Глава 26. Представление продолжается

20:45

Представление продолжается. Мы все на своем посту, на стульчиках, сидим шиву. Все, кроме Пола, который вымолил себе амнистию под предлогом каких‑то крупных неотложных продаж в магазине. Элис после утренней сцены исчезла с концами, а вот Трейси появилась: сидит чуть в сторонке и улыбается – любезно и величественно. Мы же – точно рок‑группа, кочующая из города в город: антураж и программа прежние, только публика каждый день меняется. Сначала нам положено печально скривить губы, а потом каждый затягивает свою песню. «Он отошел в мир иной тихо‑тихо», – повторяет мать. «Сейчас деток уже трое», – говорит Венди. «Я – фотожурналист. Только что вернулся из Ирака, год там провел. Был прикомандирован к части военно‑морских сил», – заученно твердит Филипп. «Мы разошлись», – говорю я.

Это потому, что каждые полчаса кто‑нибудь непременно спрашивает, где Джен. Приходится отвечать, что мы разошлись. Новость тихо расползается по комнате, и в ближайшие полчаса бестактных вопросов мне больше не задают. Но потом прибывает следующая порция гостей, и цикл повторяется сызнова. Мне каждый раз жалко того, кто прокалывается: ему или ей, бедной, так неловко, лебезит передо мной, отдувается за всю компанию.

Разумеется, мамины ближайшие подруги полностью в курсе, с самого начала. Милли Розен приходит с дочкой Рошель, двадцатисемилетней незамужней девицей. Рошель красива, но красота у нее какая‑то незапоминающаяся. Мамашка усаживает ее прямо передо мной и всячески пытается сделать так, чтобы у нас завязался разговор. Забавно, что эта мамашка – единственный человек в городе, который не знает, что я для ее дочери никакого интереса не представляю, поскольку у меня нет ни влагалища, ни титек.

Мамин старший брат, дядя Стэн, прибыл с очередной спутницей, престарелой проституткой Триш. Дама похожа на трансвестита и красится соответственно: увеличивает помадой губы и карандашом глаза. Стэн всю жизнь прослужил в апелляционном суде и был сорок лет женат на тете Эстер (спорим, у всех всегда есть тетя Эстер?) – женщине крупной и плоской как доска. Когда Эстер умерла от эмфиземы легких, Стэн выждал недели две или сколько он там счел подобающим и начал без зазрения совести спать со всеми желающими вдовами в своем пенсионерском поселке на Майами‑Бич. Сейчас ему под восемьдесят, но и в этом возрасте земные радости ему не чужды: он по‑прежнему водит машину и регулярно трахается. Я в этом уверен, потому что в любом разговоре он виртуозно выруливает на тему секса.

Кроме того, дядя Стэн первостатейный пердун, а поскольку приехал он уже довольно давно, воздух в помещении изрядно испорчен. Остальные гости морщатся и вертят головами, ища источник зловония, некоторые даже спешат убраться восвояси, но в основном люди слишком тактичны и переносят эту пытку молча.

Все – но не Филипп.

– Господи, дядя Стэн! – восклицает он. – Ты прямо садист. Сам‑то ты как свои ароматы переносишь? Или привык?

– Это я кофе в самолете перепил, – поясняет старик.

– Кроме того, он сейчас на диете, ему можно только клетчатку. В сочетании с кофе – взрывоопасно, – поясняет Триш и подхихикивает. А женщинам с определенного возраста хихикать вообще противопоказано.

– Триш у меня медсестра, – гордо сообщает Стэн.

– Это в прошлом, – говорит Триш. – Я на пенсии.

– Но халатик носить умеет. – Дядя Стэн подмигивает и легонько лягает меня носком ботинка. – Намек понял?

– Стэн! – произносит Триш, но не скажу, что она слишком смутилась. Стэн пожимает плечами и тут же наклоняется вперед, чтобы выпустить очередную порцию смертоносных газов.

– Господи помилуй, – шипит Венди себе под нос.

20:54

Пол возвращается из магазина, но вместо того чтобы скрючиться, как подобает, на стульчике и дальше сидеть шиву, он целеустремленно пробирается через толпу в прихожей к и уходит наверх – по всей видимости, проверить, как там Элис.

– Да‑а, ему, выходит, все можно? – капризно и обиженно, точно десятилетний ребенок, говорит Филипп.

Кто‑то задает матери вопрос на любимую тему: приучение детей к горшку. В комнате тут же воцаряется почтительная тишина, и мать принимается вещать. Она в этом деликатном деле признанный эксперт, и дети ее друзей постоянно обращаются к ней за советами – кто по электронной почте, кто по телефону – по мере подрастания очередных детишек. В ее знаменитой книге есть целая глава, длинная и известная даже отдельно от книги, где популярно объясняются психологические причины каканья в штаны. Она подробненько описывает, как она приучала к горшку каждого из своих детей – поименно! – какие ошибки совершала, какие курьезы случались на этом трудном пути, причем все случаи дефекации изложены так натуралистично, что читать о них можно, только зажавши нос. Вообще вся мамина книга создавалась на основе ее материнского опыта, и четверо ее детей – вполне конкретные герои этого шедевра. Две страницы посвящены не опустившемуся в мошонку яичку Пола, большой раздел – долго не развивавшейся груди Венди, целая глава – тому, как я писался по ночам до шести лет и как мама в конце концов с этой проблемой справилась. Помню, все мое сознательное детство я крал в местном книжном магазине экземпляры маминой книжки и засовывал их в мусорные контейнеры за вокзалом Гетти. Так я пытался скрыть книгу от одноклассников. Но они ее все‑таки обнаружили, классе в шестом. И тут началось! Зато в тот год я научился драться.

Голос у матери становится все тверже, все громче, она превращается в заправского лектора: артикулирует, жестикулирует, время от времени отпускает шуточки, которые все ее друзья наверняка знают наизусть, но прилежно смеются, поскольку женщина в трауре и обижать ее нельзя. Итак, мать бойко забавляет кучу гостей своими мудрыми изречениями о том, как писают и какают цветы жизни, и вдруг в ее монолог вторгается посторонний звук. Его слышат все, поскольку в гостиной стоит благоговейная тишина. Поначалу звук невнятен, вроде шипения микрофона и частого дыхания, но потом через детский монитор, который Венди установила в холле для связи с Сереной, доносится голос Элис. И говорит Элис буквально следующее:

Ты готов? Стоит?

Снова сопение, глухое постанывание и снова голос Элис:

Войди в меня, скорее.

Недолгая тишина. Потом опять стоны Элис – все короче, все выше регистром – пыхтение Пола: они приступили к делу всерьез. Наши гости, а их сейчас человек двадцать, онемели‑окаменели‑одеревенели. Глаза у них становятся все квадратнее. Мать умолкает и поворачивается к монитору.

Сильнее! – кричит Элис. – Еще сильнее!

Тише ты, – выдыхает запыхавшийся Пол.

Ну же, милый! Кончай в меня! Кончай!

– Элис‑то у нас разговорчивая, – замечает Филипп. – Приятная неожиданность.

– Я днем клала Серену спать как раз в той комнате, – оправдываясь перед присутствующими, говорит Венди. – Видно, забыла отключить монитор. Это мой ляп.

Филипп откидывается на спинку стула, и рот его растягивается до ушей.

– Может, я и плохиш, но мне нравится.

– Помилуйте, господа, – строго говорит мама. – Это всего лишь секс. Всем вам доводилось этим заниматься. А некоторым – предстоит не далее как сегодня. Через пару часов.

– Мне – так точно. – Дядя Стэн лягает меня и ухмыляется. Блудливый старикашка.

В гостиной стоит абсолютная тишина. Нарушает ее все нарастающее рычание Пола и постанывания Элис с бесконечным: Давай же! Давай!

– Мужики в нашей семье выносливые, мы любим длинные дистанции, – поясняет присутствующим Филипп. – Возможно, трансляция слегка затянется.

Откуда ни возьмись в холле появляется Линда и, выдернув из розетки вилку монитора, говорит:

– Извините, друзья.

Интересно, за что она извинилась? За то, что нам довелось подслушать, или за то, что обломала удовольствие?

– У Элис сейчас как раз овуляция, – поясняет мать.

Несколько женщин понимающе кивают, а их мужья тупо лыбятся и пялятся в потолок. Постепенно в гостиной возобновляется тихое гудение, словно, урча, заводится машина общей беседы. Но вскоре появляется Пол. Не успевает он усесться на стульчик, все снова умолкают и стыдливо отводят глаза. Но это у них не очень‑то получается – все норовят искоса посмотреть на Пола. Он непонимающе озирается. Переводит взгляд на свою рубашку. Проверяет ширинку.

– Что такое? – спрашивает он, глядя на меня. – Что происходит?

Но я не успеваю ответить, потому что встает дядя Стэн и начинает аплодировать. Его огромные, шишковатые ладони расходятся и снова сходятся – немощно, по‑стариковски. Позвякивают, ударяясь друг об друга, кольца. Но все‑таки это настоящая овация.

– Садись скорее, старина, – советует мама. – А то упадешь.

Пол снова оглядывает присутствующих и, пожав плечами, наклоняется ко мне с вопросом:

– Опять кто‑то пукнул?

Дата добавления: 2015-07-12