Последняя пятница (продолжение).

Они приехали в город уже в девятом часу вечера, когда жаркое июльское солнце клонилось к закату. Выйдя из электрички, они пошли по платформе, заполненной толпой приехавшей публики. Алеша шел рядом с Яном, держась за его руку, и жался к нему. Он как-то ошеломленно смотрел вокруг, и Ян сначала не понял, в чем дело – ведь мальчик сам из этого города, что, он все забыл, и ничего не узнает? Но потом до него дошло: парня ошеломило именно то, что он жил здесь, в этом городе, и теперь все это узнавал... Наверно, на него нахлынули воспоминания, может быть, даже тяжелые.
Но, конечно, он уже успел и отвыкнуть от этой сутолоки, и одичать в деревне. Сам Ян не был в городе всего неделю, и разница уже чувствовалась. А Алеша за полтора года успел отвыкнуть и от машин на улицах, и от толп людей, одетых по-городскому. Неподалеку от них прошла женщина с мальчиком немного помладше Алеши, тоже в рубашке и шортах, только в черных. Ян заметил, как внимательно смотрел Алеша на этого мальчика. Незнакомый мальчишка, как бы это почувствовав, тоже обернулся и посмотрел на них с Алешей. Ян почувствовал, как Алеша сжал его руку, и тоже пожал его лапку. И тут смотрят... Но, кажется, придраться не к чему. Он все же оглядел на всякий случай Алешу и заправил ему поровнее рубашку. Самому стало смешно: и точно, из деревни приехали, волнуются два балбеса.
Встреченный парнишка лизал мороженое, и Ян вспомнил свою программу – устроить бедному ребенку двухдневный праздник. Пожалуй, можно начинать... И он, не спрашивая Алешу, потянул его за руку к лотку с мороженым. По счастью, тот еще работал.
Несколько смущаясь, он потом подвел его к киоску "Союзпечать", за стеклами которого заметил разноцветные резиновые шарики. "Сейчас, мне кое-что надо", - пробормотал он. Ему не хотелось пускаться сейчас в объяснения. Мальчик, впрочем, видел шарики - да и как бы Ян это сейчас скрыл, - но ничего не спрашивал. Возможно, догадался.
Шарики, по счастью, были увеличенного размера, и можно было не заботиться об их дополнительном расширении предварительным раздуванием.
...
Когда в деревне Ян великодушно решил взять с собой бедного парня, все это представлялось как-то по-другому, более простым и мелким. Теперь, когда взволнованный и повзрослевший Алеша шел с ним рядом по городской улице, он испытывал некоторую неловкость. Правда, было неожиданно приятно, что их видят вдвоем: идет мужчина с мальчиком, солидный мужчина и приличный мальчик, почти подросток, в очках и белых носочках. Наверно, думают, что это его сын. Он искоса посматривал на идущего рядом Алешу и испытывал невольную гордость: а что, и правда, не стыдно с таким показаться.
Волнующийся и возбужденный Алеша то шагал молча, часто поправляя очки, то начинал быстро разговаривать с Яном, заглядывая ему в лицо и забегая вперед. Он узнавал знакомые места, и говорил Яну и про это, и про многое другое. Ян теперь знал, в каком районе Алеша раньше жил с матерью (по счастью, это было не здесь), и в какую школу ходил, и еще про разное. И он был благодарен Яну, благодарен все время, и это так ясно чувствовалось, что Яну было неловко: и за мороженое, и за держание за руку, и вообще за всю эту поездку.
Они добрались домой, и Ян представил заробевшего Алешу своему семейству, и все обошлось неплохо. Тем более, что неудобств не предвиделось - Ян собирался поместить мальчика с собой вдвоем в маленькой комнатке, поставив там ему раскладушку (ох ты, раскладушечный обитатель...).
...
Ян несколько опасался за свое намерение выкупать Алешу - в деревне все это выглядело как-то проще... Он все еще побаивался сделать что-то не то, тем более с таким серьезным и чутким большим парнем, каким стал Алеша. А купать было надо, и надо сразу же, до спанья.
Но мальчик робел только от незнакомой обстановки. Самого Яна он не боялся, и когда Ян привел его в ванную, запер за собой (на всякий случай) дверь и сказал: «Раздевайся», - мальчик быстренько и даже как-то нетерпеливо стащил и шорты, и все остальное. Да и то сказать, после их приключений за эту последнюю неделю стесняться было уже нечего... Пожалуй, сам Ян стеснялся больше – так преданно смотрел на него Алеша.
- Ну, держись, Алешка, сейчас я тебя оттирать буду, - пообещал Ян.
– Давайте, - засмеялся Алеша, снимая очки.
А ведь он рад, подумал Ян, мальчишка с удовольствием ждет этих его оттираний. Ну и пусть, он не намерен был больше сдерживаться. Ласка так ласка... Все равно Алеша видит его насквозь.
– Ну, держись, - пригрозил он, сгреб трогательно легкого мальчика в охапку под коленки и под плечи и осторожно протянул над ванной, опустил ягодицами в теплую воду, секунду подержал так, напрягая бицепсы. Алеша засмеялся.
– Не горячо?
– Нет, хорошо.
И тогда он опустил его в воду, замочив рукава, которые забыл поднять.
Велев мальчику пока отмокать, Ян подобрал и осмотрел его вещи – все было чистое, только сегодня надетое, и стирать, по счастью, не требовалось. Да он бы и постирал, чего там.
Заботиться о мальчике на таком близком уровне было необыкновенно приятно. Он промывал отросшие волосы Алеши и думал, что надо будет и в парикмахерскую его сводить, и прикидывал, лучше ли будет остричь его наголо на лето, или все же оставить немного – так, хоть небольшую челочку...
- Глаза закрой.
- Закрыл.
Это все можно было делать ласково – и намыливать светлую голову, и потом смывать мыло, проводя рукой по мокрым волосам, сгоняя воду, а заодно и ополоснуть, как маленькому, с мылом лицо, умыть рукой мордашку с мягким носом. И руки, и плечи, и все остальное, как положено, когда голова была промыта на два раза...
Он открыл пробку в ванне.
– Ну, вставай.
Мальчик послушно вытянулся перед ним и ждал, и смотрел, как Ян намыливает для него мочалку. Наверно, чтобы дядя Ян не подумал, что он в самом деле такой уж беспомощный малыш, он сказал:
- Вы не думайте, я и сам тоже мыться могу.
– Да я знаю. Ты уже большой парень. Да, я думаю, ничего, что я тебя помою. Иногда еще можно.
– Да нормально.
Конечно, он этого хотел.
Ян растер большого парня всего жесткой мочалкой, так что парень ежился, а потом, дойдя до нежных мест, уже просто голой намыленной рукой осторожно прошелся у парня между ног, ласково пропустил в пальцах маленький скользкий членик и яички, все почти неощутимое – как будто вареная лапша. Мальчик неловко шевельнулся.
– Ты что, больно? – спросил Ян.
Алеша смущенно засмеялся:
- Да нет, щекотно...
И простодушно добавил:
- Меня там Ленина мама больно моет, тетя Паша. У нее такие руки жесткие.
– А у меня не жесткие?
– У вас совсем не жесткие.
Мелочь, а приятно, подумал Ян и сказал:
- Да ведь женщины не понимают ничего в этих наших местах.
– Ага. Им кажется, что это чепуха.
Разговаривая, Ян ополоснул стоящего Алешу из душа, выключил воду и обернул его порозовевшее тело широким полотенцем, начал вытирать ему мокрую голову на тонкой шее. Мальчик смотрел на него из полотенца.
- Тебя тетя Паша моет, не тетя Катя?
– Тетя Катя раз помыла, тогда, в первый день. Да она не любит это...
Мальчик замолчал. Яну живо представилось, как Екатерина Васильевна сердито и сурово моет племянника, может быть, пытаясь скрыть брезгливость, а Алеша мучается, отлично это чувствуя.
– А тетя Паша, что, любит?
– Да она просто свою Ленку моет, ну, и меня сразу... Ей без разницы.
Ян усмехнулся. Вытерев Алеше голову, он теперь вытирал упругое тонкое тело. Невинная болтовня мальчика, сопровождавшая это очаровательное занятие, делала его веселым и приятным, но затаенная боль все же всплывала то и дело.
– А когда мы только с Ленкой моемся, я все себе сам мою, только Ленка мне спину трет.
– А ты ей?
Алеша как-то удивленно подумал, неуверенно сказал:
- Ну, и я ей помогаю...
Он взглянул в глаза Яну и вдруг смутился:
- Да я, конечно, лучше бы с мужчинами мылся, чем так... А то как маленький, вместе с женщинами и с девчонкой...
И, помолчав, добавил:
- Я ведь уже пионер давным-давно.
Ян вешал полотенце, и у него дрогнула рука. Он глянул на Алешу. Пионер стоял посреди ванны и трогал пупок на порозовевшем животике, и смотрел на Яна чистыми ясными глазами. Вымытый, вытертый, совсем голенький, готовый к непосредственному употреблению взамен меда и варенья... У Яна затуманились глаза.
Повесив полотенце, он подхватил пионера под коленки, поднял на руки. Алеша притих, сидя у него на руках. А что, вот взять и попросить в понедельник: «Екатерина Васильевна, отдайте мне Алешу»... А вдруг да согласится? Ох, безумие... Ян с сожалением вздохнул и спустил мальчика на пол, не отпуская, присел перед ним и заглянул в глаза:
- Ну вот и все, одевайся, мой хороший.
Но он еще не отпускал его и держал руками перед собой, он еще похлопал его по попочке – две лепешечки с ямочками, крепко прижатые краями, - помедлил секунду, держа руки на этих упругих лепешечках, и все глядя в лицо - и тогда отпустил, вставая. Алеша пробормотал:
- Спасибо, дядя Ян.
Мальчик начал одеваться. Ян стоял и смотрел на него, и соблазнительное безумие продолжало копошиться в голове, все то же: «Екатерина Васильевна... ну пожалуйста, отдайте мне Алешу... Зачем он вам?» А тебе зачем? Обниматься? Ян встряхнул головой. Просто смешно, бред какой-то. Свои дети подрастают. Но как жалко, что бред.
Узкие белые трусики с трудом налезали на распаренное мягкое тело. Ян, помогая, расправил с боку завернувшуюся резинку.
– Маловаты, - сказал он.
– Ага, - ответил Алеша.
Перед сном он опять завел Алешу в ванную и, смущаясь, изложил ему свой план. Как медицинский человек, Ян знал, что такое мочеприемник, и придумывать особенно было нечего. Главная сложность состояла в миниатюрности Алешиного членика. Все же после нескольких неловких попыток удалось найти способ, оставляющий возможность посещать туалет обычным образом и опять закреплять приспособление, не слишком пачкая лейкопластырем гладкий нежный лобок.

Алеша и Ян.

Алеша не был слишком высокого мнения о своей особе. Его слова и поведение вызывали часто недоумение, а то и обидный смех у сверстников. Он не отличался силой, не был душой общества. А книжки, звезды, фасеточные глаза насекомых никого не интересовали, и он давно инкапсулировал все это в глубине своей души. Справедливости ради надо заметить, что дело было не в сельской дремучести, просто он был другой, а в деревне различия сказывались рельефнее и грубее. С тех пор, как он переехал в Троицкое, Алеша на каждом шагу убеждался в своей неопытности и неумелости. Распускать хвост можно было разве только что перед Ленкой. Нельзя сказать, что это был комплекс неполноценности, Алеша знал себе цену, но он замкнулся и привык держаться позади. И само его положение бедного родственника, все эти теткины фокусы с раздеванием и хождение по улице в одних и тех же рваных штанах не оставляли в нем не только самоуверенности, но зачастую мешали даже элементарному самоуважению. Алеша знал, что он умный, толковый, да и собой не урод, но как-то привык думать, что никому это не надо, и уж лучше бы он был толстокожим здоровяком без лишних способностей. Когда на него обратил внимание Ян, взрослый, серьезный (хоть и не всегда!) человек, да к тому же и настоящий ученый, Алеша воспрянул духом. Они разговаривали на разные темы, и Ян с интересом слушал его. И видно было, что он не просто жалеет Алешу и поэтому притворяется – кажется, Яну на самом деле было хорошо с ним. Он пригласил Алешу поехать с ним на два дня, и это было так невероятно здорово, что поначалу показалось глупой и жестокой шуткой. Но когда они тут же всерьез заторопились, и его с ходу стали переодевать в городского мальчика – вот тогда он поверил. Он с бьющимся сердцем надевал свою прежнюю летнюю одежду, которую тетя выкапывала со дна комодных ящиков, и чувствовал, что вместе с рваными штанами сбросил с себя и неловкость своего деревенского невежества, и стыд от теткиных воспитательных мероприятий, и дядю Гошу. Он вышел на пыльную улочку уже совсем другим человеком - прежним, каким был раньше, до Троицкого, только гораздо старше и умнее. Он остановился перед деревянной калиткой, поджидая дядю Яна, который теперь спешно собирался сам. Постояв, Алеша немного прошелся вдоль забора. Было непривычно ступать по пыльной земле ногами в сандалиях и белых носках, он старался не загребать пыль, чтобы не испачкаться. Из своего дома вышла Ленка и остановилась, увидев его. Тоже уставилась, подумал Алеша со смешанным чувством удовольствия и досады (он уже заметил взгляды сидевших на лавочках соседских бабок с другой стороны улицы). Они подошли друг к другу. – Уезжаешь? – спросила Ленка. – Уезжаю, - небрежно ответил Алеша. Он заправил поаккуратнее рубашку, слегка стесняясь своего приличного вида и коротких штанов, и все же немного гордясь. Ленка смотрела на него с интересом. – Ты красивый сегодня, - сказала она, и, кажется, без ехидства. – Да ну, это все мое старое, - скромно сказал Алеша, оглядывая себя. - А ты еще приедешь? – Конечно, приеду, мы же только на два дня, - ответил он, и сразу на него повеяло какой-то скукой. Говорить на эту тему не хотелось. Ленка хотела еще что-то сказать, но тут из дома вышел Ян, и они отправились на автобус. Оглянувшись, он увидел, что Ленка смотрит ему вслед, а вокруг были соседки, знакомые и незнакомые бабки, они смотрели на Алешу, как они идут с дядей Яном, держась за руки, какой он сегодня нарядный и неловкий... Он почти чувствовал на себе их взгляды, они жгли его голые ноги. Это же чувство неловкой открытости преследовало его и в автобусе, когда он сидел на коленях у Яна. А потом автобус тронулся, и он забыл об этом. Новое чувство захватило его – Троицкое со своими домишками и коровниками убегал назад, и они вдвоем с Яном мчались в новые края. Уже в электричке деревенский мир, тетя Катя стали казаться чем-то далеким и призрачным. Он как будто возвращался в прежнюю жизнь. Когда они вышли на вокзале, оказалось, что он от всего отвык. Он оробел. Алеша видел высокие дома, троллейбусы, под ногами был асфальт, вокруг – толпы народа. Он видел мальчиков, так же, как и он одетых в шорты и легкие рубашки. На каждом шагу он все больше вспоминал этот привычный ему мир, погружался в него, этот мир охватывал Алешу с волнующей силой. И – мороженое... мороженого он не пробовал давно. По улице проносился поток машин. Оказалось, он отвык и от этого – или машин за это время стало больше? Когда загорелся зеленый свет на светофоре, они с Яном шагнули в этот замерший по обеим сторонам от них поток, Ян взял Алешу покрепче за руку, и Алеша тоже сжал его ладонь. Так было гораздо спокойнее и надежнее, да и людей рядом шло множество, не хватало еще потеряться... Дядя Ян тоже этого боялся, он так и сказал: «Как бы мне тебя не потерять». Алеше хотелось думать, что Ян беспокоится о нем, о своем друге, а не о неприятностях в этом случае.... Конечно, ему пришлось трудновато, когда Ян привел его в свой дом, и представил своим, и объяснял, кто такой Алеша. На него смотрели, а он стоял и молчал, и маялся от своего молчания. Тут же, в прихожей, было большое зеркало, и в нем стоял он сам и растерянно смотрел на себя. Это был другой мальчик, большой хороший парень, тоже чужой и незнакомый. Он уже очень давно не видел себя вот так во весь рост, и теперь даже не сразу узнал. Шорты и рубашка были знакомы, он ходил в них еще давно, но шорты теперь стали маленькими над непривычно длинными ногами. Руки тоже были длинные, и даже шея, кажется, сделалась более длинная и тонкая. Но в то же время этот новый подросший Алеша ему неожиданно понравился – действительно, большой и хороший... Еще одним испытанием в этот вечер была ванна. Хотя, по большому счету, какое же это испытание... Ян купал его в теплой воде бережно и нежно, тер мочалкой тщательно, но не больно. Хоть и сильно. А когда потом, отложив мочалку, он просто рукой помыл у Алеши внизу, это вышло ласково и не стыдно. Алеша уже знал, что насмешливый дядя Ян мог быть нежным и ласковым с ним, но такого у них еще не было. Он все же немного сконфузился, и переступил с ноги на ногу. – Ты что, больно? – спросил его дядя Ян. Но, конечно, было совсем не больно, не то, что с тетей Пашей. И странное дело – Ян мыл его так же, как тетя Паша, во всех местах, и вытирал сам, но почему-то с Яном Алеша не чувствовал себя маленьким, это было не обидно и не стыдно, а даже приятно и немного смешно. Наверно, просто они оба были мужчины. Женщины купают малышей, а мужчины моют уже больших сыновей, в отличии от тетенек. Вот Ян с ним так, просто как будто он его сын. Но об этом Алеша побаивался думать... И уж совсем нечего было стыдиться, когда потом Ян Лембитович примерял на нем большой тоненький зеленый резиновый шарик для надувания в праздник - надо же было такое придумать... Не верилось, что со страхами перед засыпанием будет покончено - но ведь здорово придумано! Он все понял, конечно, он сам сможет так себе нацеплять, и никто ничего не увидит! Он был преисполнен горячей благодарности, но только молча кивнул, когда Ян Лембитович все же приручил его маленькую мягкую письку, преодолев трудности, и спросил: "Ну, что, так будешь делать?" Когда потом, уже лежа в постели, Алеша вспоминал все хорошее, что было этим вечером, то хорошего оказалось много, и все это вертелось в памяти, путаясь и наслаиваясь перед его уже сонными глазами. Тут было и чувство твердой руки Яна, когда он вел Алешу по улице, и вкус мороженого «Морозко», и опять руки Яна, но уже в ванне, мягко щекочущие, и эта его забота, с шариком, и еще - чтобы Алеше не было неловко и тяжело в чужой семье. И спать его Ян уложил в своей комнате, поставив раскладушку рядом со своим диваном, и перед сном проверил, удобно ли ему, и - поцеловал в лоб.... Ян, кажется, решил за все эти два дня доставить ему побольше радости. Алеша это чувствовал, в это не верилось, но было так. Он даже устал – прогулки, кино, зоопарк, мороженое, магазины (и подарки!), и пирожки, и опять мороженое. Ян рядом, заботливый и внимательный, и все время можно быть с ним, и днем и ночью. Поначалу Алеша, помня теткины наставления, а также то, что он уже большой, старался сдерживаться, не особенно лезть к Яну и не надоедать ему, но быстро убедился, что Ян совсем не против его приставаний, и осмелел. Сначала робко, потом все более открыто Алеша ласкался к Яну, с удовольствием получая ответные ласки, и ел мороженое, и (все еще несмело) сидел у Яна на коленях. Оказалось, что ласкаться можно сколько угодно, пока самому охота, что Ян, например, не против, когда Алеша, идя рядом, все время виснет всей своей тяжестью у него на руке. И возможностей для этого висения, да и для других открытий в таком же роде было предостаточно, так как Алеша попросту не отходил от Яна, да и Ян действительно был с ним все время. Алеша не замечал, чтобы он вообще занимался чем-нибудь другим в эти два дня. Так было в первый день, и во второй, в воскресенье. Ян утром увел его из дома, и до самого вечера они ходили и сидели вдвоем. Опять магазины, кино, парикмахерская, загородный парк... Тогда еще не было коммерческих маршруток. Они стоя тряслись в набитых автобусах, и Ян прижимал его к своему животу, ограждая хрупкого мальчика своей рукой от чужих локтей, и принимал толчки и давление спрессованных тел на себя. Пару раз им повезло, обнаруживалось свободное место, и Алеша с комфортом ехал у Яна на коленях. А особенно хорошо было то, что рядом не было докучной тети Кати, и вообще никого не было, и никто не одергивал его, чтобы он не лез к занятому человеку. А Ян, может, конечно, и был занятым в другие дни, но в эти выходные занимался только им. Это уже даже и не удивляло, только радовало по-прежнему, или даже еще сильнее – он уже всерьез начинал думать о себе, что, может, он на самом деле чего-то стоит, и не такая уж он ничтожная личность, раз Яну в самом деле хорошо с ним (не притворяется же он уже который день, в самом деле!), и не просто жалко бедного пацана, как иногда думалось ему в Троицком. Как вспомнить, кем он тогда себе казался... Полуголый (а то и голый), грязный... Он краснел, когда вспоминал, как вышел к Яну в одной старой майке, и так играл в его комнате. А теперь, пожалуй, с ним не стыдно ходить – он чистый, и одет прилично, словом, это - тот самый мальчик, которого он увидел в зеркале в первый вечер – большой, хороший парень, которому перевалило на второй десяток. Алеше очень понравилось, что Ян купил ему в числе прочего в киоске пионерский ремешок для штанов. Купил просто так, не для дела, так как шорты хорошо держались и на пуговках, но в них все равно были проушины для ремня, и так стало гораздо красивее. Светло-коричневый ремешок с желтой металлической пряжечкой придал шортикам какой-то особенно аккуратный, пионерский вид. Алеша всю дорогу до дома ощупывал на животе эту медную тонкую бляшку с выпуклым изображением костра, а потом в коридоре перед большим зеркалом изучал себя, поворачиваясь и выпячивая живот. Увидев, что Ян стоит рядом и смотрит на него, Алеша смутился и обхватил его руками, припал лицом. - Алешка ты, Алешка, удалая голова, - вздохнул Ян, трепля его стриженый затылок. Вечером в воскресенье было уже не так весело. Нет, все было хорошо, но сознание того, что это – последний день, и завтра уже ехать обратно в Троицкое (а как не хотелось!), все это портило настроение. Алеша грустил и жался к Яну. А в последнюю ночь он, не выдержав, залез к Яну в постель. Ну, конечно, не просто так залез, так как все же удерживался в своей новой роли большого хорошего парня, и сначала робко попросил, стыдясь своих слов: - «Дядя Ян...» – и опять замолчал, а Ян тут же спросил: «Что, Алеша?». Они уже лежали в темной комнате на своих местах – Ян на диване, а Алеша на раскладушке. И тогда он сказал: «Дядя Ян, можно, я немного с вами полежу». Ян ответил не сразу, он подумал, а потом сказал просто: «Да можно, конечно. Лезь». И тогда он встал с низкой раскладушки и в плавках быстренько юркнул к дяде Яну. На нем были новые купальные плавочки, купленные только вчера, когда они собирались на пляж; сегодня с утра он сразу же надел их, но погода испортилась, и на реку они так и не попали – такая жалость. Он забрался на диван под одеяло сбоку и прижался к Яну, обхватив за шею, как тогда, в деревне, когда дядя Гоша напился, только сейчас не было никакого дяди Гоши, а просто так. И все равно Ян так же обнял его, и они полежали вместе и поговорили. Дядя Ян почувствовал, что он в новых плавках, и спросил, не жмут ли они, и Алеша сказал, что не жмут, они свободные, даже шарик... - он не договорил, но Ян понял, - что в них удобно, они такие шелковистые и гладкие. Дядя Ян проверил, проведя рукой, и сказал: «Действительно». Алеша сказал, что плавки все равно не пропадут, пригодятся, можно будет в них в Троицком дома ходить. Дядя Ян засмеялся чему-то и еще погладил. Они лежали, и Алеша все собирался уйти – ведь обещал же, что ненадолго, - но было неохота. Потом он все-таки сказал: «Наверно, спать пора», - и Ян сказал: «Да, наверно, пора. Пойдешь к себе?». Алеша так понял, что можно вообще не уходить, но для приличия спросил: «А что, можно остаться?». И Ян сказал: «Да уж что, последняя ночь. Хочешь, спи так. Ложись поудобнее и спи». Ему еще тогда подумалось, что, пожалуй, Ян сам этого хочет... И он лег поудобнее, и посвободнее, хотя руку с Яна все же не убрал, и Ян тоже обнял его половчее, чтобы уже так спать. И было здорово так устраиваться и помнить, что еще вся ночь впереди. Было только то плохо, что в последний раз, но он старался об этом не думать. Ему как-то не верилось, что Ян скоро исчезнет и больше его не будет. Или он надеялся (втайне от самого себя), что все кончится хорошо? Он расслабился и быстро заснул в руках Яна, который время от времени тихо его поглаживал. Так они проспали почти целую ночь, и только под утро Ян взял большого хорошего парня под плечи и под коленки и на руках перенес на его раскладушку.... Ян предупреждал, что разбудит его совсем рано, и в самом деле попытался поднять Алешу в половине шестого. Алеша кое-как разбудился, даже сделал героический рывок и сел, спустил ноги на пол. Да так и остался сидеть, свесив голову. - Сейчас, сейчас, - бормотал он, когда Ян дул ему в лицо и похлопывал по щекам. Тогда Ян сел рядом, взял его под мышки, втащил мягкого, как кисель, Алешу к себе на колени и стал сам одевать его, как маленького, натягивать ему на ноги носочки и на руки – рубашечку. Алеша продолжал бессовестно сидеть, и даже закрыл глаза. Он чувствовал, что Ян не сердится, и что так можно. Он только тихо сказал ему на ухо: «Ну, соня...» – и даже поцеловал его где-то между глаз, когда тот уже в рубашке привалился к его груди. Алеша еще посидел немного, пока Ян поднимал его длинные ноги и просовывал их по очереди в шорты с болтающимся расстегнутым ремешком, но потом пришлось встать. Дядя Ян натянул на него шорты, сам застегнул спереди пуговки и ремешок, заправил рубашку и расправил вокруг пояса. Алеша стоял у его колен, качаясь на тонких ногах в его руках. Конечно, он уже проснулся, и Ян это видел, но оба длили эту игру. Пожалуй, впервые Алеше и в самом деле хотелось опять сделаться малышом и не возвращаться ни в какой Троицк. Он даже подумал – а вдруг Ян и умоет его сам, как тогда, в ванне... Но Ян окончил его одевание и легонько подтолкнул: - Ну все, Алешка, хватит, иди умывайся.... Они вышли на улицу, уже слегка прогретую вставшим солнцем, но еще полную утренней прохлады. Алеша шел рядом с Яном, держась за его руку, и молчал. Неуверенные попытки Яна его расшевелить успеха не имели, и Ян тоже замолчал. Алеше было очень неловко молчать – он понимал, что должен быть благодарен Яну за поездку, и за подарки (одни книги чего стоят!), дядя Ян должен видеть, как он рад, а он надулся и даже не разговаривает. Наверно, думает – вот и старайся для таких... Но Алеша ничего не мог поделать с собой, с навалившейся на него глухой тоской, от которой хотелось плакать. Он утешал себя, пробовал думать о том, что Ян едет с ним, а впереди у них еще три (или четыре!) дня в Троицке, когда они будут жить в одной комнате. Но что такое три, даже четыре дня по сравнению с серой безликой вечностью после этого?

* * *

Дата добавления: 2015-11-30