Не сотвори себе кумира 4 страница

Как-то столкнулись мы с ним во дворе нашего дома и говорит он мне: «Слушай, батюшка, у меня такая проблема. Еще в юности по глупости сделал я себе наколку на плече, бесенка наколол. И если раньше все было нормально, то теперь он мне мешать стал. Как выпью, так он мне лапкой и машет, а я в ответ - еще больше пью. Что делать»? Мы с ним поговорили, какой-то совет ему дал, не помню уже. И, вдруг, Володя, так его звали, заявляет: «У меня еще желание есть – в храме что-нибудь построить хочу, что-нибудь на память о себе оставить». Я возликовал. Как раз и нужда была в его помощи.

Наш храм состоит из двух частей: зимней и летней. Зимнюю часть мы к тому времени уже привели в порядок, а в летней - разруха полная. Обе части разделялись большой деревянной перегородкой. Нас, как и все сельские храмы, грабили беспощадно. Как-то воры забрались к нам в летнюю часть и прорубили дверь в перегородке.

Вы себе не представляете, как страшно входить в разграбленный храм. Не столько украдут, сколько все исковеркают, и начинай все с начала.

Чтобы исключить в дальнейшем проникновение злоумышленников через деревянную перегородку, церковный совет принял решение вовсе заложить ее. Но работу эту можно было доверить только хорошему специалисту: стеночку нужно было ухитриться сложить так, чтобы и различия в стиле никто не заметил, да еще, чтобы и храм ею украсить.

«Володя, говорю, есть для тебя такое дело. Только сделать его нужно будет быстро. Ведь разобрав прежнюю, еще дореволюционную деревянную перегородку, мы храм делаем полностью беззащитным, и мне хоть ночуй в нем».

Володя побывал в церкви, прикинул задачу, и с удовольствием согласился помочь. Мы оговорили все подготовительные работы, подсчитали количество кирпича, число помощников и другие необходимые вопросы. Договорились и о дате, когда начнем.

Только на первый взгляд кажется, что ломать просто, но даже разобрать прежнюю постройку оказалось делом нелегким, да и кирпича нужно было занести в летний храм столько, что моим помощникам несколько дней пришлось работать как муравьям.

Каждый день подготовительных работ я созванивался с Володей, докладывал ему наши результаты. Всякий раз я обещал посильно оплатить работу, но он всякий раз смеялся над моими словами и отказывался от денег.

Наконец все готово. Окончательно оговорили с Володей время начало работы. Утром ждем. Час ждем, два. Володи нет. Звоню, «Володя, дорогой, ты где? Что случилось? Нам тебя ждать?»

Он ответил: «Я не приду. Понимаешь, вчера, после разговора с тобой, мне позвонили и предложили калым на сегодня, и только на сегодня. Работа плевая, но таких денег мне еще никто и никогда не предлагал. Так что, извини, я не смог отказаться».

Конечно, мир не без добрых людей, нам помогли. Знакомый предприниматель прислал ребят с востока. Работали они старательно и за два дня сложили стеночку, конечно, не совсем то, что мог бы сделать Володя, но и за это спасибо.

Вечером того же дня меня нашла Володина жена. «Батюшка, с Володей беда».

Как мы потом узнали, работы у него, действительно оказалось немного. И заплатили, как обещали. Володя на радостях тут же и отметил, а был за рулем. Возвращаясь домой, вылетел на встречную полосу, и лоб в лоб столкнулся с другой машиной. Навстречу ему ехала целая семья, но люди, слава Богу уцелели, машина была хорошая. За водителем, видимо немаленький был человек, даже вертолет прилетел, но все обошлось. Володю вырезали из его «копейки» и еще в сознании привезли в больничку.

Я предложил жене причастить его, пока человек в сознании, еще не все потеряно, важно человеку успеть покаяться. Его жена ответила мне: «Ну, это только если Володя сам согласится». Знаю, с ним говорили, но он так и не позвал меня.

Отпевали Володю возле церкви, в то время, как раз штукатурили ту стеночку, поэтому храм был закрыт. Я смотрел на его большие сильные руки, и мне казалось, что все, что вокруг происходит – просто какой-то дурацкий спектакль, что такого, быть не может, что мастер сейчас встанет, и его руки еще оставят потомкам о себе прекрасную память.

Вокруг скорбели Володины друзья, естественно, предварительно «приняв на грудь», товарища помянули. Ну, как же, «святое дело».

Было так обидно за все происшедшее, так было жалко Володю.

В слове после отпевания я почти кричал в толпу: «Так жить нельзя, так пить нельзя, так умирать нельзя»! Народ, внимая священнику, безмолвствовал.

Уже потом одна моя знакомая, бывшая на отпевании, пересказала мне такой диалог в толпе.

Один из мужиков спрашивает другого: «Не понимаю, что он говорит»? (в мой адрес) Другой ответил: «Он говорит – пить нельзя».

Первый, помолчав: «А почему он так говорит»?

«Не знаю, наверно пьяный» - предположил другой.

«Вот, гад! Ему, значит, пить можно, а нам, понимаешь, нельзя» - сделал вывод первый.

Не отпустили…, и кто после этого мне будет доказывать, что бесов нет?

О подвыпивших (ЖЖ-20.01.09)

Может быть, вы будете смеяться, но мне всегда было интересно отношение пьяного человека к священнику. Спросите: почему? Да потому, что даже один и тот же человек, будучи пьяным или трезвым может относиться к тебе совершенно противоположно.

Знаешь человека в лицо, здороваешься с ним кивком головы, и так годами без всякого продолжения. И вдруг ты встречаешь этого же человека, только «перебравшего». И здесь, я вам скажу, священнику лучше сделать вид, что ты его не замечаешь, и быстренько убежать. Это опыт.

Нет, это вовсе не значит, что выпившие люди мне когда – нибудь угрожали. Не было такого. Здесь другое, просто пьяненький человек, в таком состоянии раскрепощается, оставляет какие – то условности, заставляющие нас вот так ограничиваться только кивком головы. У него появляется необходимость рассказать мне, как собственной маме, обо всех своих бедах, проблемах, и даже просто сказать о том, что ему плохо. А многим из нас и вправду очень плохо. Когда он трезвый ему не легче, но он об этом кричать не может, стыдно, мы люди гордые, и потому одинокие.

Мы разучились любить, правда, при условии, что мы это когда-то умели.

Мир, который мы себе создали, в котором пытаемся выживать, это мир греха. Он не рассчитан на сентиментальных людей.

Вчера после вечерней службы мы сидели в трапезной пили чай, отогреваясь от купания в ледяной крещенской воде. Один из наших московских знакомых, удачливый бизнесмен вдруг и говорит: «А я вот только вас одних и люблю, а всех остальных просто ненавижу». И в этой ненависти он не одинок. Ненависть, как зараза, поражает сегодня души наших людей, и особенно это заметно у детей, они непосредственнее в выражении эмоций. Причем нередко родители сами культивируют в них такие установки.

Мы лет несколько тому назад пытались ввести в первых классах нашей общеобразовательной школы предмет «Основы нравственности». Поскольку планировалось факультативное преподавание, обратились к их родителям за согласием. Так вот, треть от всех родителей прислали ответы, которые можно свести к одному: наше время – время волков, а вы хотите нашим деткам, которым придется жить в стае, притупить клыки. Не позволим. Наш девиз – выживает сильнейший.

Процентов сорок ответило, а нам все равно, хотите преподавайте, хотите нет. То есть им все равно, какими вырастут их дети. И только оставшиеся тридцать думают не столько об остроте клыков своих чад, сколько о глубине их сердец. Вот только на этих деток мы и можем реально рассчитывать в будущем. Завтра они должны будут «взять» на себя волков, а мы их сегодня к этому подготовить, иначе в скором будущем нам всем или бежать в стае, или лежать с перерезанным горлом.

Говоришь с пьяненьким. Как правило, он плачет, хочет покаяться, просит отпустить грехи, обещает завтра же непременно быть в храме. Всю жизнь начать с чистого листа. Но я то знаю, что ни завтра, ни после завтра, в храм он не придет. Лучше спросите, кивнет ли он мне завтра протрезвевшей головой? Вот вопрос. Ему будет мучительно стыдно за свою минутную слабость. Потому и бежит батюшка от этих слезливо - сопливых словоизлияний, предупреждая завтрашние угрюмые взгляды своих знакомцев.

Таково отношение обычного выпившего человека, скажем, рядового гражданина.

Записные выпивохи, как правило, встречают батюшку бурным восторгом. Если в кампании есть женщина, то, как правило, она отворачивается, или прикрывает лицо ладошкой. Женщины, даже опустившиеся, все-таки помнят, что они женщины. Перед священником им неудобно. Кстати, женщины в состоянии подпития, никогда не станут разговаривать с тобой о своем личном.

Эти люди начинают истово креститься на священника, могут оставить свою трапезу бежать к тебе, целовать руки, просить благословения. При этом не помню, что бы кто-нибудь из них в этот момент попрошайничал. Но вот что я заметил: как бы они не выражали радость от встречи со священником, в какие бы не вступали разговоры, никогда никто из них не предложил мне с ними выпить.

Не может быть, думаю, что бы им было жалко выпивки, ведь я же их порой спасаю. Приходят бедолаги, когда стоит вопрос жизни или смерти. Наливаю, не часто, правда, баловать их нельзя, а спасать нужно. Да и сами они не частят, а приходят лишь, когда действительно «край», понимают.

Вот и думаю, ну я же наливал тебе, ты по всем законам твоей общинной логики должен мне тоже предложить, хотя бы из уважения. Они же умные, и все понимают. Понимают, что и пить я с ними не буду, так хоть вежливость прояви. И вот однажды я неожиданно получил ответ на свой вопрос.

Как-то в один из вечеров пришлось мне совершать частную требу на дому. Освящал чье-то жилище. И вот выхожу из подъезда, в одной руке у меня саквояж, а в другой кадило.

Если совершаешь каждение, то очищать кадило от угля и сгоревшего ладана необходимо только на улице. Нельзя выбрасывать его содержимое в канализацию или нечистое место.

Так вот, выхожу и вижу, что на скамейке у подъезда, на которую я планировал поставить свой саквояж, уже, как говорит наша старост, «набросана» нехитрая закуска стоят одноразовые стаканчики и бутылки. Мужички, увидев меня, быстро сообразили что мне нужно. И без всяких вопросов освободили мне половину лавки. Я поблагодарил их и стал укладывать свои вещи.

Один из выпивающих, будучи уже навеселе, начал извиняться передо мной, что вот мол, они здесь распивают, мешают мне и т.д. Затем в разговор включился его собутыльник, и вот уже они оба говорили мне, что грешно, конечно, живут, но без бутылки совсем тоскливо на этом свете.

Их тон подкупил меня, и я на полном серьезе стал говорить им, что и я человек грешный, и что тоже нередко согрешаю и ни в коем случае не осуждаю их. Но мои собеседники поняли мои слова буквально применимо к данной ситуации. Они сразу же прекратили жаловаться на жизнь, на своё пьянство и вонзили в меня испытующие взоры.

«Нет, батюшка», заявляют они мне ультимативно, «это мы грешники, пьяницы, а ты - святой, и должен быть святым. Так что завязывай ты с этим делом».

Тогда-то я и понял, почему мои знакомые пьянчужки никогда не предлагали мне выпить. В их глазах священник – это ниточка, связующая их с тем особым миром надежды, где реально есть правда, где действительно никого не обижают, где живет любовь. И он непременно существует где-то, там, тот таинственный град Китеж, город – сказка, город мечта, где эти надорванные алкоголем души вместо презрения и побоев получат мир и покой. Конечно, они не достойны его, но все же…

Если священник станет пить с ними, то тогда и он принадлежит к тому же миру, что и они. И их мечты, которые они, может быть, никогда и не сформулируют, но обязательно таят в себе, есть только фантом, как и тот мир, в котором они обитают и прячутся от жестокой реальности.

Может и народ наш, который мы считаем неверующим, и который мы частенько осуждаем, терпит нас, священников, закрывает глаза на наши грехи, прощает нас и кормит на свои трудовые. Чтобы дождаться из нашей среды человека, такого как преподобный Серафимушка или отец Иоанн Кронштадтский, в котором проявится и отразится Небо. Чтобы побежать к нему и припасть к этому реальному свидетельству святости, порадоваться рядом с ним, став подобно детям, в ликующей надежде, что Небо, не смотря на всю нашу нечистоту, примет нас, потому что Оно есть, и способно любить и прощать.

О поездах (ЖЖ-21.01.09)

Люблю ездить в поездах. Наверно, потому, что поезда – это часть моего детства. В течение нескольких лет каждый год вместе с родителями я проезжал всю Россию от Москвы через Урал на Иркутск, потом Байкал и Монголия. Мой отец тогда был советником в монгольской армии. Да и кроме Монголии пришлось поездить, но большая часть моего детства прошла в моей дорогой Белоруссии. Жили мы и в Баравухе под Полоцком, и в Бобруйске, но моей малой родиной я считаю славный город Гродно. Это, безусловно, мой город, хотя, я уехал из него еще в 1982 году, и с тех пор только «заскакиваю» навестить моих близких.

Уже не помню, когда у меня был полноценный отпуск, как у всех нормальных людей. Сначала учеба в Свято-Тихоновском богословском институте «съедала» все мое время отпусков, когда работал на железной дороге. А уж став священником, забыл о них и вовсе. Когда собираюсь навестить моих старичков, то никогда не беру билета заранее. Не знаешь, как развернутся события на будущей неделе, так что собираешься в путь за сутки - двое до отъезда.

Обычно служишь воскресную литургию, потом друзья сажают тебя в электричку. Москва, метро, Белорусский вокзал. Понятное дело, что все это бегом. Да еще нужно ухитриться привезти домой какие-то гостинцы. Билеты покупаешь в кассе, что за два часа до отправления, там же и билеты обратно, обычно на четверг. Уже перед самим поездом на Гродно набираешь газетной чепухи, чтобы, прочитав ее в дороге, оставить в вагоне, с удовлетворенным осознанием, что не видишь всего этого хлама во все остальное время года.

Понятное дело, что едешь на том месте и в том вагоне, куда удается взять билет в последний час до отправления состава. Потом поезд трогается, и ты уже предвкушаешь, что завтра утром увидишь свой город.

Как я мечтал пройти по его улицам в годы срочной службы. После команды отбой ложишься спать, закроешь глаза и вот - ты уже на вокзале и пешком идешь в центр по улице Элизы Ожешко, Покровский храм, потом универмаг, кинотеатр Гродно и Советская площадь с Фарным костелом. Здесь садишься на троллейбус, а если повезет на автобус третьего маршрута, и проезжая по улице Гагарина ты долго провожаешь взглядом из окна свою школу, сегодня столь любезную твоему сердцу, и не можешь понять, почему ты ее в детстве терпеть не мог?

Еще немного, вот уже твоя остановка, и ты дома.

Однажды, в одну из таких поездок, по уже до мелочей отработанных мною маршруту, я попал в плацкартный вагон, где мне досталась нижняя боковая полка почти в середине. Вокруг все было заполнено молодежью в спортивных костюмах. В купе наискосок, в котором я, не мог никого видеть, но зато отлично слышать, уже, буквально, на последней минуте с шумом заселились двое пожилых мужчин.

Поезд тронулся, и через несколько минут, я в первый раз услышал бессмертный белорусский тост, попробую его передать, «хай живе и пасецца бяларуская птушка бусел». В очень вольном переводе по-русски эта шутливая фраза может звучать приблизительно так: «да процветет в веках Беларусь со всей её флорой и фауной».

Я засмеялся, засмеялись и другие пассажиры, засмеялся и тот, кто его произносил резким и сиплым голосом старика. Потом тосты зазвучали бесконечным потоком, причем содержание их было все время одно и то же. У меня уже в «печенках сидела» вся фауна Беларуси с её жизнерадостной птичкой, и этот резкий стариковский смех. Мысль была уже только одна – неужели после каждого тоста следует прием водки? Неужели можно столько выпить?

Но, в конце концов, я заснул и проснулся уже только в Минске, хотя сон был тревожный и в него время от времени врывался идиотски жизнерадостный тост и этот,изматывающий меня, смех. Проснувшись, я огляделся вокруг. От яркого электрического освещения перрона в вагоне было светло как днем. Никого из пассажиров уже не было. Видимо, молодежь ехала в составе какой-то спортивной команды, а, может, это было несколько команд, и все они сошли в Минске. Остались только эти двое и я.

И немедленно услышал, удушающую меня, здравицу в честь славной «птушки бусела». И вновь этот смех, гулкий из – за пустого вагона.

Все, мое терпение иссякло. Это издевательство нужно было прекращать. Встал и пошел в купе наискосок. Один из стариков был мертвецки пьян и не подавал никаких признаков жизни. Зато второй пожилой человек уже не пил, он только сидел, смотрел перед собой в стол невидящим взглядом, и, как неисправная пластинка, все время повторял одну и ту же фразу, а потом смеялся.

«Отец», сказал я ему и потряс за плечо, «ложись спать». А тот, словно меня и не слышал. Ну, думаю, сейчас я тебя напугаю, старик. Я занес кулак над его головой и угрожающим голосом, сказал: «Ну, все, дед, сейчас я тебя прибью».

В ответ тот перестал бормотать, и наконец поднял голову. На меня смотрели два кроваво-красных глаза. Человек совершенно спокойным трезвым голосом, без всяческих старческих хрипов, сказал мене в ответ: «Ты не ударишь меня».

Я опешил: «Почему, дед»?

«Потому, что ты человек свентый» (по-русски - святой, освященный).

Ничто не выдавало моего сана, но он знал, что я священник. И вновь его голова опустилась на грудь, и я услышал все тот же смех, который всю дорогу сводил меня с ума.

Мне стало не по себе, я понял, кто смотрел на меня этими воспаленными от водки глазами, и кто разговаривал со мной в эту минуту.

Мы были с ним в вагоне вдвоем, эти двое пьянчушек не в счет. Он провоцировал меня, чтобы заглянуть мне в глаза, а когда я занес кулак, то бездна открылась, и он добился своего.

Я отошел от них, перекрестился, взял свои вещи, постель и, читая девяностый псалом, ушел в самое начало вагона, ближе к проводникам.

Через какое-то время, уже подъезжая к Гродно, я проснулся. В вагоне ехало несколько человек, подсевших в Лиде. Моих ночных спутников уже не было, когда они сошли, не знаю. Их никто не видел и из тех, кто сел позже.

Время проходит, и я уже забыл, какой это был год, какой месяц, но тот ледяной взгляд кроваво-красных глаз из того мира, который не знает пощады, я не забуду вовек.

Об эгоизме и понимании... (ЖЖ-25.02.09)

Будучи студентом, я должен был каждое утро ехать автобусом через весь город. Лекции в институте начинались рано, а жизнь студенческая, насыщенная множеством самых разнообразных событий, не всегда укладывалась в отведенные суткам 24 часа. Поэтому добирать время сна порой приходилось в автобусе или на первой лекционной паре.

Поскольку занять утром в автобусе свободное место удавалось не всегда, то спать выучился стоя. И вот, как-то дремлю себе так на весу, поддерживаемый со всех сторон другими пассажирами, и слышу слабенький старушечий голосок. «Как же он меня прижал». Сплю и отмечаю про себя, что зажали граждане старушку. Через какое-то время все тот же голосок, похожий на детский: «Как же мне плохо, что же он так меня задавил»? Снова думаю, не просыпаясь: «Какие люди, все-таки, жестокие. Ну, чего бабку мучить»? «Как мне больно» почти плачет старый человек. «Ну, все», думаю, «если сейчас этот бездушный истукан не прекратит издеваться, над бабкой, и она ещё хоть раз пожалуется, я точно проснусь и разберусь с ним». И вот, когда бабушка снова запричитала, я открыл глаза и решил, наконец, навести порядок. Каково же было моё удивление, когда я понял, что этим жестокосердным обидчиком, который издевался над старым немощным человеком, оказался я сам. Вокруг нас с бабушкой уже никого не было, а я всем своим телом навалился на неё, зажав в углу.

В тот момент мне стало страшно. Я понял, что даже не умышленно, не желая того, могу причинить человеку боль, заставить его страдать. Весь тот день я находился под впечатлением утреннего события. И сделал для себя вывод, что в любой ситуации, прежде чем как-то поступить в отношении другого человека, нужно попытаться поставить себя на его место, и уже только потом действовать. Постепенно способность ставить себя на место другого вошла у меня в привычку. Я стал понимать людей. Когда человеку хорошо, когда плохо, что он в данный момент испытывает боль или радость. Стал по глазам догадываться о мыслях других, и мне стало легко общаться с людьми.

Сегодня, став священником, и имея немалый опыт общения, с удивлением вижу, как много людей, чаще всего это мужчины, уже войдя в состояние возраста, так и не престали быть капризными самолюбивыми детьми. Как много людей живет только для самих себя. Человек может быть добрым отзывчивым на работе, а дома это тиран, выматывающий душу у всех остальных членов семьи. Он может быть веселым рубахой парнем вне дома, а своим никогда и не улыбнуться.

Удивительное дело, думаешь, вот твой дом, твоя семья, твоя жена, твои дети. Люди, которых ты по званию отца и мужа должен, обязан любить. Если твоя жена только и будет постоянно страдать от наносимых тобою обид, то кого же тогда тебе любить? Ты же человек, рожден любить, а ты мучаешь даже самых близких твоих. Творишь вокруг себя ад, а потом удивляешься, что дети отвернулись от тебя, и жена поздно возвращаться домой и избегает твоей ласки. Тебя самого уже не любят, а скорее терпят или боятся. И как, вообще, принимать ласки от того, кто тебя боится?

Как-то в наш храм пришла одна моя хорошая знакомая. Она удачливый предприниматель, построила несколько торговых точек, сдавала их в аренду и, в общем-то, существовала безбедно. Дочь учила в Австралии, и все вроде хорошо, но муж, спивающийся злобствующий человек, устраивал дома постоянные скандалы, нередко и руку поднимал на жену.

Смотрю на неё, она в черном платке, но на лице её блаженная улыбка. «Батюшка, у меня такая беда», говорит она, срывающимся от радости голосом, «мой муж умер. Вот хочу заочное отпевание заказать». Ну что же, думаю, всему когда–то приходит конец, и пьянкам тоже. Женщина завершила необходимые формальности, я предложил ей вместе помолиться о её муже, но в ответ она сказала: «Прости, батюшка, но мне ещё в два храма нужно успеть отпевание заказать». Можно и нужно заказывать по усопшим заупокойные службы, и поминовение на литургиях, которые в обиходе называются сорокоустами и панихидами, но отпевание, даже заочное, совершается только один раз. Когда я ей это попытался объяснить, то женщина ответила мне: «Батюшка, я всё знаю, но все-равно закажу отпевания в трех местах. Чтобы уж наверняка, чтоб уж не вылез, ушел, и, как страшный сон, забылся».

Не так давно отпевал одного пьянчужку, тот вместо водки выпил уксусной эссенции. Умирал страшно, мне рассказывала его вдова, как он, потом лег на диван, как изо рта у него текла сукровица и далее в том же роде. Мирная спокойная женщина, вырастила дочь, выдала её замуж, и жили с мужем вдвоём. Я посочувствовал ей, мол, тяжело одной будет, а она мне и говорит: «Что ты, батюшка, я ведь теперь хоть смогу лечь спать спокойно, и меня никто не ударит, во сне не сбросит с кровати. Не будет издеваться. Я только теперь наверно жить начну по-людски».

Иногда думаешь, что только пьяницы могут быть домашними садистами, но не факт. Домашний садизм, как правило, со временем усугубляясь, уже потом отягощается пьянством.

На следующий день вдова позвонила мне и попросила освятить ей квартиру. Мы договорились, что я приду к ней дней через пять. Когда пришел в её дом, оказалось, что с женщиной произошел настоящий нервный срыв. Она в ужасе стала бояться явлений уже погибшего мужа. Ей все время казалось, что вот-вот он войдет в дом, подкрадется к ней и вновь начнет избивать или душить. Все эти дни вдова жила по знакомым, боялась заходить домой даже днем.

Женщина, жившая постоянно в состоянии страха от выходок жестокого мужа, не смогла справиться с внезапно нагрянувшей на неё свободой от этого самого страха, и с ней произошел нервный срыв.

Порой отпеваешь мужчину, ещё нестарого, погибшего где-нибудь в драке. И слышишь, как самый близкий человек говорит о покойном: «Злой был человек, мы его боялись. Слава Богу, что Он его прибрал».

Это крайние примеры, а, сколько семей, где внешне вроде все обстоит благополучно, а друг от друга готовы хоть в петлю лезть.

Однажды, такой случай был у нас в поселке. Умер человек, занесли его тело в гробу домой постоять на ночь. Заносят, поставили гроб на стол, сели вокруг, все как положено. Помолчать, поплакать. И вдруг, на их глазах начинают смещаться со своих мест мелкие предметы: спички, пробки, пуговицы и разная другая мелочевка.

Сперва все эта масса только сдвинулась с места, но потом, словно подгоняемые ветром, предметы образовали из себя воронку и стали лупить по собравшимся родственникам. Те в ужасе, повскакивали с мест и, укрывшись в другой комнате, заперлись изнутри. А вся эта мелочевка стала биться к ним в дверь, словно кто-то собирал все эти предметы в горсть и вновь, и вновь швырял в неё. Так и просидели бедные ночь, запершись в соседней комнате, не зная, что и делать. Представляю их страх, в туалет боялись выйти.

Что это было? Может, злой человек попытался уже в состоянии вне тела на посошок ещё разочек устроить своим близким, что называется, «кузькину мать»? Трудно объяснить. Одно могу сказать, что зло, как и добро, свойственно только человеку. Мы этим отличаемся от всего остального живого мира. Волк кушает зайчика не потому, что он злой, а потому, что кушать хочется. А человек будет «кушать» всех подряд, и в своём делании может так преуспеть, что даже в чистом виде злое начало в нём начинает быть способным существовать как-то отдельно от тела, и наводить страх на окружающих.

Этим летом хоронили одного старого водителя, проработал долгое время на машине скорой помощи. Когда стали гроб опускать в могилу, то все шофера, что провожали друга, надавили на сигналы. У нас на колокольне в это время находились несколько наших женщин, во главе с матушкой. Услышали звук клаксонов и решили проводить доброго человека ударом в колокол. Только он зазвучал, и сразу почувствовали, как на колокольню к ним при совершенно спокойной тихой погоде ворвался сильный порыв освежающего ветра, прошел вихрем вокруг них, подняв с пола листву, птичьи перья, и исчез. Значит и доброе начало способно материализоваться в момент прощания с этим миром?

Дата добавления: 2015-11-30