые могут открываться, когда вода высока, или опускаться. Что-то вроде форточек в запруде.

– А вы думали когда-нибудь об… осадках? Вы останавливаете естественное течение реки… канал начинает заливаться и, пожалуйста, – еще одно шоссе для этих проклятых грузовиков.

– Ну… об этом мы тоже подумали. Мы сооружаем модели реки и делаем пробы с песком, в любом месте, где есть похожий грунт: у озера Харта, например, в верховьях Пьяп-Рич, Капунда Айленд, Ренмарк-Рич. И только после итого строим плотину до середины реки, чтобы отвести поток в сторону и очистить русло для будущего канала.

– Очень опасно для пароходов, – заметила Дели.

– Ничего подобного. На дамбах поставят маяки, которые будут зажигаться по ночам.

– Совсем как предсказывал дядюшка Мэмфорд! – Дели улыбнулась в сторону Брентона. – «Жизнь на Миссисипи», о том, что уже повытаскивали со дна реки все коряги, осветили берега, как Бродвей, но к тому времени, когда переделают всю реку, не останется ни одного парохода. Что случится, если в устье реки не будет морского порта? В конце концов грузы можно перевозить по железной дороге и грузовиками.

– Э, нет, вот тут ваше правительство на редкость близоруко! Возьмите Америку или даже маленькую Голландию. Да они бы давным-давно прорыли канал и построили в устье Муррея морской порт. Но здесь штаты так соперничают друг с другом, что ничего путного не будет сделано.

– Наконец-то начали строить склады на озере Виктория и, «внутреннее дело штата» – дамбу в Новом Южном Уэльсе, а это вода для Южной Австралии.

– Да, шестьдесят человек с лошадьми и черпаками! На это уйдут годы. Там должно быть не меньше пятисот человек.

– К складам очень трудный подъезд, – продолжала Дели. – От Уэнтворта идет неширокая дорога через степь, иногда товар сплавляют водой, но Руфус так узок, что к озеру могут подняться только самые маленькие пароходы, такие как «Филадельфия». Мы надеемся на этом разбогатеть, ты знаешь?

Брентон мрачно улыбнулся.

– У нее светлая голова, у моей женушки. Что неплохо при таком никудышнем муже.

Дели смущенно взглянула на Сайрэса, и тот незаметно поревел разговор на другую тему, сказав, что вскоре они расстанутся: как только будет заложено основание третьего шлюза, он вернется в Канаду.

– Но к Муррею у меня навсегда сохранится особенный интерес. Нужно прихватить бутылочку воды из этой реки, ведь привозили же раньше святую воду из Иордана.

– Вода довольно темная, но мы ее все время пьем.

– Это хорошая, полезная вода, в ней много минеральных солей. Они разъедают днища кораблей быстрее, чем морская вода; поэтому приходится так часто очищать паровые котлы, – сказал Сайрэс Джеймс.

– А как же у нас внутри?

– Человеческие существа не машины.

– Я почти уверена, что у старого Чарли вместо сердца паровой насос. Он живет, дышит и думает машинами. Мне кажется, он умрет, если ему придется когда-нибудь уйти на пенсию.

– Он проспиртовался так, что будет жить вечно. Я думаю, он-то в полезности муррейской воды не сомневается.

– Кто? Я? Вы не обо мне говорите? Я вообще не верю в пользу воды, – сказал Чарли, возвестив о своем приходе небрежным стуком в дверь. – Настоящая дрянь эта вода. Посмотрите, что она сделала с моими котлами.

– Именно об этом я и говорил. – Закивал Сайрэс Джеймс– Поэтому и принес вам всем подарок – бутылку доброго викторианского вина (он поставил на тумбочку возле кровати большую бутыль шампанского), отпраздновать открытие первого шлюза.

Дели попросила Чарли охладить бутылку, а сама с мистером Джеймсом прошла в рубку, чтобы отметить на ее карте расположение шлюзов № 5 и № 7.

– Похоже, только они и будут иногда нас беспокоить, – они стояли в рубке, разделенные широким штурвальным колесом. – Карта тут ни при чем, просто хотела немного поговорить с тобой.

Его глаза широко раскрылись, он шагнул в ее сторону, но она предостерегающе подняла руку.

– Пожалуйста, Сайрэс! Выслушай меня. Сейчас я не могу обратиться к Брентону ни за каким советом, и поэтому хочу поговорить с тобой. О моей дочери, Мэг.

Она рассказала о странном поведении миссис Мелвилл, о явном нежелании Мэг возвращаться домой, о том, что боится совсем потерять дочь.

– Что же мне теперь делать? Нет ли чего-нибудь в законе о правах над несовершеннолетними? Эта женщина завладела Мэг, отказывается ее отдавать, настраивает против меня. Не сможет ли она забрать ее на законных основаниях?

– Трудно сказать. Мать обычно имеет преимущество, если только не будет доказано, что она не способна воспитывать ребенка…

– В том-то и дело! – Дели покраснела. – Она старается доказать, что я не способна, потому что… у меня когда-то было плохо с легкими, много лет назад, и потом… мой последний ребенок… умер на пароходе. И она говорит… О, это невероятно! Она всегда так хорошо ко мне относилась, брала к себе детей, помогала мне с ними и… и… – Дели закрыла лицо руками и оперлась на штурвал.

– О, Дели! Как бы мне хотелось помочь тебе! Если бы ты дала мне на это право! Но я ничего не могу поделать. Я никто для вас. Я не могу на тебе жениться и стать хотя бы отчимом Мэг. Скажу тебе только одно – езжай в город и получи официальный совет. Сделай это как можно скорее. Чем дольше она там проживет, тем труднее будет вернуть ее обратно. Пока она еще привязана к тебе, но ты не знаешь, под каким влиянием она находится.

– Ты хочешь сказать, что мне нужно судебное постановление, предписание, что-нибудь в этом роде, чтобы та женщина перестала ее удерживать?

– Да, и я не думаю, чтобы с этим у тебя были сложности, – ты ее родная мать. Но Мэг достаточно взрослая и может заявить о своих желаниях. Ты говоришь, она не очень хочет возвращаться?

– Есть какая-то причина, которой я не могу понять. Мне кажется, она что-то скрывает.

– В таком возрасте это обычно мальчик.

– О нет! Не думаю. Мэг еще ребенок. Я буду обратно не раньше, чем через неделю, нужно доставить партию товаров до Руфуса, но как только мы вернемся в Морган, я съезжу в город. Спасибо, Сайрэс, дорогой. Ты меня очень поддержал.

– Хотел бы я, чтобы ты позволила мне поддержать тебя еще и по-другому, – с чувством сказал он.

Она улыбнулась и выскользнула из-за штурвала.

Мэг пять раз провела щеткой по волосам, потом расчесала их снизу, чтобы они стали пышнее. Она очень волновалась в ожидании обещанной Гарри охоты на лис; от страха и волнения у нее даже заболел живот. Она будет с ним ночью одна, и вдруг что-нибудь произойдет.

Она вспомнила конец одного из рассказов в журнале «Мир женщины»: мужчина был гораздо старше девушки, она казалась ему просто ребенком, пока он неожиданно не осознал, что она уже взрослая; все закончилось свадебными колоколами.

Но сквозь радостное волнение пробивалось какое-то беспокойство. Мэг старалась не замечать его, но оно не проходило – ей вспоминалось лицо ее матери перед возвращением на судно: обиженное, удивленное и сердитое. О чем они говорили с Мелви? И почему маме так хотелось, чтобы Мэг ушла с ней в тот же самый день? Но она бессильна это сделать, она должна остаться на ферме до тех пор, пока ей не представится случай сказать Гарри, как она любит его.

С заднего двора послышались нетерпеливые звуки клаксона. Мэг надушила носовой платок одеколоном и заткнула его за пояс.

– Фу! – фыркнул Гарри, едва она забралась в кабину. – Чем это так воняет?

– Ты имеешь в виду мой платочек? Он пахнет, а не воняет.

Она выдернула платочек из-за пояса и поднесла к его носу, Гарри отпрянул назад:

– Черт! Хуже чем от старого лиса.

– Это одеколон.

Мэг засунула платок подальше. Она была в замешательстве. Во всех рассказах и рекламе духов говорилось, что мужчин привлекает запах, по Гарри, похоже, был не таким.

На полу кабины лежали незаряженные ружья, ей даже некуда было поставить ноги. Переносной прожектор с длинным шнуром мешал ей сесть рядом с Гарри.

Они подъехали к воротам, Гарри подождал, пока Мэг выйдет и откроет их. Потом, когда машина проехала, и Мэг закрывала ворота, она почувствовала необъятность ночи, поглотившей всю землю, ощутила звездный свет, таинственно мерцающий на облачном небе. В воздухе стояла свежесть недавно выпавшей росы, ночь была тихой и безветренной. Когда она снова села в машину, Гарри сказал, что видел лисью нору внизу, у края болота, в камышах. Туда они сначала и поедут, ее задача – держать прожектор и светить по его команде.

– Оставь свое ружье, – бросил он, выходя из машины. – Не желаю, чтоб меня пристрелила такая вот воинственная охотница. Ты сможешь стрельнуть и потом.

Мэг покорно шла по его следу, словно индейская скво за своим воином. Длинный шнур тянулся вслед за ней.

У Гарри не было с собой ни факела, ни фонаря. Но они легко передвигались при свете звезд, и постепенно их глаза привыкли к темноте. Они продрались сквозь колючие кусты бокаута, и вдруг Гарри остановился, поднял руку и жестом велел ей идти вперед.

Мэг, дрожа, прижала к себе прожектор. В камышах послышался шорох – лисы вышли из своего укрытия.

– Свет!

Она нажала на кнопку, и яркий луч прорезал равнину, высветив камыши. Лис увернулся от света, затем неожиданно побежал прямо на него. Он смотрел вдоль луча, не отводя от него глаз. И в этот момент глухо щелкнуло ружье.

– Попал! – Мэг торжествовала, видя, как лис опрокинулся на спину, несколько раз перевернулся и, безжизненный, затих. Но когда они подошли ближе, она почувствовала к нему жалость. Девочка погладила хищную остроконечную морду и пушистый хвост, потрогала свалявшуюся на спине шерсть. Из раны на шее еще текла кровь.

– Бедный старый лис, – пробормотала она.

– Бедный лис! – с возмущением повторил Гарри. – Готов поспорить, это тот самый лис, что на прошлой неделе поубивал всех цыплят. Его шкура того не стоит.

Он приподнял лиса и снова бросил его, презрительно хлопнув рукой по мертвому зверю.

Мэг была разочарована. Дикое животное, к которому они подкрадывались через ночь, превратилось в маленькую жалкую кучку у ног. Ее больше устроил бы лев или леопард.

– Ладно, пошли обратно, – сказал Гарри и зашагал к машине. Мэг зацепилась шнуром за куст и должна была вернуться, чтобы распутать его.

– Неудельные бабы! Ничего не могут, – бормотал Гарри, но голос его звучал беззлобно.

Когда они сели в машину, он зарядил ее ружье, свое же положил на пол.

– Держи его осторожно, дулом – в окно, а увидишь кролика – стреляй. – Гарри завел машину. – Не думаю, что нам еще повезет на лису.

Они ехали по самой вершине утеса, в двух сотнях футов под ними тихо катила свои поды залитая звездным светом река. Вдруг неожиданно откуда-то сбоку вынырнул кролик и запрыгал прямо перед их передними огнями, петляя из стороны в сторону, но оставаясь в их лучах. Гарри затормозил.

– Быстро! Стреляй! – закричал он.

Мэг подняла ружье; кролик сразу же остановился и сел, прядая ушами, и тут неожиданно оказалось, что она не может спустить курок. Мэг опустила ружье.

– Какого черт? В чем дело? Он же уйдет! – Гарри выхватил у нее ружье, но кролик уже пришел в себя и нырнул в темноту. Гарри выругался.

– Я… Я не могла убить его, когда он сидел и смотрел на меня.

– А… бабы! – повторил Гарри. – Не возьму тебя больше на охоту.

Эти женские штучки просто невыносимы. Он подумал о людях, которых видел убитыми, без всякого сожаления, словно это были кролики: кричащие, с выпадающими внутренностями, люди без лиц…

– Я тебе рассказывал о жарком? – спросил он.

– О жарком из кролика?

– Нет. Это было на передовой, и кролики уже все кончились. Мы стояли у фермы, рядом был небольшой огородишко с овощами. Однажды мы украли где-то кусок мяса, и я пополз на эту брошенную ферму, чтобы раздобыть каких-нибудь овощей. Когда начиналась уж очень сильная пальба, я отлеживался в воронках. Мне удалось отыскать в грязи несколько морковок и немного репы, и, радостный, я приполз с ними обратно.

Мы приготовили прекрасное жаркое; у кого-то оказалась луковица, и нам подарили половинку. Мы стояли вокруг котелка, я и двое моих товарищей, вдыхая чудесный запах и мечтая о еде, но вдруг прилетел снаряд и разорвался точно между нами.

Два моих приятеля были убиты тут же, на месте, прямиком отправились в мир иной. Взрывная волна оглушила меня и отбросила в сторону, но я был цел и невредим. А котелка – как не бывало. И представляешь, больше всего меня опечалила потеря жаркого. Я злился на этих проклятых немцев, я буквально скрежетал зубами. Только потом я начал думать о своих товарищах и что-то соображать… Я видел столько убитых…

Мэг сидела тихо. Она была неглупа и уловила связь между его рассказом и ускользнувшим от них кроликом.

– Я понимаю, – сказала она, наконец, понизив голос – Ты думаешь, глупо жалеть кролика, если… Ты убил много немцев?

Гарри пожал плечами.

– Много. Но хуже всего – первый. После этого ты как деревянный. Штыковая – это самое плохое, рты видишь, как они смотрят на тебя, когда ты их дырявишь. Совсем другое дело, если снаряд разрывается вдали, тогда ты не замечаешь, что делают осколки с людьми. Один мой приятель ослеп при обстреле. Большой, крепкий, сердечный парень. Я видел, как его вели в тыл – будто маленького ребенка.

Гарри машинально потер обрубки пальцев. Мэг положила свою руку на его. Всякий раз, когда он рассказывал о войне, ее начинала бить дрожь; дома он никогда об этом не говорил.

Дата добавления: 2015-11-30