Институт семьи - первоэлемент общества

Либеральное сознание, зародившееся в Европе в XVII в., по своей сути изначально враждебно семье. Либерализм как отголосок реакции на трагические войны протестантов и католиков презрительно относится к религиозному укладу жизни с его традициями труда и наследования. Убежденный либерал рассматривает семью как орудие подавления страха и слепой приверженности к удушающему прошлому. Либералы новой формации помещают индивида, а не семью в центр социальных отношений, отводя индивиду ведущую роль в политической системе и превращая личность в точку отсчета и оценки общественных действий. Это мировоззрение определяло политику на Западе в течение 250 лет и породило ряд изменений, в том числе связанных с социал-демократическими и национал-социалистскими движениями, которые поставили <освобожденного> индивида в положение раба или винтика в государственной машине.

В своей основе либеральная идеология опирается на эгоизм и верховенство <Я>. Английский философ Томас Гоббс отрицал общепринятое мнение, унаследованное от Аристотеля и Фомы Аквинского, что человек - существо, рожденное для общества. Общество существует не столько для любви к ближним, сколько для любви к самим себе, ради выгоды и личной славы. Эгоизм, жадность, страх и стремление к индивидуальной выгоде, а не к взаимной привязанности - вот, что объявлялось связующими элементами общественного порядка. Брак не имеет никаких естественных основ, это просто ещё одна форма состязания за власть, форма борьбы одного индивида против другого за привилегированное положение. Даже узы, связующие мать и ребенка, согласно Гоббсу, имеют в своей основе отношения власти, так как женщины <распоряжаются детьми по своему усмотрению>, тогда как любовь ребенка к матери всего лишь <непосредственная оценка силы других>.

Пятьдесят лет спустя Джон Локк попытался придать более человеческие черты обществу Гоббса, где идет <война всех против всех> и подчеркнул <равное право каждого человека на обладание естественными свободами>.

Великий либеральный мыслитель Джон Стюарт Милль не уставал писать об угнетающем характере традиционной семьи, представляющей собой как бы арену своеволия, властности и неограниченного потакания эгоизму. Где бы и перед кем бы он ни выступал, его заключительными словами всегда были следующие: <Семья - это школа деспотизма>. Жан Жак Руссо принял концепцию Гоббса о том, что <детская привязанность к отцу остается только до тех пор, пока дети нуждаются в защите>. Однако Руссо осознавал тот хаос, который явился бы результатом общества, состоящего сплошь из разрозненных индивидов. Этому противостоит <общественный договор>, политический порядок, где <каждый из нас вкладывает себя и всю свою силу в общественную волю>. Тем не менее, в идеальном обществе Руссо государственная система вытесняет все семейные привязанности.

В начале XX в., американский философ Артур Кэлхаун верно объяснил суть либерального мышления, отрицающего семью и утверждающего государство: <Новый взгляд утверждает более высокую и ответственную связь с обществом, нежели с семьей. Семья возвращает в эпоху рабства, тогда как государство принадлежит к эпохе цивилизации. Современный индивид - космополит, служащий всему миру, и домашние интересы не могут более главенствовать над остальными>.

Можно привести великое множество аналогичных аргументов из австралийских и европейских источников, равно как и из североамериканских. Отношение к семье как к сугубо архаичной, <реакционной> форме социального бытия и восприятия индивида в качестве строительного блока общества и государства стало преобладающим в ХХ в., и оно трансформировало все наши законы и институты, наполнив собой массовую культуру. Триумф этой точки зрения одновременно усиливал и усиливался тремя мощными идеологиями, или <измами>, господствовавшими в нашем веке: социализмом, промышленным капитализмом и национализмом.

Социализм, или социальная демократия обладает всем, чтобы извлечь выгоду из отрицания семьи. Семья в истории оказалась той общественной единицей, где всегда так или иначе решалась проблема <зависимости>: кто возьмет на себя заботу о младенцах и подрастающем поколении в целом, о больных и недееспособных, о престарелых? Каким образом результаты производительного труда будут поделены между этими категориями неспособных к работе?

В течение тысячелетий в каждой точке земного шара всеобщим ответом на вечную проблему этой зависимости была <семья>, взятая в единстве домашнего хозяйства и расширенного родства. Но как только либеральная концепция, поместившая в центр социума свободного индивида, получила распространение, государство стало постепенно участвовать в осуществлении этой семейной функции. С течением времени произошел <перехват> важных функций семьи, и в подобной <постсемейной> ситуации мужчины и женщины столкнулись с кризисом, которого нельзя было избежать, и в этих условиях возникло современное государство <всеобщего благоденствия>. Все первичные привязанности, однажды рожденные из потребности в безопасности и устремленные на благо семьи, теперь должны были обеспечивать социальную безопасность государства.

Философская победа радикального индивида подготовила почву и спровоцировала крайнюю разновидность промышленного капитализма. В своей самой незамаскированной форме, современный капитализм явно тяготеет к разрушению семейных уз. Привязанность мужей и жен, детей и родителей подверглась воздействию индустриального труда. Самодостаточность домашнего хозяйства - в условиях появления детсада, фабричного пошива семейной одежды, индустрии питания и т.д. - оказалась неэффективной. Домашнее производство любого рода не приносит дохода в его рыночной форме, а его внерыночные взаимные обмены отрицают стоимостной потенциал капитализма и уменьшают прибыль. Современное государство противостоит семье в деле решения проблемы иждивенцев в целях уменьшения зависимости индивидов от семьи. При этом капиталистическая экономика старается индустриализовать все производительные и потребительские функции, осуществлявшиеся прежде внутри домохозяйств, что в свою очередь обеспечивает зависимость индивидов от государства. По мере того как ослабевает семья, современное государство и индустриальная экономика, взаимно поддерживая друг друга, набирают силу.

При этом национализм также укрепляется, поскольку уменьшается семейная зависимость индивидов. Абсолютная лояльность по отношению к тоталитарному государству возможна только при разрушении семейной автономии. Таковой, например, оказалась ситуация с положением семьи в нацистской Германии. Стремясь к поддержке материнства и семейной жизни, немецкие национал-социалисты на практике, тем не менее, разрушали немецкую семью в угоду имперской идеологии. По мнению Клавдии Коонз, пропаганда возвышала семью как <исходную клетку> нации, но социальная политика опустошала домохозяйства её членов. Евгенические законы вмешивались в индивидуальный выбор, относящийся к браку и рождению детей. Требование тотальной преданности фюреру подрывало авторитет отцов. Идеологическая обработка вытеснила образование, так что молодые лидеры и учителя соперничали с матерями по завоеванию преданности детей. Всего лишь символические попытки вернуть женщин с рабочих мест домой (часто ассоциируемые с нацистским режимом) в действительности были отброшены в 1938 г. ради приоритетной ценности войны и власти рейха.

Увы, от <либеральных> взглядов Гоббса, Локка, Милля и Руссо с их навязчивой идеей освобождения индивида от семьи и религиозного авторитета мир, по иронии судьбы, неизбежно пришел к грандиозным конструкциям ХХ в., будь то <тоталитарные государства> нацизма или социализма или государства <всеобщего благоденствия> в Западной Европе, Северной Америке, Австралии и Новой Зеландии. Философская схема, превозносившая свободу, явилась в итоге проектом как великих кровопролитных битв в середине ХХ в., так и великих банкротств государственных систем, ознаменовавших собой его конец. Мужчины и женщины были <освобождены> от значимых отношений с детьми, родителями, родственниками, чтобы стать слугами и клиентами патерналистского государства.

Огромная ошибка либералов лежит в исходной точке, в истоке самой концепции: первоэлементом общества не является, и не может быть, и никогда не будет индивид. Социальный порядок и истинная свобода зависят от признания роли семьи как фундаментальной единицы, или клетки общества. Философская традиция, отвергнутая либеральным сознанием в XVII в. и восходящая от Аристотеля к Фоме Аквинскому, основывалась на этом постулате. Великое либеральное заблуждение заключалось в отделении индивида от естественной защиты семьи, что делало каждого человека легкой добычей для государства-агрессора, стяжательской корпорации и превозносящей себя нации.

Но это была более чем ошибка философии - она также явилась ошибкой научного наблюдения, это - плод ошибочной социальной науки. На самом деле подлинные истины о человеческой природе и социальном порядке выводятся лишь из честной социологии, которая объясняет сложившийся ход вещей.

Как уже отмечалось, преобладающей тенденцией западной философии и социальной науки на рубеже XIX - XX вв. было обоснование новых форм зависимости личности от государства. Важно отметить, что оппозиционная социологическая <школа>, часто называемая <исторической> предложила альтернативный анализ. По словам одного из ее представителей, <имеется огромная разница между документально подтвержденной, исторически конкретной истиной и теоретизированием, преподаваемом в курсах социологии семьи, и эта разница намного больше, чем разрыв между теорией и экспериментальными данными в любой другой научной области>. Первым и, возможно, величайшим из этих оппозиционеров был французский академик Фредерик Ле Пле, активно работавший в 70-е и 80-е гг. XIX века.

Обладая трезвым взглядом, он не мог согласиться с тем, что человеческое поведение вытекает из теоретических схем его либеральных и революционных современников. Он установил и объяснил тесную связь между тем, что было названо lafamillesouche, т.е. <стержневой, или корневой> семьей, и теми примерами устойчивого творческого процветания, которые известны из истории человечества. <Корневая семья> представляет собой нечто большее, чем нуклеарная чета мужа и жены, - охватывая расширенное родство, она являет собой не просто значимую, а зачастую направляющую и ведущую силу человеческого развития. Он утверждал, что эта форма семьи <при значительном покровительстве провидения обладает определенной структурой и благодетельными качествами индивидов и их ассоциаций>. Сила семьи основывается на владении земельным участком и всеми необходимыми условиями для автономного домохозяйства: устойчивой привычкой к работе, приобщенностью к наследственным ценностям, внутренней самодостаточностью для преодоления кризисов, и наконец, устремленностью к рождению и воспитанию детей.

Прежде всего, Ле Пле утверждал, что корневая семья должным образом обеспечивает родительский контроль над базовым образованием детей, которые получали образование дома. Когда же их посылали в школу, там происходило обучение специальным предметам, тогда как формирование характера и профессиональных навыков происходило при совместной работе с родителями. В системе родовой семьи отец и мать выполняли также роль духовных наставников. Представленные должным образом религиозные принципы и правила становились привычным регулятором детского поведения, которое не так легко было подорвать скептицизмом. Вместе с тем, индивид, являясь составной частью семейного сообщества, учился полагаться не только на самого себя, но и на свою семью.

Ле Пле стремился обнаружить признаки корневой семьи во всех наиболее значимых периодах человеческой истории. Ему удалось найти их среди иудеев, древних греков, римлян до времен Империи, и у большинства европейских народов перед подъемом современных национальных государств. Корневая семья сочетала чувство общности с возможностью индивидуального выражения без какого-либо угнетающего воздействия, присущего ригидной патриархальной семье, равно как и без эгоистического атомизма современной либеральной семьи. Организованная таким образом семья действительно была <клеткой общества>, источником стабильности, прогресса и свободы.

Наследие Ле Пле было творчески воспринято тремя великими американскими социологами ХХ столетия - Карлом Циммерманом, Питиримом Сорокиным и Робертом Нисбетом. Первый из них и частично забытый - Карл Циммерман, профессор социологии Гарвардского университета, в своей великой книге <Семья и цивилизация> исследовал типы и структуры семьи по всему земному шару на протяжении тысячелетий. В классической работе <Принципы социологии села и города>, написанной вместе с Питиримом Сорокиным, упадок сельского уклада увязывался авторами с культурным кризисом.

Семейная ферма, определенная как <сельскохозяйственная организация, в которой дом и работа, земля и семейная общность институализированы в живую систему, которая стремится сохранить себя через поколения>, была необходимым источником социального обновления, в том числе городов, неспособных к самовозрождению. Семейные институты снабжают более широкие ассоциации и культуры <самодостаточными и благодетельными людьми, подобно тому, как высокогорья питают снегами потоки, которые, сливаясь воедино, образуют полноводные реки жизни>. На основе анализа развития Древнего Рима, Китая, Индии и Европы, Циммерман доказал, что если система сельской экономики <семье-хозяйства> сокращается и приходит в упадок, то и семья, занимающаяся фермерством, также разлагается, формируя, тем самым, социокультурную тенденцию к <атомизации семейных отношений>, не имеющую уже никаких ограничений. В итоге и само общество приходит к своему закату как созидательной целостности.

В качестве альтернативы кризисной семье, Циммерман принял концепцию <корневой семьи> Ле Пле. В книге <Семья и общество> глубоко анализируется <простая и относительно благополучная семья> Центральной Америки. Эта семья <имеет достаточно пищи и одежды, все того, что необходимо для удовлетворения основных потребностей, хотя у её членов мало наличных денег по современным стандартам потребительства и мало покупок>, то есть это подлинная фамилистическая и высоко интегрированная семья. Члены семьи строго следуют предписаниям и нормам. Дом и очаг являются для них центром фамилистического предпринимательства. Функционирование моральных и религиозных принципов укрепляет <регулярную привычку к труду>>, повиновение родителям и бережливость. Никто из членов семьи не может оказаться <обузой>, обреченной на существование на жалкие пособия разного рода фондов или федеральных органов. Напротив, семья всегда готова помочь всем своим членам, даже изолированным от неё по разным причинам. Помимо прочего, семья представляет собой образовательное учреждение, поскольку семейный очаг дополняется функцией обучения, но не школьного, а домашнего.

Модель <корневой семьи> не есть выражение преходящего прошлого, скорее, это образец жизни, повторяющийся во все времена и везде в мире. Жизнеспособность <корневой семьи> объясняется её гармонией с реальностью человеческой натуры и развивается среди тех, кто соединяет выгоды домопроизводственной деятельности и оседлости с защитой частной жизни от вмешательства государственной и промышленной бюрократии. Прогресс и гармония могут быть едины только в том случае, если <корневая семья> будет признана и укреплена в качестве <клетки> общества.

Декан факультета социологии Гарвардского университета в 1930-1940-е гг., Питирим Сорокин, родившийся в России и ставший гражданином Америки, создал циклическую теорию социальных изменений, противостоящую представлениям о <прогрессивном развитии>. Сорокин выделял три фазы человеческой истории, начиная с той, что он называл <идеационной>, то есть склонной к доминированию умозрительности, затем идет <идеалистическая> фаза, и наконец, материалистическая, или <сенситивная> фаза, где правит не авторитет идеи или разума, а чувственность. Смена фаз в преобладающей иерархии ценностей сопровождается великими и иногда ужасными кризисами.

Сорокин, как и Циммерман, разделял концепцию <корневой семьи> Ле Пле, считая ее устойчивой, творческой и естественной семейной формой. В своей лучшей и наиболее читаемой книге <Кризис нашего времени> (1941), представляющей сжатое изложение четырехтомной <Социальной динамики>, Сорокин подчеркнул связь между возрастающим беспорядком, сокращением числа детей и атрофией семейных функций. Помимо прочего, он определил утрату семьей её образовательной функции как знак злого рока - в прошлом многопоколенная семья была основным учреждением образования для молодых. Ещё несколько веков назад она являлась единственным учителем для огромной части младшего поколения. В настоящее время образовательный потенциал семьи иссяк, и в этом отношении родители утратили большую часть своих прежних прерогатив.

По мнению Сорокина, семья всё менее и менее предстает в качестве религиозного посредника, где её место заняли воскресные школы и сходные институты, либо оно осталось не занятым вообще. Раньше семья предоставляла большую часть средств существования для ее членов. В настоящее время эта функция также значительно утеряна: сотни разного рода агентов, включая государство и общественные институты, подменяют семью. Иные социальные функции также сократились или исчезли, как это произошло, например, с функцией организации досуга. В прошлом, в семейном кругу осуществлялась забота об этом, теперь мы ходим в кино, театры, ночные клубы и т. п., вместо того, чтобы <тратить время дома>. Семья на протяжении большей части истории оставалась убежищем, смягчающим психо-социальную изоляцию и одиночество. Теперь семьи маленькие, а составляющие её индивиды разрознены, таким образом, семейный дом превращается в обычную <парковку на ночлег>.

Сорокин был уверен, что такая структура не может выстоять. Утрата семейных функций в ходе движения от <корневой семьи> к атомизированной, индивидной структуре обернется рано или поздно социальным крахом, разгулом преступности, падением рождаемости, ухудшением здоровья и ростом вмешательства государства в эти процессы ради укрепления разрушающейся конструкции. Западный мир уже вошел в <невиданный> кризис, поскольку на поздней стадии <сенситивная культура> ведет к дезорганизации, аморальности и смятению. Единственно возможным решением является замена <истощенной [и стерильной] основы сенситивной культуры> новым социокультурным порядком. Необходима радикальная трансформация социальных отношений, переход от теперешних брачных контрактов к основанным на доброй воле и религии фамилистическим отношениям. Сегодня это подлинная альтернатива эгоцентризму в обстоятельствах, где нет иного способа избежать триумфа варварской деградации, кроме как через воцарение фамилизма. Восстановление будет сложным, но это действительно единственная надежда на спасение жизни от тьмы.

Третий великий американский социолог этого направления Роберт Нисбет, хорошо известный автор книг <Поиски общины> и <Сумерки власти>, принимает выводы Ле Пле относительно силы родовых связей как ключевого фактора <каждой великой эпохи и каждого великого народа>. Следует использовать семью в качестве фундаментального критерия материального и культурного процветания людей. Когда она сильна, то есть тесно связана с частной собственностью, и представляет собой неотъемлемый атрибут воспитания и образования, когда её значимость закреплена в законах и традициях, становится высокой вероятность того, что именно в семье коренится секрет социального порядка, где достигается единство стабильности общества и индивидуальной мобильности - то единство, которое отличает великие эпохи от всех остальных.

Вслед за Ле Пле, Циммерманом и Сорокиным, Нисбет считает, что великая сила семьи везде состояла в родительстве-родстве в большей степени, нежели в супружестве. Ключевыми качествами, определяющими авторитет семьи, были долг, честь, субординация, взаимопомощь и поддержка, а отнюдь не <привязанность>, столь восхваляемая либералами и модернистами. Очень важно, что Нисбет привлекает внимание к реинтеграции образования в семейный уклад. Все великие народы опирались на сильную семью и состоялись в прошлом как великие при тотальном отсутствии институтов, подобных западным государственным школам и колледжам. Однако в истории нет великого народа и не было великой эпохи, целиком основанной на школе или на колледже, то есть на том, что исключает связи и мотивации, неотделимые от родства.

Продолжая интеллектуальную традицию, начатую Ле Пле, Нисбет приходит к выводу, чрезвычайно значимому сегодня: <Это должно быть очевидно, - говорит он, - что семья, а не индивид, является истинной молекулой общества, ключевым звеном в социальной цепи бытия. Развитие интеллекта и социальный порядок, и корни свободы будут поддерживаться людьми до тех пор, пока родственные узы остаются сильными, обладая функциональной значимостью и престижем>.

Семья, когда она функционирует как молекула общества, предоставляет реальные возможности для всего доброго, ценного и необходимого для жизни в качестве человеческого существа. Посредством социально признанного <брачного союза>, семья становится источником новой телесной жизни, которая в условиях респонсивной любви и заботы, обеспечиваемой системой родительства и родства, вырастает полноценной личностью, продуктивным участником общественной жизни.

Семья гуманизирует стимулы и мотивы рыночного капитализма, поскольку представляет собой подлинную коллективистскую общность, где экономический обмен совершается на основе альтруизма, благотворительности и сочувствия, так сказать по принципу <от каждого по способности, каждому по потребности>. В то же время, человеческие существа характеризуются индивидуальными стремлениями к нововведениям, торговле, товарообмену и к такой сосредоточенности на конкретных задачах деятельности, которая служит <мотором> для экономического роста и накопления богатств.

<Корневая семья> существует как особо значимый посредник между этими двумя экономическими тенденциями. Образно говоря, она защищает <мини-социалистическую экономику> домохозяйства родственников от злоупотребления конкуренцией и атомистическим индивидуализмом в отношениях между мужем и женой, родителями и детьми, братьями и сестрами. Одновременно семья как посредник защищает <рыночную экономику> от злоупотребления принципами <альтруистического социализма>. Правильно сконструированная модель семьи позволяет сочетать экономический рост и социальную стабильность, эффективность и милосердие; конкуренцию и самопожертвование, богатство и альтруизм.

Семья, описанная таким образом, обеспечивает необходимый и наиболее эффективный контроль за действиями государства. Как сказал знаменитый писатель Дж.К. Честертон несколько десятилетий назад, институт семьи являлся <истинно анархическим> институтом - он старше, чем любой закон, и располагается вне государства. Идеал, который отстаивает семья в государстве - свобода, поскольку это единственный институт, одновременно необходимый и добровольный. Это уникальная форма контроля над государством, стремящаяся к самообновлению столь же неизменно, но более естественно, чем государство. Это самый верный способ, чтобы правда могла найти убежище от общественных ударов, и чтобы хорошие люди смогли пережить плохое правительство. Семья, в идеале, является ареной лояльности, предоставляя защиту даже правонарушителям, а также всем членам семьи от возможной тирании и давления со стороны современного государства.

В то же время семья является противником всех идеологий - тех <измов>, или утопических версий постоянной войны с человеческой природой - с либерализмом Гоббса, якобинским республиканизмом; с марксизмом, фашизмом и феминизмом, с нацизмом и крайними формами национализма. Семья, в силу биологических предпосылок мироздания, естественно требует первичной респонсивности и лояльности со стороны индивидов, и тем самым отодвигает на задний план и даже отрицает требования любой <тотальной> системы. В свою очередь это обстоятельство объясняет враждебность всех идеологий к семье. Это маленькое социальное чудо и есть самое принципиальное и миролюбивое противодействие каждой фанатичной идее, стремящейся перекроить и переподчинить себе <новое человечество>. Любая идеология амбициозна в своем криминальном стремлении сначала уничтожить чувство семейности и семейной принадлежности, чтобы затем инспирировать бесчисленные меры <охраны семьи>, оборачивающиеся социальными бедствиями, следующими друг за другом со времен Французской революции.

Дата добавления: 2015-11-30