Причины возникновения и установления дипломатических отношений

Ослабление и раздробление Улуса Джучи коренным образом изменили условия для политических и экономических контактов в Дешт-и-Кипчаке. На международную арену вышли новые мощные силы, затягивающие под своё влияние иные государства, они присоединяют их к себе через политические и экономические связи: итогом этих процессов стало формирование непрочных альянсов, которые при любой удобной возможности соперничали между собой за наследие великой Монгольской империи. И в ту непростую систему коалиций и оппозиций входили королевства Польша и Литва, Московское княжество, Османская империя, что господствовала над Черноморским побережьем благодаря военным победам Баязида II и Мехмеда II, а также государства – осколки Золотой Орды: Крымское, Казанское, Астраханское ханства и Большая Ногайская Орда (здесь и далее – Мангытский Юрт)[9]. Именно о начальном этапе взаимоотношений Мангытского Юрта и Московского княжества далее и пойдёт речь.

Многовековая история ногайского народа своими корнями тесно переплетается с российской историей[10]. Взаимоотношения между ними не всегда были лояльными, порой происходили и столкновения. Основой ногайского этногенеза являются племена тюрко-кыпчакского происхождения. Сама же Ногайская Орда образовалась в результате долгой борьбы против правителей Большой Орды. Впоследствии многие племена ногаев раздробились, часть их вошла в состав казахской, каракалпакской, башкирской, ногайской и прочих народностей. Многочисленные междоусобицы, поражение в войнах с Тимуром создали благоприятные условия для захвата власти местной аристократией. Вскоре в конце 14 века верховным правителем Юрта стал Едигей (Эдиге) из рода мангыт. Отколовшись от Золотой Орды в 1391 г., Мангытский Юрт Едигея стал одним из первых значительных государственных образований ногаев[11]. Интересно, что сами ногаи именовали своё кочевое объединение Мангытским Юртом, а себя – мангытами. В период образования он находился между рекам Эмбой и Яиком (Уралом), в середине 15 века его владения увеличились за счёт близлежащей к Волге территории, а кочевья – от Яика до Тюмени. В конце 15 и первой половине 16 веков мангыты населяли территорию между средним и нижним течением Яика и Волги. Именно в низовьях Яика находился политический центр ногайской аристократии – мурз – город Сарайчик. Любопытно, что мангыты кочевали не только на территории своего государства, но и в Крыму, Сибири, Казанском ханстве и степях Казахстана. Основой хозяйственной жизни ногаев было пастбищно-кочевое скотоводство и земледелие. Кроме того, они занимались охотой и рыболовством. Земля была строго распределена по родам и племенам. Основу ремесленного производства составляло военное снаряжение и всё то, что было необходимо для повседневной жизни. Ногайская Орда имела сложную военно-политическую организацию. Она представляла собой военно-аристократическое объединение во главе с бием и мурзами[12]. Высшим властным органом являлся Большой Совет (курултай), состоявший из кочевой аристократии. Он избирал главу Юрта – бия, а его сыновья и другие члены рода назывались мурзами. Сообща, они всегда принимали важнейшие решения, которые могли бы удовлетворить всю ногайскую аристократию. В центре Мангытского Юрта, в Сарайчике, был постоянный орган управления бия - Кара Дуван, возглавляемый чиновником с одноимённым титулом. Внутреннюю и внешнюю политику Орды определял совет, куда входили все высшие должностные лица и представители служилых сословий. В особо торжественных случаях созывался Корныш – Большой совет, для решения текущих дел – Малый совет. В духовном плане по конфессии ногаи были мусульманами суннитского толка. Некоторые мурзы даже пытались обосновать свою власть легендой о происхождении Едигея от Баба-Тюклеса, одного из первых проповедников ислама в Золотой орде[13].

Двухвековое вассальное положение Руси от Золотой Орды не могло не оказать своего влияния на внешнюю политику Московского государства в первые годы его независимого существования. В целом она была немного робкой, но вместе с тем осторожной и уверенной. И отношения с внешними соседями во многом определялись предшествовавшей историей отношений между ними. Так оказалось и с Ногайским ханством. Как известно, Ногайская орда (здесь и далее – Мангытский Юрт) образовалась в результате распада огромной степной империи – Золотой Орды под безжалостными ударами армий Тимура. Отколовшееся государственное образование расположилось в степной зоне между Волгой и Уралом (в те далёкие времена - Яиком). В восточной стороне своего государства народ кочевал по левому берегу Яика, на северо – востоке же – вплоть до Западно – Сибирской низменности. В северо – западных землях Юрт граничил с Казанским ханством. Достигало Мангытское государство на юго – западе и территорий Приаралья и Прикаспия. Отправной же точкой в дипломатических отношениях между Мангытским Юртом и Россией принято считать 1489 год, когда ногайская племенная аристократия отреагировала бурным протестом в ответ на смещение Москвой Али – хана с престола вассального Казанского ханства. Не по душе ногайцам приходилось и то, что с тех пор в Казани правил московский ставленник Мухаммед – Амин. Этот факт значительно усложнял внешнюю политику Юрта как с Москвой, так и с Казанью. Тем не менее, Юрт был настроен на дружественные отношения с Россией на старинных условиях и традициях “дружбы и братства”, что имели место быть при их дедах и прадедах. Иными словами, Орда добивалась от российского правителя равноправных партнёрских отношений. Однако Иван III не ответил им таким же энтузиазмом, но, тем не менее, сформулировал чёткие условия для восстановления натянутых отношений, заключавшиеся в выдаче “недругов” (то есть Алегамовых людей), возвращения награбленного добра и имущества. Потерпев неудачу в сфере политики, ногайские послы стали преследовать цели экономического сотрудничества, а именно стали просить у московского двора выгодных условий для обеспечения торговли людям, что всегда сопровождали мангытских послов, что находит свидетельство в грамоте князя Фёдора Хованского, княжеского наместника в Муроме, Ивану III, где затрагивается вопрос о торговле лошадями. Что интересно, князь Московский дал на это своё согласие, и поэтому вполне можно говорить о торговом успехе ногайского посольства[14]. Однако давая ногаям согласие, князь Московский преследовал и свои цели. Известно, что мангыты торговали лошадьми через Крым с Османской империей. Это, конечно же, было, во-первых, небезопасно для внутренней стабильности Русских земель, ибо проходя через русские земли под видом мирных скотоводов, ногаи не брезговали и грабить и разорять окрестные по их торговым путям земли. Во-вторых, имея в последующем устойчивые торговые отношения как с Портой, так и с Крымским ханством, Мангытский Юрт вскоре мог быть втянут ими в антимосковский альянс, что, конечно же, грозило бы внешней безопасности Русского государства. Вопросо же о выдаче сторонников Алегама вновь появилась на горизонте во время самостоятельных поездок ордынцев в столицу России. Именно туда в августе 1490 года направилось посольство Мусы мурзы, существенно укрепившего свои позиции в Юрте. Им была сделана попытка заключения соглашения о вечной дружбе и союзе между двумя государствами; более того, в грамоте был упомянут факт прибытия людей от хана Казани Мухаммед – Амина к Мусе, сватавшегося к его дочери. В свою очередь, Муса выразил свою готовность помочь Москве в её борьбе против “детей Ахматовых”. Несомненно, этот факт и стал решающим в заключении договора о вечной дружбе и союзе с Ногайской Ордой. Более того, Иван III дал своё согласие на брак казанского хана с дочерью Мусы. Вследствие этого, в силу достигнутых соглашений, сформировалась коалиция Москвы, Казанского ханства, Ногайской орды и Крымского ханства против уже значительно ослабевшей Большой Орды. При начале официальных отношений в 1489 году Муса обращался к прежней “дружбе и братству” (иными словами, равноправию), существовавшими между предками Ивана III и Мусы. Несмотря на то, что русский князь был равен ему в статусе, мурза на такой форме отношений не настаивал. На следующий год он просит Ивана “учинить” его, Мусу, свои сыном или братом, на своё усмотрение. В большинстве случаев бии признавали за московскими князьями их старшинство, и поэтому в своих посланиях в Россию княжеские титулы и имена ставились в главенствующую позицию. Однако важным событием в эволюции взаимоотношений между государствами стало то, что в марте 1497 года в Москву пришла грамота, которая начиналась со слов “от Мусы от князя к Ивану князю поклон”. Объяснением тому может послужить то, что уже к тому времени Муса возглавлял ногаев, а положение его и авторитет неуклонно росли[15]. И именно с тех пор мангытские послы не имели права входить в княжеские палаты и покои в головных уборах и обязаны были каждый раз бить Ивану III челом. Быть послами, что отправлялись в Орду, имели право исключительно боярские дети. Ногаи потеряли свою старую привилегию получать “девятные поминки[16]” (“подарки”, как называли их ногаи, включавшие продукты первой необходимости, продукты цивилизации, предметы роскоши и престижа), столь характерные для Чингизидов. В связи с этим существенно уменьшились “поминки” для мангытских мурз, а племенная аристократия и придворная знать (ички) вообще выпадали из этого списка. Тем не менее, самым значимым из всех изменений стал тот факт, что составление шертных записей (клятвенных договоров о дружбе и мире), в которых прописывались и оговаривались обязательства обеих сторон, должны были составляться только в столице Русского государства исключительно русской стороной.

Что же касается самого Казанского ханства, то вокруг него между Москвой и ногайскими аристократами возникали всё новые и новые трения. Муса, уже будучи старым союзником России, решительно поддерживал Москву, однако его же брат Ямгурчи проявил себя как последовательный противник укрепления русских позиций в Среднем Поволжье. Именно он явился инициатором смещения с казанского престола Мухаммед – Амина в 1496 году. Эта довольно короткая конфронтация подошла к концу в 1501 году недолгой дипломатической инициативой Ивана III, когда ногайская аристократия шертовала князю московскому и приняла в своё обязательство оказывать поддержку в Казани московским ставленникам[17]. Тем не менее, напряжения между двумя государствами вновь возобновились в 1505 году, когда ногайцы оказали содействие антимосковскому мятежу в Казани. Но столь решительное конфронтационное отношение Юрта к России быстро сменилось новыми предложениями о дружбе и посредничестве и урегулировании этих межгосударственных напряжений.

Содержание дипломатического процесса, точки сближения и узлы противоречий в русско-ногайских отношениях

За более чем двухсотлетний период своего существования российская историческая наука чаще всего рассматривала взаимоотношения между Мангытским Юртом и Россией под углом русоцентризма. Иными словами, ногаи рассматривались не более чем как субъект русской внешней политики, а вовсе не как самостоятельный и равноценный партнёр. Более того, кочевники Заволжья воспринимались русскими исследователями как враждебная России сила, в связи с чем отношения с мангытами сводились к категории “борьбы”. Тем не менее, современные исследования начинают придавать этим отношениям несколько иной характер.

Хотя ногаи возводили историю взаимоотношений с Россией ещё к эпохе Едигея, их полноценная этнополитическая общность сформировалась не раньше второй половины XV в., при правнуке Едигея Мусе, да и контакты мангытской знати с русскими князьями до той поры не могли считаться в полной мере ногайско-русскими отношениями. Начало же полноценному дипломатическому диалогу было положено осенью 1489 г., когда Муса и Ямгурчи отправили послов в Москву. Кочевники Заволжья впервые привлекли внимание Руси в 1481 г., когда ими был разгромлен и ликвидирован Ахмед б. Кучук-Мухаммед, хан Большой Орды. Именно одоление старого противника Ивана III и пробудило у русских не только интерес, но и уважение к степнякам, хотя территория ногаев и не рассматривалась как могучий Юрт, равный Крыму или Большой Орде. Данный момент оказывал влияние и на уровень дипломатического протокола[18]. В частности, князь Московский, недооценивая ногаев, вёл переговоры с их послами исключительно через дьяков, казначеев и сановников второго ранга[19]. Формы корреспонденции, по сравнению c Крымом дела обстояли много проще, так как отношения с Бахчисараем уже были более или менее устоявшиеся. Что интересно, при дипломатической переписке с Бахчисараем в 1515 г. Московиты ссылались на малую значимость их внешней политики в отношении ногаев: якобы обмен посольствами происходил только по торговой причине, в сам же Юрт посылались “люди молодые” (не вельможные) – да и то не напрямую, а через Астраханское ханство. Интересно, что порой дипломатическим путём разбирались “обидные дела”, то есть, повлёкшие ущерб для купцов или позор для послов. На самом же деле, точки сближения контактов тогда были и более существенные. В первую очередь, Крым и Россия создали альянс против Ахмеда и затем его отпрысков, а те объяснения, приведённые нами выше (от 1515 г.), что были даны хану Мухаммед-Гирею I, были направлены на его успокоение и убеждение его в слабости русско-ногайских отношений. Тем не менее, положение усугублялось тем, что король Сигизмунд I сообщал хану о частых сношениях русских с Заволжьем и об антикрымской подоплёке этих связей. Несомненно, польский король был прав: отношения между Московским княжеством и Мангытским Юртом усилялись. Так, в ноябре 1501 г. посольство Мусы и Ямгурчи в столице княжества сумело подписать свой первый договор с Россией о взаимопомощи, который на татарском именовался “шарт-наме”[20].

Разумеется, ногаи имели свои интересы в Казанском ханстве, и в 1496 г. даже посадили там своего ставленника. Тем не менее, Москва уже ранее сумела взять верх в борьбе за влияние на Казань и установила над ней свой протекторат в 1487 г. Осознав своё поражение в попытках распространить свою гегемонию в тех краях в конце 1480-х годов, Аббас, верховный бий ногаев, вместе с мурзой Ямгурчи были вынуждены признать в Иване III патрона и протектора Казани (в чём бий Муса, конечно же, никогда не сомневался). С тех самых пор все свои кампании и шаги, имеющие хоть отдалённое отношение к ханству в начале XVI в., должны были быть согласованы с великим князем Московским. Таким образом, изначально будучи узлом противоречий между Ногайской Ордой и Москвой, Казань благодаря дипломатическому таланту Ивана III и внешнеполитической инициативе, перехваченной им, вскоре превратилась в точку сближения между двумя государствами.

Что же касается содержания дипломатического процесса, то он имел в русско-ногайских отношениях особые черты. Русские послы и гонцы[21], как правило, отправлялись в Юрт весной дабы успеть застать мурз и биев на летних пастбищах, что находились на наиболее близком к России расстоянии. Добраться зимой до ногайских кочевий было практически невозможно. Периодичность дипломатических миссий зависела от характера текущих отношений между государствами, однако известно, что даже во времена дружбы и мира к биям снаряжалось не более одного посольства в год. Послов, главным образом, отправляли только в случаях крайней необходимости – при переговорах о союзе или присылке военной помощи. В обязанности государевых посланцев вменялось помимо ведения переговоров привозить в кочевые ставки и грамоты, что обычно адресовались ногайской аристократии. Примечательно, что в большинстве случаев Посольский приказ составлял грамоты на русском языке, однако наиболее важные документы могли составляться и на тюркском[22]. Причиной тому могло являться желание избежать между двумя сторонами противоречий и трудностей при переводе, к тому же, ногаи приветствовали такой подход, которые, к слову, свои послания сочиняли на тюркском. Разумеется, для Посольского приказа это не было трудностью, ибо он содержал при себе переводчиков и толмачей с тюркского языка. Интересен порядок приёма и размещения московских послов в Юрте, который, по-видимому, сложился ещё с эпохи Золотой Орды. Русские посланцы обычно останавливались у имильдешев (молочных братьев биев или мурз), а именно в шатрах, предоставленных ими или иными служителями биев и мурз. Представители дипломатической миссии имели право на “корм” и на получение особого человека для препровождения на аудиенцию. Перед отъездом в Орду, посланцы обычно получали особого род наказ, в котором регламентировалась их реакция на различные непредвиденные обстоятельства, которые могли заключаться в вымогательстве ногайскими аристократами ставки подарков сверх положенного или уплате “посошной пошлины”, которую иногда и хитростями бии и мурзы пытались получить. Что же касается приёма ногайских визитёров в столице Московского княжества, то этим ведали казначеи, что было вполне логичным, так как одним из основных тезисов в отношениях между двумя государствами были поминки, а значит, ещё одна расходная статья. Когда князь отсутствовал в городе, о послов принимали в кремлёвском Казённом дворе. Для обеспечения устойчивого повседневного общения с ногаями, а также для обслуживания русских посольств обычно использовали служилых татар, что было вполне резонным: именно они были связующим звеном России с мусульманским миром, многие татары были знакомы с обычаями и языками народов Востока, да религию они исповедовали одну и ту же. Более того, татарский язык был традиционным в отношениях Руси с восточными странами[23]. Хотя служилые татары и не находились в постоянном штате, при исполнении дипломатических поручений они объединялись в группы по 5-10 человек, и лишь в этом случае они могли получать жалования от государства. Въезжая на русские территории, мангытские посланцы и торговцы, что обычно их сопровождали, ехали в Русскую столицу вместе с подьячими, высланными из Москвы. По пути они имели право потребовать себе “корм ” от местного населения, кроме монастырских крестьян, причём расплачивались за такую услугу сразу же на месте. Нам не известно доподлинно, существовала ли нижестоящая традиция в ранний период взаимоотношений между Москвой и Юртом до 1508 г., однако в более поздних источниках фиксируется обычай селить мангытских послов на особом Ногайском дворе, точное местоположение которого выясняется до сих пор. При этом табуны лошадей, что пригонялись на продажу, помещали неподалёку от резиденций посланцев. Великий князь принимал аудиенцию через некоторое время после размещения послов. Разумеется, ногаи требовали сокращения времени ожидания приёма князем, так как это могло нанести существенный урон по престижу Юрта. Для выражения своего расположения к послам, великий князь, выслушав речи, которые обычно соответствовали содержанию тут же вручавшихся грамот, совершал восточный приветственный обряд, куда входили объятие и рукопожатие. Отпуская послов в обратный путь, князь устраивал прощальный приём, где он, в свою очередь, вручал свои ответы ногайской знати. Имели место частые случаи, когда послы от лица своих повелителей заключали с царём шертные соглашения, а после везли эти шерти биям и мурзам для подтверждения их перед русскими посланцами. Огромную роль в связях России и Ногайской Орды играли поминки – выплаты и подарки биям и мурзам. По справедливому замечанию Н.М. Рогожина, ногаи обычно привозили в Москву только лошадей аргамакской породы, однако на свои кочевья они возвращались с обозами, полными оружия, различных орудий труда, сукна и шуб. Но будет верным заметить, что интересы мангытов заключались не только в выпрашивании подарков[24]. Уже первые поминки, Иван III жаловал бию Ямгурчи в октябре 1504 г., и это можно рассматривать как продукт трансформации дани Золотой Орде в особого рода регулятор взаимоотношений между государствами: с их помощью стало возможным склонять мурз на сторону русских, сеять раздор внутри антимосковских союзов ногаев, а также предотвращать их грабительские набеги. Отдельное положение занимали девятные поминки, которые ещё во времена Золотой Орды зависимые владетели и их представители при дворе хана делали подношения деньгами и предметами роскоши, кратные девяти. Разумеется, в конце 15 – начала 16 века такой обычай вряд ли имел место быть в ходе дипломатического процесса, однако временами это происходило. Неслучайно московским послам чуть ли не запрещали давать слабину и раскошеливаться на девятные поминки, тем не менее, порой это было практически невозможным. И русская, и ногайская стороны часто испытывали трения по поводу размера и ассортимента поминков[25], но всё же в мирные и дружественные периоды царь обычно удовлетворял запросы ногайской аристократии. Из поля зрения мангытов не уходили и ранги посланцев Великого князя, ведь ранг был своего рода показателем оценки статуса мурзы с точки зрения Московии, а, значит, в глазах соплеменников и всей мангытской знати. Вне сомнения, на ревнивое отношение влияли и размеры поминков, временами очень разных, которые привозили боярские дети и обычные гонцы. По русской традиции, в Ногайскую Орду посылалось по два боярских сына – к нурадину и к бию.

Дата добавления: 2015-11-16