Четыре основные темы «Облака».

Первая часть: за что «долой вашу любовь»? Любовный треугольник в духе Джека Лондона; любовь как «горящее сердце». Первая часть, согласно замыслу поэта, содержит в себе первый крик недовольства: «Долой вашу любовь». Тему любви можно назвать центральной, ей посвящен весь первый и часть четвер­того раздела.

Поэма открывается напряженным ожиданием: лирический герой ждет встречи с Марией. Ожи­дание так мучительно и напряженно, что герою кажется, будто канделябры «хохочут и ржут» в спину, «ляскают» двери, полночь «режет» ножом, гримасничают дождинки, «как будто воют химеры собора Парижской Богоматери», и т. д. Мучительное ожидание длится бесконечно долго. Глубину страдания лирического героя передает развернутая метафора о скончавшемся двенадца­том часе:

Полночь, с ножом мечась,

догнала,

зарезала,—

вон его!

Упал двенадцатый час,

как с плахи голова казненного.

Время, уподобленное упавшей с плахи голове, не просто свежий троп. Он наполнен большим внутренним содержанием: накал страстей в душе героя до такой степени высок, что обычное, но безысходное течение времени воспринимается как его физическая гибель. Герой «стонет, корчит­ся», «скоро криком издерется рот». И вот, наконец, Мария приходит и сообщает, что выходит замуж. Резкость и оглушительность известия поэт сравнивает с собственным стихотворением «На­те». Кражу любимой — с похищением из Лувра «Джоконды» Леонардо да Винчи. А самого себя — с погибшей Помпеей. Но в то же время поражает почти нечеловеческое хладнокровие и спокой­ствие, с которыми герой встречает сообщение Марии:

Что ж, выходите.

Ничего.

Покреплюсь.

Видите — спокоен как!

Как пульс

покойника!

«Пульс покойника» — это окончательно, безвозвратно умершая надежда на взаимное чувство.

Любовный конфликт в поэме необычен. Лирический герой ждет Марию несколько часов, это доводит его до такого состояния, что он чувствует себя «жилистой громадиной», у которой «сердце – холодная железка», но которой хочется иметь «любеночка».

Нервы на пределе. Трагически звучат строки:

Упал двенадцатый час,

Как с плаха голова казненного.

Можно сказать, что человек уже теряет надежду на встречу с героиней:

Тихо,

Как больной с кровати,

Спрыгнул нерв.

Душа разрывается на куски, но вот раздается, казалось бы, спасительный скрип дверей, заходит героиня, «муча перчатки замш», и нервно говорит о том, что выходит замуж. Кажется, что сейчас будет шквал эмоций, разбитая посуда… Но этого нет, потому что герой спокоен, «как пульс покойника», а это еще страшнее, чем разломанная мебель и яростные крики. Но мужчина хватается за последнюю надежду, надеясь на то, что девушка пошутила. Но, увы, ее «украли деньги, любовь, страсть».

И в доме, который выгорел,

Иногда живут бездомные бродяги,

- живут или существуют? Ведь столько разного в этих синонимичных словах!

Страшно, очень страшно, когда «сердце сгорает», когда все эти огонечки человеческой души исчезают, потухают, и на месте окровавленного, стучащегося во все окна, двери и души, сердца образуется маленький черный огарок, осыпанный бедами, как золой. И уже понимаешь, что самые великие сердца тоже не могут избежать смерти…

Вторая часть: почему отвергается «ваше искусство»? Оппозиция поэты и улица (ср. метафоры: «тихо барахтается в тине сердца глупая вобла воображения» и «улица корчится безъязыкая»), книги и жизнь, образ поэта-пророка и предтечи

Вторая часть выступает под лозунгом «Долой ваше искусство». В ней уничижающей критике подвергается буржуазное искусство, сглаживающее остроту и силу страданий человека, которые с неимоверной силой были описаны в первой части. Вторая часть направлена против тех поэтов, которые «выкипячивают, рифмами пиликая, из любвей и соловьев какое-то варево». И хотя строки эти имеют в виду конкретный адресат – Игоря Северянина, однако, в целом они содержат куда более обобщенный смысл и направлены против того искусства, которое лакирует жизнь, сглаживая ее вопиющие противоречия. Над всем этим поэт ставит «nihile», потому что в его представлении книги делаются так:

пришел поэт,

легко разжал уста,

и сразу запел вдохновенный простак…

Но на самом деле он видит лишь, как у поэтов и писателей «тихо барахтается в тине сердца глупая вобла воображения». Поэт, протестующий против буржуазной морали, протестует против искусства, которое проповедует эту мораль.

Вторая часть поэмы очень важна для понимания эстетических позиций молодого Маяковского. Эстетическое кредо поэт излагает в острой полемике с буржуазным искусством. Он провозглашает борьбу за демократизацию поэзии. «Пиликающим рифмам» он противопоставляет образ «улицы», которая «корчится безъязыкая – ей нечем кричать и разговаривать». Свою задачу Маяковский видит в том, чтобы дать «безъязыкой улице» поэтическое слово, выразить ее страдания и думы. И пусть словарь этой поэзии не будет «изысканным», пусть он включает в себя нарочитую грубость и вульгаризмы:

… во рту

умерших слов разлагаются трупики,

только два живут, жирея –

«сволочь»

и еще какое-то.

Кажется – «борщ».

А улица присела и заорала:

«Идемте жрать!»

Все это и есть словарь поэзии «уличных тыщ», которых поэт призывает не сметь «просить подачки» у поэтов, «размокших в плаче и всхлипе». Он также приказывает «улице» «не слушать, а рвать их – присосавшихся бесплатным приложением к каждой двуспальной кровати!», потому что эти люди – «сами творцы в горящем гимне – шуме фабрик и лабораторий».

«Златоустнейший» поэт, «чье каждое слово душу новородит», утверждает как самую высокую ценность мира «мельчайшую пылинку живого». Поэтому он проповедует не фантазию, не уход от жизни, а жизнь, ее земные ценности. Истинный поэт, по мнению Маяковского, не тот, кто сотворит легенду о «Фаусте, феерией ракет скользящего с Мефистофелем в небесном паркете», а тот, кто в «каторжнях города- лепрозория» (низшая степень падения человека!) увидит чистому «венецианского лазорья, морями и солнцами омытого сразу», увидит «душ золотые россыпи». Так, поэзия, уходящая своими корнями в земную, грубую жизнь, в противовес искусству «Гомеров и Овидиев», является, с точки зрения Маяковского, демократической по самой своей сути.

Именно в «Облаке в штанах» тема искусства впервые связывается с темой революции, и миссия поэта, в трактовке Маяковского, оказывается миссией пророка. Миссия эта драматична, так как лирический герой, предсказавший, что «в терновом венце революций грядет шестнадцатый год» (Маяковский, правда, ошибся в своем предсказании на один год), все же осмеян у «сегодняшнего времени». Но предвкушение радости завтрашнего дня, ключи от которого в руках этих «людей… от копоти в оспе», заставляет поэта снова «взводить» себя «на Голгофы аудиторий». И даже приход революции, венчающий проповедь лирического героя, не снимет этой драматической печати с лица поэта:

И когда

приход его

мятежом оглашая,

выйдете к спасителю –

вам я

душу вытащу,

растопчу,

чтоб большая! –

и окровавленную дам, как знамя…

Таково насыщенное идейное содержание второй части, переданное в неповторимом, предельно выразительном стиле Маяковского, созданном из акцентного стиха, умения чувствовать слово, к какому бы стилю речи оно не относилось, и смело с ним экспериментировать. Поэт пересыпает речь сниженной лексикой, но в его поэзии это звучит актуально, а не шокирующе, потому что он – поэт народных масс. Маяковский достигает предельной выразительности стиха, одушевляя все сущее в окружающей его действительности: улицу, которая «муку молча перла», слова, которые «живут, жирея». Именно поэтому его искусство, по моему мнению, никогда не осядет мертвым грузом на дно человеческой памяти.

Поэзия Маяковского - «драгоценные слова», добытые трудом, волей, волнением, талантом

Третья часть – «долой ваш строй», образ миропорядка: небо – «железный Бисмарк», земля – «любовница Ротшильда». Поясните метафору: «небо опят иудит / пригоршнью обрызганных предательством звезд». Поэт – «площадной сутенер и карточный шулер» (см. религиозный смысл юродства) и «тринадцатый апостол».

Как вы смеете называться поэтом
и, серенький, чирикать, как перепел!
Сегодня
надо
кастетом
кроиться миру в черепе!

В третьей части поэмы Маяковский поднимается до отрицания всего господствующего строя, бесчеловечного и жестокого. Вся жизнь «жирных» неприемлема для лирического героя. Главная цель для них – еда и обогащение. Маяковский обращается к людям, но не находит понимания. Обостренное чувство одиночества мучит поэта. Часто в ранней лирике возникает мотив тюрьмы, «загона», «закованной земли», в которых находятся все люди без исключения. Здесь те­ма любви поворачивается новой гранью. Маяковский воспроизводит пародию на любовь, похоть, разврат, извращение. Вся земля предстает женщиной, которая рисуется «обжиревшей, как лю­бовница, которую вылюбил Ротшильд». Похоти «хозяев жизни» противопоставляется настоящая любовь.

Через всю третью главу проходит тема крушения старого мира. В революции Маяковский видит способ покончить с этим ненавистным строем и призывает к революции – к этому кровавому, трагичному и праздничному действу, которое должно выжечь пошлость и серость жизни:

Идите! / Понедельники и вторники

окрасим кровью в праздники!

Пускай земле под ножами припомнится,

кого хотела опошлить!

Земле, / обжиревшей, как любовница,

которую вылюбил Ротшильд!

Чтоб флаги трепались в горячке пальбы,

как у каждого порядочного праздника –

выше вздымайте, фонарные столбы,

окровавленные туши лабазников.

Господствующий строй рождает войны, убийства, расстрелы, «бойни». Такое устройство мира сопровождается разбоями, предательствами, опустошениями, «человечьим месивом». Оно создает лепрозории-тюрьмы и палаты сумасшедших домов, где томятся заключенные. Это общество продажно и грязно. Поэтому «долой ваш строй!». Но поэт не только бросает этот лозунг-крик, но и зовет людей города к открытой борьбе, «кастетом кроиться миру в черепе», вздымая «окро­вавленные туши лабазников». Герой противостоит сильным мира сего, «хозяевам жизни, стано­вясь «тринадцатым апостолом».

Четвертая часть: «долой вашу религию», причина бунта против бога; образ бога у Маяковского; поясните финальный образ «спящей Вселенной» (ср. стихотворение М. Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…»).

Раскрывая четвертую тему поэмы «Долой вашу религию», поэт выступает против церковных догм. Звучит даже вызов Богу. Тема богоборчества получает у Маяковского новую трактовку, отличающуюся от традиций предшествующей культуры. Это художественное решение обусловлено задачей преодолеть символическую трактовку религиозных образов, развенчать церковную концепцию смирения, добиться реабилитации человека, рожденного для свободы: Эй, вы! Небо! Снимите шляпу! Я иду! Глухо. Вселенная спит, положив на лапу с клещами звезд огромное ухо.

В поэме «Облако в штанах» происходит дальнейшее снижение образа Бога. Лирический герой обращается к Нему фамильярно и дерзко, без благоговения и трепета:

Послушайте, господин бог!

Как вам не скучно

в облачный кисель

ежедневно обмакивать раздобревшие глаза?

Но грубый вызов, слышащийся в этйх словах, является результатом сильных душевных переживаний лирического героя. Это не вызов власти Бога как таковой — это крик души, жаждущей Его справедливости и помощи:

Всемогущий, ты выдумал пару рук,

сделал,

что у каждого есть голова, —

отчего ты не выдумал,

чтоб было без мук

целовать, целовать, целовать?!

Таким образом, вызов, который лирический герой Маяковского бросает Богу — это упрек в неправильном распоряжении властью, в ущербности Его могущества. Отсюда следует разочарование в Боге. Лирический герой не сомневается в самом факте его существования, но полагает, что Бог реальный не соответствует идеалу божества:

Я думал — ты всесильный божище,

а ты недоучка, крохотный божик.

В поэме «Облако в штанах» достаточно много библейских мотивов и образов, однако их звучание резко отличается от традиционного. Интересно, что первоначально Маяковский назвал это произведение «Тринадцатый апостол», однако это заглавие не было пропущено цензурой. Сам автор определял содержание своей поэмы как совокупность четырех «долой» — «вашу любовь», «ваше искусство», «ваш строй», «вшу религию». В тоже время нужно иметь в виду, что любое «долой» органически связано с тем, что оно отрицает. Называя себя «тринадцатым апостолом» Маяковский тем самым указывает на своеобразные отношения с религией: он и продолжатель проповеди Христа, и антагонист Бога одновременно. Парадоксальность такой позиции усиливается благодаря странным образам, граничащим с кощунством: «глазами в сердце въелась богоматерь», «карусель на дереве добра и зла». «Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу» — это нахальное обращение к Богу на первый взгляд выглядит нелогичным: если вездесущий, то есть пребывающий везде, почему «будешь», а не «есть»? А образ шкапа и вовсе порождает ассоциацию со скелетом, который Спрятан в шкафу... Мы видим, как в поэме, расплываются прежние, четкие грани Добра и Зла: Бог занимает место скелета, являющегося символом смерти. А что же возводит Маяковский на место Бога, с которым разговаривает так грубо, с язвительным сарказмом и разочарованием страдающей души?

Ты думаешь —

этот,

за тобою, крыластый,

знает, что такое любовь?

«Бог есть Любовь», а Маяковский, как мы видим, разделяет эти понятия. Снижая образ Бога, поэт, соответственно, снижает и образ рая, где предлагает поселить «Евочек» разгуливающих по ночным бульварам проституток. Точно так же развенчиваются и постоянные обитатели «небесных кущ»: апостолу Петру предлагается пуститься в пляс, ангелов поэт называет «крыластыми прохвостами». К любви, которой так жаждет лирический герой — земной, чувственной любви — обращает он слова главной христианской молитвы:

...тело твое просто прошу,

как просят христиане

«хлеб наш насущный

даждь нам днесь».

Подобное видение земной любви перекликается с эпикурейскими мотивами уже упоминавшегося ранее Хайяма:

...Я избрал себе секту любовных утех.

Ты — мой бог! Подари же мне радости рая,

Слиться с богом, любовью пылая — не грех!

Однако было бы неправильно ставить знак равенства между любовным весельем хайямовских строк и отношением к любви Маяковского, в творчестве которого не стихают трагические ноты. Любовь трагична, и трагично все существование человека, особенно талантливого, поэтому в поэме «Облако в штанах» неоднократно повторяется мотив распятия, Голгофы. Терновый венец становится символом грядущих исторических потрясений, а себя поэт ощущает и «предтечей», и «голгофником оплеванным»:

...я — где боль, везде;

на каждой капле слезовой течи

распял себя на кресте.

Дата добавления: 2015-11-14