Самый счастливый день

Детство моё прошло в постоянных разъездах. Сегодня вспоминаю эти бесконечные переезды вслед за отцом из одного гарнизона в другой, и удивляюсь, как мы так жили?

У нас почти не было мебели, а ту, что была, язык не поворачивается назвать мебелью, зато имелся в наличии целый набор огромных немецких чемоданов, самый большой из которых так и назывался «Великая Германия», в них умещались почти все наши вещи.

Прибывая на новое место службы, папа для каждого члена семьи привозил из части металлические солдатские кровати на колёсиках. Конечно, они были не очень удобные, но и в них имелась определённая прелесть. Однажды в Монголии во время землетрясения моя кровать благодаря колёсикам только и делала, что каталась из одного угла комнаты – в другой.

Когда мне исполнилось семь лет, наша семья вернулась в Советский Союз. До тех пор, пока отец не получил новое назначение, нам нужно было где-то временно перебиться, и мы остановились у бабушки под Москвой. Потом родители уехали обживаться на новом месте, а я остался жить с бабушкой и здесь же пошёл в первый класс.

Бабушка обитала в старой железнодорожной будке в десяти метрах от главного хода. Всякий проходящий мимо поезд заставлял наш домик буквально подпрыгивать на месте. Поначалу мне было страшно, но потом я привык и уже не обращал на поезда никакого внимания. Будку ещё в двадцатые годы разделили на несколько однокомнатных квартир с индивидуальной печкой на каждой кухне. Сейчас пытаюсь вспомнить, где спала бабушка, и никак у меня этого не получается, потому что единственную кровать занимал лежачий дед, а мне каждый вечер раскатывали под окошком матрасик.

В первый раз в первый класс меня повела сестра, она старше меня на целых десять лет, я тогда воспринимал её моей второй мамой. Сестре не нашлось места в доме у бабушки, и она на время остановилась у других наших родственников. Почему-то она училась в первой школе, а меня повела в четвёртую. У них в первой школе ещё до войны учился сам штандартенфюрер Штирлиц. В те годы, правда, он ещё не был знаменитым разведчиком, зато только-только снялся в роли князя Болконского в «Войне и мире».

Сестра рассказывала, как однажды Штирлиц, всё ещё ощущая себя в роли князя, приехал в родную школу на вечер выпускников, стоял в знаменитой позе Наполеона со скрещенными на груди руками, и смотрел в зал. Всю жизнь я потом завидовал сестре, что она училась вместе со Штирлицем. Зато четвёртую школу в военном 1942 году заканчивала моя мама. В год выпуска всех мальчиков из маминого класса призвали на фронт, и назад никто из них не вернулся.

Помню, как мы вместе с ней рассматривали фотографию их выпуска. Мама показала на одного из её одноклассников:

- Какой же был сорванец. Дня такого не проходило, чтобы с ним что-нибудь такого не произошло. Большинство наших ребят жило на той стороне железной дороги, и вот однажды, рано утром шёл он в школу, переходил пути и наткнулся на останки погибшего человека, бедолага попал под колёса, и ему отрезало голову. Мой одноклассник не придумал ничего лучшего, как нацепить эту голову на палку и принести её в школу. На уроке он залез под парту и вместо себя поднял эту голову на палке. Учительница рухнула в обморок, и кончилось всё это грандиозным скандалом.

- А что было потом?

- Потом он стал Героем Советского Союза и погиб где-то здесь в наших местах. Вернее, сперва он погиб, а потом ему присвоили это звание. Война хулиганов превращала в героев.

Я шёл в первый класс, в школу, где раньше училась моя мама, её не было рядом со мной, и я по ней тосковал. Зато даже мысль, что может за этой старинной партой когда-то, очень давно, сидела она, согревала. Возможно, из-за этого меня постоянно тянуло в школу. Мы учились во вторую смену, а я никак не мог дождаться своего времени и приходил в школьный двор за два часа до начала занятий. Благо, наша будка стояла почти напротив школы.

От бабушки я не ощущал любви, и относилась она ко мне скорее как к постояльцу. Хотя трудно любить того, кого не знаешь, ведь до этого она только слышала обо мне, но раньше никогда не видела. Зато Вовку, моего ровесника и двоюродного брата, бабушка боготворила. Он жил недалеко и частенько забегал к нам в будку перекусить. Мой брат любил поработать ложкой, а потом ещё и тарелку облизать.

– Баб, смотри, какая тарелка чистая и мыть её теперь не надо.

Бабушкино лицо умиляясь, расплывалось в улыбке, она гладила внука по головке и ставила его тарелку в горку чистых. А я, сколько бы ни старался и ни вылизывал свою миску, бабушка потом всё равно её мыла. Вовка нормальный пацан, но только бабушка его любила, а меня нет, от этого мне было обидно, и я отказывался есть из облизанной Вовкой тарелки.

Мой приятель Игорёк жил в квартире как раз напротив бабушкиной. Его маму, простую неграмотную крестьянку, звали очень смешно, тётя Мотя. Это сейчас я знаю, что Мотя значит Матрона, а тогда в моём представлении звукосочетание «тётя Мотя» было верхом несуразности. Мотя, а также её муж, дядя Петя, здоровенный дядька, много старше жены, угрюмый и вечно во хмелю, и приходились Игорьку родителями.

Помню, захожу чего-то к соседу. Сидит Игорёк на кровати, перед ним две большие тарелки, в одной – апельсины, другая полная грецких орехов.

– Иди, Санёк, пожрём апельсинов, а то мне одному скучно.

Это сейчас в любом магазинчике, куда ни войди, лежат горы фруктов, а тогда апельсины были редкостью, и грецкие орехи тоже. Мой папа тогда уже носил немалые погоны, но чтобы вот так, такими лоханями, мы апельсины не ели. Понятно, что Игорёшины родители денег тоже сами не печатали, просто они безумно любили своего единственного позднего ребёнка, а потому так же безумно его баловали. Особенно тётя Мотя. У меня до сих пор остались в памяти её слова:

- Уж так люблю, так люблю касатика. Он заснёт, а я ему жопощьку-то одеколонщиком всю и намажу.

Пристроившись поближе к лохани, я очистил апельсин и прикидываю, куда бы кожуру положить. Игорёк прочитал мои мысли, забрал у меня из рук шкурки и бросил их на пол:

– Кидай, Санёк, не стесняйся. Мамка уберёт.

Не прошло и получаса, как весь пол в комнате был замусорен нами донельзя. Вдруг открывается дверь и входит тётя Мотя. Я представил на миг, как на подобное хамство отреагировала бы моя мама, и от страха заёрзал на месте. Но мой приятель Игорёк даже глазом не повёл, а его мамка, не говоря ни слова, принялась убирать за нами.

Однажды ночью меня разбудил отчаянный женский крик. Кто-то бегал вокруг дома и истошно вопил высоким женским голосом:

- Ой! Спасите нас от этого злодея! Помогите же, люди добрые!

В ответ, точно эхо, кто-то вторил ей густым басом:

- За Родину! За Сталина!

Потом недовольное бабушкино ворчание:

- Петька, паразит, опять завоевал. Когда уж он угомонится?

Было очень страшно, а оказалось, это дядя Петя, перебрав, гонял тётю Мотю с Игорёшей вокруг нашей будки. В тот момент с топором в руках, он, преодолевая колоссальное притяжение земли, упорно пытался догнать беглецов. Уже много лет подряд, из года в год с ножом, топором или молотком в руках он периодически поднимался в атаку, но всякий раз, слава Богу, безуспешно. И каждый раз моя бабушка вставала с постели и шла прятать беглецов на чердаке своего сарая. Вот и в эту ночь ей снова пришлось идти открывать замок на сарае, в противном случае гонка угрожала продолжиться до утра.

А дядя Петя, оставшись без противника, возвращался домой и смиренно допивал всё то, что ещё оставалось в бутылке. В тот раз, кстати, он перепутал ёмкости и напился керосину. Это сегодня кругом один газ, а тогда еду на керосинках готовили. Другой, глядишь бы, к утру и преставился, но дядя Петя, испытанный боец, по-моему, на такую мелочь даже не обратил внимания.

Вообще-то дядя Петя не всегда махал кайлом на железке, когда-то, во время войны, он поднимал в воздух грозный штурмовик Ил -2, и даже имел два ордена Красного Знамени. Только потом он почему-то попал под трибунал, который определил его в штрафбат. После войны сидел в лагерях, а после освобождения ему было запрещено селиться рядом с Москвой ближе ста километров. Где-то там в тех краях он и нашёл покладистую работящую Мотю, а та в благодарность родила ему Игорька.

Утром дядя Петя сидел на крылечке и плакал, размазывая по щекам пьяные слёзы:

– Простите меня, люди добрые, не со зла я всё это.

Бабушка стояла рядом и терпеливо его наставляла:

- Петенька, голубчик, пил бы ты поменьше, и никому бы и плакать не пришлось.

В ответ дядя Петя отчаянно махал головой:

- Ой, баб Грунь, ну что ты такое говоришь?! Да разве можно на всё это, — показывал он руками по сторонам, — смотреть трезвыми глазами?

Я спрашивал Игорька, что это его папка ночью так по чудному орал: «За Сталина!». Война-то давно уже закончилась. Несчастный мальчик ответил, наверняка повторяя мамкины слова: «Война закончилась, а он всё никак не навоюется, сердешный».

Наш дом был устроен таким образом, что входя с улицы, ты попадал в общий коридор, из которого можно было войти в любую квартиру. Одна из трёх дверей во всё время моего пребывания у бабушки оставалась закрытой, и я даже не представлял, кто же там жил. Мне всегда казалось, что за этой загадочной дверью скрывается какая-то тайна, и так тянуло к ней прикоснуться.

И представьте, как забилось моё сердце, когда однажды обнаружилось, что таинственная дверь стоит полуоткрытой. Не теряя ни минуты, я сунул нос за эту самую дверь и не то чтобы увидел, а сперва услышал в почти кромешной тьме плотно зашторенных окон тихий шёпот:

- Деточка, подойди поближе. Мальчик, скажи им, путь принесут мне супчика, я так хочу лукового супчика, а мне не дают. Они не дают мне ничего, уморить хотят.

И только после этого я разглядел старушку, лежащую передо мной на кровати. Она была такой измождённой и несчастной, что от одного её вида мне стало жутко.

Наверняка, я сказал бы ей что-нибудь в ответ, если бы вдруг не почувствовал, как чья-то сильная рука взяла меня сзади за шиворот, приподняла над полом и выбросила в наш общий коридор. Таинственная дверь немедленно захлопнулась, и больше я уже никогда не видел её открытой.

Ещё из ярких воспоминаний того времени у меня осталось, как мы с сестрой ходили в баню. Разумеется, в женскую, какую же ещё? Только помнится почему-то один-единственный случай, хотя мы с сестрой прожили в этом городе больше двух месяцев. Там в бане я пригляделся к тем, кто мылся рядом со мною, и понял, что я другой. А тут ещё подошла ко мне одна девчонка из нашего класса, встала рядом и внимательно меня так рассматривает. Мне стало неловко от того, что она на меня так смотрела, и тогда я забрался на каменную лавку, на которой стояла наша шайка с водой, сел в неё и отказывался вылезать из тазика, до тех пор, пока ту девочку не позвала её старшая сестра, и она не ушла.

А потом неожиданно вернулась мама. Почему неожиданно, ведь вроде бабушка каждый день предупреждала:

- Скоро мамка твоя приедет. Вот ты тогда над ней воду и вари.

Но она так часто повторяла эти слова, что я уже перестал в них верить. Но она приехала! И даже взяла меня с собой в Москву.

О, это был незабываемый день, мы спускались с мамой в метро по лестнице-чудеснице, катались на «аннушке» по Бульварному кольцу. Я сидел в трамвае на деревянном сиденье, ел большое вкусное мороженое за 28 копеек и болтал от удовольствия ногами. Потом мама повела меня на Красную площадь.

Не по-осеннему тёплый солнечный день, на площади людей совсем немного, и вдруг из ворот Спасской башни выплывает печатающий шаг почётный караул. Солдаты идут так завораживающе прекрасно, что я, мальчик, всю свою коротенькую жизнь проведший среди солдат, как очарованный бежал рядом с ними, провожая их до самого мавзолея.

Иногда я бежал слишком быстро, и для того, чтобы сбавить скорость, но не останавливаться, начинал прыгать на одной ножке. Я до сих пор вспоминаю, как же мне было хорошо!

И ещё мы с мамой сфотографировались у тамошнего фотографа. Дяденька фотограф записал наш новый белорусский адрес и пообещал, что через месяц фотографии будут у нас. Помню, сфотографироваться стоило очень дорого, целых три рубля, но оно того стоило.

Действительно, не прошло и месяца, как мы получили бандероль, в которой лежали два больших красно-белых пластмассовых шара величиной с кулак. В серединку каждого шара был вставлен слайд, на который нужно смотреть через маленькое увеличительное стеклышко. На улице уже было холодно, всеми днями напролёт накрапывал противный осенний дождик, а с фотографии из волшебного шара улыбался самому себе маленький счастливый мальчик, держащий за руку свою маму, а вокруг них сияло яркое солнце.

С тех пор прошло уже так много лет. Пожалуй, без подсказки мне теперь и не найти бабушкину могилку, нет уже и моего брата Вовки. Ещё в советские годы, совсем молодым, он окончил свои дни где-то в Мордовских лагерях.

Не знаю, как сложилась судьба моего приятеля Игорька, слышал только про его отца, дядю Петю. Отчего-то в одну из ночей он изменил своему привычному натоптанному маршруту погони за бедной тётей Мотей, и выскочил на большак. Огромного пьяного мужика с топором в руках заметил милицейский наряд и выехал ему навстречу. Метров за двадцать милиционер вышел из газика, достал на всякий случай пистолет и закричал:

- Эй, дядька, не дури. Давай ка, бросай топор и сдавайся!

Дядя Петя, уж какой был пьяный, а разглядел пистолет в руках у милиционера. Но вместо того, чтобы испугаться, весь подобрался и, будто мгновенно протрезвев, ещё крепче сжав в руках топор, ответил коротко и спокойно:

- А вот здесь ты не угадал! Русские не сдаются. За Родину! За Сталина! И рванул на пистолет в свою последнюю атаку.

Сегодня уже нет бабушкиного дома, говорят, будто его кому-то продали по дешёвке, и этот кто-то перевёз его к себе на дачу. Четвёртая школа прекратила быть школой, и стала корпусом какого-то завода. Всякий раз, проезжая электричкой рядом с местом, где стояла железнодорожная будка и где родилась моя мама, школы, которую она заканчивала в 1942 году, я пытаюсь угадать, где же точно стоял их дом. И который из заводских корпусов, выкрашенных в одинаково тоскливый кирпичный цвет, и был тем местом, куда я пошёл в первый класс.

Однажды мы с матушкой ехали в электричке вдвоём, и, подъезжая к дорогому мне месту, я уже было собрался спросить:

- А хочешь, я покажу тебе, где стоял бабушкин дом?

На что в ответ матушка указала пальчиком туда, куда я собирался ей сам указать, и после добавила:

- А вон то, двухэтажное здание противного цвета, это школа, в которую ты впервые пошёл в первый класс, и в которой училась моя свекровь.

- Я что же, об этом тебе уже рассказывал?

Матушку забавит моё искреннее удивление, и она смеётся:

- Когда мы подъезжаем к этому месту, ты только об этом и говоришь.

С тех пор здесь я стараюсь молчать.

А ещё, будучи у родителей в Гродно, и разбираясь в шкафу с посудой, в одной из многочисленных хрустальных вазочек, я неожиданно наткнулся на двухцветный шар из пластмассы. Надо же, он всё ещё цел. Правда, пластмасса по месту склейки кое где уже выкрошилась, но если появившиеся дырочки закрыть плотно прижатыми пальцами, и посмотреть через стёклышко внутрь шара, то увидишь в ярком солнечном свете маленького ликующего мальчика, стоящего рядом мамой на Красной площади. Он улыбается так заразительно, и его счастье столь очевидно, что у меня сегодняшнего, уже седого и имеющего собственных внуков, появляется непреодолимое желание, презрев положение и возраст, сорваться вдруг с места и поскакать на одной ножке, как тогда, уже очень-очень давно, рядом с грациозно печатающим шаг солдатами почётного караула.

Cвятые младенцы (Pravmir.ru-28.06.12)

Первые мощи, к которым мне посчастливилось приложиться, были мощами святого мученика младенца Гавриила Белостокского, маленького шестилетнего мальчика из православной семьи, много лет назад в наших местах замученного религиозными изуверами. Почему именно к ним? Просто тогда они были единственными, что хранились в Свято-Покровском соборе города Гродно. В небольшом ковчеге из жёлтого металла напротив южных алтарных врат.

Не скажу, чтобы тогда я был очень уж верующим, но приложиться смог. Я не оговорился, приложиться губами к останкам умершего человека способен далеко не каждый.

Помню, как группой из четырех человек мы приехали в Тихона Задонский монастырь. Встретили нас очень радушно и тут же открыли раку с мощами святителя Тихона.

Мы с матушкой возликовали и, положив поклоны, с благоговением поцеловали святые останки. Затем, обернувшись к сопровождавшим нас молодым людям, я сделал приглашающий жест, и неожиданно для себя увидел их одновременно вытянувшиеся лица с брезгливой складкой на губах.

Как-то, уже став священником, я приехал к себе на родину и зашёл в собор. К тому времени мощи младенца Гавриила перенесли в Польшу, а в Гродно оставалась только их частица. Вошёл в совершенно пустой собор и вдруг неожиданно почувствовал, как какая-то непреодолимая сила повлекла меня к этой самой частице. Иду, ощущая благовонный запах, а моё нутро наполняется радостью, граничащей с ликованием. На всю жизнь у меня осталась в памяти, как святой младенец мученик встречал меня в храме, где пролежал сорок шесть лет.

Потому представьте моё удивление, когда после назначения настоятелем восстанавливающегося сельского храма, затерянного в далекой русской глубинке, на одном из его столпов я увидел удивительно трогательный новописанный образ младенца Гавриила. До этого иконы Гавриила Белостокского я видел только у нас в западной Беларуси. Спрашиваю у старосты:

- Откуда здесь эта икона?

- Батюшка, дело случая. Это произошло несколько лет назад, когда в нашей школе у старшеклассников шли выпускные экзамены. Один из учеников изо всех сил старался получить высокие оценки. Юноша всё время проводил над учебниками и, что говориться, перетрудился. В один из вечеров его мама услышала непрекращающийся хохот, доносящийся из комнаты сына. Открыла дверь и всё поняла, а дальше её реакция была совершенно неадекватной. Вместо того чтобы вызвать скорую да вести сына в психушку, совершенно далёкий от веры человек, она побежала в церковь.

- Помогите!

- Хорошо, — согласился мой предшественник, — везите мальчика в храм. Будем молиться, все вместе.

А когда они приехали, начал служить молебен мученику младенцу Гавриилу. Смеющегося юношу усадили на стул. Он запрокидывал голову назад и всё ещё продолжал хохотать. К концу молебна с каноном мальчик постепенно стал затихать и наконец уснул. Потом, проснувшись, пришёл в себя, и, отдохнув несколько дней, благополучно досдал оставшиеся экзамены. Вот после этого чудесного исцеления родители мальчика и попросили написать для нашего храма икону святого мученика.

Для меня этот образ дорог ещё и как память о родине. Всякий раз, отправляясь домой, я прошу его благословения в дорогу, а приезжая в Гродно, первым делом бегу к нему же в собор.

Святой праведный отрок Артемий Веркольский

Вскоре после появления в храме образа святого младенца Гавриила у отца настоятеля появилось желание на соседнем столпе поместить образ ещё одного святого ребёнка, отрока Артемия Веркольского.

Только свободных денег в восстанавливающемся храме всегда в обрез, а обстоятельства всякий раз складывались так, что пускать их постоянно приходилось на что-то другое, в этот момент более насущное. Потом его перевели на другое место служения, а мечта осталась. И наши верующие о ней рассказали.

Но теперь уже мне нужно было чинить протекающую крышу, ставить нормальные рамы и ещё много-много чего, а образ отрока Артемия так и оставался мечтой. Конечно, периодически мы о нём вспоминали, говорили между собой и даже собирались объявить сбор пожертвований, но всякий раз будто что мешало.

Как-то зашли в наш храм двое, мужчина и женщина, обоим уже за тридцать пять, а детей всё нет и нет.

- Знакомые советуют повенчаться, может Бог нас услышит и благословит ребёночком?

Я назначил им день венчания, они готовились к исповеди, причащались, а когда пришли венчаться, оказалось, что в тот день как раз вспоминали отрока Артемия Веркольского. Конечно, я пожелал им мальчика, потом они ушли.

Не знаю, как другие, но я не помню тех, кого крестил или венчал, особенно если это люди приезжие. И ещё, меня всегда умиляет, когда мама или бабушка подводят ко мне ребёнка лет шести и произносят с нотками разочарования:

- Ну как же вы нас не помните, батюшка, вы же нашу Лерочку ещё младенчиком крестили.

Конечно, Лерочка для бабушки единственная и неповторимая, а мне каждую субботу приносят по нескольку таких малышей. Где же всех упомнить?

Вот точно так же в одну из суббот появляются немолодые уже родители с младенчиком на руках, и смотрят на меня влюбленно, обожающими глазами. И я понимаю, что раз они так смотрят, значит, раньше мы с ними уже определённо пересекались. Как бы только вспомнить, где? Лица помню, но обстоятельства – никак.

- Батюшка, вот он, наш Артёмка! Спасибо вам, теперь мы пришли крестить нашего малыша.

Начинаю соображать: «Так, если я ещё не крестил этого мальчика, значит каким-то образом причастен к его появлению на свет. Каким? Только если я венчал его родителей. Скорее всего».

- И сколько времени прошло после венчания?

- Ровно год. Сегодня день памяти святого отрока Артемия Веркольского.

Я тут же их вспомнил и обрадовался.

После крещения отец подошёл ко мне и объявил:

- Батюшка, нам с женой очень хочется поблагодарить Бога. Он дал нам Артёмку, а мы берёмся подарить храму икону святого отрока Артемия.

Обрадовавшись, я тогда подумал: правильно говорят, что святой приходит в храм тогда, когда мы готовы его принять. Время исполнилось, он и пришёл. Мы обсудили практическую сторону написания иконы, и счастливые родители отправились исполнять обещание.

Прошёл месяц, другой. Никто не появлялся. Потихоньку мы уже стали забывать о том разговоре, как в храм заехала знакомая женщина-предприниматель, которая кроме всего прочего приходилась ещё и родной тёткой младенчику Артёмке. Разговорились, спрашиваю:

- Как там твои поживают? Что-то давно не появляются. Хотели нашему храму икону подарить и пропали. Ты вообще-то в курсе их обещания?

- Конечно, в курсе. Только знаешь, как получается? Хочется доброе дело сделать, и тут вмешивается какое-то экстренное обстоятельство, потом вдруг становится жалко денег, и исполнение обещанного откладывается из месяца в месяц. В довершение всего Артёмкин папа неожиданно потерял работу, так что, батюшка, теперь я у них за главного кормильца, да и поильца тоже. И ни о какой иконе для вашего храма не может быть и речи.

- Ладно, у них не получается, но ведь это ваши близкие люди, почему бы вам, родственникам, им не помочь и не исполнить взятый ими обет? Не такая уж это и большая сумма.

- А что, разве так можно?

- Нужно!

Уже через неделю Артёмкина тётка ворвалась к нам с победно поднятой рукой:

- Батюшка, вот обещанная жертва на икону! Все родные сбрасывались с радостью, даже из Воронежа бабушка пятьсот рублей прислала.

Она вручает мне конверт:

- А это от меня, на оклад к иконе.

Ещё через месяц на том самом месте, которое и я после моего предшественника оставлял свободным, мы поместили образ святого отрока Артемия Веркольского. Стоит ли говорить, что папа мальчика Артёма очень скоро нашёл работу. Я об этом узнал, когда мы случайно встретились с ним в ГАИ, он регистрировал только что купленную иномарку, подержанную, правда, но ещё довольно крепкую.

Прошёл наверно ещё год, и в храм снова пришёл Артемий, только уже не тот младенец, а другой, молодой парень лет двадцати двух. И пришёл с большой-большой бедой.

Так получилось, что поздно вечером он вёл машину, там, у себя в городке, где жил. В одном из мест извилистая дорога делала резкий поворот. Обычно по вечерам это опасное место освещалось светом фонаря, но в тот злополучный вечер фонарь не горел. А несколько молодых девчонок, не обращая внимания, что уже поздно и водители могут их не увидеть, взявшись под руки, шли, перегородив дорогу, и беззаботно хохотали. Артём и двигался-то небыстро, но девушек заметил только в самый последний момент. Он резко выкручивает руль вправо, машину заносит, но всё-таки одну из них сбивает.

- Батюшка, она погибла. Я убил сестру моего лучшего друга. В их семье я практически и вырос, её родители не делали между нами различий. А теперь я стал убийцей их дочери, и одновременно дорогого мне человека. Что может быть страшнее?

- Ты пытался поговорить с ними? Попросить прощения?

- Да, но меня и на порог не пускают. Встреча произойдёт только на суде.

- Что тебе грозит?

- Мне всё равно, я даже хочу, чтобы меня посадили.

- Почему ты пришёл ко мне?

- Не знаю, я и в церковь-то прежде никогда не заходил. Сегодня практически в первый раз.

Артём пришёл неожиданно, а у меня ещё целая куча дел. Тогда я посадил юношу к себе в машину, и мы проездили с ним часа два. Потом вернулись в церковь, и я предложил ему помолиться перед образом его святого. Беда привела человека в храм и первый раз в его жизни заставила молиться.

Он приезжал ещё несколько раз и молился святому отроку Артемию Веркольскому. Однажды он позвонил и назвал дату судебного разбирательства, а я не удивился, что суд был назначен в день его именин. И самое главное, в суде они наконец встретились и обнялись. Стояли так вместе и плакали.

После этого случая икону святого отрока украсил первый золотой перстень.

Маленький Артёмка давно уже вырос и учится в школе, иногда я бываю у них в семье, но мне так и не удалось подвигнуть его родителей к чему-то большему, как только освятить квартиру, а Артём меня радует, он стал настоящим христианином. Сейчас живёт в столице, часто бывает в храме. Нас тоже не забывает и периодически звонит. А тут вот недавно приехал и привёз нам икону Пресвятой Богородицы «Нечаянная Радость».

Дата добавления: 2015-11-30