Глава 6. Вопреки моим ожиданиям, Демиург не оставил меня в покое

Вопреки моим ожиданиям, Демиург не оставил меня в покое, когда я добровольно ушел в отставку. Значит, я интересовал его не потому, что был начальником полиции… Вполне возможно, что у этого маньяка-невидимки существовал свой график уничтожения людей, в котором Маврикий Любарский представлял лишь один из пунктов. Или же Демиург посчитал необходимым уничтожить меня во что бы то ни стало, потому что я не только знал, каким оружием он пользуется, но и имел это самое оружие в своем распоряжении.

Во всяком случае, я, как и прежде, регулярно получал анонимные сообщения с туманными угрозами. Для этого мой преследователь активно использовал различные способы: от надписей на стенах моей квартиры до устных переговоров по визору, который я в конце концов вынужден был отключить – впрочем, не столько из-за маньяка, сколько из-за журналистов, пытавшихся взять у меня интервью. Непонятно было, чего хочет добиться Демиург подобной тактикой измора: чтобы я, парализованный страхом, приполз к нему на коленях с просьбой о пощаде или чтобы я сам покончил с собой? Неужели наша схватка в подвале автостоянки его ничему не научила? И почему он, если имеет доступ в мою квартиру, медлит с нанесением решающего удара?..

Объяснение могло быть только одно: на то он и безумец, чтобы действовать не так, как действовал бы на его месте нормальный человек.

В то же время, моей личностью круг интересов охотника за людьми не ограничивался. По сообщениям газет, в городе продолжали таинственным образом пропадать люди. Если можно так выразиться, Демиург был маньяком-многостаночником и занимался несколькими объектами одновременно. Это удивляло, потому что в таком случае у него должен был иметься целый арсенал атомайзеров, помимо того, что достался мне в качестве боевого трофея. Иногда мне приходило в голову, что под этой претенциозной кличкой орудует целая банда, так как трудно было допустить, что один человек способен так распыляться. Или что Демиург – не одно и то же лицо, а его роль играют поочередно разные люди, превращаемые в «игрушек» геймерами второго поколения. Этот вывод казался мне более правдоподобным…

Передав полицмейстерские обязанности своему заместителю Лебу Штальбергу, я стал вести отшельнический образ жизни. Объяснялось это тем, что газетчики и телевизионщики, подобно множеству демиургов, развернули за мной самую настоящую охоту. Их очень интересовали причины моей внезапной отставки, поскольку Авер Гунибский отбивался от них одним – и самым верным – способом: «Отставка господина Любарского с поста начальника управления полиции вызвана его собственной просьбой. Комментариев не имею». Мои бывшие коллеги также мало что могли прояснить по этому поводу. Единственный человек, который знал о подоплеке моих не сложившихся взаимоотношений со властью, был скромный судебный эксперт В.Башарин, но до него корреспонденты пока еще не добрались, а если бы и добрались, то, надеюсь, никакой информации не получили бы.

Конечно, идея поведать миру о Воздействии, воспользовавшись интересом к своей опальной личности со стороны средств массовой информации, была достаточно соблазнительной, но после долгих внутренних борений я от нее отказался. Во-первых, кроме чисто гипотетических предпосылок и основанных на личном опыте интуитивных выводов, осязаемых доказательств у меня по-прежнему не было. Даже открытие Севы заключалось в том, что отдельные детали электронных микросхем потенциально могли быть использованы для осуществления Воздействия, но это не означало, что такая возможность была кем-то реализована: потенциально, комп-нот тоже может использоваться для забивания гвоздей, но это не значит, что кто-то применяет его в качестве молотка… Авер, несомненно, был прав в том, что меня в лучшем случае посчитают не совсем психически здоровым человеком. И во-вторых, высовываясь из форточки, чтобы прокричать людям правду, я рисковал привлечь к себе внимание со стороны Контроля-2, а возможно – и геймеров-2. Когда противник невидим, глупо идти на него в атаку в полный рост, подставляясь под пули. С ним следует бороться, находясь в подполье.

По вполне понятным причинам я почти полностью прекратил пользоваться стереовизором и прочими электронными штучками, которые имелись у меня в доме. Словно на себе испытывал те прелести «нецивилизованной жизни», о которой мне твердил Авер. Получалось – ничего, выжить можно. Правда, в моем распоряжении была целая библиотека, доставшаяся мне в наследство от родителей, да еще время от времени я принимался писать нечто вроде мемуаров. При этом я вовсе не преследовал цель закрепиться в когорте известных личностей нашей эпохи, как это бывает у многих автобиографов. Мне, прежде всего, хотелось, чтобы мои записки смогли стать отправным пунктом для тех, кто захочет по моим следам вступить в борьбу с Воздействием, если Контроль когда-нибудь ликвидирует меня…

Посетителей я старался не принимать. Наиболее близким мне людям в лице Севы и Катерины я еще в самом начале разъяснил, в чем дело, и они исправно соблюдали вето на контакты со мной. Иначе они могли бы стать жертвами того пикета из представителей пишущей братии, который чуть ли не круглосуточно дежурил у моих дверей. Кстати, в связи с этим оставалось загадкой, каким образом Демиургу удавалось, минуя этот самодеятельный живой заслон, просачиваться в мою квартиру, чтобы оставить мне очередное сообщение. В том, что ему это действительно удавалось, сомнений не было. Не раз, отправившись в ванную, чтобы снять с подбородка щетину или принять душ, либо в иные места удовлетворения естественных потребностей, я по возвращении на кухню или в одну из комнат имел удовольствие лицезреть свеженькое – по времени, но не по содержанию – извещение о своей предстоящей смерти. Проверка показывала, что дверь в квартиру по-прежнему закрыта, на замке следов взлома и применения отмычек нет, окна тщательно закупорены, а сигнализация исправна. Мне оставалось лишь предположить, что Демиург, помимо невидимости, обладает и даром проходить сквозь стены.

Страха перед своим призрачным противником я уже давно не испытывал, хотя, признаться, не расставался с оружием ни днем, ни ночью. Это был «таурус» калибра 9 миллиметров, который был конфискован при ликвидации одной шайки торговцев оружием, и в то время я забыл его приобщить к прочим стволам, учтенным в протоколе, а потом и вовсе позабыл про него. Только разгребая свой стол в кабинете, я обнаружил пистолет и прихватил с собой…

Конец моему отшельничеству пришел внезапно и, видит Бог, не по моей инициативе.

Ночью меня разбудил настойчивый звонок в дверь. Первой моей мыслью было: «Ну, наконец-то этот загадочный придурок, достававший меня своими бесплодными угрозами, явился по мою душу собственной персоной!». Накинув халат, я извлек из-под подушки «таурус» и сунул его в карман. Затем проследовал к пульту управления внешней видеокамерой, дабы лицезреть ночного гостя.

Вопреки моим смутным надеждам, на лестничной площадке перед моей дверью торчал никакой не Демиург, а Леб Штальберг. Судя по тому, как он часто моргал и время от времени протирал глаза, словно в них попал песок, спать в эту ночь ему не пришлось.

Чертыхнувшись, я пошел открывать. Зная Леба довольно давно, я не сомневался в том, что случилось нечто из ряда вон выходящее, раз уж он собственной персоной заявился ко мне.

Открыв дверь, я с ходу осведомился:

– В чем дело, Леб? Неужели ты только что обнаружил, что я забыл вручить тебе ключи от сейфа с секретной документацией?

Леб был явно смущен. Он сунул руки в карманы пиджака, потом вытащил их, затем снова полез в карман, но на этот раз в руке его появилась сигарета, которую он, однако, так и не сумел прикурить, а сломал и швырнул в угол лестничной площадки.

– Мне надо с вами поговорить, Маврикий Павлович, – наконец, произнес он, избегая глядеть мне в глаза.

– Что ж, – насмешливо сказал я, – я так и понял. Едва увидел тебя на экране домофона, как тут же сказал себе: бьюсь о заклад, что Леб Штальберг хочет поговорить со мной… Ладно, заходи.

– А вы один? – осторожно спросил он, наклонив голову набок, словно прислушиваясь к тому, что творится в недрах моей квартиры.

– С недавних пор я всегда один, Леб, – сказал я, приглашая его войти. – Ни друзей, ни любовниц, ни домашних животных. Этакий, знаешь ли, отшельник на современный лад…

Штальберг последовал за мной в гостиную, где принялся невнятно, но многословно извиняться за то, что разбудил меня посреди ночи. На мой взгляд, он еще не совсем избавился от представлений обо мне как о своем начальнике, хотя и бывшем. Я прервал его и бесцеремонно спросил, что ему нужно.

Леб заявил, что вынужден задать мне несколько вопросов, хотя ему весьма неприятно это делать, поскольку наши прошлые взаимоотношения… ну, и так далее.

Пока он путался в словах, я успел скинуть халат и натянуть на себя рубашку и брюки. При этом из кармана халата на пол со стуком вывалился пистолет, про который я уже забыл, и Леб, замолчав, вдруг так уставился на него, будто в жизни никогда не видел огнестрельного оружия. Пришлось соврать, что я уже давно собираю коллекцию оружия со сточенными бойками и что время от времени чищу на сон грядущий очередной экземпляр из своей коллекции, а вчера чисто автоматически сунул вычищенный пистолет в карман, да так и забыл про него.

Леб не моргнув глазом выслушал эту шитую белыми нитками историю. Видно было, что у него складывается свое мнение на этот счет.

Потом он уселся на краешек предложенного мной кресла, отказался от выпивки и кофе и принялся усиленно распрашивать меня о моем здоровье, планах на будущее и прочей лабуде. В конце концов, мне стало смешно от его неуклюжей дипломатичности, и я поведал Лебу поучительную байку о том, как старый шпион обучал своего начинающего коллегу искусству добывать информацию. «Прежде всего, – говорил он, – нужно расспросить источник о его здоровье, о самочувствии родных и близких, а потом уже непосредственно переходить к интересующим тебя фактам». А через несколько дней молодой шпион попался, потому что, заявившись на проходную секретного НИИ и поинтересовавшись у охранника: «Как дела? Как семья? Как дети?», брякнул: «Ну, а теперь скажите, что это за прибор, разрабатывает ваша контора?»…

Леб хмыкнул, сказал, что он мой намек отлично понял, и спросил:

– Маврикий Павлович, вы знаете женщину, которую зовут Катерина Этенко?

Он угодил не в бровь, а в глаз. У меня даже дыхание перехватило, словно врезали мне под дых.

– А что с ней случилось? – вопросом на вопрос ответил я. – И с каких это пор она стала женщиной? Не далее как неделю назад она еще, насколько я знаю, была девушкой.

Леб мягко улыбнулся.

– Когда вы последний раз виделись с ней? – осведомился он уже таким тоном, который употребляется при допросе, а не в беседе с бывшим сослуживцем.

– Черт возьми, Леб, скажи прямо, в чем дело! – взорвался я. – Ее убили? Ранили?

– Ни то, ни другое, Маврикий Павлович, – ровным голосом сказал Штальберг. – Ваша приемная дочь позавчера исчезла при весьма странных обстоятельствах, поэтому и возникла срочная необходимость в беседе с вами. Я хотел предупредить вас по визору, но вы, видимо…

Он резко замолчал и оглянулся, изучая комнату.

– Да-да, – подтвердил я, – визор у меня отключен… чтобы не беспокоили всякие любители сенсаций… Что это за странные обстоятельства, Леб, про которые ты упомянул?

– Вы пока еще не ответили на мой вопрос, Маврикий Павлович, – вежливо, но настойчиво напомнил полицейский. Такой далеко пойдет, подумал невольно я.

Сначала я собрался послать его ко всем чертям с его дурацкими вопросами, но вовремя спохватился, что за всем этим кроется что-то из ряда вон выходящее.

Я рассказал о последнем визите Катарины ко мне, опустив кое-какие детали. Например, то, как я напугал ее, вломившись в свою квартиру с пистолетом наготове.

– И после этого вы ее не видели, и она вам не звонила? – спросил Леб.

Меня всего обдало холодом. Судя по целенаправленности вопросов, Штальберг явно сомневался в моей искренности, если не сказать большего. В соответствии с канонами, ему оставалось только подозрительно осведомиться, где я был и что я делал позавчера, и он действительно задал этот вопрос, избегая встречаться со мной взглядом.

Я глубоко подышал через нос, а затем предложил собеседнику поставить все точки над "и". Однако, по каким-то соображениям внесение ясности отнюдь не входило в намерения Леба, и он еще долго выуживал из меня сведения по поводу позавчерашнего дня.

Когда, наконец, я, взмокнув от еле сдерживаемого гнева, ехидно предложил Штальбергу изложить свои соображения относительно того, в чем и на каком основании я подозреваюсь, Леб закурил и, глядя в угол, поведал мне, что позавчера, после занятий в Университете, Катерина вернулась домой, пообедала и, по ее словам, никуда выходить не собиралась. Но около девятнадцати ноль-ноль за ней заехал на машине один человек, и она наспех собралась и ушла, пообещав матери через часок вернуться. Однако, девушка не вернулась ни вечером, ни даже утром. Более того, на следующий день она не прибыла в Университет на лекции, хотя прогулы, по свидетельству ее сокурсниц, были ей не свойственны. Предпринятые меры по установлению местонахождения пропавшей девушки результата не дали. Ее нигде не видели в тот вечер, и тело ее не было обнаружено ни в больницах, ни в морге. По показаниям матери девушки («Не родной», вставил я), которая и обратилась вчера в полицию, у Катарины не было подружек или ухажеров, у которых она могла бы находиться – впрочем, на всякий случай, отработали и эту возможность, опросив всех тех, кто был знаком с девушкой…

Здесь Леб Штальберг умолк, сцапал с журнального столика книгу и стал рассеянно листать ее.

– А вы установили, кто заезжал за Катариной в тот вечер? – не выдержав паузы, спросил я.

Леб положил аккуратно книгу на место и со вздохом сказал:

– Установили, Маврикий Павлович.

– И кто же это был?

– Вы, – сказал Штальберг, и мне показалось, что в его голосе проскользнул оттенок укоризны: мол, что ж ты, приемный папаша, прячешь девчонку у себя и вынуждаешь своих бывших коллег не спать по ночам?..

Лет этак двадцать назад меня такое сообщение поразило бы, как кирпич, упавший на голову с крыши, но теперь я отлично умел скрывать свои эмоции.

– Хм, – сказал я. – Интересно, кто это меня опознал?

– Ваша бывшая супруга Рола Гурницкая, – с готовностью ответил Штальберг.

– Ошибки быть не может?

– Она абсолютно уверена в том, что именно вы заехали позавчера за Катериной. Едва ли вы изменились так, что она могла бы принять за вас кого-то другого, не правда ли, Маврикий Павлович?

– М-да… Странно. Но я вот уже две недели безвылазно сижу в этих четырех стенах, и никуда носа не высовываю.

– Значит, вы отрицаете тот факт, что забирали свою падчерицу на прогулку? – бесстрастно спросил Штальберг. – И не имеете представления, что с ней могло произойти?

– Конечно, нет!

– Хорошо, – задумчиво сказал Леб и замялся.

– Говори, говори, Леб, не стесняйся, – подбодрил я его.

Тут мой бывший заместитель, употребляя витиеватые обороты, произнес длинный монолог, из коего следовало, что, несмотря на его безоговорочное доверие лично ко мне, есть ситуации, когда каждый должен честно и добросовестно выполнить свой служебный долг, невзирая на лица, ибо только так можно обеспечить установление истины…

Его бы еще долго, наверное, несло в таком ключе, но я спросил:

– Что ты имеешь в виду, мой дорогой Леб?

– К сожалению, имеются факты, Маврикий Павлович, которые… кхм… несколько не укладываются в рамки ваших… вашего рассказа, – промямлил, ерзая в кресле, Штальберг.

– Например?

– Например, ваша личная машина… Мы тут слегка ее уже посмотрели, и наш эксперт не сомневается в том, что на ней совсем недавно ездили… Вы никому не давали ключи?

– Никому. А фамилия эксперта, случайно, не Башарин?

– Башарин?.. Нет, Маврикий Павлович, Башарин уволен мной вскоре после вашего ухода. За пьянство в рабочее время и недисциплинированность… Скажите, а сигнализация на вашей машине имеется?

– Имеется, и, кстати, дверной замок реагирует только на отпечаток моего большого пальца.

– Следов отпирания дверец отмычками, в том числе и электронными, нами не обнаружено, Маврикий Павлович. Может быть, вы просто запамятовали, что выезжали куда-нибудь?

– Что же, по-твоему, я маразматик? – обиделся я. – И неужели ты всерьез считаешь, что я и есть тот самый Демиург?!

Смущение и всякие признаки былой неловкости вдруг мгновенно слетели с Леба Штальберга, как листва опадает с дерева под порывом ветра. Он выпрямился и даже машинально застегнул пиджак на все пуговицы, на глазах превращаясь в туповатого, но исполнительного чиновника.

– Что ж, Маврикий Павлович, – сказал он, – «Платон мне друг, но истина дороже». Я вынужден пригласить своих подчиненных, чтобы произвести у вас обыск. Они ждут внизу, – пояснил он.

Вихрь мыслей пронесся в моей голове за считанные доли секунды.

Прежде всего, я понял, что меня подставили самым грубым образом. Надеяться на то, что при обыске не будет найден доставшийся мне после схватки в подвале и хранившийся теперь в примитивном тайнике под ванной атомайзер, было бы, по меньшей мере, глупо. Я хорошо знал хватку Леба еще по совместной работе – от такого педанта, как он, и блоха при обыске не ускользнет, к тому же, искать будут не только, скажем, расчлененные останки моих «жертв» и следы крови на моей одежде, но и любые возможные улики против меня. А атомайзер был самой мощной уликой, объяснявшей, куда я девал тела невинно убиенных мною сограждан. Да-а-а, не зря Демиург позволил мне оставить у себя его оружие – видно, это вписывалось в его дьявольскую комбинацию…

Еще я понял, что было бы весьма странным, если бы я сейчас взбрыкнул и потребовал, скажем, предъявить ордер на обыск или пригласить понятых. Ничего бы мне это не дало, кроме укрепления подозрений у Штальберга в отношении меня.

А потом я представил, как меня арестовывают мои бывшие подчиненные, как сажают в камеру, где надо мной будут издеваться те, кого сажал туда еще я сам, и как до суда будет собрано немало доказательств, обличающих меня в качестве извращенца… И наверняка отыщутся свидетели, видевшие меня с некоторыми из моих жертв. И едва ли следователи и судьи поверят моему признанию в том, что меня самого преследовал маньяк. И имя мое будет прославлено и заклеймено навечно нашей прессой, падкой до всевозможных сенсаций, и проклянет меня страшными словами Рола, и отвернутся от меня некоторые знакомые и друзья – возможно, за исключением Севы… А самое главное – светит мне, по крайней мере, заключение в камере особого режима до конца моих дней!

Может быть, я поступил опрометчиво, но в тот момент, когда Леб достал из кармана пиджака коробочку визора, собираясь пригласить своих подручных, времени на раздумья у меня больше не оставалось. Мышцы мои сработали прежде, чем мозг успел всесторонне проанализировать и взвесить все последствия. И еще мною двигало сознание того факта, что никто, кроме меня, не способен добраться до истинных виновников исчезновения людей в городе и что никто, кроме меня, не спасет Катьки – если, разумеется, ее еще можно спасти…

Чтобы отключить Штальберга, мне требовалось немногое: один длинный прыжок и два коротких удара в болевые точки. Что я и сделал…

Потом я тщательно связал Леба по рукам и ногам, залепил рот липкой лентой, растоптал вдребезги его коммуникатор и, прихватив с собой «таурус» с двумя запасными обоймами, атомайзер и все наличные деньги, вышел из квартиры и покинул дом через подвал автостоянки.

Пока помощники Штальберга не хватились своего начальника, у меня еще было в запасе немного времени, и я надеялся использовать его с максимальной отдачей.

Несмотря на позднюю пору, в ее окне горел свет.

Я нажал кнопку домофона. Поймал себя на мысли, что уже не помню, когда его установили: до моего ухода из этого дома или после.

Из отверстий рядом с дверью послышался голос, ее голос:

– Кто там?

– Это я, Рола, – сказал я, прижавшись губами к дырочкам домофона так, словно собирался поцеловать ее голос.

Пауза.

– Что тебе надо, Рик?

– Я хочу тебе все рассказать.

Пауза.

– Расскажи это лучше полиции, Рик.

– Не дури, Ро. Если ты мне сейчас не откроешь, я никогда не смогу найти Катерину.

Пауза.

Потом замок в двери сухо щелкнул.

Когда я вышел из лифта, Рола уже ждала меня в дверях. Она была, на мой взгляд, все той же, только заметно потолстела, а лицо было бледнее обычного и заострилось.

– Ты одна? – спросил я, только потом осознав всю нелепость своего вопроса.

Она через силу улыбнулась:

– Если ты явился, чтобы изнасиловать меня, то лучшего случая тебе не представится.

Мы прошли в комнату. Здесь почти ничего не изменилось, словно я и не покидал эту уютную квартирку.

– Где она? – спросила Рола, скрестив руки на груди и не предлагая мне присесть.

Что ж, ее можно было понять.

– Не знаю. Зачем ты сказала полиции, что это был я?..

– Потому что это был ты.

– Но это был не я. Я не выходил из дома почти две недели. Ты видела лицо того человека, который заехал за Катериной?

– Когда в дверь позвонили, я была на кухне. Катя пошла открывать, потом зашла и сказала, что это ты и что ты предлагаешь ей немного развеяться. Она переоделась и спустилась вниз. Было еще светло, я посмотрела в окно и увидела, как вы с ней садились в машину…

– Марка машины?

– «Беретта» серебряного цвета.

– Ты действительно видела меня, а не кого-нибудь другого?

– Если ты думаешь, что я забыла твою физиономию за все эти годы, ты ошибаешься.

– Что ж, спасибо и за это. Ладно… Расскажи мне про Катерину.

– Что именно?

– Ну, чем она занималась последнее время? Может быть, у нее появился какой-нибудь кавалер?

– Не суди о ней так, как о самом себе. Это ты в свое время таскался по бабам с семнадцати лет. Все свободное время Катя проводила дома, никуда не ходила. Кроме как к тебе… Подружек у нее тоже было мало. Смотрела стереовизор до поздней ночи, я уж не раз ругала ее за то, что зрение себе портит. Очень ее привлекал один сериал…

– Про слепоглухонемого?

– Да их сейчас много развелось, все и не упомнишь. Лично у меня нет ни времени, ни желания их смотреть.

– Она что-нибудь говорила по этому поводу?

В углу неожиданно раздался отчетливый детский плач. Я воззрился туда, но не обнаружил никакого грудного ребенка. Рола полошла к компьютеру и ткнула пальцем в клавишу. На экране возникло сморщенное младенческое личико в чепчике, искаженное ревом.

– Подожди, мой маленький, – заворковала Рола грудным голосом, не обращая на меня внимания. – Сейчас твоя мамочка сменит тебе пеленочки и даст бутылочку. Успокойся, мой зайчик, успокойся!..

Она проделала какие-то манипуляции на клавиатуре, и в углу экрана возникла надпись: «ПЕЛЕНКИ ЗАМЕНЕНЫ». Потом другая: «РЕБЕНОК НАКОРМЛЕН».

Рола еще немного полюбовалась зрелищем того, как младенец жадно сосет молоко из яркой бутылочки с большой соской, и нажала кнопку на клавиатуре. Экран померк.

– Что это? – ошеломленно спросил я.

– Как что? – удивилась Рола. – Мой «пупсик». Разве ты ничего не слышал про «пупсиков»?

Я тут же вспомнил слова Катарины: "Совсем она уже помешалась на своих «пупсиках».

Это была компьютерная игрушка, созданная специально для женщин, которые по каким-то причинам не могли иметь детей. Программа была рассчитана так, что при ее запуске на мониторе появлялся образ новорожденного (можно было самому задать его пол). Этот младенец спит, плачет, портит пеленки, требует есть, пить и играть с ним. В реальном времени, между прочим… Все запросы виртуального малыша удовлетворяются «матерью» простым нажатием кнопок, а если они вовремя не выполняются, «пупсик», как и настоящий ребенок, может заболеть, а то и умереть. Постепенно комп-ребенок растет, начинает говорить, ходить, учится читать и лепечет всякие забавные фразы. В газетах как-то сообщали, что одной женщине удалось вырастить своего «пупсика» до семнадцатилетнего возраста. На мой взгляд, игрушка эта была не только вредной (хотя всемирная ассоциация психологов почему-то усиленно рекомендовала «пупсиков» для одиноких женщин: якобы они помогают избавиться от стресса и комплекса неполноценности), но и бесчеловечной. Нетрудно представить, какие чувства будет испытывать женщина, затратившая на эту игрушку несколько лет, если однажды ребенок по какой-то причине «погибнет»! Игра в жизнь, причем страшная игра – вот что такое «пупсики»…

Но, разумеется, ничего подобного Роле я говорить сейчас не стал, а только спросил:

– Сколько ему уже?

– Всего полгодика, – все еще по-матерински улыбаясь, сообщила Рола. – Скоро начнут зубики резаться, совсем ночью не даст спать своим ревом…

Но при этом в ее голосе прозвучало такое счастье, что я невольно усомнился в справедливости своего мнения об этой варварской игрушке. И еще я понял в тот момент, что «пупсик» заслонил собой для Ролы все на свете, в том числе и Катерину. Не заметно было, что Рола убита горем от исчезновения нашей приемной дочери. Я с трудом проглотил горький комок в горле.

– Вернемся к Катьке, – поспешил сказать я, глянув на часы. – Так что она говорила про тот сериал, который смотрела до поздней ночи?

Рола наморщила лоб, припоминая.

– Знаешь, – сказала она после паузы, – дня три назад она похвалилась мне, что ведет сюжет. Понятия не имею, что это означает, но сияла она при этом так, будто досрочно сдала все экзамены в Университете…

– Ведет сюжет? Так она и сказала?

– Да, а что такое?

– Ничего, – сказал я, отворачиваясь, чтобы Рола не прочитала в моих глазах блеск от предчувствия близости разгадки.

– Ну, мне пора идти, – после паузы сообщил я.

Она кивнула, не поднимая головы.

– Послушай, Рик, – сказала она, когда я уже был в дверях, – что, по-твоему, с ней могло случиться?

В ее голосе не слышалось ни одной дрожащей нотки.

Я молча повернулся и вышел.

Дата добавления: 2015-07-11