На войне как на войне

Звонит телефон, беру трубку и слышу голос отца Виктора, моего друга и настоятеля соседнего с нами прихода.

- Батя, ты бы знал, я сегодня самый счастливый человек на свете!

Думаю, - кто бы спорил, - отец Виктор действительно счастливчик. Пройти сквозь такую молодость и уцелеть, - уже счастье. Когда ему исполнилось сорок, он сам всё никак не мог поверить:

- Бать, ты представляешь, мне уже сорок, а ведь я поначалу не верил, что до тридцати доживу.

А он не только выжил, а ещё и к вере пришёл, и священником стал.

Удивительная судьба выпала нашему поколению. Мы родились уже после Великой Войны, и все вокруг нас, кто её пережил, словно заклятие, повторяли одну и ту же фразу:

- Только бы вас не коснулась война.

Но именно нашему поколению пришлось воевать всю свою молодость, начиная с Афгана. Конечно, не всем пришлось участвовать в оказании «интернациональной помощи», а потом воевать в "горячих точках" внутри бывшего Советского Союза, но война стала постоянным фоном нашего бытия. На этом фоне мы мужали, женились, рожали детей. И война для нас стала чем-то само собой разумеющимся.

Помню, как всем полком мы встречали эскадрилью из Афганистана. Каждый год одна из наших трёх вертолётных эскадрилий уходила воевать, тогда это называлось «командировкой». Полностью полк собирался только на короткий срок переподготовки и формирования новой группы экипажей для войны. Вертолёты постоянно находились в Афгане, менялись только люди. В назначенный день на территорию части подавались автобусы и лётчики, в сопровождении жён, с детьми на руках шли обнявшись несколько последних метров от полкового плаца до места посадки. Шли спокойно, никто не плакал, наверно плакали потом. Мужчины занимали места в автобусах, а женщины ещё долго смотрели и махали руками им вслед:

- Вы только возвращайтесь!

В тот раз один лётчик отказался лететь в «командировку». У него была какая-то причина, он вовсе не был трусом, все это понимали, и то, что его отказ - это своего рода забастовка, тоже понимали. Потому, когда всех офицеров собрали в гарнизонном зале на суд чести, никто, кроме дежурных ораторов его не осудил. Лётчика отстранили от полётов и прикрепили к столовой для технарей. И я видел отношение к нему жён наших офицеров, ушедших на фронт: никакой неприязни. А когда его всё-таки перевели в большую транспортную авиацию, чего он безрезультатно добивался не один год, эти же люди искренне его поздравляли. Хотя место отказника, вполне возможно, занял муж кого-то из них.

Эскадрилья возвращалась ночью. На стадион, где командир приказал выстроить полк, заранее привезли большие аэродромные прожекторы. Несмотря на позднее время все надели парадную форму и ордена. По-настоящему, до этого дня я и не представлял, с кем служу в одном полку (так много было орденов и медалей).

И вот, наконец, торжественный момент, открываются большие металлические ворота и те же автобусы, что год назад увозили наших ребят на войну, возвращают их домой. Прибывшие выходят и строятся на плацу отдельным подразделением, командир эскадрильи торжественным шагом подходит к командиру полка и докладывает об исполнении приказа. А вокруг сгорая от нетерпения броситься к своим мужьям, обнять и расцеловать, стоят их женщины. Дети тоже не спят, сегодня такая ночь, может самая счастливая ночь в их судьбе.

Наконец краткое приветственное слово командира окончено и все, распахнув объятия, бегут друг к другу навстречу. На них направляют свет прожекторов, и в одном вдруг замигала лампа, и от этого движения людей становятся похожими на прерывистые движения танцующих на дискотеке в ночном ресторане. И ещё дети на руках отцов и радостный смех вокруг. Незабываемые минуты, даже у меня, двухгодичника, человека, вобщем-то, считай на половину гражданского, невольно наворачивались слёзы радости за этих людей.

И никто в этой сутолоке не обращал внимания на маленькую кучку детей и женщин. Они стояли обнявшись, поодаль от всех и плакали. Потому что, однажды расставшись, так больше никогда и не встретились. И каждый раз, приходя на эти торжественные встречи, словно ожидали, что сейчас-то они обязательно вернутся, а тех, кого привозили хоронить в тяжёлых цинковых ящиках, к их мужьям никакого отношения не имеют.

Было радостно и больно одновременно.

В этот же год мои товарищи такими же организованными рядами улетали в Чернобыль. Мы мало тогда разбирались, что на самом деле там происходит, - не знаю, понимали ли это они. На аэродроме рядом с нашими двадцать четвёрками стояли три больших Ми-26-ых, они относились к роте гражданской обороны. Их экипажи не летали в Афган, и у нас лётчиков с 26-ых называли бездельниками. А в восемьдесят шестом именно наши «бездельники» первыми отправились засыпать взорвавшийся чернобыльский реактор, и работали там без всякой защиты и счётчиков Гейгера. После вылета они не выходили, а вываливались из борта и катались от боли по земле, перепачкавшиеся в рвотных массах, и потом снова поднимали в воздух свои огромные могучие вертолёты. И так, до тех пор, пока хватало сил.

Я видел, как в том же актовом зале нашим ребятам вручали боевые ордена за Чернобыль.

Прошло уже много лет, интересно, кто из них ещё жив? «Стингер» может и мимо пролететь, а радиация всегда попадает в цель. Нашего полка уже нет, но однажды, уже будучи священником, я оказался в этих местах, и именно 9 мая, когда все, кто воевал в советское время и после, надевают боевые награды и идут к памятникам Великой Войны. Среди празднично одетых людей попадались военные, а я искал глазами тех, кто в лётной форме, ещё с орденами той нашей исчезнувшей эпохи. И за всё время встретил только одного. Остановился, поклонился ему и поприветствовал:

- Здравствуй, с Праздником!

На что я надеялся? Что он меня узнает? Но я бы и сам себя не узнал. Лётчик кивнул в ответ, и пошёл дальше. Были ли мы с ним сослуживцами, кто знает? Но в любом случае, мы вышли из одной эпохи, он как её участник, а я как свидетель.

В общежитии в одной комнате со мной жили молодые лётчики, все они имели боевой опыт, но рассказывали о войне крайне неохотно, и то, если уж совсем допечёшь их расспросами. Но однажды, неожиданно для себя я на собственной шкуре отчасти испытал, что такое война.

По какой-то причине мне пришлось оказаться на аэродроме. Шли обычные тренировочные полёты Ми-24-ых, и вдруг к нам на поле запрашивают разрешение и садятся две «чёрные акулы», вертолёты-истребители. Наши ребята о них уже слышали, но увидели впервые. Внешне более компактные, поджарые, полностью прикрытые бронёй, «акулы» даже на меня, человека неискушённого, произвели неизгладимое впечатление, что уж говорить о лётчиках. Те и вовсе не отходили от новых машин. А залётные испытатели, «акулы» тогда ещё находились в стадии испытания, важные и недоступные, покровительственно рассказывали о возможностях нового вертолёта.

Наконец один из наших комэсков не выдержал бахвальства гостей и решил показать, что и у нас на аэродроме летуны тоже не лаптем щи хлебают. Запросил разрешения на взлёт, поднялся в небо и стал показывать всё, что можно было выжать из испытанного временем и войной знаменитого Ми-24-го. Афганцы их, кстати, называли «шайтан арба». Комэска поднимался высоко в воздух, а потом бросал вертолёт в атаку на выбранною им в качестве цели одиноко идущую по аэродрому фигурку человека. И этой мишенью, как вы уже догадались, стал я. Что он только не вытворял у меня над головой. Вертолёт заходил слева и справа, бросался в лобовую, словно желая достать меня и разрубить своими бешено крутящимися лопастями.

В этот момент вдруг представилось, что мы не здесь, а где-то там, в афганской пустыне, и я пытаюсь убежать от ревущей «шайтан арбы». В какой-то миг я даже встретился с лётчиком глазами и нутром ощутил, что он поймал меня и держит в перекрестии прицела. И случись бы это в реальности, валяться бы мне сейчас в той же каменистой пустыне только с простреленной головой. Представил и испугался, да так, что дыхание перехватило.

Спустя много лет об этом чувстве испытанного мною страха рассказал отцу Виктору. Он выслушал и сказал:

- Я с этим делом знаком: однажды в бою, тогда ещё будучи молодым солдатом, так испугался, что непроизвольно обмочился. Было очень страшно, но поставленную задачу я выполнил. Командир нашей бригады, и по совместительству мой родной дядька, увидев меня в интересном положении, успокоил:

- Не стыдись сынок, трус – не тот, кто во время боя обмочился, а тот, кто бежал от врага и предал товарищей.

- Мне вообще «повезло», - продолжал мой друг, - когда уходил в армию, родители договорились в военкомате пристроить сыночка в часть, которой командовал родной дядя. Мол, за его широкой спиной во время службы и отсидится. И попал я в бригаду специального назначения, специализирующуюся на диверсионной деятельности в глубоком тылу противника.

Время его действительной службы совпало с началом развала Советского Союза, и появлением многочисленных "горячих точек". Вот в эти «точки» и отправилась воевать дядина бригада, и будущий батюшка с ними. А там, где вставал вопрос о добровольцах, первым называлось имя моего друга. Дядя, сам, кстати, Герой Советского Союза, оправдывался перед племянником:

- А кого я пошлю, скажи на милость? Отправлю кого-то другого, народ подумает: «ну вот, нас на смерть посылает, а своего родственника бережёт». Так что, сынок, пока ты здесь, быть тебе первым. Погибнешь, мне перед людьми не стыдно будет.

Кстати, и награды реже других находили героя, и всё по той же причине:

- Люди скажут, мол, своему племяннику грудь орденами разукрасил, а нас обходит.

И именно в армии, после тяжелейшего ранения он впервые понял, что Бог, которому постоянно молилась его бабушка, это не выдумка, а самая что ни наесть реальность.

Их вместе с ещё одним солдатиком с ранением в лицо оставили лежать в одной из дальних комнат школы, срочно приспособленной под армейский госпиталь, и забыли. У Виктора была почти оторвана нога и на руке - два пальца. Оба лежали без сознания и истекали кровью.

- Мне уже так «хорошо» стало, никакой боли не чувствую. Всё, ухожу, и вдруг вижу, - в меня всматривается прекрасное женское лицо. И понимаю, что лицо это мне до боли знакомо, но где я его видел раньше, не вспомню. Она смотрит на меня печальными добрыми глазами и говорит:

- Вставай, сынок, и иди в коридор, о вас все забыли.

- А он, - показываю пальцем в сторону своего соседа, - ему тоже вставать?

- Нет, - отвечает женщина, - он останется. Я встал, завернулся в простыню и вышел в коридор. Иду, несмотря на ранение, и мне попадается врач хирург. Смотрит с удивлением, а я его спрашиваю:

- Скажите, доктор, который час?

- Ты ещё спроси, как пройти в библиотеку, - смеётся хирург.

- Немедленно отправляйте это чудо в операционную.

Мне тогда в кость вставили металлический штырь. Представляешь! А я шёл по коридору, наступая на раздробленную ногу. Потом ещё долго мучился, пытаясь понять, где же я видел лицо этой женщины, пока не вспомнил бабкины иконы, и среди них образ Пресвятой Девы. С тех пор стал заходить в храм и ставить свечи перед иконой Богородицы.

После демобилизации из армии пошёл я работать в милицию. Девяностые годы, ты же помнишь то время. И сейчас порядка нет, а тогда вообще полный беспредел был. Бандитов развелось немеренно, мы через день выезжали на задержания, и почти всякий раз с перестрелками. Из тех, кто прошёл через горячие точки и свободно владел оружием, была создана группа захвата. В эту группу попал и я. Нас мало кто знал в лицо, кроме тех, кому это было положено, и уж тем более не раскрывались имена. И это неслучайно, врагов у нас тогда хватало.

Война, а потом и служба в милиции, приучили к постоянному ощущению опасности, и доверял я только своим. Пока однажды свои же меня и не подставили. Мы тогда брали банду, и по плану захвата я шёл вторым номером. Как правило тот, кто идёт первым, врывается в дом и открывает беспорядочную стрельбу, но стреляет он холостыми. Его задача: застать бандитов врасплох, посеять панику и положить всех на пол. А следом иду я, но мой автомат уже заряжен на поражение. Моя задача стрелять по тем, кто успел схватиться за оружие и вступает с нами в перестрелку. Идти вторым опаснее всего, именно он чаще остальных становится основной мишенью в таких стычках.

Когда тебя везут в машине и группа готовится к штурму, то меньше внимания обращаешь на какие-то сторонние действия. Мой товарищ, тот, который должен был идти первым, почему-то попросил у меня автомат. Не ожидал подвоха, я подал ему своё оружие, а он мне подменил патроны. Когда ворвался в комнату и открыл огонь на поражение, то не мог ничего понять. По мне стреляют, а я совершенно бессилен. Стреляю в ответ и ни в кого не попадаю. Мне тогда повезло, и я чудом уцелел. Потом, уже когда всё закончилось, выковырял из своего бронежилета шесть пуль. После этого случая я вообще перестал кому бы то ни было доверять.

- И что было потом, доложил начальству?

- Нет, просто ребята велели ему уйти, и больше мы его не видели. Говорят, эмигрировал и живёт сейчас где-то в Европе.

- Да, батя, невесёлая история. А ты-то сам как в столице оказался?

- Видишь ли как оно получилось. Это же было самое начало девяностых, кто-то из штабных сдал нашу группу бандитам, продал всю информацию с фамилиями и адресами. А те стали отлавливать нас по одному и убивать.

Помню, получаю сообщение, друг мой умирает. Днём возле дома напали, пошёл мусор выбросить, его и подловили. Когда приехал, он ещё дышал. Взял его руку, легонько сжал, тот и очнулся. А такой был безбожник, ни в кого и ни во что не верил, и всё надо мной смеялся, когда сказал ему, что в храм захожу. А как очнулся, узнал меня и говорит:

- Витя, я Его видел, Он есть. Ты молись обо мне, ладно?

И ещё, на похоронах, я сидел возле гроба, а потом посмотрел как-то так, немного в сторону, и увидел его. Мой друг стоял возле своего гроба и смотрел на самого себя мёртвого, а потом видение исчезло. После похорон больше не стал испытывать судьбу, собрал вещи и в тот же день уехал в Москву.

С тех пор уже много воды утекло, а я с войны так и не вернулся. Даже когда просто рядом по улице идёт обыкновенный прохожий - в голове срабатывает мысль, куда ударить, если он нападёт. Все для меня - потенциальные враги.

Это очень тяжело, ведь если ты христианин, то все вокруг - твои ближние. Ты должен любому человеку с самого начала, даже если не знаешь его, ставить пятёрку, а у меня все получают двойку и вместо друзей становятся врагами. Вместо того, чтобы любить ближнего я его боюсь и никогда не поворачиваюсь к нему спиной, я всегда в ожидании удара. Это постоянное изматывающее душу противоречие не даёт мне покоя, и потому радости нет.

- Бать, всему когда-то приходит конец. Ты же знаешь, Церковь ещё и великая лечебница. Придёт день, ты перестанешь бояться людей и начнёшь им доверять. Отец Виктор мечтательно улыбается:

- Тогда это будет мой самый счастливый день.

С батюшкой мы земляки и дружим уже несколько лет. Его семья живёт в столице, дети выросли, а служит он здесь же, совсем недалеко от нас, в глухой деревеньке. В воскресенье отслужит и возвращается домой к своим.

В Москве у него куча дел. По старой памяти окормляет тех, с кем раньше служил, а через стариков знакомится и с молодыми офицерами. Бывает, привозит их к нам на службы. Батюшка сам большой, грузный. Такими часто становятся входящие в возраст бывшие спортсмены. Настоящий русский богатырь в окружении молодых ребят, таких же огромных и сильных.

Однажды пожаловался мне:

- Не знаю, бать, что и делать. Молодёжь у нас во дворе ведёт себя отвратительно, пьют, по ночам дебоширят. А тут повадились мне в след про попов всякие гадости кричать. Понятно, что при желании мог бы их и наказать, но я же священник. И они знают, что я священник. Вот и надо мне их как-то на место поставить, и против Церкви не озлобить.

Я на его тревогу особо внимания не обратил и перевёл его слова в шутку, посмеялись мы с ним и забыли. Знать бы тогда чем закончится эта история. Однажды шли они с женой по двору, и в этот момент снова кто-то из пацанов, разухабишись отпустил сальную шутку в адрес матушки. Отец Виктор уже не смог молчать и отчитал соседскую молодежь, пригрозив пожаловаться участковому.

Батюшка припугнул ребят милицией, да и забыл об этом столкновении по своей незлобивости, а пацаны не забыли. Неделю они выслеживали священника, и в момент, когда он вечером ставил в гараж машину, подкрались к нему со спины.

- Я слышал, - рассказывал потом отец Виктор, - как в темноте сзади кто-то ко мне идёт, и не обернулся. Ты понимаешь, может первый раз в своей жизни позволил себе такую роскошь!

Он идёт, а у меня радость, что не чувствую в человеке врага, доверяюсь ему, значит, душа таки исцеляется!

Кто объяснит, почему мой друг среагировал в последнюю секунду перед ударом. Как он понял, что это необходимо сделать? Наверно сказался многолетний боевой опыт, и он успел защититься рукой. Заточка должна была войти в живот, но только пробила руку насквозь и застряла в костях ладони.

Истекая кровью, батюшка снова сел за руль и добрался до ближайшей больницы. Из-за грязи на заточке рука распухла до самого локтя и болела нестерпимо. В больнице он ждал пока его примут, потом, пока придёт врач, оказавшийся не хирургом, а терапевтом. После перевязки он вернулся в машину и набрал мой номер:

- Бать, ты бы знал, я сегодня самый счастливый человек на свете! Я снова способен доверять людям, всех прощать и всех любить. Бать, только это так… больно…

Наши сны (ЖЖ-26.04.09)

Третью часть своей жизни человек проводит во сне, и не надоедает. Это всё, наверное, оттого, что спать интересно. Вот спросите любого: "поспать-то, небось, любишь? Что, и сны видишь? Цветные? А интересненькое что-нибудь вспомнить можешь"? И получите увлекательного собеседника, разговор с которым может уйти в бесконечность.

Во снах бывает, такого насмотришься, до чего ни одно воспаленное сознание наяву не додумается. Откуда весь этот видеоряд событий, который постоянно прокручивается в наших головах? Человек творческий на снах может даже, и подзаработать, вспомните хотя бы Франсиско Гойю с его каприччос. А сюжеты современных фильмов из серии фэнтези, скорее всего и берутся из сонных видений повреждённого разума. А может не только разума? Вспомните, что свт. Лука Войно-Ясенецкий писал о сердце. Он помещал в сердце центр духовного сознания. Безусловно, что-то в наших снах рождается памятью и физиологией, но многие факты дают основание полагать, что во время снов, наш дух может входить в некую сродную ему область, или же эта область может входить в контакт с нашим духом.

О снах существует множество гипотез. Над ними работают и врачи, причём не только психиатры. Пытаются объяснить те или иные видения болезнями определённых органов. Область снов – это и предмет интереса оккультистов: гадалок, экстрасенсов и прочих. А как нам, людям верующим, относится ко снам? Ведь не станешь же опровергать тот факт, что существуют «вещие» сны. Даже в Библии через сны указывалась воля Бога, что тому же Египетскому фараону, что царю Навуходоносору, и именно святые люди толковали Его волю земным владыкам.

Или как пройти мимо таких примеров. Двое родных братьев похоронили мать. Молодые ребята, отца у них уже не было, а мать умерла внезапно и далеко от них. Приехав к нам из Москвы, они застали её уже в агонии. И вот на сороковой день они находят меня и просят отслужить панихиду по матери. Пока мы ехали на кладбище, они рассказали, что на двадцатый день по её кончине, оба брата в одну и ту же ночь видели во сне мать, которая и сказала им такие слова: «Сыночки, я не успела с вами попрощаться. Вы не думайте, что я мертва, и ничего о вас уже не узнаю, я жива. И даже очень жива. Вот мой вам наказ: вас только двое, берегите друг друга, помогайте друг другу, и ни в коем случае не ссорьтесь, особенно при дележе наследства». Кстати, в ряде мест до сегодняшнего дня, существует традиция поминовения усопших ещё и на двадцатый день.

Нередки случаи, когда усопшие начинают тревожить живых перед родительскими субботами, и днями своей кончины, или рождения. И ведь неслучайно в Церкви существует обычай приносить продукты на поминовение. Усопшие очень часто жалуются во снах, что «хотят есть». Мы с этим сталкиваемся постоянно, и нет лучшего поминовения, чем приношение в храм хлеба, муки и хорошего вина на Проскомидию. А на днях, это, правда, единственный случай на моей памяти. Одна сильно пьющая женщина, через год после смерти, стала изводить своих близких, требуя от них водки. Она так и говорила: «хочу водки». Хотя, скажу вам, мы и раньше находили среди приношений самогон или спирт. Выходит этот случай не единственный.

Стоило мне стать священником, так сразу и «потянулись» ко мне мои родственники, которые умерли задолго до моего рождения. Причём всё они обитают в нерадостных местах. Описывая их внешний вид, тем, кто ещё мог бы их помнить, я устанавливал имена и вносил в помянник. Как-то переписывая имена из старого помянника в новый, я ошибся и не вписал имя моей тётки. И она начала регулярно являться мне. Стоит передо мной в чёрном платке и молчит, когда же я, наконец, разобрался в причине, и стал её поминать, в первую же ночь она пришла уже в светлой одежде и поклонилась. Больше не приходит.

Хочу сразу предупредить, что нельзя принимать все сны за чистую монету. Это область действий ещё и «духа лестча». После нескольких лет жизни в Церкви, помню, увидел целый «сериал» прямо издевательских снов. В первую ночь, иду я по своему родному городу, но понимаю, что я не я, а святой равноапостольный князь Владимир. Прохожу мимо кафедрального Свято-Покровского собора и думаю: «а есть ли здесь мои иконы»? Захожу в храм, подхожу к свечному ящику, хочу посмотреть, и оказываюсь очень маленького роста. Для того, чтобы взглянуть на иконы мне приходится хвататься за прилавок и подтягиваться на руках. Вижу себя со стороны, так смешно. На следующую ночь, лежу на кровати с панцирной сеткой, но не где-нибудь, а в келье преподобного Серафима. Святой молится, а я, оперев голову на ладонь, смотрю на него и думаю: «с ума сойти, вот кому рассказать, ведь никто не поверит». Наутро рассказал жене, посмеялся, а она мне и говорит: «не нравятся мне твои сны. В них явная издёвка над святыми». В третью ночь меня вызвали в профком, и ознакомили с распоряжением начальника станции, где я тогда работал, что теперь каждую смену мне будут выдавать за счёт предприятия стакан мёда и стакан молока. Смотрю на основание распоряжения, и оказывается, что я являюсь «дедушкой Спасителя». Проснувшись после третьей «серии», уже бегом побежал на исповедь, и сны прекратились.

Иногда злой дух начинает страхования через сны, запугивает людей. Мне одна прихожанка рассказывала, как она в течение месяца чуть ли не каждую ночь готовилась к собственным похоронам. Сперва к ней во сне пришёл некто и предупредил, что она умрёт в такой-то день. И она, испугавшись, поверила. А потом начался настоящий анекдот, к ней каждую ночь приходили во сне и уточняли подробности будущих похорон, цвет гроба, составлялись списки приглашенных на поминки. Когда дело дошло до уточнения, какие рюшечки делать ей на чепчик, она, наконец, подошла ко мне. И ведь, действительно враг заставил женщину играть по его правилам, она и списки стала составлять и цвет гроба подбирать. Хорошо, что психика у неё была крепкой, и сердечко не подвело. Иногда думаешь, а если бы она не подошла на исповедь, то чтобы ещё вражина придумал? Ведь всю похоронную тему они с ней «обмусолили», о чём бы дальше речь пошла?

А осквернения во сне, особенно накануне причастия, чья работа? Это вообще особая тема.

Поэтому, чтобы не попасться на обман, нельзя доверять снам. Хотя опять же соглашусь, есть сны, в которых проходит воля Божия относительно тебя. Но только таких снов бывает очень мало, и запоминаешь их на всю оставшуюся жизнь, и даже укрепляешься через них.

Когда для меня стал ребром вопрос: «принимать ли мне святое крещение, или нет»? А я в это время месяц жил один, то, не найдя ничего лучшего, обратился в ночную тишину и спросил: «Бог, если Ты есть, ответь, нужно ли мне креститься»? Ну, с кем мне тогда ещё можно было посоветоваться? И этой же ночью я увидел себя в какой-то грязной полуподвальной харчевне, вокруг сидело множество уродов, да таких, что я испугался и стал потихонечку от них уходить. Поднимаюсь по лестнице наверх, а они за мной, я бежать, а ноги ватные. И всё-таки вырываюсь и вижу границу ночи, в которой нахожусь, и яркого света. Во свете стоит прекрасный древний храм с высоченной колокольней. На колокольне три углубления наподобие фальшокон. В центральном окне, как это принято на моей родине, в католических храмах, скульптурное изображение женщины, сидящей вполоборота ко мне. Она поворачивается лицом, и, протягивая руки, зовёт: «Сашенька, иди ко мне». В ней я узнал мою маму. Проснувшись, и отчётливо помня сон, я уже без раздумий поехал креститься, и почему-то в областной центр, в древний кафедральный собор.

Уже по прошествии девяти лет, когда я был рукоположен в сан диакона и завершал свой сорокоуст при соборе, в котором некогда крестился, неожиданно для себя на царских вратах увидел резную фигуру Пресвятой, сидящей вполоборота к молящимся, и вспомнил тот самый сон. Но мимо этой фигуры я проходил множество раз, а «увидел» и вспомнил, только, уезжая домой.

Через девять месяцев в том же самом храме я стал священником. Точно так же проходил сорокоуст, но уже священнический. И история повторилась буквально один в один. Отслужив последнюю службу, с вещами в руках, направляясь на вокзал, я вышел из храма. Было уже темно, я повернулся лицом к колокольне, она вся сверкала в свете прожекторов подсветки, поднял руку для крестного знамения и застыл. Вот он, тот самый храм из моего далёкого сна. Но я ведь столько раз видел его при схожих обстоятельствах, но опять же «увидел» только в последний день сорокоуста.

Трудно спасаться без опытных духовников, и ангел иногда посылает подсказки. Так и мне в своё время был дан один единственный наказ, которым я руководствуюсь до сегодняшнего дня, а прозвучал он тоже во сне. Я увидел мою маму, которая сказала мне, что присмотрела мне дом, и что хочет его купить для меня. «Мама, зачем мне покупать у вас дом, если я живу в другой стране»? «У каждого человека должен быть свой дом, сынок», был мне ответ.

Мы поехали посмотреть тот самый дом, а приехали на стройку, где только что был залит огромный фундамент. По стройке и вокруг неё бегало множество уродливых строителей. Увидев нас, они стали кричать: «это наш дом»! «Нет, - ответила матушка, - это наш дом». И мама, указывая на фундамент, говорит мне: «Вот твой дом». «Да где же здесь дом? Здесь только один фундамент. А дом, его ещё построить нужно». «Вот и будешь его строить всю свою жизнь».

И вот буквально на днях вижу во сне продолжение строительной темы. Будто приезжаю к своему другу, хорошему батюшке. Захожу на территорию его храма и останавливаюсь в недоумении. Всё пространство вокруг храма - сплошная стройка. Причём одновременно строятся, чуть ли не с десяток часовен и храмиков. «Что у вас здесь происходит? - кричу старосте,- что ваш настоятель здесь устроил, - повальная стройка, грязь, лужи кругом, не пройти». А она мне отвечает: «А это, батюшка, наш отец настоятель, как кого крестит, так и велит новую часовенку или храм закладывать. Зато посмотри, вон там, в роще, уже какие храмы стоят, красавцы». И действительно, среди высоких зелёных деревьев сверкают золотом купола законченных храмов, там и чистота и радость. А рядом с храмом - стройка, и мусор, и лужи и грязь.

Просыпаюсь и думаю, ну что же, значит, будем строить и терпеть временные неудобства, чтобы когда-нибудь дожить и восхититься красотой и совершенством возведённых нами храмов.

Начало (ЖЖ-12.04.09)

Помню годы своего неофитства. Хорошее было время. Я только только пришёл в Церковь. Удивительное дело, как тогда всё легко давалось. Какие-то трудности на работе, помолись, и всё наладится. Что? Автобус не ходит? Помолись, и он никуда не денется, придёт. Вообще проблем нет, всё разрешается, словно по мановению волшебной палочки. Неофит купается во внимании к нему небесных сил, его жизнь полна радостных мироощущений. Это потом наступают отрезвляющие будни, которые поэт сравнивал с тоннами руды, из которых добываются граммы полезных результатов.

У неофитов всё просто. Порой складывается впечатление, что твой ангел, словно на цепь деревенского колодца вместо ведра посадил бесёнка, что мешал тебе жить, и примотал его к самой рукоятке. Жизнь твоя наполняется энергией. Тебе хочется молиться без остановок, перечитать всю аскетическую литературу, вызубрить наизусть слова Священного Писания. Это такую духовную конфетку тебе в ротик положили. Ох, как вкусно!

Но, на одних вкусняшках далеко не уедешь, и ручка колодца постепенно раскручивается и враг на цепи, словно злой пёс, приближается к тебе. И начинается борьба, ибо цену имеет только результат победы, результат преодоления. Конфетки, даваемые нам авансом, в счёт не идут, а вот те, хоть и малые честно заработанные граммы, становится твоим сокровищем, которое не отнимается и следует за тобой в вечность. Только они имеют ценность в глазах Неба.

Замечу о цепи, она никогда не будет раскручена полностью. На высоком уровне борьбы ты можешь почувствовать, даже запах из пасти врага, но никогда Бог не позволит ему вцепиться тебе в горло.

Помню, как попала тогда мне в руки книжка «Откровенные рассказы странника своему духовному отцу». Прочитал её и восхитился, оказывается, так просто стать святым: повторяй себе Иисусову молитву с утра до вечера и «небо у тебя в кармане». Следуя логике, для того, чтобы стать настоящим православным, необходимы чётки, раз, и монастырь, два. С чётками в те годы было сложно, и я по началу приспособил для этих целей цепочку от крышки для ванной, она состояла из множества маленьких шариков, но правда не соединялась в кольцо. А вот с монастырём дело обстояло сложнее, у меня ведь жена с ребёнком.

Но духовные подвиги манили, как запах жареной картошки. Почитал про Серафимушку, как всё ему легко давалось, кушал себе травку «сныть» и капустку, и вот, он уже чудотворец. Да и преподобный Сергий чуть ли не через три года как в лес ушёл, уже братию собирал. Всего-то три года, и ты на коне.

Но жена и ребёнок встали стеной на пути моего спасения.

Помню, как несколько месяцев подряд, ложась спать, вздыхал глубоким трагическим вздохом: «Эх, плакала моя святость». Наконец, жене всё это надоело, и однажды она мне предложила: «ну уж, если тебе так приспичило, поезжай, поживи в монастыре, и если твои мечты совпадут с реальностью, то я не буду тебя удерживать, иди, спасайся».

Понятное дело, что я сразу же стал её успокаивать, вовсе, мол, и не собираюсь я ни в какой монастырь, но где-то там, в глубине, у меня возликовало, что если я скажу «да», то меня держать не будут.

Сотнями, а потом и тысячами, повторял про себя краткую молитву, очень скоро она стала постоянно крутиться у меня в голове. Я ел, пил, разговаривал с людьми, даже мог смотреть фильм по телевизору, а в голове независимо от всего постоянно шёл процесс. Однажды еду в электричке, перед моими глазами бирка с номером вагона, в котором еду. Всё молюсь, молюсь, а потом думаю: "дай ка прислушаюсь, что я там повторяю". И оказалось, что гоняю в своей голове этот самый номер вагона, в котором еду. Причём с таким же успехом это мог быть и обрывок случайно услышанной фразы или объявление по радио. Ничего себе, я то думал, что уже Иисусову освоил, а оказывается моя «молитва» превратилась в некую форму навязчивости, и я вовсе и не молитвенник, а попугай. Как важно, оказывается внимание.

Однажды со мной произошло событие, на которое у меня и сегодня нет однозначного ответа. Как-то, перед ночной сменой, просматривал слово об Иисусовой молитве преподобного Паисия Величковского. Он писал о степени постижения молитвы, которая входит человеку в сердце и становится фоном его сердечного биения и дыхания. Я, уже будучи, «опытным» делателем усомнился: «как такое может быть? Что-то не то пишет святой человек». Потом отложил книжку и задремал на часок перед работой. И вот, поверите, просыпаюсь, а у меня идёт процесс молитвы в сердце и параллельно с дыханием. Это было потрясающе. Сейчас я уже не смогу описать подробно то состояние, давно дело было. Сначала обрадовался. Ещё бы. До такой степени в молитве, даже из монахов доходят единицы, а у меня процесс шёл сам собой без всякого усилия. Мне было очень легко и радостно творить молитву. В те дни я повторял не более ста молитв, с максимальным, как мог, вниманием, но через краткое время в сердце пришла боль. Как только начинаю молиться, болит сердце. Мне стало страшно, будь бы у меня опытный духовник, он бы наверно наставил меня на правильный путь, но духовника не было.

Боль в сердце всё нарастала, и мне пришлось полностью отказаться от практики краткой молитвы. Я не понимал, что процесс усвоения Иисусовой должен идти параллельно с очищением сердца и души, а так, в нечистоте, молитва разрывала мне сердце. И я стал молить Бога о том, что бы Он отнял у меня дар, который я получил наверно в посрамление своих сомнений. И Бог меня услышал, правда, еще с полгода я мог по своему желанию возобновить этот процесс, и боль было уже не та. Сейчас я уж забыл то состояние, и боли нет, а вспоминаю с сожалением, как о чём-то таком высоком, и упущенном навсегда. Сегодня без духовника даже не пытаюсь повторить тот опыт, боюсь, да уже и не дерзаю.

В скорости разрешилась и проблема с чётками. Приехали мы семьёй к моим родителям в Белоруссию, и, гуляя по родному городу, зашли в древний иезуитский фарный костёл. Красивейшее здание, строилось, чуть ли не два века, один алтарь чего стоит, его часами можно рассматривать, и оторваться невозможно. Мы любим посидеть в костёле на старинных скамьях, помолчать, мыслями переносясь в средневековую Европу.

Сидим мы с женой, и вдруг, я замечаю на гвоздике, недалеко от нашей лавки висят католические чётки, «ружанец», или «розарий» из пятидесяти трёх камней- бусин. Я таких чёток больше никогда и нигде не видел. Бусины чёток из граненых топазов и чёрного агата, все металлические детали из старинного золота 99-й пробы, а само распятие, прикреплённое к большому золотому кресту, из белого металла, видимо платина.

«Смотри,- показываю супруге на чётки, - мои висят». «С чего ты взял, что это твои»? -резонно поинтересовалась она. «Ну, ты же знаешь, что я ищу чётки, вот Бог мне их и послал». Моя жена из «бывших», знает цену драгоценностям. «Если бы это было от Бога, то чётки были бы скромнее, а здесь на гвоздике «Жигули» висят, если не больше, 18 век.

А потом, подумай, ведь кто-то их обронил, а кто-то поднял и на гвоздик повесил. И это, заметь, наверняка сделал католик. Ты всё повторяешь, что мы православные, более духовны, и вот тебе картинка: православный «подвижник» зашёл в храм к католикам и стащил у них драгоценные чётки. Как-то некрасиво всё это выглядит». Замечание супруги меня отрезвило. И действительно, в подтверждение её слов в тот же день Господь осчастливил меня целой парой весёленьких чёток из зелёных и голубых пластмассовых бусинок.

Вернувшись домой, я всё-таки съездил в монастырь на разведку. Поговорить с отцами, посоветоваться о духовном делании. В монастыре я быстро сошёлся с одним иеромонахом из вдовых священников, моим ровесником. Он взял меня с собой послужить в один из приписных приходов, относящихся к их монастырю. Я собирался причащаться и ждал своей очереди на исповедь, мне не было резона спешить, потому к аналою подошел последним уже часам к одиннадцати вечера. Каюсь батюшке, мол, в том и том грешен, и вот, кроме всего прочего, люблю своими зелёными чётками невзначай похвалиться. И о своих тысячах Иисусовой молитвы рассказал, и о мечте монашеской жизни.

Священник меня внимательно выслушал, а потом спрашивает: «А тебе кто, вообще, благословил чётки? И Иисусову творить тысячами кто разрешил»? Здесь-то я и услышал, что, оказывается, в Церкви бывает такое слово «благословил», или «разрешил».

«Слушай, - продолжает, монах,- вы как с матушкой живёте? Ругаетесь»?

«Нет», - отвечаю.

«Может, она тебе изменяет»?

«Нет».

«А дети есть»?

«Дочь».

«Так я понимаю, что вы, между собой хорошо живёте»?

«Душа в душу».

«Так чего ты тут у нас в монастыре забыл? – потом, помолчав, продолжил, - У тебя в армии какое было звание»?

«Капитан».

«А у меня сейчас в соответствии с Петровской табелью о рангах – подполковник. Так что, господин капитан, слушай мою команду. Завтра причащаешься и домой к жене и дочери, шагом марш. И выброси всякую дурь из головы. Понял»?

«Так точно».

Утром я возвращался домой, духовно повзрослевший и отрезвевший.

Вот так Церковь и не получила в моём лице «подвижника исхиаста». А как всё хорошо начиналось: одна тысяча Иисусовых в день, две тысячи Иисусовых….

Дата добавления: 2015-11-30