Сюжет завязывается - Ян приехал в деревню

Часть 1. Деревня и мальчик 1. Экспозиция. Алеша и его занятия. Лето 1984 г.

На море шел бой. Из длинных стволов пушек вырывались короткими стремительными штрихами выстрелы, их окружали пухлые облака дыма – снарядов не было видно, разве их увидишь, но все это сразу как-то само собой ударяло во вражеский корабль, откуда неслись такие же комочки выстрелов. Пушки торчали из броневых башен, скошенных кпереди, очень похожих на настоящие. Правда, башни почему-то стояли друг на друге, по нескольку штук, уменьшаясь в размерах, как матрешки. Алеша выпрямился – он сидел на полу по-турецки, сильно сгорбившись и наклонившись вперед, и рисовал на старых тетрадях (стол тетя заняла своими горшками). Он полюбовался на картинку: чего-то не хватает. Ага, самолеты. Сейчас... И он опять наклонился вперед, широко разведя худые колени, на спине задвигались острые лопатки, дугой проступили позвонки. В дверь застучали. Алеша отложил шариковую ручку, которой рисовал, и встал. - Алешка, ты дома? – послышался девчоночий голос. Алеша вышел в сенки, ступая длинными босыми ногами по теткиным половичкам. Он отомкнул наружную дверь и приоткрыл ее. В лицо пахнуло жарой с улицы. На крыльце стояла босоногая девчонка, младше Алеши, в выгоревшем коротком платьишке. Это была соседская Ленка, свой человек. - Ты чего закрылся? – спросила она у высунувшегося в дверь Алеши. - Я без трусов, - ответил он и приоткрыл дверь, показывая. Она с любопытством заглянула: - Опять? - Опять, - вздохнул мальчик. - А я в магазин иду, за тобой зашла. Значит, не пойдешь? - Да нет... – он пожал плечами. - Ну ладно... Я пошла. - Ага. Лена повернулась и пошла, болтая на руке сеткой-авоськой. Алеша опять коротко вздохнул, запер дверь и вернулся в комнату. Алеша был уже большой - ему исполнилось одиннадцать. У него были довольно светлые волосы, рассыпающиеся на лбу прямой ажурной шелковистой челкой (про такие волосы, даже у большого мальчишки, охота сказать "волосики"), под челочкой внизу - большие очки в бесцветной оправе на слегка курносом небольшом носике. У него были довольно пухлые губы, которые он часто выпячивал вперед, особенно когда рисовал, и детские выпуклые щечки, на которых иногда вспыхивал нежный румянец, но лицо в целом было тонкое, и тонкий треугольный подбородок, и весь он был тонкий, с цыплячьими косточками, уже довольно длинный, но еще по-детски мягкий. Лицо его, чуть смешное из-за больших очков, было в то же время очень привлекательным - и немного беззащитным. Он был то, что называется "умный и серьезный мальчик в очках", с легким, незлобивым характером. Надо было поискать еще бумаги. Алеша подошел к шкафу, открыл его и потянулся к верхней полке, встав на цыпочки и вытянувшись вверх длинненьким телом. Уже довольно высокий, он свободно доставал до верхней полки без табуретки. Тут были свалены в беспорядке старые тетрадки и растрепанные старые учебники. Отсюда уже было повыбрано почти все, на чем можно рисовать, но кое-что еще можно было отыскать. И он действительно нашел еще три листка, опять уселся на полу, поправил очки и занялся прерванным боем.... Самолеты налетели рыбьим косяком, сверху, и сразу же стали стрелять и бросать бомбы, которые понеслись вниз, к кораблям. Из пузатого большого самолета сыпалось множество маленьких черных бомб, похожих на огурцы, сначала рядком, друг за другом, и все больше рассыпались веером внизу. Это должно было походить на виденные им когда-то по телевизору американские В-52 во Вьетнаме. Хотя, наверно, в корабли лучше было бы влепить бомбы покрупнее, тут не джунгли, и ковровые бомбардировки ни к чему... Корабли оборонялись – в небо поднялись расплывающиеся нечеткие (это же не пулеметы, а пушки, 37-миллиметровые автоматы!) трассы зениток. Ему хотелось нарисовать ракеты средней дальности, о которых сейчас так много говорили по радио и по телевизору, но он толком не знал, какие они и что ими взрывают. Алеша откинулся на пятки и критически осмотрел поле боя. Он любил рисовать, но не для того, чтобы получилась картина, а чтобы вот так играть на бумаге – корабли и танки появлялись, стреляли друг в друга резкими штрихами, горели, заволакивались темным дымом, на выручку им появлялись другие, и тоже стреляли через весь лист, и пухлыми пушечными выстрелами и пулеметными строчками – пока весь лист не окажется исчеркан. Так он рисовал, когда был маленьким, да и сейчас ему это нравилось. В сущности, это было не столько рисование, сколько игра. В отличие от других детей, он почти никогда не рисовал солдат, только сражения техники, которая у него действовала как бы сама по себе. Алеша не был кровожадным ребенком. Рисовать стало трудно – свободного места почти не осталось. Кое-что еще видно, хотя сражение явно кончалось. Вот поэтому тетя Катя не одобряла его рисования и отказывалась покупать для этой бессмысленной, на ее взгляд, пачкотни даже простенькие тетради. – Бой в Крыму, все в дыму и ничего не видно, - пробормотал Алеша, встал и отряхнул приставшие к мягкой попке соринки. Вот что плохо, когда голый – пока сидишь, обязательно что-нибудь пристанет. Потом потянулся, втянув под обтянутые тонкой гладкой кожицей ребра и без того впалый живот, и зевнул. Рисовать надоело. И вообще здесь, в этой теткиной комнате, было хуже. Вчера его выселили из соседней маленькой комнаты, где он раньше жил, и поставили ему раскладушку здесь, вместе с теткой, а туда сегодня должен был вселиться какой-то квартирант, как говорили, на месяц. Ладно, месяц как-нибудь потерпим... Надо было сходить кое-куда. Алеша открыл крайнее окно, за которым было густые кусты, и вылез в огород, отделенный от улицы глухим забором. Пригибаясь, он пробрался в малину и там, оглядываясь, постоял, оросив по мере сил сухую потрескавшуюся землю. Вокруг был жаркий летний день. Солнце приятно грело кожу. Если бы не надо было все время быть начеку, пожалуй, было бы даже лучше играть тут вот так, голому. Хотя сегодня грело, пожалуй, даже слишком. Высохшая, как асфальт в городе, темная утоптанная земля на дорожке обжигала ноги. Алеша продвинулся между кустов, осторожно пробираясь среди колючих веток, сорвал две покрасневшие ягоды и положил в рот. Больше ничего интересного здесь не было. Только за кустами на земле среди низкой травы сидела большая, красивая бабочка – махаон. Алеша замер. Он только раз видел такую, но давно, он уже и не помнил, когда. Осторожно, не сводя с бабочки глаз, как завороженный, Алеша перелез через колючие ветки, подошел поближе и остановился. Бабочка сидела к нему спиной, лениво взмахивая крыльями. Алеша подумал – почему, интересно, бабочки никогда не садятся к тебе лицом? Или что там у них - мордочка, рыльце? Может, им удобнее смотреть со спины? Он знал, что фасеточные глаза бабочек и стрекоз смотрят сразу во все стороны. Так и этот махаон – вроде бы отвернулся, а сам, небось, тоже с любопытством смотрит на стоящего за ним голого мальчика в очках. Алеша улыбнулся: смотри, если хочешь – и сделал еще шаг. Не отрывая глаз от бабочки, он осторожно присел на корточки в чахлую низкую траву, выставив острые поцарапанные коленки, и поправил очки. Он старался не дышать. Махаон не улетал, как бы понимая, что мальчик не будет его ловить. Алеша сделал пару утиных шажков на корточках, возя свесившимися яичками по пыльной траве, и подобрался совсем близко. И они некоторое время тихо сидели между зеленых кустов, красивая бабочка и красивый мальчик, и разглядывали друг друга. Но долго торчать тут не стоило. Алеша согнал бабочку, чтобы посмотреть, как она улетит, проводил ее взглядом и, все так же таясь, прокрался обратно к окну. Почесав поцарапанные в малине ноги, он нечаянно потревожил старую засохшую царапину, на коже выступила капелька крови. Алеша сорвал несколько листочков подорожника, послюнив, стер кровь с ноги и один маленький листочек прилепил на ранку. Потом он встал на завалинку, отряхнул ноги от пыли, влез коленями на подоконник и перелез в комнату, мелькнув чистой румяной попкой, маленькой и круглой. Он услышал в соседней комнате голоса. Так и есть, тетя привела жильца! «А там наша комната», - объясняла она. Пожалуй, сейчас она откинет занавеску на двери... Алеша поискал глазами, чем бы закрыться, ничего не нашел и открыл шкаф, где лежало чистое белье. – Так что располагайтесь, я еще зайду до вечера, если что будет нужно, - сказала тетя, и Алеша понял, что она ушла. Чужой мужчина, покашливая, возился в отведенной ему комнате. Алеша на цыпочках подошел к стулу, сел, заложил руки между ног. Новый жилец страшил и волновал его. Он приехал из города, из того самого, где жил раньше сам Алеша, и который вспоминался ему теперь как какое-то смутное радужное видение – настолько этот новый мир был не похож на его прежнюю жизнь.

Сюжет завязывается - Ян приехал в деревню

- Так что располагайтесь, я еще к вам зайду, если что будет нужно, - сказала Екатерина Васильевна и ушла к себе в совхозную бухгалтерию, где работала.
Ян Лембитович Тихомиров присел на кровать и некоторое время сидел, разглядывая низкий потолок, подслеповатое оконце и беленые неровные стены. Комнатка была маленькая, но ему большего и не требовалось: кровать, стол да стул, и еще оставалось пустое пространство. Хватит места, чтобы прожить месяц, и отдохнуть вечером после работы и кое-что сделать по диссеру.
На полу лежали его два чемодана. Он не собирался безвылазно жить в Троицком весь этот месяц, до города было не так уж трудно добраться - на автобусе до райцентра и потом на электричке, но он любил устраиваться с удобствами. Будучи не первый раз в деревне, он прихватил даже плотное покрывало, которое и постелил сейчас на стоявшую у стены кровать - без такого покрывала просто поваляться и подремать днем злые и многочисленные деревенские мухи, закалившиеся на коровьих задах под угрозой хлещущих хвостов, просто не дадут. Кроме того, он прихватил с собой несколько книг.
Ян думал посидеть минутку-другую, но поймал себя на том, что дремлет. Кажется, на него уже начинала действовать деревенская одурь. А, впрочем, торопиться сегодня было некуда, ужин для таких, как он, будет сервирован в грязной общепитовской точке только в семь вечера, и Ян, открыв чемодан, взял книжку и погрузился в чтение.
Все было тихо, мирно и паршиво. Он был в деревне, и должен был прожить в этой деревне довольно долго. За маленьким окошком был все тот же родной 1984 год. Хотя мог бы быть и 1918-й - село Троицкое было старое, и, возможно, в этой же самой низкой беленой комнатке сидел когда-то какой-нибудь колчаковский поручик, заброшенный войной в глухое сибирское сельцо, и так же смотрел с тоской в это подслеповатое окошко с треснутым стеклом.
Ему послышался шорох в другой комнате, отделенной занавеской от кухоньки (дверей внутри дома не было, только наружная дверь в сени, а дверные проемы двух комнат закрывались занавесками), в которую открывалась и его комната, но его занавеска была отодвинута на веревочке – закрываться пока было не от кого. То ли там кто-то есть? Хозяйка ничего не говорила ему, он думал, что дома один.
– Кто здесь есть? – возвысив голос, спросил Ян.
- Я, - ответил за занавеской детский голос.
- Кто «я»?
– Алеша.
Голос был красивый: высокий, но не обычный детский, тонкий и писклявый, а ниже по тембру - не альт, а виолончель, если позволительно такое сравнение. Чувствовалось, что это мальчик, а не девочка, даже если бы он и не знал уже, что это Алеша. Надо же, в доме оказался ребенок... Мальчик. Ян сидел тут уже часа два, и до сих пор никого не было не слышно и не видно – спал он там, что ли?
- Так выходи, познакомимся, - сказал Ян.
– Да я потом, - помедлив, сказал неведомый Алеша.
Стесняется, улыбнувшись, подумал Ян. Мальчик... И уже не маленький. Он любил детей, особенно мальчиков, очень любил, и еще любил, когда они стеснялись. Хотя бойких и неробких тоже признавал, но меньше - может быть, потому, что сам никогда бойким не был. Ему было интересно взглянуть на застенчивого хозяйского отпрыска, но он ничего больше не говорил, уверенный, что любопытство заставит того выглянуть.
Когда Ян разбирал на полу свои чемоданы, он опять услышал шорох и шаги в кухне. Ян поднял глаза и увидел мелькнувшего назад за занавеску мальчика в белых трусиках. Мальчик что-то нес к себе с кухни, но, скорее всего, ему тоже просто хотелось взглянуть на Яна. Ян был уверен, что он выйдет опять, и ничего не стал говорить – теперь ваш ход, синьор. Это начало его забавлять. Он даже повернулся спиной к двери и продолжал возиться, и не обернулся, даже когда услышал шаги за своей спиной. Шаги босых ног прошлепали к его двери и затихли. Смотрит, подумал Ян, не оборачиваясь.
– Здравствуйте, - услышал он тот же высокий мальчишеский голос, но уже совсем рядом.
Он поднял голову.
В дверном проеме около отодвинутой занавески стоял светлый легкий мальчик лет десяти-одиннадцати. Он был в очках с прозрачной пластмассовой оправой, босиком, в коротких белых трусах. Больше на мальчике ничего не было. Мальчик был симпатичный, с открытым нежным лицом, с тонкими светлыми волосиками на лбу и застенчивыми серыми глазами за стеклами очков. Стесняясь, он заложил руки назад за трусики и переступил по полу босыми ступнями. Ян невольно улыбнулся, хотя собирался быть серьезным.
- Здравствуй, - ответил он, разглядывая мальчика. Не ребенок, а произведение искусства, жанровая скульптура.
- Так тебя Алеша зовут?
- Да... - мальчик колупал пол пальцем ноги.
- А меня – Ян Лембитович, можно – просто дядя Ян, - сказал Ян добрым голосом.
Мальчик кивнул, не глядя на него. Он смотрел на вещи Яна, на его книжки.
– Заходи, не стесняйся, - продолжал Ян так же приветливо.
Он и сам не знал, для чего начал приваживать к себе чужого мальчишку, но уж очень хороший был парень, и совсем не походил на грузную грубоватую хозяйку.
Мальчик шагнул в комнату, присел около открытого чемодана. Трусики его облегли бедра изящными складками.
– А можно ваши книги посмотреть?
– Пожалуйста, - с удивлением ответил Ян, глядя на мальчика с все возраставшим интересом.
Мальчик, сидя на корточках, брал книги, осторожно и культурно переворачивал страницы. Его лицо сделалось умным и интересным, глаза за стеклами больших очков быстро и легко пробегали по строчкам.
– Алеша, сколько тебе лет? – спросил Ян.
Мальчик поднял на него глаза, сразу опять ставшие застенчивыми и совсем детскими:
- Мне? Уже одиннадцать исполнилось. Я в пятый класс перешел.
Мальчик смотрел на него, сидя на корточках с книгой в руках.
- Я вам не мешаю? – спросил он.
– Нет, не мешаешь. Я все равно пока ничего не делаю.
Мальчик снова взялся за книгу, которая его явно заинтересовала – это была «Неукротимая планета» Гарри Гаррисона, весьма большая редкость в их столь бедные книгами времена.
– Любишь читать?
– Люблю. Фантастику вообще очень люблю.
– Это хорошо. Хочешь, возьми почитай.
Это было очень неосторожно, и Ян сразу же пожалел о вырвавшихся словах, но мальчик обрадовано взглянул на него – и Ян не стал жалеть.
– А можно?
– Можно, раз я говорю. Только уговор: аккуратно. Хорошо? А если покажется неинтересно, сразу же отдавай, не тяни.
– Хорошо.
Мальчик закрыл книгу и положил ее на слегка загорелое колено. Ян между тем думал, о чем бы еще поговорить с интересным парнишкой.
– А у тебя книги есть? – спросил он.
– Нет. Да здесь у тети книги вообще почти не читают.
У тети?..
- Ты не сын Екатерины Васильевны?
– Нет, она моя тетя. Я у нее живу.
– На каникулах, что ли?
- Нет... Просто живу...
Ян начал кое-что понимать.
- Ты раньше в городе жил?
– Ага.
Ян заметил прилепленный на ноге у мальчишки листок и выступившую из-под него капельку крови.
- Ты что, поранился, что ли?
- Да так... В огороде. Да ерунда.
- Давай-ка обработаем. Я все-таки врач.
Мальчик промолчал, не возражая, и Ян начал копаться в сумке, отыскивая спирт и лейкопластырь.
Он протер поцарапанную и грязноватую лодыжку влажной ваткой, убрав следы крови, потом протер ранку (вообще-то, на самом деле ерундовую) спиртом и налепил кусочек лейкопластыря с марлевой подложкой.
- Ну, вот и все.
- Спасибо.
На крыльце затопали шаги, и заскрипел ключ в замке – пришла хозяйка. Мальчик почему-то забеспокоился.
– Я пойду? - сказал он.
– Хочешь, иди.
Но хозяйка уже вошла в кухню, заглянула к Яну и уставилась на мальчика.
- Алешка, ты уже здесь. Зачем ты надоедаешь Яну...? – конечно, она забыла его отчество и замялась.
- Лембитовичу... от Лембит, - подсказал Ян, как привык подсказывать всю свою взрослую жизнь.
- Яну... Либитовичу?
– Екатерина Васильевна, он мне совсем не мешает. Пусть приходит, когда захочет. Вот я ему книгу дал читать.
Екатерина Васильевна, не отвечая ему, продолжала смотреть на Алешу, покачивая неодобрительно головой и поджав морщинистые губы между красных круглых щек. Яну показалось, что мальчик как-то сжался и стал ниже ростом.
– Ну, в чем дело? Тебе кто разрешал? Я же, кажется, тебя раздела?
Мальчик опустил голову. Яну стало неловко – начиналось что-то непонятное, но нехорошее.
– Ну, Алеша?
- Тут же теперь Ян Лембитович... Вот я и подумал...
- При чем тут Ян Лембитович? Ты наказан. И я тебе не разрешала одеваться. Ну?
Алеша положил книгу.
– Ну?
Мальчик нагнулся, он снимал трусы. Ян сделал вид, что занят своими делами. Было муторно, и жалко мальчишку – что бы он там не натворил, да и что мог натворить такой хороший парень, - но устраивать такое при чужом дяденьке...
- Вот, вот, снимай, походи еще телешом без штанов, пусть и дядя Ян посмотрит, может, хоть тогда тебе стыдно будет. Давай сюда. Ах, Алеша, горе с тобой, дождешься ты...
Краем глаза Ян видел, как мальчик, опустив голову, пошел к дверям, тонкий и голый, оставив книгу на столе. Тетка подождала, пока он уйдет, и со вздохом обратилась к Яну:
- Племянник мой. Мать умерла, отец неизвестно где, вот живет теперь у меня... Уже второй год. Мальчишка хороший, да вот не повезло... Да пусть живет, мне места не жалко, все-таки не чужие, родная кровь. Что вот потом дальше с ним делать, не знаю...
- Озорует? – спросил Ян, намекая на насильственное обнажение, которое у тети Кати, похоже, заменяло порку.
– Ох, да... Не знаю... Говорят, не надо за это наказывать, ну а что делать? Так сносить? Мне ведь тоже лишние хлопоты... Так хоть помнить будет, в следующий раз поопасится. Хоть и жалко, а строгость какую-то надо иметь. Я его не шлепаю, ну как сироту бить... Вот только так, когда рассержусь – раздену и дома велю сидеть.
Она заглянула за занавеску:
- Сидишь? Ну, вот посиди, подумай.
Она опять задернула занавеску и снова вздохнула:
- Ох, детки, горе с ними...
И вдруг тихо засмеялась.
Ян молчал. Он думал, что это еще вопрос – за что именно Алеше сейчас стыдно, за свое поведение или за свою тетку. Но он молчал – защищать сейчас пацана явно не имело смысла.
- А тут еще вчера набедокурил, один к одному.
- А что он натворил?
- Да варенья банку грохнул! Трехлитровую, только что наварила! – оживилась Екатерина Васильевна.
Да, это было серьезно...
- Я же не нарочно, - донесся из-за занавески обиженный голос.
– Да, еще бы ты нарочно ее кокнул! – опять рассердилась Екатерина Васильевна. – И ведь для него же старалась, на зиму чтобы вкусненькое было!
– Да мне и не надо варенья.
– Ну конечно, тебе ничего не надо! Только мне все надо! Вот что тут будешь с ним делать?
На этот раз у мальчика хватило ума промолчать.
– Ну, ладно, мне опять идти надо, я ведь только и приходила, чтобы проведать, как вы тут.
Ян заверил ее, что все в порядке – ему хотелось, чтобы она поскорее ушла.
...
Он ждал, что мальчик все же выйдет за книгой, но за занавеской было тихо. Ему хотелось показать Алеше, что дядя Ян на его стороне, но вмешиваться в систему тетушки (пусть и глупую) тоже не годилось.
– Алеша! – позвал он, подойдя к занавеске.
– Что? – сразу же откликнулся мальчик.
– Алеша, книгу-то возьми?
– Я потом возьму.
Ян взял книгу и просунул руку за занавеску.
– Держи, я не буду смотреть.
Книгу потянули из его руки.
– Спасибо.
– А вообще можешь меня не стесняться, я ведь не женщина, мы с тобой мужчины оба.
Про себя подумал – неубедительно, дело не в наготе, а в позоре... - и добавил:
- Захочешь, приходи.
– Я почитаю пока.
Ян понял, что мальчик не выйдет – дура-тетка напакостила основательно. А жаль – мальчик такой славный, и так было хорошо, когда он пришел. Пожалуй, впервые за первый тоскливый день этого идиотского заезда на принудительные работы повеяло чем-то хорошим и приятным. Черт бы побрал эту воспитательницу! И ведь воображает в самом деле, что добра до обалдения... Интересно, часто она его так раздевает? Ну, положим, сейчас жарко, а когда прохладно? Ходит, наверно, в одной рубашке без штанов... А, в конце концов, не его это дело.
Ян оглядел свои руки и заметил сбоку на пальце еле заметный высохший след крови - это была кровь мальчика.

Ян и Алеша

Начались будни. Ян наравне с другими "нагнанными" строил денники для совхозных коней, и целыми днями махал топором, неумело обтесывая столбы и жерди. Его захлестнула тяжелая работа, он приходил усталый в свою комнатку и пытался заниматься, но это удавалось плохо. Ему некогда было думать о хозяйском племяннике и его проблемах, проблем у него хватало своих, так как жить в неустроенной обстановке было нелегко, да и омерзительная картофельная похлебка из порубленных пополам клубней шла ему плохо. Ян всегда поражался, как легко русская кухня расправляется с этим в общем-то довольно приятным продуктом, ибо то, что получалось из картошки на совхозной кухне, был тот самый бррбиций, похлебка из лишайников, которой кормили жертв тоталитарного режима в романе Лема... Хотя эти мысли пришли Яну только несколько лет спустя, ибо в описываемый год роман "Осмотр на месте" только писался. Но иногда Ян вспоминал об Алеше, и ему хотелось, чтобы в дверях опять нарисовался легкий мальчик и застенчиво спросил: «Можно к вам?» Самого Алешу он почти не видел. То ли мальчик теперь его избегал после того неприятного случая, то ли просто, боясь тетки, опасался ему помешать, занятому серьезному человеку... Ян знал, что Алеша почти безвылазно сидит дома. Иногда его посылали в магазин, и он уходил, надев старые тренировочные штаны-трико с пузырями и дырками на коленях, а потом, вернувшись, сразу же опять снимал. Сначала Ян думал, что ему просто нравится бегать летом в одних трусах, как в давно прошедшие геологические эпохи бегал и сам Ян у бабушки в деревне. Но как-то он услышал: «Алешка, пришел? Снимай тогда штаны, не трепли зря. Сколько говорила – ходи дома так, пока тепло». Да, тетя Катя оказалась бережливой женщиной – штаны хоть и старые, с дырками, но все же... Ян видел, что здесь, в деревне, носят и похуже. Проходя в туалет у дальнего забора, Ян иногда видел Алешу в огороде. Ян приметил, что у мальчика был там уголок за кустами малины, у глухого забора. Он сидел там на корточках, подняв длинные тонкие колени, и во что-то играл сам с собой, что-то раскладывал на земле, какие-то палочки и камешки, иногда что-то напевал про себя тонким голосом. Увидев Яна, проходившего мимо, он смутился и замолчал, и встал, отряхивая сзади трусики. – Что не заходишь? – спросил Ян. – Книжка понравилась? (книжку мальчик вернул через день, положил в его комнате, Ян не сомневался, что Алеша ее прочитал). – Понравилась. Мальчик смотрел вниз, на свои покрытые пылью ноги. - Заходи еще, если хочешь. Мальчик не отвечал. Ян немного подождал и пошел к дому – ну что ж, сказал раз, и довольно, Бог с тобой, золотая рыбка. Но сколько, в самом деле, можно переживать? Всего и делов-то было, он ведь даже не смотрел на Алешу тогда.... Он заглянул к Яну на другой день, днем, когда хозяйки не было дома (сам Ян на полчаса завернул домой после обеда в столовой). Как и представлялось Яну, он подошел к дверному проему и спросил: - Можно к вам? – Конечно, заходи. И мальчик зашел. – Я книги посмотрю еще? – Посмотри. Ты молодец. Гарри Гаррисона быстро прочитал, и с книгой хорошо обращаешься. Алеша уже листал книги, стоя у стола, и ничего не сказал, но лицо его порозовело – наверно, от удовольствия, и Ян тоже с удовольствием это увидел. Приятно говорить комплименты, когда тебя к этому ничто не вынуждает и когда ты уверен, что вреда от этого не будет. – Да ты садись на стул, удобнее будет. Мальчик послушно сел на отодвинутый Яном из-под стола стул, все с той же книгой в руках, и Ян положил перед ним еще две-три, остальные убрал, сказав: - Это тебе неинтересно, это специальные. – А вы кем работаете? Врачом? – очевидно, насмелившись, спросил мальчик. - Вы тогда говорили, когда мне ногу... Ну, это... - Видишь ли... Я, вообще-то, ученый, - скромно ответил Ян. - И ученый и врач? - Ну я же институт кончил как врач, а потом уже в ученые подался, - объяснил Ян, с некоторым угрызением совести подумав, что врач из него теперь уже просто никакой, да и ученый, если уж честно, пока еще не совсем настоящий. Распустил хвост... – А зачем вы к нам приехали, раз вы ученый? Яну не хотелось просто говорить, что вот, мол, взяли и послали - топором и лопатой помахать. – Да кое-какую работу тут надо сделать. (По ученой части)... – А зачем вы словарь привезли? Мальчик стеснялся все меньше и уже смелее вскидывал на него глаза с длинными ресницами. – Да мне надо еще и к экзаменам готовиться. - Вы что, еще учитесь? Ян был в затруднении: как объяснить деревенскому пацану, что такое кандидатский минимум, реферат по английскому? – Видишь ли, я работаю, и мне еще надо заниматься, ну, как бы тебе объяснить...Ты знаешь, что такое диссертация? – Знаю, - ответил мальчик. Ян удивился, хотя и не поверил. – Ну и вот. Для этого надо сдать некоторые экзамены... - Значит, это такие экзамены, которые ученые сдают? Вот так и надо было мне ответить, подумал Ян, а не городить черт те что. Мальчик был смышленый. – А калькулятор вам зачем? В чемодане лежала гордость Яна, новый ПМК - программируемый микрокалькулятор «Электроника». - Я завершаю работу, и мне надо докончить статистику, - доходчиво объяснил Ян. – Можно посмотреть? – Посмотри. Мальчик стал возиться с калькулятором, Ян показывал ему, какие кнопки что означают - это было совсем не так просто, Ян сам еще не все знал всех премудростей работы с пятнадцатью регистрами памяти. Ему было немного стыдно, что он распустил хвост и расхвастался перед пацаном, как перед девицей, а между тем на какое особое уважение он мог претендовать – ученый, которого гоняют по деревням... Конечно, это участь многих, особенно сейчас, но в глазах сельских жителей (взрослых) все это выглядело проще: «Нагнали вас тут таких». Ян думал обо всех этих вещах, а душа радовалась. Светлый мальчик сидел перед ним на стуле, почесывая грязноватую коленку, и сосредоточенно рассматривал калькулятор, нажимал, как показал ему Ян, кнопку «стоп-пуск», запуская программу вхолостую, и следил за мигающими зелеными огоньками. Хотелось поговорить с ним, но это было трудно - за последнее время он хоть и заматерел немного (не шутка - в «молодых ученых» ему оставалось ходить только два года!), и дети пошли в школу, но с чужими и уже большими детьми все же робел почти по-прежнему. – Ты кем хочешь быть? – задал он наконец глупый традиционный вопрос (о чем-то надо же было говорить!). – Я еще не знаю, - просто ответил мальчик. Он положил машинку и взглянул на Яна серьезно и непонятно. Интересно, он когда-нибудь улыбается? Но он был именно серьезным парнем, не печальным и не грустным, а просто серьезным и спокойным. Такие серьезность и спокойствие обычно ассоциируются с полноватым и медлительным флегматиком, у тоненького очкарика это производило впечатление своеобразия и незаурядности. Он просидел у Яна все время, пока Ян не ушел, и вышел из комнаты вместе с ним. Вечером он пришел снова и сидел, пока Ян не улегся спать. А ложился Ян в то время довольно рано, так как работа была тяжелая и он уставал.... Так началась их дружба – одиннадцатилетнего мальчика и мужчины за тридцать, двух горожан, закинутых в деревню волею обстоятельств. Преодолев застенчивость, мальчик тихо и сразу прилип к Яну, и Ян не имел ничего против. Как-то так получилось, что они подружились сразу и всерьез. Да, похоже, и не могли не подружиться. Скоро Алеша уже не спрашивал разрешения, а просто заходил к Яну, когда Ян приходил домой, и садился. И эта бесцеремонность почему-то не только не задевала Яна, но глубоко трогала его. Алеша никогда не лез к нему, когда Ян спал или просто лежал, не заходил в его комнату в его отсутствие. Он сразу же вставал и уходил, как только Ян собирался уходить или ложиться спать, и опять отправлялся к себе, где толокся в одной комнате с тетей, а то и с неким дядей Гошей, и где то и дело трещали забежавшие соседки, и где среди всего этого он играл, читал и спал на своей раскладушке, которую каждый вечер ставили посреди комнаты. И весь долгий день он был там один, рисовал на полу, возился в огороде в кустах, и только вечером, и не так уж и много, доводилось ему сидеть рядом с Яном, за его удобным столом, и немножко мешать ему, угадывая по глазам, когда можно его слегка отвлечь. Ян чувствовал этот гипнотизирующий взгляд – дескать, я не мешаю, вы пишите себе, я подожду, когда остановитесь, - он все равно не мог это долго выдерживать и спрашивал: «Что, Алеша?», но это были пустяки. Ян охотно прощал такие неудобства. Да и не так уж он усердно занимался. Кончилась первая неделя, и Ян отправился на два дня в город. Им, по счастью, сохранили обычные выходные, и это было очень благородно со стороны местного начальства. Яну крепко запомнилась его работа в другом совхозе, на уборочной, когда никаких выходных вообще не полагалось, и работа шла с семи до семи. А так – все-таки отдушина. Дома было тихо. Дети по случаю лета были отправлены к бабушке. Приятно было помыться в ванне, посмотреть телевизор, пробежаться по магазинам, хотя в них было все так же пустовато. Да и просто попраздновать, сходив за пивом с пластмассовой канистрочкой в точку с лампочкой на крыше и с сорокаминутной очередью... Когда в понедельник он вернулся, его встретил Алеша. Он был все такой же сдержанный и серьезный, но сразу видно было, как он рад. Ян почувствовал угрызения совести: мог бы и привезти чего-нибудь пацану, который явно не купался в роскоши, а он, черствый дядя Ян, об этом и не подумал, он, оказывается, вообще о нем в эти два дня не думал. Но, кажется, благородный мальчик не помышлял о таких вещах и просто радовался ему самому. Алеша был удобным другом. Он не требовал особого внимания – лишь бы Ян позволял ему торчать в своей комнате и с чем-нибудь возиться, или просто сидеть за столом, положив острый подбородок на руки, и смотреть через свои большие очки, как Ян занимается. Что он в этом находил интересного, неизвестно, но почему-то Яну было приятно и уютно, и можно было взглянуть в два внимательных блестящих глаза, улыбнуться и получить улыбку в ответ. Конечно, хотелось отложить дела и поболтать с мальчиком, и Ян так и делал. И было в этом пацане что-то, что нельзя высказать связными определениями, но что тянуло к себе Яна невидимыми нитями. Есть такие комплексы эмоций, которые лучше не пытаться описать примитивными, доставшимися нам от предков-обезьян горловыми звуками, писком, причмокиваниями и прочими звуковыми явлениями, именуемыми человеческой речью. Кое-как, очень приблизительно и косвенно такие эмоции можно смоделировать стихами или туманными намеками, бессмысленным на первый взгляд набором слов, поставив их рядом: тонкий, хрустальный, теплота, слезы, радость, хомячок... Просто Яну было хорошо с Алешей, и это чувство многократно усиливалось от того, что и Алеша рвался к нему. Дело портила тетушка: как и положено приличной женщине, она комплексовала, беспокоилась, что мальчишка мешает занятому дяде Яну, и из лучших побуждений гнала Алешу. Но Ян вступался за него, и она все чаще уступала. Да и ей самой было удобнее, что племянник не возится на полу под ногами, а тихо и чинно что-то делает за столом у дяди Яна: пристроился сбоку, с торца, и оба занимаются, соколики – дяденька читает и пишет, а мальчишка читает и рисует, и еще о чем-то иногда разговаривают, подумаешь, грамотеи очкастые, из ума сшитые... Ян чувствовал, что хозяйка все же уважает его, хоть, конечно, и не без пренебрежения. Пренебрежение было неизбежно, и он давно к этому привык – ну как же, после первых вопросов о зарплате, «сколько вам там в вашей академии платят».

Дата добавления: 2015-11-30