Дан­те Алигь­е­ри. Бо­же­ст­вен­ная ко­ме­дия

--------------------------------------------------------------------------------

Пе­ре­вод М.Ло­зин­ско­го

В ра­бо­те хо­ро­шо по­ка­за­на из­вест­ная сис­те­ма «кру­гов» раз­лич­ных не­фи­зи­че­ских про­странств, вклю­чая Ад, что впол­не схо­дит­ся с об­ще­из­ве­ст­ным эзо­те­ри­че­ским зна­ни­ем о пси­хо­энер­ге­ти­че­ской мно­го­слой­ной ноо­сфе­ре или «ко­ко­не» Зем­ли. И, как мож­но пред­по­ло­жить, ав­тор в опи­са­нии этой сис­те­мы опи­рал­ся не толь­ко на своё твор­че­ское, ин­ту­тив­ное про­зре­ние, но и на оп­ре­де­лён­ное ду­хов­ное «ви­де­ние»!

……………………………………………………………………….

"Бо­же­ст­вен­ная Ко­ме­дия" воз­ник­ла в тре­вож­ные ран­ние го­ды XIV ве­ка из бур­лив­ших на­пря­жен­ной по­ли­ти­че­ской борь­бой глу­бин на­цио­наль­ной жиз­ни Ита­лии.

"Су­ро­вый Дант" - так на­звал твор­ца "Бо­же­ст­вен­ной Ко­ме­дии" Пуш­кин - со­вер­шил свой ве­ли­кий по­эти­че­ский труд в горь­кие го­ды из­гна­ния и стран­ст­вий, на ко­то­рые осу­ди­ла его вос­тор­же­ст­во­вав­шая в 1301 го­ду в бур­жу­аз­но-де­мо­кра­ти­че­ской Фло­рен­ции пар­тия "чер­ных" - сто­рон­ни­ков па­пы и пред­ста­ви­те­лей ин­те­ре­сов дво­рян­ско-бур­жу­аз­ной вер­хуш­ки бо­га­той рес­пуб­ли­ки.

Во Фло­рен­ции - этом круп­ней­шем цен­тре италь­ян­ской эко­но­ми­че­ской и куль­тур­ной жиз­ни сред­не­ве­ко­вья - Дан­те Алигь­е­ри ро­дил­ся, вы­рос и воз­му­жал в ат­мо­сфе­ре, рас­ка­лен­ной жа­ж­дой бо­гат­ст­ва и вла­сти, раз­ди­рае­мой по­ли­ти­че­ски­ми стра­стя­ми и вол­нуе­мой жес­то­ки­ми меж­до­усо­бия­ми.

Дан­те сто­ит на по­ро­ге Воз­ро­ж­де­ния, на по­ро­ге эпо­хи, "...ко­то­рая ну­ж­да­лась в ти­та­нах и ко­то­рая по­ро­ди­ла ти­та­нов по си­ле мыс­ли, стра­сти и ха­рак­те­ру, по мно­го­сто­рон­но­сти и уче­но­сти" {Там же.}. Тво­рец "Бо­же­ст­вен­ной Ко­ме­дии" был од­ним из та­ких ти­та­нов, по­эти­че­ское на­сле­дие ко­то­ро­го ос­та­лось в ве­ках ве­ли­че­ст­вен­ным вкла­дом италь­ян­ско­го на­ро­да в со­кро­вищ­ни­цу ми­ро­вой куль­ту­ры.

От­прыск ста­рой и бла­го­род­ной фло­рен­тий­ской се­мьи, член це­ха вра­чей и ап­те­ка­рей, в со­став ко­то­ро­го вхо­ди­ли ли­ца раз­лич­ных ин­тел­ли­гент­ных про­фес­сий, Дан­те Алигь­е­ри (1265-1321) вы­сту­па­ет в сво­ей жиз­ни как ти­пич­ный для его вре­ме­ни и для раз­ви­то­го го­род­ско­го ук­ла­да его ро­ди­ны пред­ста­ви­тель все­сто­рон­не об­ра­зо­ван­ной, дея­тель­ной, креп­ко свя­зан­ной с ме­ст­ны­ми куль­тур­ны­ми тра­ди­ция­ми и об­ще­ст­вен­ны­ми ин­те­ре­са­ми ин­тел­ли­ген­ции.

Юность Дан­те про­те­ка­ет в бле­стя­щем ли­те­ра­тур­ном кру­гу мо­ло­дой по­эти­че­ской шко­лы "но­во­го сла­до­ст­но­го сти­ля" (doice stil nuovo), воз­глав­ляе­мой его дру­гом Гви­до Ка­валь­кан­ти, и в об­ще­нии с вы­даю­щим­ся по­ли­ти­че­ским дея­те­лем и од­ним из ран­них фло­рен­тий­ских гу­ма­ни­стов - Бру­нет­то Ла­ти­ни. Зре­лые го­ды ав­тор "Бо­же­ст­вен­ной Ко­ме­дии" про­во­дит на служ­бе рес­пуб­ли­ки, уча­ст­вуя в ее вой­нах, вы­пол­няя ее ди­пло­ма­ти­че­ские по­ру­че­ния и, на­ко­нец (1300 г.), со­стоя од­ним из чле­нов пра­ви­тель­ст­вую­ще­го со­ве­та при­оров в дни по­ли­ти­че­ско­го гос­под­ства бур­жу­аз­но-де­мо­кра­ти­че­ской пар­тии "бе­лых".

К 1302 го­ду - го­ду сво­его из­гна­ния и за­оч­но­го осу­ж­де­ния на смерть за­хва­тив­ши­ми власть во Фло­рен­ции дво­рян­ско-бур­жу­аз­ны­ми вер­ха­ми (пар­ти­ей "чер­ных") - Дан­те был уже пер­во­сте­пен­ной ли­те­ра­тур­ной ве­ли­чи­ной.

По­эти­че­ское ста­нов­ле­ние Дан­те про­ис­хо­дит в ус­ло­ви­ях пе­ре­лом­ных и пе­ре­ход­ных от ли­те­ра­тур­но­го сред­не­ве­ко­вья к но­вым твор­че­ским уст­рем­ле­ни­ям. Сам по­эт в этом слож­ном и про­ти­во­ре­чи­вом про­цес­се за­ни­ма­ет од­но из оп­ре­де­ляю­щих и вы­со­ких мест.

По соб­ст­вен­но­му при­зна­нию Дан­те, толч­ком к про­бу­ж­де­нию в нем по­эта яви­лась тре­пет­ная и бла­го­род­ная лю­бовь к до­че­ри дру­га его от­ца Фоль­ко Пор­ти­на­ри - юной и пре­крас­ной Бе­ат­ри­че. По­эти­че­ским до­ку­мен­том этой люб­ви ос­та­лась ав­то­био­гра­фи­че­ская ис­по­ведь "Но­вая Жизнь" ("Vita nuova"), на­пи­сан­ная у све­жей мо­ги­лы воз­люб­лен­ной, скон­чав­шей­ся в 1290 го­ду. Вхо­дя­щие в со­став "Но­вой Жиз­ни" два де­сят­ка со­не­тов, не­сколь­ко кан­цон и бал­ла­да со­дер­жат в се­бе утон­чен­ное фи­ло­соф­ское тол­ко­ва­ние пе­ре­жи­то­го и пла­ме­нею­ще­го чув­ст­ва, бла­го­ст­но­го об­раза лю­би­мой. Сти­хи пе­ре­ме­жа­ют­ся про­зой, ком­мен­ти­рую­щей их воз­вы­шен­ное со­дер­жа­ние и свя­зы­ваю­щей от­дель­ные зве­нья по­эти­че­ских при­зна­ний и раз­мыш­ле­ний в по­сле­до­ва­тель­ный ав­то­био­гра­фи­че­ский рас­сказ, в днев­ник взвол­но­ван­но­го серд­ца и ана­ли­зи­рую­ще­го ума - пер­вый ли­те­ра­тур­ный днев­ник лич­ной люб­ви и фи­ло­со­фи­че­ских чув­ст­во­ва­ний в но­вой ев­ро­пей­ской ли­те­ра­ту­ре.

Еще в фло­рен­тий­ский пе­ри­од Дан­те при­леж­но изу­чал схо­ла­сти­че­скую фи­ло­со­фию. И од­на­ко, од­но­вре­мен­но с этим, уже всту­пая в сфе­ру про­бу­ж­даю­щих­ся гу­ма­ни­сти­че­ских ин­те­ре­сов, он ус­ваи­вал на­сле­дие клас­си­че­ской ли­те­ра­ту­ры во гла­ве со столь по­чи­тав­шим­ся и в сред­ние ве­ка Вер­ги­ли­ем. В из­гна­нии за­ня­тия эти, ви­ди­мо, рас­ши­ри­лись и уг­лу­би­лись. Ски­та­ясь по раз­ным италь­ян­ским го­ро­дам, по­се­тив да­же Па­риж - центр фи­ло­соф­ско-бо­го­слов­ских за­ня­тий то­го вре­ме­ни, Дан­те при­об­рел эн­цик­ло­пе­ди­че­ские зна­ния в об­лас­ти схо­ла­сти­че­ской нау­ки и на­тур­фи­ло­со­фии, оз­на­ко­мил­ся с не­ко­то­ры­ми сис­те­ма­ми вос­точ­ной, в ча­ст­но­сти араб­ской, фи­ло­соф­ской мыс­ли и всмот­рел­ся в ши­ро­кие го­ри­зон­ты об­ще­италь­ян­ской на­цио­наль­ной по­ли­ти­че­ской жиз­ни, очер­та­ния и на­прав­ле­ния ко­то­рой вы­ри­со­вы­ва­лись в со­пер­ни­че­ст­ве пап­ской и свет­ской вла­сти, в борь­бе го­ро­дов-ком­мун с аб­со­лю­ти­ст­ски­ми при­тя­за­ния­ми зна­ти, в за­хват­ни­че­ских стрем­ле­ни­ях жад­ных за­аль­пий­ских со­се­дей. Дви­же­ние мыс­ли Дан­те к ов­ла­де­нию всей сум­мой зна­ний его вре­ме­ни не шло на­пе­ре­кор тра­ди­ци­ям сред­не­ве­ко­во­го мыш­ле­ния, склон­но­го к эн­цик­ло­пе­ди­че­ским обоб­ще­ни­ям, но в этом дви­же­нии яс­но вы­ри­со­вы­ва­лась та чер­та, ко­то­рая сви­де­тель­ст­во­ва­ла о на­сту­пав­ших но­вых вре­ме­нах, - чер­та не­по­кор­ной и взы­ска­тель­ной лич­но­сти, ут­вер­ждаю­щей се­бя и свои пред­вос­хи­ще­ния бу­ду­ще­го в ок­ру­же­нии уже ос­та­но­вив­шей­ся в сво­ем ис­то­ри­че­ском раз­ви­тии, фор­маль­ной и за­сты­вав­шей куль­ту­ры.

Два­дца­ти­лет­няя жизнь Дан­те как по­ли­ти­че­ско­го из­гнан­ни­ка, вре­мя, ко­гда он с глу­бо­кой ост­ро­той по­знал:

...как го­ре­стен ус­там

Чу­жой ло­моть, как труд­но на чуж­би­не

Схо­дить и вос­хо­дить по сту­пе­ням, -

("Рай", XVII, 58-60)

вре­мя, ко­гда он уви­дел, что по­ис­ти­не

...тот стра­ж­дет выс­шей му­кой,

Кто ра­до­ст­ные пом­нит вре­ме­на

В не­сча­стии, -

("Ад", V, 121-123)

ос­та­ви­ли по­том­ст­ву гран­ди­оз­ное зда­ние трех­ча­ст­ной "Ко­ме­дии", за ко­то­рой мол­ва ее пер­вых вос­хи­щен­ных слу­ша­те­лей и чи­та­те­лей на­ве­ки ут­вер­ди­ла вос­тор­жен­ный эпи­тет "бо­же­ст­вен­ной" {Свой эпи­чес­кий труд сам Дан­те на­звал "ко­ме­ди­ей", со­глас­но нор­мам ан­тич­ной по­эти­ки, как про­из­ве­де­ние, за­вер­шаю­щее­ся бла­го­по­луч­ной и ра­до­ст­ной раз­вяз­кой.}.

"Бо­же­ст­вен­ная Ко­ме­дия" в пер­спек­ти­ве сво­его шес­ти­ве­ко­во­го су­ще­ст­во­ва­ния пред­ста­ет пе­ред на­ми как ти­та­ни­че­ский син­тез сво­ей эпо­хи и как ре­зуль­тат гран­ди­оз­но­го твор­че­ско­го уси­лия, под­чи­нив­ше­го сво­ему точ­но­му идей­но­му и со­зи­да­тель­но­му за­мыс­лу со­вер­шен­но ис­клю­чи­тель­ный по мно­го­сто­рон­но­сти, раз­ма­ху на­блю­де­ний и без­мер­но­му ко­ли­че­ст­ву вос­при­ятий ма­те­ри­ал. Мас­шта­ба­ми сво­его по­эти­че­ско­го со­дер­жа­ния и ши­ро­той от­ра­же­ния в нем яв­ле­ний дей­ст­ви­тель­ной жиз­ни, ис­то­ри­че­ских пре­да­ний, по­ли­ти­че­ской борь­бы со­вре­мен­но­сти и куль­тур­ных тра­ди­ций по­эма дей­ст­ви­тель­но пред­став­ля­ет со­бой твор­че­ское обоб­ще­ние той мно­го­ве­ко­вой ста­дии раз­ви­тия че­ло­ве­че­ст­ва, ко­то­рая бы­ла ох­ва­че­на взо­ром италь­ян­ско­го по­эта во всей сво­ей це­ло­ст­но­сти в пред­две­рии но­вой ис­то­ри­че­ской эпо­хи.

Дан­те не был впол­не са­мо­стоя­те­лен в из­мыш­ле­нии по­ве­ст­во­ва­тель­но­го на­ча­ла сво­его тво­ре­ния. Фа­бу­ла по­эмы бы­ла да­на ему ал­ле­го­ри­че­ски-на­зи­да­тель­ной и ре­ли­ги­оз­но-фан­та­сти­че­ской тра­ди­ци­ей сред­не­ве­ко­вых опи­са­ний хо­ж­де­ний в за­гроб­ный мир и ви­де­ний по­смерт­ных че­ло­ве­че­ских су­деб. Тон­чай­ше раз­ра­бо­тан­ная сис­те­ма ка­то­ли­че­ско­го уче­ния о по­тус­то­рон­ней жиз­ни греш­ни­ков, каю­щих­ся и угод­ных бо­гу пра­вед­ни­ков, с его скру­пу­лез­ной рос­пи­сью по­смерт­ных кар, воз­дая­ний и на­град, обу­сло­ви­ла ос­нов­ные на­прав­ле­ния по­эти­че­ско­го рас­ска­за Дан­те и чле­не­ние его по­эмы на три час­ти, по­свя­щен­ные рас­ска­зу об аде, чис­ти­ли­ще и рае. Фор­маль­ный ра­цио­на­лизм схо­ла­сти­че­ской мыс­ли под­ска­зал и ряд дру­гих ха­рак­тер­ных свойств его по­эти­че­ско­го по­ве­ст­во­ва­ния, на­чи­ная от прин­ци­па тро­ич­но­сти его ком­по­зи­ции - три час­ти по три­дцать три пес­ни в ка­ж­дой из них (пер­вая песнь "Ада" слу­жит всту­п­ле­ни­ем ко всей по­эме, так что всех пе­сен - сто), на­пи­сан­ных тер­ци­на­ми, то есть трех­строч­ны­ми стро­фа­ми, - и кон­чая схе­мой ми­ро­зда­ния, кон­ст­руи­руе­мой в стро­гом сле­до­ва­нии за­ко­нам сред­не­ве­ко­вой кос­мо­гра­фии. Пер­вое зна­ком­ст­во с по­эмой сра­зу же убе­ж­да­ет в том, что в соз­да­нии ее сред­не­ве­ко­вье пред­пи­са­ло по­эту не­зыб­ле­мую и за­вер­шен­ную тра­ди­цию сво­ей мыс­ли.

Од­на­ко прав был Пуш­кин, от­ме­тив­ший, что "еди­ный план (Дан­то­ва) "Ада" есть уже плод вы­со­ко­го ге­ния". Вы­со­кий ге­ний Дан­те не ос­та­но­вил­ся на на­ив­но-опи­са­тель­ном и на­зи­да­тель­но-ал­ле­го­ри­че­ском, в ос­но­ве сво­ей двух­мер­ном, пло­ско­ст­ном, ли­шен­ном чув­ст­вен­ной и ма­те­ри­аль­ной пер­спек­ти­вы, схо­ла­сти­че­ском опи­са­нии за­гроб­ных ви­де­ний. В цен­тре их он по­ста­вил свой лич­ный об­раз, об­раз жи­во­го че­ло­ве­ка, че­ло­ве­ка боль­шой и гор­дой ду­ши, от­ме­чен­но­го чер­та­ми глу­бо­ких тра­ги­че­ских бо­ре­ний, су­ро­вой судь­бой, на­де­лен­но­го жи­вым и мно­го­об­раз­ным ми­ром чувств и от­но­ше­ний - лю­бо­вью, не­на­ви­стью, стра­хом, со­стра­да­ни­ем, мя­теж­ны­ми пред­чув­ст­вия­ми, ра­до­стя­ми и скор­бя­ми и пре­ж­де все­го не­ус­тан­ным, пыт­ли­вым и па­те­ти­че­ским ис­ка­ни­ем ис­ти­ны, ле­жав­шей за пре­де­ла­ми сред­не­ве­ко­во­го ук­ла­да по­ня­тий и пред­став­ле­ний.

При всей важ­но­сти схо­ла­сти­че­ских кон­цеп­ций и тра­ди­ций сред­не­ве­ко­вой фи­ло­соф­ской мыс­ли для строя, бо­го­слов­ско­го со­дер­жа­ния и по­ве­ст­во­ва­тель­ной сис­те­мы "Бо­же­ст­вен­ной Ко­ме­дии" воз­ник­но­ве­ние и соз­да­ние ее бы­ли пре­до­пре­де­ле­ны не от­вле­чен­ны­ми на­зи­да­тель­но­ал­ле­го­ри­че­ски­ми на­ме­ре­ния­ми по­эта и не замк­ну­той в се­бе сис­те­мой схо­ла­сти­че­ско­го ми­ро­воз­зре­ния, а кон­крет­ны­ми и дей­ст­вен­ны­ми пред­по­сыл­ка­ми ок­ру­жаю­щей жиз­ни и лич­ной судь­бы по­эта. Так, в ча­ст­но­сти, для гран­ди­оз­но­го по­лот­на "Ада" с его жут­ким стран­ст­ви­ем по де­вя­ти кру­гам воз­мез­дий и на­ка­зан­ных пре­сту­п­ле­ний оп­ре­де­ляю­щее зна­че­ние име­ли ре­ак­ции по­эта на со­ци­аль­но-по­ли­ти­че­скую борь­бу его вре­ме­ни и не­ос­тыв­ший пыл го­ни­мо­го и не­го­дую­ще­го эмиг­ран­та, со­при­кос­нув­ше­го­ся с ост­ры­ми по­ли­ти­че­ски­ми про­бле­ма­ми и от­ра­же­ния­ми их в вол­не­ни­ях боль­ших и ма­лых стра­стей ок­ру­жав­шей его об­ще­ст­вен­ной сре­ды. Сим­па­тии и ан­ти­па­тии Дан­те-из­гнан­ни­ка за­пе­чат­ле­лись в ос­нов­ных по­ли­ти­че­ских оцен­ках "Ада", то от­кры­то пуб­ли­ци­сти­че­ских, то за­вуа­ли­ро­ван­ных мо­раль­но-ал­ле­го­ри­че­ски­ми ино­ска­за­ния­ми и об­раз­ами.

Бо­го­слов­ское и фи­ло­соф­ско-эти­че­ское со­дер­жа­ние "Рая" в его бу­к­валь­ном и пря­мом об­раз­ном вы­яв­ле­нии при­учи­ло от­стра­нять при чте­нии этой за­клю­чи­тель­ной час­ти по­эмы ее кон­крет­ный и ис­то­ри­че­ский смысл, столь пра­во­мер­но и по­сле­до­ва­тель­но при­сут­ст­вую­щий здесь, где по­эт по­сле хо­ж­де­ний по кру­гам ада и ус­ту­пам чис­ти­ли­ща, дос­тиг­нув зем­но­го рая, воз­но­сит­ся в со­про­во­ж­де­нии лю­би­мой Бе­ат­ри­че, сме­нив­шей муд­ро­го языч­ни­ка Вер­ги­лия, к со­зер­ца­нию не­бес­ных сфер. Упо­мя­ну­тый рас­сказ о сча­ст­ли­вой в чис­то­те сво­их нра­вов и ры­цар­ст­вен­ном бла­го­род­ст­ве Фло­рен­ции яв­ля­ет­ся клю­чом к по­ни­ма­нию по­ли­ти­че­ской про­бле­ма­ти­ки зре­ли­ща рай­ских экс­та­зов и доб­ро­де­те­лей как ал­ле­го­ри­че­ской уто­пии и не­сбы­точ­ной меч­ты об иде­аль­ном цар­ст­ве до­б­ра, спра­вед­ли­во­сти и гар­мо­нии в стра­не, тер­зае­мой кро­ва­вы­ми рас­пря­ми и ли­шив­шей­ся на­дежд на свое на­цио­наль­ное объ­е­ди­не­ние. Мысль по­эта в этой уто­пии от тра­ги­че­ских пе­ре­жи­ва­ний раз­ры­ва с "ма­лой" ро­ди­ной - Фло­рен­ци­ей и от раз­ве­ян­ных ил­лю­зий боль­шо­го на­цио­наль­но­го го­су­дар­ст­ва - еди­ной Ита­лии при­хо­дит, под по­кро­вом хри­сти­ан­ско-ре­ли­ги­оз­ной ал­ле­го­рии, к об­ра­щен­но­му в про­шлое идеа­ли­зи­ро­ван­но­му пред­став­ле­нию о "зо­ло­том ве­ке" че­ло­ве­че­ско­го су­ще­ст­во­ва­ния…

* АД *

ПЕСНЬ ПЕР­ВАЯ

1 Зем­ную жизнь прой­дя до по­ло­ви­ны,

Я очу­тил­ся в су­мрач­ном ле­су,

Ут­ра­тив пра­вый путь во тьме до­ли­ны.

4 Ка­ков он был, о, как про­из­не­су,

Тот ди­кий лес, дре­му­чий и гро­зя­щий,

Чей дав­ний ужас в па­мя­ти не­су!

7 Так го­рек он, что смерть ед­ва ль не сла­ще.

Но, бла­го в нем об­рет­ши на­все­гда,

Ска­жу про все, что ви­дел в этой ча­ще.

10 Не пом­ню сам, как я во­шел ту­да,

На­столь­ко сон ме­ня опу­тал ло­жью,

Ко­гда я сбил­ся с вер­но­го сле­да.

13 Но к холм­но­му при­бли­зив­шись под­но­жью,

Ко­то­рым за­мы­кал­ся этот дол,

Мне сжав­ший серд­це ужа­сом и дро­жью,

16 Я уви­дал, ед­ва гла­за воз­вел,

Что свет пла­не­ты, всю­ду пу­те­вод­ной,

Уже на пле­чи гор­ные со­шел.

19 То­гда вздох­ну­ла бо­лее сво­бод­ной

И дол­гий страх пре­воз­мог­ла ду­ша,

Из­му­чен­ная но­чью бе­зыс­ход­ной.

22 И слов­но тот, кто, тя­же­ло ды­ша,

На бе­рег вый­дя из пу­чи­ны пен­ной,

Гля­дит на­зад, где вол­ны бьют, стра­ша,

25 Так и мой дух, бе­гу­щий и смя­тен­ный,

Вспять обер­нул­ся, ози­рая путь,

Всех уво­дя­щий к смер­ти пред­ре­чен­ной.

28 Ко­гда я те­лу дал пе­ре­дох­нуть,

Я вверх по­шел, и мне бы­ла опо­ра

В сто­пе, да­вив­шей на зем­ную грудь.

31 И вот, вни­зу кру­то­го ко­со­го­ра,

Про­вор­ная и вью­щая­ся рысь,

Вся в яр­ких пят­нах пе­ст­ро­го узо­ра.

34 Она, кру­жа, мне пре­гра­ж­да­ла высь,

И я не раз на кру­тиз­не опас­ной

Воз­врат­ным сле­дом по­мыш­лял спа­стись.

37 Был ран­ний час, и солн­це в твер­ди яс­ной

Со­про­во­ж­да­ли те же звез­ды вновь,

Что в пер­вый раз, ко­гда их сонм пре­крас­ный

40 Бо­же­ст­вен­ная дви­ну­ла Лю­бовь.

До­ве­рясь ча­су и по­ре сча­ст­ли­вой,

Уже не так сжи­ма­лась в серд­це кровь

43 При ви­де зве­ря с шер­стью при­хот­ли­вой;

Но, ужасом опять его стесня,

Навстречу вышел лев с подъятой гривой.

46 Он наступал как будто на меня,

От голода рыча освирепело

И самый воздух страхом цепеня.

49 И с ним волчица, чье худое тело,

Казалось, все алчбы в себе несет;

Немало душ из-за нее скорбело.

52 Меня сковал такой тяжелый гнет,

Перед ее стремящим ужас взглядом,

Что я утратил чаянье высот.

55 И как скупец, копивший клад за кладом,

Когда приблизится пора утрат,

Скорбит и плачет по былым отрадам,

58 Так был и я смятением объят,

За шагом шаг волчицей неуемной

Туда теснимый, где лучи молчат.

61 Пока к долине я свергался темной,

Какой-то муж явился предо мной,

От долгого безмолвья словно томный.

64 Его узрев среди пустыни той:

"Спаси, - воззвал я голосом унылым, -

Будь призрак ты, будь человек живой!"

67 Он отвечал: "Не человек; я был им;

Я от ломбардцев низвожу мой род,

И Мантуя была их краем милым.

70 Рожден sub Julio, хоть в поздний год,

Я в Риме жил под Августовой сенью,

Когда еще кумиры чтил народ.

73 Я был поэт и вверил песнопенью,

Как сын Анхиза отплыл на закат

От гордой Трои, преданной сожженью.

76 Но что же к муке ты спешишь назад?

Что не восходишь к выси озаренной,

Началу и причине всех отрад?"

79 "Так ты Вергилий, ты родник бездонный,

Откуда песни миру потекли? -

Ответил я, склоняя лик смущенный. -

82 О честь и светоч всех певцов земли,

Уважь любовь и труд неутомимый,

Что в свиток твой мне вникнуть помогли!

85 Ты мой учитель, мой пример любимый;

Лишь ты один в наследье мне вручил

Прекрасный слог, везде превозносимый.

88 Смотри, как этот зверь меня стеснил!

О вещий муж, приди мне на подмогу,

Я трепещу до сокровенных жил!"

91 "Ты должен выбрать новую дорогу, -

Он отвечал мне, увидав мой страх, -

И к дикому не возвращаться логу;

94 Волчица, от которой ты в слезах,

Всех восходящих гонит, утесняя,

И убивает на своих путях;

97 Она такая лютая и злая,

Что ненасытно будет голодна,

Вслед за едой еще сильней алкая.

100 Со всяческою тварью случена,

Она премногих соблазнит, но славный

Нагрянет Пес, и кончится она.

103 Не прах земной и не металл двусплавный,

А честь, любовь и мудрость он вкусит,

Меж войлоком и войлоком державный.

106 Италии он будет верный щит,

Той, для которой умерла Камилла,

И Эвриал, и Турн, и Нис убит.

109 Свой бег волчица где бы ни стремила,

Ее, нагнав, он заточит в Аду,

Откуда зависть хищницу взманила.

112 И я тебе скажу в свою чреду:

Иди за мной, и в вечные селенья

Из этих мест тебя я приведу,

115 И ты услышишь вопли исступленья

И древних духов, бедствующих там,

О новой смерти тщетные моленья;

117 Потом увидишь тех, кто чужд скорбям

Среди огня, в надежде приобщиться

Когда-нибудь к блаженным племенам.

121 Но если выше ты захочешь взвиться,

Тебя душа достойнейшая ждет:

С ней ты пойдешь, а мы должны проститься;

124 Царь горних высей, возбраняя вход

В свой город мне, врагу его устава,

Тех не впускает, кто со мной идет.

127 Он всюду царь, но там его держава;

Там град его, и там его престол;

Блажен, кому открыта эта слава!"

130 "О мой поэт, - ему я речь повел, -

Молю Творцом, чьей правды ты не ведал:

Чтоб я от зла и гибели ушел,

133 Яви мне путь, о коем ты поведал,

Дай врат Петровых мне увидеть свет

И тех, кто душу вечной муке предал".

136 Он двинулся, и я ему вослед.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

1 День уходил, и неба воздух темный

Земные твари уводил ко сну

От их трудов; лишь я один, бездомный,

4 Приготовлялся выдержать войну

И с тягостным путем, и с состраданьем,

Которую неложно вспомяну.

7 О Музы, к вам я обращусь с воззваньем!

О благородный разум, гений свой

Запечатлей моим повествованьем!

10 Я начал так: "Поэт, вожатый мой,

Достаточно ли мощный я свершитель,

Чтобы меня на подвиг звать такой?

13 Ты говоришь, что Сильвиев родитель,

Еще плотских не отрешась оков,

Сходил живым в бессмертную обитель.

16 Но если поборатель всех грехов

К нему был благ, то, рассудив о славе

Его судеб, и кто он, и каков,

19 Его почесть достойным всякий вправе:

Он, избран в небе света и добра,

Стал предком Риму и его державе,

22 А тот и та, когда пришла пора,

Святой престол воздвигли в мире этом

Преемнику верховного Петра.

25 Он на своем пути, тобой воспетом,

Был вдохновлен свершить победный труд,

И папский посох ныне правит светом.

28 Там, вслед за ним. Избранный был Сосуд,

Дабы другие укрепились в вере,

Которою к спасению идут.

31 А я? На чьем я оснуюсь примере?

Я не апостол Павел, не Эней,

Я не достоин ни в малейшей мере.

34 И если я сойду в страну теней,

Боюсь, безумен буду я, не боле.

Ты мудр; ты видишь это все ясней".

37 И словно тот, кто, чужд недавней воле

И, передумав в тайной глубине,

Бросает то, что замышлял дотоле,

40 Таков был я на темной крутизне,

И мысль, меня прельстившую сначала,

Я, поразмыслив, истребил во мне.

43 "Когда правдиво речь твоя звучала,

Ты дал смутиться духу своему, -

Возвышенная тень мне отвечала. -

46 Нельзя, чтоб страх повелевал уму;

Иначе мы отходим от свершений,

Как зверь, когда мерещится ему.

49 Чтоб разрешить тебя от опасений,

Скажу тебе, как я узнал о том,

Что ты моих достоин сожалений.

52 Из сонма тех, кто меж добром и злом,

Я женщиной был призван столь прекрасной,

Что обязался ей служить во всем.

55 Был взор ее звезде подобен ясной;

Ее рассказ струился не спеша,

Как ангельские речи, сладкогласный:

58 О, мантуанца чистая душа,

Чья слава целый мир объемлет кругом

И не исчезнет, вечно в нем дыша,

61 Мой друг, который счастью не был другом,

В пустыне горной верный путь обресть

Отчаялся и оттеснен испугом.

64 Такую в небе слышала я весть;

Боюсь, не поздно ль я помочь готова,

И бедствия он мог не перенесть.

67 Иди к нему и, красотою слова

И всем, чем только можно, пособя,

Спаси его, и я утешусь снова.

70 Я Беатриче, та, кто шлет тебя;

Меня сюда из милого мне края

Свела любовь; я говорю любя.

73 Тебя не раз, хваля и величая,

Пред господом мой голос назовет.

Я начал так, умолкшей отвечая:

76 "Единственная ты, кем смертный род

Возвышенней, чем всякое творенье,

Вмещаемое в малый небосвод,

79 Тебе служить - такое утешенье,

Что я, свершив, заслуги не приму;

Мне нужно лишь узнать твое веленье.

82 Но как без страха сходишь ты во тьму

Земного недра, алча вновь подняться

К высокому простору твоему?"

85 "Когда ты хочешь в точности дознаться,

Тебе скажу я, - был ее ответ, -

Зачем сюда не страшно мне спускаться.

88 Бояться должно лишь того, в чем вред

Для ближнего таится сокровенный;

Иного, что страшило бы, и нет.

91 Меня такою создал царь вселенной,

Что вашей мукой я не смущена

И в это пламя нисхожу нетленной.

94 Есть в небе благодатная жена;

Скорбя о том, кто страждет так сурово,

Судью склонила к милости она.

97 Потом к Лючии обратила слово

И молвила: - Твой верный - в путах зла,

Пошли ему пособника благого. -

100 Лючия, враг жестоких, подошла

Ко мне, сидевшей с древнею Рахилью,

Сказать: - Господня чистая хвала,

103 О Беатриче, помоги усилью

Того, который из любви к тебе

Возвысился над повседневной былью.

106 Или не внемлешь ты его мольбе?

Не видишь, как поток, грознее моря,

Уносит изнемогшего в борьбе? -

109 Никто поспешней не бежал от горя

И не стремился к радости быстрей,

Чем я, такому слову сердцем вторя,

112 Сошла сюда с блаженных ступеней,

Твоей вверяясь речи достохвальной,

Дарящей честь тебе и внявшим ей".

115 Так молвила, и взор ее печальный,

Вверх обратясь, сквозь слезы мне светил

И торопил меня к дороге дальней.

118 Покорный ей, к тебе я поспешил;

От зверя спас тебя, когда к вершине

Короткий путь тебе он преградил.

121 Так что ж? Зачем, зачем ты медлишь ныне?

Зачем постыдной робостью смущен?

Зачем не светел смелою гордыней, -

124 Когда у трех благословенных жен

Ты в небесах обрел слова защиты

И дивный путь тебе предвозвещен?"

127 Как дольный цвет, сомкнутый и побитый

Ночным морозом, - чуть блеснет заря,

Возносится на стебле, весь раскрытый,

130 Так я воспрянул, мужеством горя;

Решимостью был в сердце страх раздавлен.

И я ответил, смело говоря:

133 "О, милостива та, кем я избавлен!

И ты сколь благ, не пожелавший ждать,

Ее правдивой повестью наставлен!

136 Я так был рад словам твоим внимать

И так стремлюсь продолжить путь начатый,

Что прежней воли полон я опять.

139 Иди, одним желаньем мы объяты:

Ты мой учитель, вождь и господин!"

Так молвил я; и двинулся вожатый,

142 И я за ним среди глухих стремнин.

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

1 Я УВОЖУ К ОТВЕРЖЕННЫМ СЕЛЕНЬЯМ,

Я УВОЖУ СКВОЗЬ ВЕКОВЕЧНЫЙ СТОН,

Я УВОЖУ К ПОГИБШИМ ПОКОЛЕНЬЯМ.

4 БЫЛ ПРАВДОЮ МОЙ ЗОДЧИЙ ВДОХНОВЛЕН:

Я ВЫСШЕЙ СИЛОЙ, ПОЛНОТОЙ ВСЕЗНАНЬЯ

И ПЕРВОЮ ЛЮБОВЬЮ СОТВОРЕН.

7 ДРЕВНЕЙ МЕНЯ ЛИШЬ ВЕЧНЫЕ СОЗДАНЬЯ,

И С ВЕЧНОСТЬЮ ПРЕБУДУ НАРАВНЕ.

ВХОДЯЩИЕ, ОСТАВЬТЕ УПОВАНЬЯ.

10 Я, прочитав над входом, в вышине,

Такие знаки сумрачного цвета,

Сказал: "Учитель, смысл их страшен мне".

13 Он, прозорливый, отвечал на это:

"Здесь нужно, чтоб душа была тверда;

Здесь страх не должен подавать совета.

16 Я обещал, что мы придем туда,

Где ты увидишь, как томятся тени,

Свет разума утратив навсегда".

19 Дав руку мне, чтоб я не знал сомнений,

И обернув ко мне спокойный лик,

Он ввел меня в таинственные сени.

22 Там вздохи, плач и исступленный крик

Во тьме беззвездной были так велики,

Что поначалу я в слезах поник.

25 Обрывки всех наречий, ропот дикий,

Слова, в которых боль, и гнев, и страх,

Плесканье рук, и жалобы, и всклики

28 Сливались в гул, без времени, в веках,

Кружащийся во мгле неозаренной,

Как бурным вихрем возмущенный прах.

31 И я, с главою, ужасом стесненной:

"Чей это крик? - едва спросить посмел. -

Какой толпы, страданьем побежденной?"

34 И вождь в ответ: "То горестный удел

Тех жалких душ, что прожили, не зная

Ни славы, ни позора смертных дел.

37 И с ними ангелов дурная стая,

Что, не восстав, была и не верна

Всевышнему, средину соблюдая.

40 Их свергло небо, не терпя пятна;

И пропасть Ада их не принимает,

Иначе возгордилась бы вина".

43 И я: "Учитель, что их так терзает

И понуждает к жалобам таким?"

А он: "Ответ недолгий подобает.

46 И смертный час для них недостижим,

И эта жизнь настолько нестерпима,

Что все другое было б легче им.

49 Их память на земле невоскресима;

От них и суд, и милость отошли.

Они не стоят слов: взгляни - и мимо!"

52 И я, взглянув, увидел стяг вдали,

Бежавший кругом, словно злая сила

Гнала его в крутящейся пыли;

55 А вслед за ним столь длинная спешила

Чреда людей, что, верилось с трудом,

Ужели смерть столь многих истребила.

58 Признав иных, я вслед за тем в одном

Узнал того, кто от великой доли

Отрекся в малодушии своем.

61 И понял я, что здесь вопят от боли

Ничтожные, которых не возьмут

Ни бог, ни супостаты божьей воли.

64 Вовек не живший, этот жалкий люд

Бежал нагим, кусаемый слепнями

И осами, роившимися тут.

67 Кровь, между слез, с их лиц текла

И мерзостные скопища червей

Ее глотали тут же под ногами.

70 Взглянув подальше, я толпу людей

Увидел у широкого потока.

"Учитель, - я сказал, - тебе ясней,

73 Кто эти там и власть какого рока

Их словно гонит и теснит к волнам,

Как может показаться издалека".

76 И он ответил: "Ты увидишь сам,

Когда мы шаг приблизим к Ахерону

И подойдем к печальным берегам".

79 Смущенный взор склонив к земному лону,

Боясь докучным быть, я шел вперед,

Безмолвствуя, к береговому склону.

82 И вот в ладье навстречу нам плывет

Старик, поросший древней сединою,

Крича: "О, горе вам, проклятый род!

85 Забудьте небо, встретившись со мною!

В моей ладье готовьтесь переплыть

К извечной тьме, и холоду, и зною.

88 А ты уйди, тебе нельзя тут быть,

Живой душе, средь мертвых!" И добавил,

Чтобы меня от прочих отстранить:

91 "Ты не туда свои шаги направил:

Челнок полегче должен ты найти,

Чтобы тебя он к пристани доставил".

94 А вождь ему: "Харон, гнев укроти.

Того хотят - там, где исполнить властны

То, что хотят. И речи прекрати".

97 Недвижен стал шерстистый лик ужасный

У лодочника сумрачной реки,

Но вкруг очей змеился пламень красный.

100 Нагие души, слабы и легки,

Вняв приговор, не знающий изъятья,

Стуча зубами, бледны от тоски,

103 Выкрикивали господу проклятья,

Хулили род людской, и день, и час,

И край, и семя своего зачатья.

106 Потом, рыдая, двинулись зараз

К реке, чьи волны, в муках безутешных,

Увидят все, в ком божий страх угас.

109 А бес Харон сзывает стаю грешных,

Вращая взор, как уголья в золе,

И гонит их и бьет веслом неспешных.

112 Как листья сыплются в осенней мгле,

За строем строй, и ясень оголенный

Свои одежды видит на земле, -

115 Так сев Адама, на беду рожденный,

Кидался вниз, один, - за ним другой,

Подобно птице, в сети приманенной.

118 И вот плывут над темной глубиной;

Но не успели кончить переправы,

Как новый сонм собрался над рекой.

121 "Мой сын, - сказал учитель величавый,

Все те, кто умер, бога прогневив,

Спешат сюда, все страны и державы;

124 И минуть реку всякий тороплив,

Так утесненный правосудьем бога,

Что самый страх преображен в призыв.

127 Для добрых душ другая есть дорога;

И ты поймешь, что разумел Харон,

Когда с тобою говорил так строго".

130 Чуть он умолк, простор со всех сторон

Сотрясся так, что, в страхе вспоминая,

Я и поныне потом орошен.

133 Дохнула ветром глубина земная,

Пустыня скорби вспыхнула кругом,

Багровым блеском чувства ослепляя;

136 И я упал, как тот, кто схвачен сном.

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1 Ворвался в глубь моей дремоты сонной

Тяжелый гул, и я очнулся вдруг,

Как человек, насильно пробужденный.

4 Я отдохнувший взгляд обвел вокруг,

Встав на ноги и пристально взирая,

Чтоб осмотреться в этом царстве мук.

7 Мы были возле пропасти, у края,

И страшный срыв гудел у наших ног,

Бесчисленные крики извергая.

10 Он был так темен, смутен и глубок,

Что я над ним склонялся по-пустому

И ничего в нем различить не мог.

13 "Теперь мы к миру спустимся слепому, -

Так начал, смертно побледнев, поэт. -

Мне первому идти, тебе - второму".

16 И я сказал, заметив этот цвет:

"Как я пойду, когда вождем и другом

Владеет страх, и мне опоры нет?"

19 "Печаль о тех, кто скован ближним кругом, -

Он отвечал, - мне на лицо легла,

И состраданье ты почел испугом.

22 Пора идти, дорога не мала".

Так он сошел, и я за ним спустился,

Дата добавления: 2015-11-30