Жизнь Алеши (продолжение).

А жизнь продолжала колотить уже подросшего Алешу, стойкого пионера, своими жесткими тяжелыми цепами. Это была уже новая жизнь. Прежняя рухнула, рухнула совсем. Мама умерла. Приехала тетка с деревенской родней, мать похоронили, а растерянного и испуганного мальчика сразу же увезли сюда, в Троицкое, где тетя Катя работала бухгалтером в совхозе. Так началась его деревенская жизнь, в небольшом домике – с печкой, с туалетом во дворе, с жутким холодом по утрам, когда «голанка» (голландка) еще не разгорелась, с толстым слоем льда на маленьких окнах. Тетя жила одна. Был еще дядя Гоша, но он почти не появлялся в доме. Тетя заботилась об Алеше, и была к нему добра, хоть он и боялся ее в первое время, да и потом побаивался. Ему было с ней неловко - и в самом начале, и потом, когда прошло время и он подрос. Он был послушный, хорошо учился, и тетя хвалила его за это – чего еще надо? Но умный мальчик хорошо чувствовал, что он здесь в тягость, обуза. Он был чужой. Даже в похвалах ее сквозила какая-то растерянность – дескать, конечно, мы тут деревенские, куда нам... И он сам не мог зачастую понять, чего хочет от него тетя Катя. Она не была какой-то особенно злой, жалела его, бедного сиротку, но делала это как-то сурово и неуклюже, и он все так же побаивался ее, как в первый день, хоть и видел, что это ее обижало. Будь Алеша взрослым, он бы понял, что тетя была просто довольно ограниченной женщиной, скорее доброй, чем злой. Может быть, она жалела свою несчастную судьбу, которая сначала подсунула ей пьяницу дядю Гошу (Алеша его почти не видел, он жил где-то отдельно, но иногда появлялся и ночевал), а потом еще и этого бедного родственника. Будучи довольно равнодушной к детям, особенно к чужим, что встречается среди женщин, она, возможно, жалела, что сразу не отказалась от Алеши и не отдала его в детдом, а теперь вот возись с ним всю жизнь... Мальчик не мог этого понимать, но он чувствовал ее неприязнь и страдал от нее, даже потом, пока привык. Кроме того, он чувствовал себя виноватым: дело в том, что после всех встрясок у него опять началось то ночное и мокрое, чего не было лет с четырех... Бывало это очень редко, случалось, проходило несколько месяцев, и он уже начинал успокаиваться, а потом вдруг - и раз, и два... Тетка сердилась, но горше ее ругани был нестерпимый стыд, от которого в первый день буквально не хотелось жить, тем более что тетя Катя не делала из этого тайны, и об этом знали все соседи. Но - о чудо адаптации! - Алеша отчасти привык и к этому. Может, именно оттого, что скрывать не приходилось, а соседки были людьми опытными и простыми, и хоть и соглашались, что совсем без наказания нельзя, и пристыдить нужно, в их время это ремешком лечили, но знали в то же время, что дело это для пацанов довольно обыкновенное. И все равно... Просыпаться утром и улучать момент, чтобы сказать... Тяжело, одно слово. Жить в деревне вообще оказалось несладко. Книжек у тети Кати не водилось. Старый черно-белый телевизор еле показывал одну программу. Ходить было некуда. И тетя была еще и скупа. Даже не то чтобы скупа – она, например, следила, чтобы он был всегда сыт, - но как-то нелепо экономна. Она за все время не купила ему ни одной лишней одежки, исключая самое необходимое, без чего не обойтись, вроде синей школьной формы в 4 класс, да и старые его вещи, привезенные из города, по большей части лежали где-то в шкафу. С тех пор, как началось тепло, он ходил только в старом коричневом физкультурном трико, с дырами на коленках, да и эти несчастные штанцы, придя с улицы, он должен был снимать и вообще беречь. Конечно, он видел, что здесь, в деревне, такая одежда была обычной и не вызывала никакого удивления, многие пацаны ходили в таких же рваных или вообще чужих, не по росту трико, ходили и в рваных майках, и просто голопузые, с босыми грязными ногами. Но Алеше это не нравилось – он был брезглив по природе и привык к чистоте, и это была еще одна причина, по которой он в Троицком старался сидеть дома и не выходить на улицу, - но об этом будет дальше. Тетка подолгу пропадала на работе, часто уходила к соседкам, и Алеша привык быть один. И, честно говоря, не очень скучал в одиночестве. Он умел сам находить себе занятия, его и раньше никогда не требовалось развлекать. Скудость внешних впечатлений заменилась собственным миром, полным фантазий, зачастую непонятных и глупых с точки зрения окружающих - еще одна причина его замкнутости и молчаливости. Даже когда было можно, он редко выходил на улицу, предпочитая играть дома, за что тетя не раз укоряла его. – Погулял бы, нашел бы себе друзей – приятелей, а то что сиднем-то сидеть? – укоряла она его, и жалела, и порой приглаживала шелковистую челочку над очками. Но он отмалчивался, или просто говорил: - Да я лучше дома. Дома было не очень весело, но дома хотя бы никто не лез к нему с дурацкими вопросами и не мешал. Алеша ходил в школу – тоже непривычную, одноэтажную, занесенную снегом, где у порога обметали валенки и в этих валенках сидели на уроках. Он проходил в эту школу больше года, но настоящих приятелей так и не завел. Не то чтобы его обижали, нет, он был просто чужой, его дичились и немного над ним подсмеивались. И над тем, что он в очках, и что учится без троек, да и просто он оставался для них городской. Как будто там, в городе, все были такие же хорошисты-очкарики. Конечно, это прошло бы, и быстро прошло, если бы он сам не замкнулся, но ему самому не хотелось дружить с местными. У них были совсем разные интересы, и он все-таки их побаивался. Алеша замкнулся. А мальчишки, как водится, считали, что он задается, и тоже обходили его... Хорошо, хоть не лупили. Они тоже сделались в третьем классе пионерами, весной, как положено, 22 апреля, но слово это говорилось только с казенным оттенком, на классных часах. Галстуки в школе мало кто носил, хоть и заставляли. Пионерская жизнь с дружбой, с книгой и с песней оставалась где-то за горизонтом.

Дата добавления: 2015-11-30