Глава 2: города, люди и язык

1. Как и следовало бы ожидать, в независимых городах местное знание имело гораздо большее значение, чем в имперских столицах, которые проектировались с учетом административных и военных задач.

2. В конце концов запутанность Казбы оказалась преодолимой. Сопротивление национального фронта освобождения было постепенно сломлено упорством полиции, пытками, использованием местных информаторов, хотя в долгосрочной перспективе за это пришлось заплатить очень высокую политическую цену.

3. Неспособность муниципальных властей многих американских городов эффективно управлять ими вызвала к жизни идею возврата к системе участковых полицейских или общественного патрулирования. Задачей общественного патрулирования является, в частности, подготовка полицейских, хорошо знающих физическую структуру местности и, особенно, местное население, чья помощь сегодня считается жизненно важной для эффективной работы полиции. Все это предприятие направлено на то, чтобы сделать присланных на полицейскую работу чужаков своими для местного населения.

4. Я благодарен Рону Аминзаде за присланные пояснения (memoires) к двум картам из числа подготовленных военными должностными лицами в процессе военно-геодезической разведки города Тулузы в 1843 г. Карты находятся в архиве ArchivesdeI'Armee, Paris, дело MR 1225. В его пояснениях отмечены труднопреодолимые улицы или природные преграды, ручьи, которые могли бы оказаться препятствием на пути движения войск, отношение местного населения, трудности местного произношения, местоположение рынков и т.д.

5 Рене Декарт, «Размышление о методе».

6. Lewis Mumford, The City in History: Its Origins, Its Transformations, and Its Prospects (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1961), p. 364.

7. Там же, р. 387.

8. Цит. там же, стр. 369.

9. В частности, утопические города Томаса Мора должны были быть совершенно одинаковы, чтобы «тот, кто знает один из этих городов, знал их все, за исключением тех мест, где этого не допускают природные условия» (Томас Мор. Утопия. Цит. там же, p. 327).

10 Санкт-Петербург – поразительнейший пример спланированной утопической столицы, города, который Достоевский называл «самым абстрактным и придуманным городом в мире». См. Marshall Berman, All That Is Solid Melts into Air: The Experience of Modernity (New York: Penguin, 1988), Гл. 4.«Сетчатые поселения» строили и вавилоняне, и египтяне и, конечно, римляне. Задолго до эпохи Просвещения прямые углы считались свидетельством культурного превосходства. Как пишет Ричард Сеннетт: «Гипподамий Милетский считается первым градостроителем, который усмотрел в сетчатой застройке воплощение культуры; он полагал, что сетка выражает рациональность цивилизованной жизни. В процессе своих военных походов римляне тщательно разработали военные лагеря (castra), резко отличавшиеся от грубых и бесформенных лагерей варваров» (TheConscienceoftheEye: TheDesignandSocialLifeofCities [New York: Norton, 1990], p. 47).

11. Ну, почти вся. Есть несколько улиц – среди них Линкольна, Арчер и Блю Айленд, – следующих вдоль старых индейских троп и, поэтому, отклоняющихся от геометрической логики.

12. Как читатель, возможно, уже догадался, некоторые секторы сетки верхнего Манхэттана и Чикаго, несмотря на их формальную упорядоченность, остаются по существу неуправляемыми и опасными. Никакой формальный порядок не может преодолеть такие массовидные противодействующие ему факторы, как бедность, преступность, социальная дезорганизация и враждебность к представителям власти. Одним из подтверждений неуправляемости этих районов является, в частности, сообщение Бюро переписи населения о том, что число непереписанных афроамериканцев в 6 раз превышает число непереписанных белых. Число лиц, не охваченных переписью, имеет серьезное политическое значение, так как именно цифры, полученные в результате переписи населения, определяют число мест в конгрессе, на которые имеет право тот или иной штат.

13. См. непредвзятую работу географа Йи-Фу Туана: Yi-Fu Tuan, Dominance and Affection: The Making of Pets (New Haven: Yale University Press, 1984).

14. Denis Cosgrove, "The Measure of America," in James Corner and Alex S. MacLean, eds. Taking Measures Across the American Landscape (New Haven: Yale University Press, 1996), p. 4. Меркаторские карты, конечно, приучили людей к проекцированию уменьшенных моделей обширных ландшафтов на плоскость.

15. Mumford, The City in History, p. 422.

16. План не только создавал более четкое финансовое пространство, но и способствовал финансовому благосостоянию узкой группы лиц, использовавших свое «местное знание» этого плана для извлечения прибыли из спекуляций недвижимостью.

17. Существовал и еще более старинный, мало связанный проектами, барочный город, завещанный Парижу его абсолютистскими правителями, особенно теми, что предшествовали Луи XIV, который, когда настал его черед, решил развернуть свои расточительные проекты на «чистом месте», в Версале.

18. Как отмечает Марк Гируар, план включал такие общественные заведения и учреждения, как парки (в первую очередь, огромный Булонский лес), больницы, школы, колледжи, казармы, тюрьмы и новый оперный театр (CitiesandPeople: ASocialandArchitec­turalHistory [New Haven: Yale University Press, 1985], p. 289). Примерно столетием позже Роберт Мозес предпринял аналогичную перестройку Нью-Йорка.

19. Цит. по Cities and People: A Social and Architec­tural History [New Haven: Yale University Press, 1985], p. 289), позднее изданной по-французски в качестве главы 9 в: Merriman. Aux marges de la ville: Faubourgs et banlieues en France, 1815-1871 (Paris: Seuil, 1994). Эта часть моей работы в большой мере основана на подробных и точных описаниях Мерримана. Если не обозначено иное, все переводы выполнены мною.

20. Мамфорд пишет: «Не были ли средневековые улицы Парижа одним из последних прибежищ городских свобод? Неудивительно, что Наполеон III санкционировал ликвидацию узких улиц и тупиков и снос целых кварталов, чтобы проложить широкие бульвары. Это было наилучшим из возможных способов защититься от нападения изнутри» (TheCityinHistory, pp. 369-70).

21. Цит. по Louis Girard, Nouvelle histoire de Paris: La deuxieme republique et le second empire, 1848-1870 (Paris, 1981), p. 126. Цит. по: Merriman, Aux marges de la ville, p. 15. Аналогии с более поздними «красными предместьями» – левыми рабочими предместьями, окружившими Париж, просто поразительны. Соуэто и другие поселения чернокожих жителей Южной Африки при апартеиде, хотя и строились с явной целью сегрегации, тоже стали непроходимыми и подрывными, на взгляд властей, местами.

22. Так как у проектировщиков не было надежной карты города, им пришлось прежде всего провести триангуляцию, для чего были построены временные деревянные башни. См. David H. Pinkney, Napoleon III and the Rebuilding of Paris (Princeton: Princeton University Press, 1958), p. 5.

23. Цит. по: Jeanne Gaillard, Paris, la ville, 1852-1870 (Paris, 1979), p. 38. Цит. по: Merriman, Aux marges de la ville, p. 10.

24. Там же, p. 8-9.

25. Там же, p. 9. Перевод c фр. Мерримана.

26. Pinkney, Napoleon III, p. 23. Городские поселения Западной Европы вследствие эпидемий и в целом высокой смертности в XIX в. были не способны воспроизводить население, это хорошо известно исторической демографии; рост городов происходил в значительной степени благодаря миграции из более здоровой сельской местности. Хотя это положение и оспаривается, данные в его поддержку довольно убедительны. См. выводы и оценки Jan de Vries, European Urbanization, 1500-1800 (Cambridge: Harvard University Press 1984) pp. 175-200.

27. Pinkney, Napoleon III, гл. 2.

28. Merriman, Aux marges de la ville, pp. 7-8. См также: T. J. Clark, The Painting of Modern Life: Paris in the Art of Manet and His Followers (Princeton: Princeton University Press, 1984), p. 35. Одержимость Луи Наполеона и Хаусманна прямыми линиями служила предметом многих шуток. Например, персонаж пьесы Эдмона Абуа мечтает о дне, когда сама Сена будет выпрямлена, потому что, по его словам, «ее изгибы довольно отвратительны» (цит. в Clark, The Painting of Modern Life, p. 35).

29. Pinkney, Napoleon III, р. 93.

30. Clark, The Painting of Modern Life, p. 66. Замечательный анализ того, как ориенталистские выставки, подробно изображавшие Старый Каир, деревню и т.п., дали арабским гостям Парижа совершенно новый взгляд на их общество, см.в: Timothy Mitchell, Colonizing Egypt (Berkeley: University of California Press, 1991), особенно chaps. 1-3.

31. Gaillard, Paris, la ville, p. 568, цит. по Merriman, Aux marges de la ville. p. 20.

32. David Harvey, Consciousness and the Urban Experience (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1985), p. 165, цит. по Merriman, Aux marges de la ville, p. 12. См. также: David Harvey, The Urban Experience (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1989), посвященную в основном тому же предмету.

33. Jacques Rougerie, Parislibre, 1871 (Paris, 1971), p. 19, цит. по: Merriman, Aux marges de la ville, p. 27.

34. Merriman, Aux marges de la ville, p. 28.

35. Там же, р. 30.

36. Я обязан этим проницательным наблюдением относительно Свидетеля Бенедикту Андерсону. И вообще, его анализ переписи и карты как суммирования классификационных сеток, особенно в колониальном контексте, очень повлиял на мои размышления здесь. См. An­derson, Imagined Comunities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism (London: Verso, 1983), а также замечательную книгу Thongchai Winichakul, Siam Mapped: A History of the Geo-Body of a Nation (Honolulu: University of Hawaii Press, 1994).

37. См. например, William E. Wormsley, "Traditional Change in Imbonggu Names and Naming Practices," Names 28 (1980): 183-94.

38. Принятие постоянных, унаследованных патронимов зашло далеко, но прошло не весь путь. Как государство должно связать имя, уникальное и однозначное, с индивидуумом? Подобно удостоверениям личности, номерам социального обеспечения и пропускным системам имена требуют сотрудничества населения, ношения их и предъявления по требованию должностного лица. В наиболее современных государственных системах это сотрудничество обеспечивается благодаря тому, что ясная идентификация личности делается предпосылкой получения ее прав; в более принудительных системах в случае отказа носить с собой идентификационные документы применяются штрафы. Если, однако, неповиновение широко распространено, люди будут либо не в состоянии идентифицировать себя, либо будут использовать ложные идентификации. Предельное удостоверение личности является неискоренимой отметкой на теле: татуировка, отпечатки пальцев, «подпись» ДНК.

39. Я чрезвычайно благодарен Биллу Дженнеру Йену Уилсону из Австралийского национального университета и Полу Смиту из Хейверфордского колледжа за их щедрый подарок – совет относительно Китая. Административные планы регистрации населения династий Квин и Хан были честолюбивы, но насколько были осознанными их цели, остается важным вопросом. Дженнер утверждает, что цели были в значительной степени осознаны, а Александр Вудсайд считает, что должно было быть значительное недопонимание.

40. См., например, W. J. F. Jenner, "Freedom and Backwardness: Europe and China," статья в издании центра гуманитарных исследований австралийского национального университета "Ideas of Freedom in Asia," July 4-6, 1994; и Patricia Ebrey, "The Chi­nese Family and the Spread of Confucian Values," in Gilbert Rozman, ed., The East Asian Region: Confucian Heritage and Its Modem Adaptation (Princeton: Princeton University Press, 1991), pp. 45-83.

41. Ebrey, "The Chinese Family," pp. 55-57.

42. Там же, p. 59.

43. По моим сведениям, Исландия – единственная европейская нация, которая не приняла постоянные фамилии к концу двадцатого века.

44. Сведения о Флорентийской переписи взяты полностью из David Herlihy and Christiane Klapisch-Zuber, Tuscans and Their Families: A Study of the Floren­tine Catasto of 1427 (New Haven: Yale University Press, 1985).

45. Значение вопроса о возрасте, подобно вопросу о владении землей, было существенно различным для государства и для обычной практики. См. там же, pp. 162-69. В местной практике точные возраст человека был не важен. Более важны были приблизительный возраст и порядок рождения (например, самый старший сын, младший сын); в catasto это отражено тенденцией считать возраст в единицах пяти или десяти лет (например, тридцать пять, сорок, сорок пять, пятьдесят и шестьдесят лет). Для государства, однако, точный возраст был важен по нескольким причинам. Возраст «взрослой финансовой жизни» – так же, как возраст воинской повинности – наступал в восемнадцать лет, и каждый человек старше шестидесяти лет не был обязан платить подушный налог. Как можно было ожидать, имелись демографически невероятные сведения о возрасте, переполненные декларациями о возрасте ниже восемнадцати и более шестидесяти. Подобно фамилии, обозначение возраста в строгом, линейном, хронологическом смысле приживается только благодаря государственному проекту.

46. На Западе женщины и домашняя прислуга обычно последними получали фамилии (и право голоса), потому что они были юридически включены в категорию младших при мужчине – главе семьи.

47. Для других фамилий ссылка на отца не настолько очевидна. Так, имя «Виктор Гюго» первоначально означало бы просто «Виктор, сын Гюго».

48. Я очень обязан Кейт Стантон, проницательному исследователю, за ее исследование истории этой проблемы.

49. См. C. M. Matthews, English Surnames (London: Weidenfeld and Nicolson, 1966), pp. 35-48.

50. Как отмечает Мэтьюз, «скромный крестьянин с одним только куском земли так же стремился к признанию его старшим сыном его отца, как и богатый человек, наследующий большое состояние. Земля можно было требовать и получить только в Манориальном Суде, при этом нужно было иметь «свиток Суда» [то есть копию], который содержал имя владельца, внесенное в постоянную запись. Эта система дала людям прямой стимул иметь ту же самую фамилию, которую внесли в свиток их отец и дед» (там же., p. 44). И учитывая капризы смертности в Англии четырнадцатого века, младшие сыновья тоже хотели носить эту фамилию, на всякий случай.

51. В исторических документах можно иногда заметить момент, когда постоянная фамилия только устанавливалась. При Генрихе VIII в начале шестнадцатого века, например, валлиец, который явился в суд и был спрошен об имени, ответил, в валлийской манере: «Томаса Ап [сын] Уильяма, Ап Томас, Ап Ричард, Ап Ноэл, Ап Эван Воган». Судья разбранил его и велел «оставить старую манеру... После чего он назвал себя Мостон, по имени его основного дома, и оставил это имя своему потомству» (William Camden, RemainsConcerningBritain, ed. R. D. Dunn [1605; Toronto: University of Toronto Press, 1984], p. 122). Эта «административная» фамилия, конечно же, осталась почти неизвестной соседям Томаса.

52. См. классическую работу Rodney Hilton, Bond Men Made Free: Medieval Peasant Movements and the English Rising of 1381 (New York: Viking Press, 1977), pp. 160-64.

53. Я особенно признателен Rosanne Ruttan, Otto van den Muijzenberg, Harold Conklin и Charles Bryant, которые навели меня на след филиппинского примера. Ключевой документ - Domingo Abella, ed., Catalogo alfabetico de Apellidos (Manila: National Archives, 1973). См. также краткое изложение в O. D. Corpuz, The Roots of the Filipino Nation, vol. 1 (Quezon City: Aklahi Foundation, 1989), pp. 479-80. Проницательный анализ наименования и формирования идентичности среди народа Каро-Батак колониальной Восточной Суматры см. Mary Margaret Steedly, "The Importance of Proper Names: Language and 'National' Identity in Colonial Karoland," Ameri­can Ethnologist 23, no. 3 (1996): 447-75.

54. Почти триста лет испанский календарь для Филиппин был на один день впереди основного испанского календаря, потому что экспедиция Магеллана, конечно же, не перевела часы, пройдя при движении на запад, пройдя полпути вокруг земного шара.

55. Abella, Catalogo alfabetico de Apellidos, p. viii.

56. Там же, p. vii.

57. Как будто филиппинцы не имели совершенно адекватных устных и письменных генеалогических схем, чтобы достичь той же самой цели.

58. Abella, Catalogo alfabetico deApellidos, p. viii.

59. По поводу истории постоянных патронимов во Франции и их отношения к строящемуся государству см. замечательную книгу Anne Lefebvre-Teillard, Le nom: Droit et histoire (Paris: Presses Universitaires de France, 1990). Она исследует процесс, посредством которого государственные чиновники, административные и судебные, постепенно приняли некоторые методы наименования и ограничили условия, при которых имена могли бы быть изменены. Гражданские регистры, наряду с livret famille (семейными книгами), стали к концу девятнадцатого столетия важными инструментами для полицейской администрации, для воинской повинности, гражданского и уголовного судопроизводства и контроля выборов. Возникновение стандартной фразы при столкновении между полицейским и гражданином: «Vos papiers, Monsieur» датируется этим периодом. Испытав «ослепление» администрации, вызванное потерей гражданских регистров при пожаре отеля Вийе (здание муниципалитета) и Дворца Правосудие в конце Коммуны в 1871, чиновники озаботились дубликатами регистров.

60. Robert Chazon, "Names: Medieval Period and Establishment of Surnames," Encyclopedia Judaica (Jerusalem and Philadelphia: Keter Publishers and Coronet Books, 1982), 12:809-13. В 1930-ых годах нацисты провели ряд «декретов об имени», чья единственная цель состояла в том, чтобы отличить евреев от неевреев. Евреи, носящие по-арийски звучащие имена, должны были изменить их (или добавить к ним «Израиль» или «Сарра»), поскольку были арийцы, которые носили имена, звучащие, как еврейские. Списки одобренных имен компилировались, и спорные случаи были представлены в Государственную канцелярию для генеалогического исследования. Как только эти административные экзерсисы были выполнены, одно имя человека могло выделить его для депортации или экзекуции. См. Robert M. Rennick, "The Nazi Name Decrees of the Nineteen Thirties," Journal of the American Name Society 16 (1968): 65-88.

61. Турция, например, приняла фамилии только в 1920-ых годах как часть кампании модернизации Ататюрка. Костюмы, шляпы (а не фески), постоянные фамилии и современный статус государственности – все принималось вместе в схеме Ататюрка. Реза Шах, отец свергнутого шаха, приказал, чтобы все иранцы брали в качестве фамилии название города, где они жили, чтобы к навести порядок в фамилиях, употреблявшихся в стране. Али Акбар Рафзаньяни, таким образом,

означает Али Акбар из Рафзаньяна. Хотя эта система имеет преимущество обозначения мест жительства представителей того поколения, которое приняло ее, она, конечно, не много разъясняет в местном масштабе Рафзаньяна. Разве что государство особенно заинтересовано в контроле тех, кто передвигается или вообще кочует.

62. Диетические законы, которые практически исключают возможность совместной трапезы – также мощные устройства социального исключения. Установить набор таких культурных правил, которые отделяют стеной группу от ее окружения, лишают членов группы возможности говорить или есть с другими – первоклассное начало.

63. Это – чистая правда, несмотря на тот факт (проницательно указанный Бенедиктом Андерсоном), что «национальное прошлое» является часто подделкой.

64. Eugen Weber, Peasants into Frenchmen: The Modernization of Rural France, 1870-1914 (Stanford: Stanford University Press, 1976), chap. 6. Вебер указывает, что в последнюю четверть девятнадцатого века половина французов, достигших взрослости, имела другой родной язык, не французский. См. замечательную книгу Peter Sahlins's Boundaries: TheMakingofFranceandSpaininthePyrenees (Berkeley: University of California Press, 1989) для обсуждения французской языковой политики на периферии. Хотя административные официальные языки имеют происхождение, которое уходит корнями, по крайней мере, в шестнадцатое столетие, навязывание национального языка в других сферах происходит, самое раннее, в середине девятнадцатого века.

65. Освещающий этот процесс аналитический обзор см. Abram de Swaan, In Care of the State (Oxford: Polity Press, 1988), особенно chap. 3, "The Elemen­tary Curriculum as a National Communication Code," pp. 52-117.

66. Weber, Peasants into Frenchmen, p. 73.

67. Цит. там же, p. 113.

68. Там же, p. 197.

69. Тщательное описание географии стандартных рыночных областей см. G. William Skinner, Marketing and Social Structure in Rural China (Tucson: Associa­tion of Asian Studies, 1975).

70. Многое из следующего материала по централизации транспорта во Франции взято из прекрасного обзора Cecil O. Smith, Jr., "The Longest Run: Public Engi­neers and Planning in France," American Historical Review 95, no. 3 (June 1990): 657-92. См. также великолепное обсуждение и сравнение Corps des Ponts et des Chaussees с американским корпусом армейских инженеров в Theodore Porter, Trust in Numbers: The Pursuit of Objectivity in Science and Public Life (Princeton: Princeton University Press, 1995), chap. 6.

71. Weber, Peasants into Frenchmen, p. 195.

72. Шли непрерывные дебаты различного плана: стоимость, коммерческая жизнеспособность, военная эффективность. Часть этой истории можно найти в Francois Caron, Histoire de ['exploitation d'un grand reseau: La compagnie des chemins de fer du Nord (Paris: Mouton, 1973), and Louis-Maurice Jouffroy, L'ere du rail (Paris: A. Colin, 1953). Я благодарю Эзру Сулеймана за его библиографическую помощь.

73. Техническая близость путешествия по рельсам к прямым линиям и точному расписанию становится, наряду со «стремительностью», важной эстетической характеристикой в модернизме вообще.

74. Smith, "The Longest Run," pp. 685-71. Смит утверждает, что по плану «Звезда Леграна» имелось в виду, что множество резервистов, собираемых для Первой мировой войны, должны были направиться через Париж, а более децентрализованный план имел бы гораздо более прямые маршруты к фронту: «Некоторые резервисты из Страсбурга отправлялись в столицу, надевали свою форму в Бордо и возвращались, чтобы сражаться в Альсаче». Генерал фон Мольтке заметил, что он имел шесть различных рельсовых линий для перемещающихся отрядов от Северной немецкой конфедерации до зоны военных действий между Мозелем и Рейном, в то время как французские отряды, прибывающие на фронт, должны были переправляться в Страсбург или Метц, объезжая Вогезские горы. Наконец, возможно, самое главное, как только Париж был окружен, Звезда Леграна была обезглавлена. После войны высшее командование настаивала на постройке поперечных путей, чтобы исправить положение.

75. См. Ian Hacking, The Emergence of Probability: A Philosophical Study of Early Ideas About Probability, Induction, and Statistical Inference (Cambridge: Cambridge University Press, 1975).

76. Я чрезвычайно благодарен Городскому музею Амстердама за предоставление копии карты, воспроизведенной в этой книге как рис. 13, и, прежде всего, за организацию прекрасной выставки «Голодная зима и освобождение Амстердама» и сопроводительный каталог к ней Here, backwhen... (Amsterdam: City Museum, 1995).

77. Here, backwhen..., p. 10.

78. С тех пор, как это известно лучше всего из истории Анны Франк, многие граждане прятали евреев в городе и в сельской местности, поэтому депортация, как систематическое административное мероприятие в конечном счете потерпело неудачу. Поскольку еврейское население становилось все более невидимым для властей, они были вынуждены положиться на тех голландских коллаборационистов, которые стали их местными осведомителями.

79. Даже когда эти факты кажутся динамическими, они обычно представляют собой результат многократных статических наблюдений, а за время, через которое «соединяют точки» процесса, происходит появление непрерывного движения. На деле, что фактически случилось между, скажем, наблюдением А и наблюдением B, остается тайной, которая прикрывается в соответствии с соглашением простым проведением прямой линии между этими двумя точками данных.

80. Это – путь, при помощи которого Бенедикт Андерсон помещает их в ImaginedCommunities, p. 169.

81. Я благодарен Лэрри Ломанну за то, что он отстаивал передо мной тот взгляд, что чиновники не обязательно обладают более абстрактным и узким видением действительности, чем обычные люди. Скорее, факты, в которых они нуждаются – те, которые отвечают интересам и методам их институциональных ролей. Он предпочел бы, я думаю, чтобы я вообще опустил термин «упрощение», но я все-таки его употребляю.

82. Здесь имеются по крайней мере три проблемы. Первая – главенство категорий. Как классифицировать человека, который обычно работает на родственников, которые иногда кормят его, позволяют ему использовать часть их земли, как собственную, или платить ему с урожая или наличными деньгами? Иногда весьма произвольные решения относительно того, как классифицировать такие случаи скрываются в тени заключительных результатов, в котором появляются только преобладающие категории. Теодор Портер обращает внимание, что чиновники во Французской канцелярии национальной статистики сообщают, что даже обученные кодировщики закодируют до 20 процентов профессиональных категорий по-разному (TrustinNumbers, p. 41). Цель статистического офиса состоит в том, чтобы обеспечить максимальную надежность кодировщиков, даже если соглашения, принимаемые для достижения этой цели, жертвуют кое-какими истинными государственными делами. Вторая проблема, которой мы возвратимся позже, состоит в том, как категории и, особенно, стоящая за ними государственная власть формируют данные. Например, в течение спада в Соединенных Штатах в 1970-ых годах, имелись некоторые подозрения, что официальный уровень безработицы, достигший 13 процентов, был преувеличен. Главная причина, как утверждалось, состояла в том, что многие номинально безработные работали «вне записей» в неофициальной экономике и не сообщали о своем доходе или занятости из страха перед налоговой службой. Можно было говорить тогда, да и сегодня можно сказать, что финансовая система спровоцировала закулисную действительность, которой было суждено остаться вне банка данных. Третья проблема состоит в том, что те, кто собирают и обобщают информацию, могут иметь особые интересы в том, что показывают эти данные. Во время вьетнамской войны важность числа жертв и умиротворенных деревень как мера успеха противопартизанского движения соблазняла командующих раздувать числа, чтобы понравится начальству – на короткое время.

83. Цель состоит в том, чтобы избавиться от субъективной изменчивости со стороны переписчиков или кодировщиков. И это требует стандартных, механических процедур, которые не оставляют никакого места для личного суждения. См. Porter, Trust in Numbers, p. 29.

84. Charles Tilly, Coercion, Capital, and European States, a.d. 990-1992 (Ox­ford: Blackwell, 1990), p. 100.

85. Показательно для этой тенденции в научном лесоводстве существование значительной литературы по «оптимальной теории управления», которая взята из науки управления. Для справок и библиографии см. D. M. Donnelly and D. R. Betters, "Optimum Control for Scheduling Final Harvest in Even-Aged Forest Stands," Forest Ecology and Management 46 (1991): 135-49.

86. Карикатура пока не приводится, потому что она не относится к лирическому утопизму ранних сторонников государственных наук. Я цитирую отца прусской статистики, Эрнста Энгеля: «Чтобы получить точное представление о жизни человека, статистическое исследование сопровождает человека через все его земное странствование. Оно учитывает рождение, крещение, вакцинацию, успехи в обучении, усердие, окончание школы, последующее образование и развитие, и, когда он становится взрослым, его телосложением и его способностью носить оружие. Оно также сопровождает последующие его шаги по жизненному пути; оно учитывает выбранное им занятие, как он основывает свое домашнее хозяйство и управляет им, экономил ли он в юности, заботился ли о старости, когда и в каком возрасте он женится, и кого он выбирает, кто его жена – статистика заботится о нем, какие вещи подходят для него и когда они неудачны. Если он переносит кораблекрушение в жизни, подвергается материальному, моральному или духовному крушению, статистика тоже принимает это во внимание. Статистика оставляет человека только после его смерти – после того, как она установила точную дату его смерти и отметило причины, которые вызвали его конец». (Цит. по Ian Hacking, The Taming of Chance [Cambridge: Cambridge University Press, 1990], p. 34). Трудно представить себе более полный список государственных интересов начала девятнадцатого века и тот бумажный след, который они вызвали.

87. Тилли, вторя колониальной тематике, описывает многие из этих процессов в пределах европейского национального государства как замену косвенного правления прямым принуждением (Coer­cion, Capital, andEuropeanStates, pp. 103-26).

88. Donald Chisholm, Coordination Without Hierarchy: Informal Structures in Multiorganizational Systems (Berkeley: University of California Press, 1989), p. 10.

89. Этот процесс наилучшим образом описан Бенедиктом Андерсоном: «Руководствуясь его [колониального государства] воображаемой картой, оно организовывало новую образовательную, юридическую, здравоохранительную, полицейскую и иммиграционную бюрократию, которую оно всегда строило на принципе этнических и расовых иерархий. Поток подчиненных поселений через сеть дифференциальных школ, судов, клиник, отделений полиции и офисов иммиграции создавал привычное движение, которое на время давало реальную социальную жизнь более ранним фантазиям государства» (ImaginedCommunities, p. 169). Связанный с этим аргумент относительно культурного измерения государственного строительства в Англии можно найти в Philip Corrigan and Derek Sayer, The Great Arch: English State Formation as Cultural Revolution (Oxford: Blackwell, 1991).

И Коллегия Картографов создала Карту Империи, по размерам равную самой Империю и совпадавшую с ней до последней точки….. Потомки же сочли эту Пространную Карту бесполезной и не без кощунства оставили ее на произвол Солнца и Холодов.

Суарес Миранда. Путешествия осмотрительных мужей.

1658.

Средневековый город или старинная часть средневосточного города (medina), если их облик не слишком искажен временем, на аэрофотосъемке имеют специфически беспорядочный вид. Или, точнее говоря, не подчинены никакой идеальной абстрактной форме. Улицы, переулки и проходы пересекаются под самыми разными углами, причем густота этой сети напоминает замысловатую сложность некоторых органических процессов. В средневековых городах, нуждавшихся для обороны в стенах и рвах, следы постепенно удалявшихся от центра стен очень напоминают годовые кольца дерева. Наглядным примером может служить вид города Брюгге около 1500 г. (рис. 8). Это типичный средневековый город с крепостными стенами, рынком, рекой и каналами, служившими, пока не засорились, артериями этого города купцов и текстильщиков.

Рис. 8. Город Брюгге около 1500 г., из живописного собрания Ратуши г. Брюгге.

Конечно, если город не строился по единому проекту, его структуре недостает геометрической логики, но жителей это никак не смущало. Легко представить, что большинство его мощеных улиц поначалу были протоптанными пешеходными тропами. Тем, кто вырос в его кварталах, Брюгге совершенно понятен. Его переулки и закоулки отражают их обычные повседневные передвижения. Путешественник или торговец, впервые приехавший в город, наверняка заплутался бы, но лишь потому, что город лишен вторичной, абстрактной логики, которая позволила бы пришельцу ориентироваться самостоятельно. Можно сказать, что городской пейзаж Брюгге 1500 г. отдает местному знанию преимущество перед внешним, в том числе и перед внешней политической властью[1]. В структуре города это преимущество функционирует пространственно, в структуре языка оно аналогично функционированию трудного, малопонятного диалекта. Как полупроницаемая мембрана, оно облегчает ориентировку в городе его уроженцам и одновременно затрудняет ее для тех, кто здесь не вырос и не владеет этим особым географическим диалектом.

Исторически относительная непроходимость городских кварталов (или их загородных аналогов – холмов, болот и лесов) для пришельцев обеспечивала надежность жизненно важного рубежа – политическую независимость от внешней власти. Простейший способ определить наличие такого рубежа – спросить, сумеет ли пришелец найти здесь дорогу без проводника (уроженца этого края). И если ответ отрицательный, то территория, на которой проживает данное сообщество, хоть в какой-то мере защищена от внешнего вторжения. В сочетании с местной солидарностью, эта защита не раз доказала свое политическое значение в таких разноплановых исторических событиях, как городские хлебные бунты в Европе конца XIII – начала XIX вв., стойкое сопротивление алжирского Фронта национального освобождения французам в Казбе[2] и политическая жизнь восточного базара, позволившая свергнуть шаха Ирана. Таким образом, невнятность местной географии для посторонних была и остается надежным ресурсом политической автономии[3].

Не решаясь перепроектировать старинные города (ниже мы рассмотрим этот вопрос подробнее), государственные власти стремились хотя бы составить карты старых труднопроходимых поселений, чтобы облегчить политическое и административное управление ими. После революции тщательной военной картографической разведке подверглось большинство основных городов Франции. Власть хотела обеспечить себе возможность в случае восстания в той или иной части города быстро попадать в нужное место и принимать эффективные меры по подавлению бунтовщиков[4].

Как и следовало ожидать, государственные власти и проектировщики городов стремились преодолеть эту пространственную неразбериху и сделать географию городов возможно более ясной для внешнего глаза. Их отношение к кажущемуся сумбуру исторически сложившейся городской застройки мало чем отличалось от отношения лесников к естественной хаотичности природного леса. Геометрически правильные поселения (сетчатые городские структуры) уходят корнями в прямолинейную военную логику. Квадратный, упорядоченный, стандартный римский военный лагерь (castra) имеет много преимуществ. Солдаты легко осваивают способы его возведения; командиры отрядов точно знают расположение своих подчиненных и других отрядов; любой посыльный из Рима или чиновник, прибывающий в лагерь, точно знает, где искать нужного ему офицера. Из общих соображений понятно, что идея лагерей и городов, построенных по одной и той же схеме, как символ порядка и власти, может быть привлекательной для огромной и многоязычной империи. Не говоря уже о том, что при прочих равных условиях город, построенный по простой логике повторения, оказывается наиболее удобным для управления и охраны.

При всех политических и административных удобствах геометрически правильной городской планировки, особую эстетическую ценность придала ей эпоха Просвещения, с энтузиазмом воспринимавшая прямые линии и видимый порядок. Яснее всех это отношение выразил Декарт: «Старинные города, разрастаясь с течением времени из небольшихпосадов и становясь большими городами, обычно столь плохо распланированы по сравнению с городами-крепостями, построенными на равнине по замыслу одного инженера, что, хотя, рассматривая эти здания по отдельности, нередко находишь в них никак не меньше искусства, нежели в зданиях крепостей, однако при виде того, как они расположены – здесь маленькое здание, там большое – и как улицы от них становятся искривленными и неравными по длине, можно подумать, что это скорее дело случая, чем разумной воли людей»[5].

Декартовское представление о хорошем городе заставляет вспомнить о лесопосадках: прямые улицы, пересекающиеся под прямыми углами; здания одинаковые и по размеру, и по форме; все построено по единому и всеобщему плану.

Избирательное сродство между сильным государством и стереотипно спроектированным городом очевидно. Льюис Мамфорд, историк городской планировки, видит корни современного европейского градостроения в открытом, четком барочном стиле итальянских городов-государств. Он считает, и с ним вполне согласился бы Декарт, что: «Одна из великих интеллектуальных побед эпохи барокко состояла в организации пространства, в обеспечении его непрерывности, сведении его к мере и порядку»[6]. По сути, барочная перепланировка средневековых городов — с появлением огромных зданий, распахнутых пространств и площадей и стремлением к однотипности, пропорции и перспективе — была призвана выразить великолепие и подавляющую власть государя. Эстетические соображения нередко одерживали верх над сложившейся социальной структурой и повседневной городской жизнью. «Задолго до того, как изобрели бульдозеры, - добавляет Мамфорд, - итальянские военные инженеры освоили (благодаря их профессиональной специализации на разрушениях) навыки бульдозерного мышления: стереть все с лица земли и начертать на ней собственные несгибаемые математические линии»[7].

За видимой мощью барочного города скрывалась скрупулезная забота о военной защите государя от внутренних и внешних врагов. Так, и у Альберти, и у Палладио главные артерии города мыслятся как военные дороги (viae militaires). Такие дороги должны были быть прямыми, и, по мнению Палладио, «дороги будут тем удобнее, чем они ровнее: то есть на них не должно быть ни одного участка, где бы армии было трудно маршировать!»[8]

Конечно, на свете есть немало городов, более или менее соответствующих Декартовой модели. Очевидно, что в большинстве своем они проектировались как совершенно новые, часто утопические[9]. Там, где города строились не по императорскому декрету, отцы-основателями закладывали их так, чтобы в будущем они могли вместить сколько угодно новых повторяющихся однотипных квадратов застройки[10]. Вид с птичьего полета на центр Чикаго конца в. (равно подошли бы Филадельфия Уильяма Пенна или Нью-Хейвен) служит хорошим примером подобного города-сетки (рис. 9).

С точки зрения удобства управления планировка Чикаго выглядит почти утопической. Она легко схватывается взглядом, так как состоит из многократно повторяющихся прямых линий и прямых углов[11]. Даже реки, похоже, почти не нарушают неослабную симметрию города. Чужаку — или полицейскому — довольно легко найти нужный адрес, никакие проводники для этого не нужны. Осведомленность местных уроженцев не имеет никаких преимуществ перед неосведомленностью чужаков. А если к тому же, как в верхнем Манхэттене, улицы (streets) последовательно пронумерованы и пересекаются более длинными и тоже последовательно пронумерованными проспектами (), то план приобретает еще большую прозрачность[12]. Наземная упорядоченность города-сетки облегчает упорядочение его подземных коммуникаций – водопровода, стоков, коллекторов, электрических кабелей, газопроводов и метрополитена, что не менее важно для городских властей. Доставка почты, сбор налогов, проведение переписи, перемещение припасов и людей в город и из города, подавление восстаний и беспорядков, рытье канав для труб и коллекторных сетей, розыск преступников или уклоняющихся от службы призывников (если они прописаны по указанному адресу), планирование общественного транспорта, водоснабжения и уборки мусора – все становится гораздо проще благодаря этой сеточной логике.

Рис. 9. Карты центра города Чикаго, примерно 1893 г.

Отметим три наиболее важных особенности геометрически упорядоченных человеческих поселений. Первая состоит в том, что эта упорядоченность обнаруживается не столько при перемещениях по улицам города, сколько сверху и снаружи. Подобно участнику парада или рабочему у длинного конвейера, отдельный пешеход, находясь в сердцевине этой сетки, не может охватить взором всю городскую планировку. Симметрию целого можно усмотреть либо из схемы, какую, вероятно, начертил бы и школьник, если бы ему дали линейку и чистый лист бумаги, или из повисшего высоко над землей вертолета, откуда смотрит на землю Бог или высшая власть. Возможно, это пространственное отношение изначально присуще самому процессу городского или архитектурного планирования, которое предполагает миниатюризацию и моделирование, позволяющие хозяину или проектировщику смотреть на эти модели сверху вниз, будто из окна вертолета.[13] В конце концов, действительно ведь нет никакого другого способа представить себе, как будет выглядеть законченный крупномасштабный строительный проект, кроме как изобразить его в уменьшенном виде. Однако в результате, как мне кажется, по этим игрушечного размера макетам о пластических свойствах и визуальной организации объекта судят с таких позиций, которые мало кому из людей доступны.

Миниатюризацию, достигаемую с помощью макетов городов и пейзажей, на практике можно наблюдать при полете на самолете. Съемки с высоты птичьего полета (см. карту Чикаго) перестали быть просто картографической традицией, результатом соглашения. Аэрофотосьемка с большой высоты придает порядок и симметрию тому, что на земле может казаться беспорядком. Значение самолета для современного мышления и планирования чрезвычайно велико. Задавая перспективу, сглаживающую топографические различия на земле, как на холсте, полет заставлял снова устремиться к «синоптическому видению, рациональному контролю, планированию и пространственному порядку»[14].

Вторая особенность отчетливо видимой извне упорядоченности городской планировки состоит в том, что грандиозный план этого целого может быть никак не связан с повседневной жизнью его обитателей. Конечно, некоторым государственным службам удобнее работать, а в некоторые отдаленные места легче попадать, но эти явные преимущества легко сводятся на нет такими постоянными неудобствами, как отсутствие плотной уличной жизни, постоянный надзор со стороны властей, утрата придающих городу уют милых пространственных неправильностей, мест для неформального отдыха и чувства соседства. Формальный порядок геометрически правильной городской планировки и не может быть ничем иным: это формальный порядок. Его видимая стройность несет ритуальные или идеологические черты, напоминающие о порядке парада или казармы. То, что этот порядок удобен муниципальным и государственным властям, управляющим городом, вовсе не означает, что он идет на пользу его жителям. Впрочем, не будем спешить с обсуждением вопроса об отношениях между формальным пространственным порядком и социальной жизнью.

Третий примечательный аспект гомогенной, геометрической, однородной недвижимости – ее удобство в качестве стандартизованного рыночного товара. Подобно Джефферсоновской схеме межевания или предложенной Торренсом системе оформления прав собственности на вновь открываемые земли, сетка задает правильные участки и кварталы, идеальные для купли-продажи. Именно благодаря тому, что эти абстрактные единицы оторваны от какой-либо экологической или топографической реальности, они напоминают своего рода валюту, которую можно бесконечно накапливать и делить. Эта особенность сеточной планировки одинаково удобна для инспектора, планировщика и торговца недвижимостью. В этом случае бюрократическая и коммерческая логика идут рука об руку. Как замечает Мамфорд, «красота этого механического рисунка, с коммерческой точки зрения, должна быть проста. Такой план не ставит перед инженером ни одной из тех специфических проблем, которые возникают в работе с участками неправильной формы и изогнутыми границами. Даже мальчишка-посыльный сумел бы рассчитать площадь улицы или продающегося участка, даже секретарь адвоката смог бы составить купчую, просто подставляя надлежащие размеры в стандартный документ. И наконец, любой городской инженер без какого-либо архитектурного или социологического образования, вооруженный лишь T-квадратом и треугольником, сумел бы «спроектировать столицу со стандартными участками, стандартными кварталами, стандартной шириной улиц.... Само отсутствие более детальной привязки к ландшафту или к человеческим целям лишь увеличивает, благодаря этой неопределенности, ее повсеместное удобство для обмена» <[15].

Подавляющее большинство городов Старого Света представляют собой некий исторический сплав Брюгге и Чикаго. И хотя в головах политических деятелей, диктаторов и проектировщиков не раз возникали планы тотальной перестройки существующих городов, финансовая и политическая цена этих замыслов оказывалась такой высокой, что они, как правило, оставались на бумаге. Частичное же проектирование, напротив, становится все более обычным делом. Центральное ядро многих старинных городов похоже на Брюгге, а новые предместья несут черты одного или нескольких проектов. Иногда это расхождение признается официально, как в случае резко несоответствующих друг другу старого Дели и имперской столицы Нью-Дели.

Случалось, что власти предпринимали драконовские меры для перестройки уже существующих городов. Так, перестройка Парижа префектом Сены бароном Хаусманном при Луи Наполеоне превратилась в грандиозную программу общественных работ, продолжавшуюся с 1853 г. по 1869 г. Программа Хаусманна поглотила беспрецедентное количество общественных средств, она предусматривала насильственное переселение десятков тысяч людей и могла быть осуществлена лишь единоличной исполнительной властью, не подотчетной избирателям.

Логика реконструкции Парижа напоминает логику преобразования естественно растущих лесов в научно организованные и специально предназначенные для унитарного финансового управления. И здесь мы видим тот же акцент на упрощении, четкости, прямых линиях, центральном управлении и синоптическом схватывании целого. Как и в случае с лесом, план этот оказался во многом выполнен. Разница, однако, в том, что план Хаусманна был призван не столько служить финансовым целям, сколько повлиять на поведение и чувства парижан. И хотя этот план, безусловно, обеспечил столице гораздо более четкое финансовое пространство, эта четкость явилась побочным продуктом стремления сделать город более управляемым, преуспевающим, здоровым и архитектурно импозантным[16]. Другое примечательное отличие состоит в том, что люди, насильственно выселенные из города по плану Второй Империи, могли отомстить городу и сделали это. Как мы увидим, перестройка Парижа стала предвестником многих парадоксов позднего авторитарного модернизма в проектировании, которые мы ниже рассмотрим более подробно.

Рис. 10. Карта Парижа 1870 г., показывающая главные новые улицы, построенные между 1850 и 1870 гг.

План, приведенный на рис. 10, показывает и новые бульвары, построенные по стандартам Хаусманна, и дореволюционные внутренние бульвары, которые были расширены и выпрямлены[17]. Однако видеть в предпринятой реконструкции всего лишь новую карту улиц значило бы сильно недооценивать это предприятие. При всех разрушениях и огромных масштабах строительства, при всей четкости, появившейся у плана улиц, новый образ Парижа нес явные следы усилий приспособления к сложившемуся веками образу старого города. Внешние бульвары, например, следуют линии старой таможенной стены (octroi) 1787 г. Но программа Хаусманна была гораздо масштабнее, чем просто реорганизация уличного движения. Новая четкость бульваров сопровождалась изменениями, которые решительно меняли повседневную жизнь: новый водопровод, гораздо более эффективная канализация, новые рельсовые линии и новые остановки, централизованные рынки (Les Halles), газопроводы и освещение, новые парки и общественные скверы[18]. Новый Париж, созданный Луи Наполеоном, к началу нового столетия вызывал всеобщее восхищение великими результатами общественных работ, став предметом поклонения всех будущих зарубежных проектировщиков.

В основе планов перестройки Парижа, выдвинутых Луи Наполеоном и Хаусманном, лежала военная безопасность государства. Перестройка города должна была, прежде всего, защитить его от народных восстаний. Как писал Хаусманн, «порядок в этой Жемчужине городов – одна из главных предпосылок общей [общественной] безопасности»[19]. За двадцать пять лет до 1851 г. баррикады воздвигались девять раз. Луи Наполеон и Хаусманн были свидетелями революций 1830 и 1848 гг.; а недавние июньские события и сопротивление перевороту Луи Наполеона стали самыми серьезными беспорядками столетия. Только что вернувшийся из изгнания Луи Наполеон хорошо понимал, сколь хрупкой может оказаться его власть.

Очаги бунта не были, однако, равномерно распределены по территории Парижа. Сопротивление концентрировалось в рабочих кварталах, имевших запутанную, непрозрачную планировку – как в Брюгге[20]. Осуществленное в 1860 г. присоединение «внутренних предместий» (они располагались между таможенной стеной и внешними укреплениями, там проживало 240 000 чел.) было явно направлено на обеспечение контроля над ceinturesauvage, который до тех пор оставался вне полицейского надзора. Хаусманн описывает эту территорию как «плотный ряд предместий, находящихся в ведении двадцати разных администраций, застроенный случайным образом, пронизанный невообразимой сетью узких и извилистых улиц, переулков и тупиков, где кочевое население, никак не связанное с землей [недвижимостью] и лишенное сколько-нибудь эффективного надзора, растет с чудовищной быстротой»[21]. Очаги революции обнаружились и в пределах самого Парижа: Марэ и особенно предместье Сент-Антуан стали центрами сопротивления государственному перевороту, совершенному Луи Наполеоном.

Военный контроль над этими чреватыми восстанием местами, которые тогда еще не были как следует нанесены на карту, был неотъемлемой частью плана Хаусманна[22]. Предусмотренный проектом ряд новых проспектов между внутренними бульварами и таможенной стеной должен был облегчить перемещение войск между казармами, расположенными на окраине города, и непокорными районами. По замыслу Хаусманна, его новые дороги должны были обеспечить множество рельсовых и мощеных подъездных путей, связывающих каждый район города с военными подразделениями, отвечающими за порядок в нем.[23] Так, например, новые бульвары на северо-востоке Парижа позволяли быстро перебросить войска из Курбевуа к Бастилии для усмирения беспорядков в Сент-Антуанском предместье[24]. Размещение многих новых рельсовых линий и платформ было продиктовано такого рода стратегическими задачами. Непокорные кварталы по возможности уничтожались или рассекались новыми дорогами, общественными территориями и торговыми центрами. Обосновывая необходимость ссуды в 50 миллионов франков для начала работ, Леон Фоше подчеркивал интересы государственной безопасности: «Интересы общественного порядка не меньше, чем интересы охраны здоровья, требуют, чтобы через этот район баррикад как можно скорее была проложена широкая просека»[25].

Необходимость реконструкции Парижа диктовалась и интересами здравоохранения. Меры, необходимые, по мнению гигиенистов, для оздоровления Парижа, одновременно повышали его экономическую эффективность и военную безопасность. Устарелые коллекторы и выгребные ямы, падеж 37 000 лошадей (1850 г.) и ненадежный водопровод делали жизнь в Париже просто опасной. Город имел самый высокий показатель смертности во Франции и был подвержен ужасным эпидемиям холеры: в 1831 г. болезнь унесла 18 400 чел., в том числе премьер-министра. Она особенно бушевала в районах революционного сопротивления, где из-за скученности и антисанитарии смертность была самой высокой[26]. Париж Хаусманна (для тех, кого не выслали) стал гораздо более здоровым городом: улучшение циркуляции воздуха и воды, открытость улиц солнечному свету снижали опасность эпидемий – так же, как улучшение оборота товаров и рабочей силы (к тому же более здоровой рабочей силы) повышало экономическое благосостояние города. Так утилитарная логика эффективности труда и коммерческого успеха соединялась со стратегическими интересами и нуждами здравоохранения.

Решающую роль в реконструкции Парижа сыграли и политико-эстетические вкусы самого Луи Наполеона, движущей силы этого предприятия. Назначая Хаусманна префектом Сены, Луи Наполеон вручил ему карту, предусматривавшую центральный рынок, Булонский лес и многие улицы, которые со временем были построены. Нет сомнения, что в основе планов Луи Наполеона лежали идеи сен-симонистов из утопического журнала «Глоб» и образцовые городские общины, описанные Фурье и Кабэ[27]. Их грандиозные проекты подогревали его собственное стремление сделать величие обновленной столицы символом величия его режима.

Как это часто случается с авторитарными проектами модернизации, политические вкусы правителя время от времени входили в противоречие с чисто военными и функциональными задачами. Прямолинейные улицы были, конечно, очень хороши для переброски войск на борьбу с повстанцами, но при этом они должны были украситься изящными фасадами и оканчиваться внушительными зданиями, производящими должное впечатление на путешественников[28]. Однотипные современные здания на новых бульварах могли бы обеспечить гражданам более здоровое жилье, но чаще всего это была лишь видимость. Строительные инструкции касались почти исключительно видимых поверхностей зданий, а за этими фасадами можно было настроить массу переполненных, душных клетушек для сдачи в аренду, что многие строители и делали[29].

Новый Париж, как отмечает Т.Дж.Кларк, воплотил желаемый образ: «Цель Хаусманна отчасти состояла в том, чтобы придать современности форму, и эта цель, похоже, была с успехом достигнута; он создал ряд форм, в которых город стал внятным, удобочитаемым: Париж, таким образом, приобретал черты искусно выстроенной декорации к спектаклю»[30].

Эти четкость и ясность достигались гораздо более откровенной сегрегацией населения по классам и функциям. Каждый район Парижа постепенно приобретал все большее своеобразие в одежде, занятиях и достатке: буржуазный торговый район, роскошный жилой квартал, промышленный пригород, ремесленный квартал, богемный квартал. В результате героических упрощений Хаусманна город стал более контролируемым и управляемым, более «читабельным».

Как это часто бывало с амбициозными замыслами нового времени, у просторной и импозантной новой столицы Хаусманна появился своего рода порочный двойник. Иерархия городского пространства, в которой перестроенный центр Парижа занял свое гордое место, предполагала вытеснение городской бедноты на периферию города.[31] Это прежде всего относилось к Бельвилю, популярному рабочему кварталу на северо-востоке, который к 1856 г. превратился в шестьдесятитысячный город. Большинство его жителей было обездолено разрушительной энергией Хаусманна; его нередко называли приютом отверженных. К 1860-м гг. он стал таким же очагом незатухающего сопротивления в пригороде, каким прежде был Сент-Антуан. «И проблема была не в том, что в Бельвиле не было сообщества, а в том, что сложившееся там сообщество было самого опасного для буржуазии свойства – туда не проникала полиция, там не было никакого контроля со стороны государства, там верховодили представители самых низких социальных групп, со всеми их неуправляемыми страстями и политической напряженностью»[32]. Если, как считают многие, Парижская Коммуна 1871 г. действительно отчасти была попыткой отвоевать город («la reconquete de la Ville par la Ville» )<[33] со стороны тех, кого Хаусманн выселил на его задворки, то в Бельвиле это ощущалось особенно остро. Коммунары, отступая в конце мая 1871 г., отошли на северо-восток и закрепились в Бельвиле. Последним рубежом их обороны была Бельвильская ратуша. Объявленный логовом революционеров Бельвиль был подвергнут жестокой военной оккупации.

По иронии истории подавление Коммуны отмечено двумя характерными событиями. Во-первых, торжествовал победу стратегический проект Хаусманна: бульвары и рельсовые дороги, которые, по замыслу Второй Империи, должны были помешать народному восстанию, доказали свою значимость. «Благодаря Хаусманну Версальская армия смогла одним махом перенестись от площади Шато-д’О в Бельвиль»[34]. Во-вторых, новые бунтарские кварталы были сметены строительством церкви Сакре-Кер, возведенной «в повинном городе…. в знак возмещения ущерба на месте преступления»[35], точно так же, как прежде предместье Сент-Антуан было стерто с лица земли созидательными разрушениями Хаусманна.

Возникновение фамилий.

Некоторые понятия, которые большинство из нас воспринимает как естественные и при помощи которых мы теперь с легкостью понимаем социальный мир, имели свое начало в проектах организации государств. Рассмотрим, например, столь фундаментальное понятие, как постоянные фамилии.

Заставка к популярному фильму «Свидетель» показывает, как мы используем фамилии при поисках нужного человека среди незнакомцев³⁶. В этом фильме сыщик пытается разыскать молодого АМИША (старинная секта эмигрантов в Америку из Германии, живущих по обычаям 18 века), который, вероятно, был свидетелем убийства. Хотя сыщик знает фамилию мальчика, он озабочен некоторыми особенностями традиций амишей, включающих и древнегерманский диалект, на котором они говорят. Первым его движением было взять телефонную книгу, где содержатся правильные адреса и телефоны. Но амиши не пользуются телефонами! Далее он узнает, что амиши пользуются весьма ограниченным набором фамилий. Его сомнения напоминают нам, что большое количество фамилий и имен в США позволяют нам безошибочно найти многих людей, с которыми мы никогда и не встречались. Мир без таких имен труднопостижим. Конечно же, сыщик понял, что в этом закрытом обществе ему необходим амиш, сопровождающий его в поисках.

Обычно процесс наделения людей именами в мире необыкновенно разнообразен. В некоторых сообществах людей наделяют различными именами на разных стадиях их жизни (младенчество, детство, взрослость), а иногда и после смерти. Добавим, что эти имена употребляются для шуток, ритуалов и поминок, для общения с друзьями того же пола или в рамках закона. Каждое имя специфично не только для определенного периода жизни, но и для социального положения, оно даже зависит от того, с кем ведется беседа. Таким образом, один и тот же человек имеет несколько имен, и на вопрос «как вас зовут», (вопрос, совершенно однозначный на современном западе), наиболее вероятным ответом будет: «это – по обстоятельствам...»³⁷.

Для человека, выросшего в таком сообществе, любое из этих имен легально и понятно. Каждое имя и место его употребления несут в себе определенный социальный смысл. Как паутина аллей Брюгге, как система мер и весов, как система раздела землевладений, сложность наделения именами имеет прямую и часто практическую связь с местными нуждами. Но для пришельца эта византийская путаница имен является непреодолимым препятствием в понимании данного сообщества. Найти кого-нибудь, пуститься одному на поиски в этой путанице родства, наследства или собственности означает взяться за грандиозное предприятие. Если, кроме того, семейство, которое вы разыскиваете, имеет причины скрывать свое имя и свою деятельность от властей, ценность этого камуфляжа имен весьма ощутима.

Изобретение постоянных, наследуемых фамилий было, после административного деления природы (например, леса) и пространства (например, земельной собственности), последней предпосылкой создания современного государства. Почти в любом случае это было государственным проектом, предназначенным для того, чтобы власти могли безошибочно идентифицировать большинство граждан. Успех этого дела определял возможность их нахождения³⁸. Налоги и церковная десятина, перемещения собственности, списки призывников, перепись населения и владение собственностью в рамках закона были бы невозможны без установления личности граждан и прикрепления их к родовой группе. Мероприятия по установлению постоянных, наследуемых фамилий соответствовали желаниям властей сделать налоговую систему более прибыльной и четкой. Не без основания боясь того, что попытки регистрировать и переписывать их являются предвестниками новых налогов или очередного призыва в армию, местные власти и население в большинстве сопротивлялись таким мероприятиям.

Поскольку постоянные фамилии были в основном требованием властей, они должны были возникнуть раньше всего там, где складывались ранние государства. Китай дает в этом смысле поразительный пример³⁹. Примерно в 4 веке до н.э. (конечно, точная дата до сих пор является предметом дискуссий) династия Квин, по-видимому, начала вводить фамилии для большинства населения и записывать их с целью введения налогов, принудительного труда и призыва в армию⁴⁰. Это начинание явилось, вероятно, причиной возникновения термина «лаобайксинг», означающего буквально «сто старых фамилий», который в современном Китае получил значение «обычные люди». До этого легендарные китайские родовые имена, принятые в правящих домах и среди их родственников, простыми людьми не употреблялись. У них не было фамилий, и они даже не пытались имитировать обычаи элиты в этом отношении. Наделение семей фамилиями было частью государственной политики по введению статуса главы семьи (мужчины), обеспечения его юрисдикции над женами, детьми и молодыми членами семьи и – конечно же, не случайно – обязывало его платить налоги за всю его семью⁴¹. Эта политика династии Квин требовала регистрации всего населения, вледствие чего путаница имен, которыми люди называли друг друга, была упорядочена, и люди получили «хсинг» [фамилии], которые должны были передаваться из поколения в поколение по отцу бесконечно⁴². Поэтому установление постоянных фамилий и создание патриархальной семьи следует отнести к первых государственным упрощениям. По меньшей мере до 14 века большинство населения Европы не имело постоянных родовых имен⁴³. Люди носили типичные, данные им лично имена, и этого было вполне достаточно, чтобы их узнавали в данной округе. Если требовалось что-то еще, можно было добавить второе определение, указывающее на род занятий (в Англии – кузнец, пекарь), географическое местоположение (холм, опушка леса), физические отличия (коротышка, силач). Это второе определение не было постоянной фамилией, оно не переживало своего носителя, кроме тех случаев, когда сын продолжал дело отца и по праву носил и второе определение.

Мы можем кое-что узнать об образовании постоянных фамилий в Европе по документации, оставшейся после неудавшейся попытки переписи населения (catasto) в Флорентийском государстве в 1427 году⁴⁴. Эта сatasto была смелой попыткой упорядочить доходы и военную мощь государства, точно определяя его подданных и их состояние, места жительства, земельную собственность и возраст⁴⁵. Тщательное изучение этих записей показывает, что, во-первых, по государственной инициативе чаще создавались новые фамилии, чем просто регистрировались существующие (как в примере с Китаем). Поэтому часто невозможно было узнать, имеет ли зарегистрированная в государственных документах фамилия какое-либо социальное существование вне той роли в тексте, в который она вписана. Во вторых, назначение разнообразных постоянных фамилий в пределах местности – в данном случае, в Tоскане, – служит в качестве грубого, но эффективного клейма принадлежности государству.

Обладание родовыми именами в начале пятнадцатого века в Тоскане замыкалось в пределах нескольких могущественных, обладающих собственностью родов (таких, как Строцци). Для таких кланов обладание фамилией было способом достижения социального признания в плане принадлежности к «корпоративной группе», и семья, и родственники принимали фамилию в качестве подтверждения связи с влиятельным кланом. Кроме этой незначительной части общества (и еще небольшого количества городских патрициев, которые копировали их поведение), у остального населения не было никаких постоянных родовых имён.

Дата добавления: 2015-07-12